Дмитрий Павлов
Пламя
Страх огня был мнимым недоразумением, своеобразным триггером моего сознания, взявшимся из ниоткуда. Настоящим страхом был страх отца. Я боялся не огня, огонь был лишь инструментом, лишь атрибутом психологического насилия. Я боялся отца, использовавшего этот инструмент в таких целях.
Через некоторое время я пришёл к выводу о том, что вампиры существуют. Это такой типаж людей. Энергетические вампиры. Они питаются эмоциями людей. Отец был таковым, поглощал мою боль, горе и страх, а «творение искусства» было лишь красивой обёрткой, лишь тем, что скрывало суть. Наверное, Даниэль сам этого не понимал.
Во всяком случае, я не только перестал бояться отца, но и полюбил огонь. Теперь мне нравился процесс горения. Когда отца не было дома, я часто поджигал бумагу спичками в ванной комнате, смотрел, как разгоралось яркое, красивое пламя. По каким-то причинам я начал видеть в огне что-то сакральное. Думаю, это произошло потому, что огонь теперь ясно виделся мне орудием теракта души, а не самим терактом. Его грубо использовали как инструмент для получения негативных эмоций. Всю жизнь я был несправедлив, когда боялся его. Это равносильно тому, чтобы бояться лезвий, прикреплённых к перчатке в виде когтей, но не бояться Фредди Крюгера. Поэтому моё сознание как бы компенсировало былую ненависть последующей любовью.
Впрочем, сама суть огня также меня завораживала. Огонь – один из самых древних объектов, который люди используют и по сей день. Люди издавна использовали огонь в своих целях. Было в огне что-то дикое и первобытное, но одновременно с тем что-то подлинное, истинное.
С тех пор минуло полгода. Отец перестал рисовать. Любовь к пламени лишь окрепла».
Глава 3
«Через пару месяцев стукнет восемнадцать лет. Не вижу смысла описывать свою жизнь, слишком уж она рутинная и обычная. Впрочем, иной раз я вовсе не понимаю, чего ради веду этот дневник. Ведь никто его не увидит. Точнее, мне бы хотелось, чтобы никто его не увидел. Он для меня выполняет функцию лучшего друга, который всегда сможет выслушать. Так как других друзей у меня нет (я тот самый паренёк, который пытается поддерживать социальный контакт абсолютно со всеми, но ни с одним не входит в по-настоящему дружеские отношения), к дневнику я обращаюсь довольно часто. Потому эти записи имеют для меня единовременное значение, то есть я могу выбросить все свои дневники (это третий) в урну, но не желаю этого делать по одной лишь причине. Ещё не настало время. Да и выбрасывать их в урну – крайне неблагородно. Они должны уйти из этого мира благородно – посредством сжигания.
К слову, о сжигании, я лишь недавно осознал, что меня завораживает не сам вид огня, даже не его суть, а то, что он порождает. Это можно сравнить с любимыми писателями, к биографии которых я чуть ли не равнодушен, зато произведениями их зачитываюсь донельзя, ведь в искусстве работа личности всегда должна стоять выше самой личности. Иначе говоря – в искусстве важна культурная единица как таковая, порождённая человеком, а не сам человек, ибо человек в искусстве, по моему мнению, выполняет роль антенны. Он всего лишь передаёт людям сакральный сигнал, так как искусство куда выше человеческой единицы и эта человеческая единица не способна сотворить полноценное искусство, если не притронется к краеугольному камню, к чему-то сакральному. Подобно ситуация обстоит и с огнём. Я боготворю не сам огонь, а то, что он делает. Процесс сжигания – вот что есть высшее искусство. Если субъекты, порождающее иное искусство, – это лишь антенны, передающие сакральный сигнал, то горение – это квинтэссенция сакральности, что-то неописуемо высокое относительно всего созданного человеком. Точнее, даже не само горение, а то, что оно оставляет после себя. Иначе говоря – в этом искусстве важен не субъект искусства (то есть огонь), не даже порождённый этим субъектом объект (то есть горение), а последствие – чистота.
Попробую описать, как виднеется мне это последствие, эта чистота: после сжигания объект (или вовсе субъект) утрачивает свою материальную форму, всё его физическое существо кардинально меняется. Это можно легко доказать не только красным словцом, но и посредством химической экспертизы. Представьте ситуацию – книга обливается бензином, а затем поджигается. После полного сжигания от неё останется лишь черноватая рассыпающаяся труха, можно сказать, прах. Если провести химическую экспертизу этого праха, то выяснится, что его химический состав отличается от того, который был первоначально у книги. Та же ситуация будет, если сжечь человека. Его химический состав будет иным, ибо от всей его бренной коробки останется лишь прах, чистая субстанция. Интересный факт – вес праха после сжигания человека в среднем составляет четыре с половиной килограмма. Впрочем, я отвлёкся от основной идеи, перед описанием которой отмечу пару аспектов, дабы моё последующее описание не показалось тебе (иногда обращаюсь к дневнику на «ты», всё-таки он мой лучший друг, да и занимает эту должность уже не первый год, поэтому он вполне заслужил такое обращение) совсем безумным.
Первый аспект ответит на вопрос, который мог возникнуть после внимательного прочтения ранее написанного, – почему я называю вещество, оставшееся после сжигания книги, именно прахом. Ответ прост – потому что у любого субъекта и объекта есть душа, формируемая посредством истории, пережитой этим объектом или субъектом. У книги, как у олицетворения культурной единицы, тем паче есть душа. Именно поэтому я называю это прахом.
Второй аспект – ни одна иная природная стихия не способна на что-то подобное. Ни земля, ни воздух, ни вода. Лишь огонь обладает свойством духовного очищения.
Сама же суть предмета такова: огонь сжигает всякую вещь (будь то одушевлённый или неодушевлённый предмет, хотя всякий объект в той или иной мере наделён душой), уничтожая материальную оболочку, которая на самом деле является тюрьмой для бессмертного духа. Тем самым огонь очищает предмет от этой бренности, освобождает его подлинную сущность, разрушая при этом материальную тюрьму.
Знаю, могло прозвучать глупо. Но только для глупого человека, не способного принять альтернативные взгляды. Для того, чтобы узреть в полной красе этот процесс, необходимо быть глубоко чувственным человеком, способным фибрами души уловить то, что скрывается не только от сознания, но и от подсознания.
При сжигании человека происходит аналогичный процесс освобождения души. Вот только человеческая душа имеет несколько иной, более понятный нам характер. Она куда более обширна. Может быть, именно поэтому некоторые монахи сжигают себя. Освобождают себя. Ибо человек – это не тело, это вечный дух, прикованный к бренному материальному миру оковами тела.
В последнее время я сжигал только мелкие вещи, всякие бумажки, ручку, тапок, пару отцовских рыболовных атрибутов, которые уже лет десять выполняют функцию пылесборника далеко в чулане. Но вскоре я хочу попробовать что-то большее. Если честно, мне кажется, что очищение напоминает наркотик. Я не могу остановиться. Иной раз чувствую невероятную тягу к огню, словно в самом сердце поселилась горькая искра зависимости, обдающая жаром душу.
P. S. Перечитав все выше написанное, может показаться, что во всём этом прослеживается обсессия. Забавно. Точнее, было бы забавно, если было бы правдой. Истина в огне. Истина в очищении и освобождении».
Глава 4
Через четыре месяца исполнится девятнадцать. Вчерашним вечером я второй раз в жизни ходил на масштабное сжигание. На сей раз – целое здание! Правда, оно было заброшенным, но в этом прослеживается и преимущество. Прошлый раз был заброшенный гараж, на этот раз – заброшенная школа.
У старых зданий более обширная история, как следствие – более обширная душа. Думаю, в полной мере описать чувство при очищении невозможно, хотя стоит предпринять попытку.
Чувство же подобно быстро вспыхивающей искре. Оно возникает где-то в глубинах тела. Его нельзя ни узреть, ни услыхать, лишь тончайшие струны души способны воспроизвести эту мелодию, сильно влияющую не только на всю мою бренную и бранную оболочку, но и на то, что стоит за этой материей, называемой телом людским. Важно отметить, что души фибры не воспринимают эту мелодию, сотрясающую сознание людское, а именно производят. Да, пожалуй, именно производят, ибо в глубинах человеческого «Я» таится невообразимо много скрытых чувств, являющихся сакральными, которые зачастую остаются не пережитыми людьми до конца их жизни в силу обыкновенности обстоятельств, возводящих вокруг их бытия величественные и неприступные стены рутинности. Ведь в человеке живут чувства, они неизменно таятся в недрах его сознания и сердца. Испытывает же их человек при необходимых ситуациях. Случай – это лишь ключ для открытия сейфа, наполненного определёнными эмоциями. Случай – лишь то, что позволяет пережить чувства таящиеся, но никак не то, что порождает эти чувства. Впрочем, я вновь отвлёкся от желаемой строфы: нутро людское воспринимает эту искру, эту мелодию души крайне необычным образом, ибо ощущение освобождения крупного объекта, обладающего просторным духом, заставляет пережить столь глубокий, будоражащий и амбивалентный спектр эмоций, что никаким диалектом, никаким языком его не описать, ибо сознание в миг сей переворачивается, всё начинает казаться совершенно иным, даже сам я в тот момент иным был, и не от дум и чувств иных, а от сакральной квинтэссенции, пробивавшей всё существо моё насквозь и оставляющей после себя жгучий ожог чего-то совершенно необычного, что нельзя назвать ни чувством, ни мыслью, чего-то сокровенного, сакрального и чудесного, но одновременно с тем пугающего своей неизвестностью.
Как бы ни пытался я вытряхнуть из ума своего слова, необходимые и нужные для описания этих многократных колебаний души, но ни один поэт не сумел бы заключить эти чувства в слова, ни один композитор не сумел бы создать мелодию, способную поравняться с той музой, ни одному художнику не под силу изобразить ту карикатуру. Это куда выше человеческого сознания. Это не сможет в полной красе узреть и осознать ни один человек. Оно, масштабное очищение, – нечто высшее.
Когда воочию видишь, как целое здание (заброшенная уже десятилетие школа) утрачивает форму свою материальную да освобождается дух, начинаешь видеть незримые образы, в воздухе витают виденья былых дней, которые нельзя ни услышать, ни увидеть, можно лишь почувствовать. Виденья эти – призраки прошлого – могут о многом рассказать, но не в той форме, в которой информацию получает человек; та информация, познаваемая при очищении, несёт несколько иной характер, она точно предназначена для души лишь, оттого и не понять её умом, но сама-то душа обогащается при этом, начинаешь чувствовать какое-то неописуемое расширение чего-то сакрального, всегда живущего в тебе, но не виданного повседневным взором.
Воздух становится наэлектризованным, лёгким тяжко наполняться кислородом, в глазах мерцает, ощущается лёгкость всего тела и души, словно на мгновение я сливаюсь с этим вечным духом в секундный симбиоз и в этот миг могу познать всё то, что хранится в потёмках его, но никак не успеть разуму людскому понять и прочувствовать хранящееся в этом духе, ибо мы, люди, представляем собой крайне мало перед чем-то божественным, чем, безусловно, является дух тот, а душа наша только успевает прикоснуться к чему-то иному, сакральному, что оставляет вечный ожог на ней, как только дух освобождённый улетучивается, и мы не успеваем проникнуться им. Но та искра, вспыхнувшая в душе при этом освобождении, запомнится до самой смерти.
Нельзя не отметить и того, что дух этот освобождается с радостью, ибо надежда его была утеряна на освобождение от оков бранной материи, но одновременно с тем прослеживается и некая досада от того, что кто-то людской рукой посмел нарушить его вечный покой, который был и сном, и явью одновременно. Но в глубинах оно, наверное, благодарно. Так мне привиделось, но ни за одно слово поручиться не могу, ибо дух выше сознания и при снятии оков с духа ум мой не может уцепиться и за сотую часть этого духа, не может понять всего того, что таится в нём.
Я пытался выразить чувство это более коротко, но при описании его душа моя трепещет, а кровь начинает зверски ёрзать в жилах, и всё же я не способен передать испытанного.
Теперь же вынужден описать происходящее внешне для целостной картины происходящего, но для этого стоит поведать предысторию. Вечером дня первого (день поджога гаража я называю первым, а день, когда я решил сжечь заброшенную школу, – вторым днём), часов этак в девять, я, взяв с собой в рюкзаке пятилитровую канистру бензина, две зажигалки, газовую горелку и пару спичечных коробков (я должен быть уверен в том, что всё пойдет по плану, поэтому подготовился отменно, ибо очищение – процесс, требующий уважения, с ним нужно считаться), отправился на поиски жертвы. Именно на поиски, ибо думалось мне в день тот, что не буду я поджигать, целью выхода было определиться с жертвой, приметить здания, просчитать план отступления, просчитать все варианты возможные, ибо не желалось мне пойманным оказаться, а атрибуты все взял с собой по одной лишь причине – могло оказаться, что в тот же день я по воле случая обнаружу идеальную жертву в идеальном месте, в идеальных обстоятельствах, так что нужно было приготовить всё необходимое, а в первую очередь подготовиться самому. Напоминаю, это был первый мой раз. Это был не поджог, а налёт на неприступную доселе крепость, на материю. Когда пламя, созданное рукой моей, освобождало дух, я чувствовал, что совершил плевок в лицо самой вселенной, ибо не только познал устройство и механизмы её, но и посмел нарушить этот вечный порядок. Но чувство это также было амбивалентным, ведь смешивалось оно с благодарностью от этой же вселенной. Благодарность за освобождение хотя бы малой крупицы этой же вселенной, ведь истинная вселенная окружает нас повседневно, но люди её не замечают, её элементы таятся во всякой вещи и человеке. Вселенная – это целостная картина мира, состоящая из красок душ. Души же эти постоянно взаимодействуют друг с другом, с действительностью, тем самым становясь более обширными, таким образом, сама вселенная эта находится в непрерывном движении и постоянно разрастается.
По итогу в день тот я отыскал заброшенный гаражный кооператив, пустующий уже не первый год, на окраине города. Как выяснил позже, его построили, предварительно допустив какую-то юридическую ошибку в оформлении, что-то не совпадало с нормативами строительства, поэтому его тут же прикрыли. Находились же эти гаражи в отдалении от жилых домов, ближе к лесу, густо окружающему наш город. Помнится, какая-то история случилась в этом лесу несколько лет назад. Оказалось, что в деревушке, оторванной от городов милями леса, завёлся маньяк, каким-то образом убивший половину жителей этой деревни (остальная половина покинула свои дома, насколько мне помнится). Впрочем, это совершенно другая история. Главное – поблизости не было ни одной живой души в силу не только отдалённости, но и часа ночного.
Сперва я не решился заходить в сами гаражи, стоящие длинными рядами, точно бесконечные коридоры. Обошёл абсолютно весь кооператив несколько раз, дабы убедиться в том, что нет здесь людей, да на наличие камер я постоянно обращал внимание, в наше время стены зрят и внимают как никогда. Мои опаски благо не подтвердились – моему преступлению против вселенского порядка и моему одолжению этой вселенной никто и ничто не могло помешать. И всё же чувство того, что меня вот-вот схватят, не отступало ни на миг. Оно однозначно имело нелогичный характер, ибо подтверждено никакими фактами не было, но всё же я был ему благодарен, ведь с этим чутьём окружающей опасности я был максимально осторожен и расчётлив.
Некоторые гаражи были открыты – в иных даже были какие-то вещи, редко запылившиеся запчасти автомобилей, куда чаще – грязные одеяла. Видимо, здесь ночевали бездомные. Лишать людей места я не желал, поэтому старался подобрать именно тот гараж, в котором не было бы никаких следов жизни. Всё-таки я освободитель, а не варвар.