Максим Кабир
Самая страшная книга 2025
* * *
– Давай признаем, – сказала Лиза с заднего сиденья, – вы действительно похожи.
Шульга резко затормозил у пешеходного перехода. Лизу тряхнуло. Наташа обернулась к дочери:
– Шутка зашла слишком далеко. Папа злится.
– Но мы любили бы его все равно. – Лиза беспечно чавкнула жвачкой. – Свое он отсидел, искупил вину.
– Еще слово, – предупредил Шульга, – и пойдешь пешком.
– Она тебя подкалывает. – Наташа положила руку мужу на бедро. – И вы с этим психом совсем не похожи.
Шульга фальшиво улыбнулся.
– А чем вас кормили? – спросила Лиза. – Баландой?
– Да откуда ты слово-то такое знаешь?! – вспылил Шульга. – Я что, по-твоему, бывший зэк? Десять лет лагерей?
– Восемь, пап. Тебя амнистировали в две тысячи третьем.
– Я в две тысячи третьем… – Шульга напряг память, плюнул. – Да что я оправдываться буду!
– Не оправдывайся, – поддержала Наташа. – А ты следи за языком.
Билборд у дороги рекламировал новый сезон интеллектуальной телеигры.
– Пап, включи радио «Шансон».
* * *
– Да вы издеваетесь! Наташ, Лиз!
Жена с дочерью вошли в гостиную. Шульга носился из угла в угол, схватившись за голову.
– Милый… – Наташа посмотрела на экран включенного ноутбука. Скриншот из интеллектуальной передачи соседствовал со снимком, сделанным в процессе следственного эксперимента. Желторотов сжимал в скованных наручниками руках молоток и косился в камеру черным глазом. – Мы знаем.
– Знаете? – остолбенел Шульга.
– Не хотели тебе говорить.
– В школе об этом все треплются, – скривилась Лиза.
– В твоей школе?! – У Шульги отвисла челюсть.
– Забей. – Наташа попыталась обнять мужа, но тот отшатнулся (забей, забей, забей). – Этот желтушный сайт… Скандалы, высосанные из пальца…
– Этот сайт читает полгорода! – вскричал Шульга. – И одноклассники Лизы, господи!
Он подхватил ноутбук и процитировал:
«…пользователи интернета опознали в участнике телевикторины Тихона Желторотова, печально известного Подмосковного дьявола. В девяносто пятом Желторотов был осужден, отсидел восемь лет и пропал с радаров. Утверждают, он поменял место жительства и фамилию, завел семью. Вот, что на данный момент известно о Борисе Шульге…»
– Они написали, где я работаю… – У Шульги тряслись руки. – Они меня опозорили.
– Бабушки и дедушки нет в живых… – Лиза покусала губу.
– О чем ты? – обернулась Наташа.
– Рассуждаю. Папины родители давно умерли, родственников у него нет. Кто еще может доказать, что он не сидел в тюрьме?
– Да кто угодно! – гаркнул Шульга. – Государство!
– Ты должен подать на них в суд, – сказала Наташа твердо. – На сайт, я имею в виду. Оскорбление достоинства, ложные обвинения. Они нам заплатят. Позвони Славику.
– Да, пап. Он же юрист. Позвони дяде Славе.
«Звонок другу!» – объявил ведущий в голове Шульги.
* * *
– Ну не знаю, старик… – Славик пощелкал языком. Они расположились у камина на даче, куда лучший друг перебрался после развода. – Сложно будет.
– Как – сложно?
Славик прихлебнул пиво и взвешенно сказал:
– Они себя обезопасили. Ни в чем тебя не обвиняют напрямую, а ссылаются на фантомных пользователей. «Как говорят», «это не точно, но…»
– А личные данные?
– Всё из открытых источников.
– Мне пишут сумасшедшие! Пять сообщений за день! Мне прислали фото расчлененной проститутки!
– В бан их. Сегодня такое время. Стремительное. Завтра все забудут эту статейку. Нет, если настаиваешь… Я за тебя горой, старик. Судиться – так судиться.
– Боже, как бы я мечтал, чтобы этих съемок не было! – Шульга поник. Ногтями он соскребал этикетку с пивной бутылки. – Все ведь налаживалось. Дома порядок. Карьерный рост… А тут…
– Как бы еще мой голос прозвучал по центральному телевидению?
– Ты все равно неправильно подсказал.
– Но ты и так знал правильный ответ. Улан-Удэ.
– Я там жил, ты знаешь. Мама умерла, я после школы в Бурятию рванул. На край света.
– Да-да… – Славик взболтал пиво в бокале. – В каком году вернулся, напомни?
– В третьем.
– А мы познакомились в четвертом. У тебя там кто-то остался?
– В Улан-Удэ? Нет, – отмахнулся Шульга. – Были приятели, однокурсники. Но связь с ними я не поддерживал. Ты почему спрашиваешь? Какое это имеет отношение к…
– Никакого, – улыбнулся Славик дружелюбно. – Просто любопытство. Ударим по вискарю?
* * *
– Вы в курсе, сколько серийников сейчас находятся на свободе? – Влада постучала пальцем по дисплею лэптопа. – Воронежский Чикатило, кемеровские людоеды, лесной маньяк Ворошилов… Смертной казни больше нет, отсидел и гуляй.
– О чем вы разговариваете? – Шульга вошел в офис. Коллеги затихли, потупились. Только Влада с вызовом смотрела на Шульгу:
– Критикуем судебную систему Российской Федерации, Борис Сергеевич.
«Ощипать бы тебя, курицу».
Шульга выдержал наглый взгляд и с прямой спиной прошагал к кабинету. Закрыв за собой, он прижал ухо к двери.
– У меня от него мурашки по телу, – сказал бухгалтер абонентской службы, с которым Шульга неоднократно ходил на пиво.
– Какой-то сюрреализм… – прошептал он, стискивая кулаки. До приема жалобщиков оставалось полчаса. Пальцы сами пробежались по клавиатуре, вгоняя ненавистное имя.
Тихон Желторотов оскалился на Шульгу.
– Где ты сейчас, гад?
…и каково это, посреди беседы с супругой, сотрудниками, детьми, вдруг вспомнить, как двадцать девять лет назад ты догонял домохозяйку у трамвайных путей, бил молотком и волок кровоточащую жертву в заросли малинника под водонапорной башней из коричневатого кирпича…
– Да, войдите.
Шульга свернул вкладку, освобождая рабочий стол компьютера – семейную фотографию, захламленную ярлыками. Пожилая женщина проковыляла в кабинет и села напротив него. Пенсионеры были, конечно, наиболее проблемными клиентами. Отвоевывали каждую копейку, считая, что их мусор обязаны вывозить бесплатно.
– Слушаю вас.
Пенсионерка прижимала к груди сумочку и смотрела на Шульгу исподлобья.
– Говорите, я слушаю.
– Я – ее тетя.
– Так. А поконкретнее. Чья тетя?
– Девочки, которую ты изнасиловал и убил.
У Шульги онемели конечности.
– Я сначала не поверила. – Пенсионерка сверлила Шульгу ненавидящим взглядом. – Думала, обознались люди, думала, ты сдох давно. А ты вот… – Она окинула взором кабинет. – Жив-здоров. Сытый. В тепле.
– Так, гражданка. – Сердце Шульги колотилось. – Я не имею никакого отношения к Подмосковному дьяволу. Я не маньяк! Я – Тихон… тьфу, Борис Шульга. Это провокация и…
– Будь ты проклят. – Женщина встала. Слезы наполнили ее глаза. – Ты и твои потомки. Выродок. – Она достала из сумочки поллитровую банку и подошла к столу, на ходу отвинчивая крышку. Шульгу парализовало. Слова застряли в глотке.
– Ей было семнадцать!
Женщина выплеснула содержимое банки Шульге в лицо. Кислота! Он принялся растирать влагу по коже. Нюх уловил аромат аммиака. Моча. Его облили ссаниной!
– Выродок, – повторила женщина и вышла из кабинета.
– Дура! – закричал ей вслед Шульга. Темное пятно расползалось по рубашке. – Идиотка! Я в полицию обращусь!
Коллеги вставали из-за столов и шушукались. Влада направила камеру мобильника на спешащего к туалету Шульгу. Ее губы беззвучно шевелились.
– Абсурд! Театр абсурда! – Он долго умывался и зачищал рубашку, в конце концов, мокрый, выскочил на улицу. Перебежал проезжую часть, шарахаясь от сигналящих автомобилей. В аптеке попросил успокоительное.
– Я вас узнала. – У аптекарши было анемичное лицо, немигающие глаза с «ленивыми» веками. Шульгу бросило в пот.
– Это не я.
– Вы в игре участвовали, – сказала аптекарша.
– А… Ну да… До свидания.
– Берегите себя.
* * *
Прядь волос прилипла к бойку лежащего в траве молотка. По дну оврага полз сизый туман.
– Это не я… – прошептал Шульга, снимая штаны.
Студентка потеряла сознание. Кровь вытекала из ее виска.
– Это не я.
Шульга проникал в сухое лоно. Левую руку он сунул под лифчик и щипал студентку за сосок. Правую положил на ее холодную щеку. Большой палец проник в разорванный рот. Обломки зубов скреблись о ноготь Шульги.
– Это не я.
Телеведущий присел на корточки рядом с Шульгой и умирающей девушкой. Из тумана выплыли силуэты зрителей. Массовка манекенов, приготовившихся аплодировать.
Ведущий сказал, брезгливо наблюдая за половым актом:
– Тихон Желторотов сменил фамилию на. А…
Шульга проснулся в поту.
* * *
– Где ты это взял?! – выпучила глаза Наташа.
Шульга рассеянно посмотрел на молоток в своей руке. Настоящая кувалда с рукоятью из фибергласса, резиновыми вставками и прямым гвоздодером.
– Нашел в кабинете, – мертвым голосом ответил он. – Кто-то оставил на моем столе.
– Бедный… – Наташа приблизилась и погладила мужа по затылку. Он ткнулся горячим лицом в ее живот. – Исхудал совсем, на себя не похож…
– А на кого похож?
– Прекрати. Выбрось эту гадость. И из головы выбрось…
Скрипнула, отворяясь входная дверь, зашуршало, до слуха Шульги донесся всхлип. Он встал, переглянувшись с женой, и отложил чертов молоток.
Лиза сидела в прихожей, привалившись спиной к стене и закрыв лицо ладонями.
– Родная, что произошло?
Она отняла руки от заплаканного лица. Ее нос, лоб, щеки, покрывали изумрудные точки.
– Зеленка, – сказала Лиза, давясь слезами. – Девочки из параллельного класса облили меня зеленкой. Они кричали, что я дочка дьявола.
Шульга сорвал с крючка курку, схватил ботинки и босиком выскочил в подъезд.
* * *
В мае его снова показали по телевизору. Вместе с Наташей. Правда, канал был уже не центральный, а местный. Идея пришла в голову жене. Супруги рассказали журналисту о передаче и последующем буллинге (с этим термином Шульгу познакомила Лиза); о том, как идиотский комментарий повлиял на их жизнь.
Говорила в основном Наташа. Журналистка сочувственно кивала.
– Скажите, мой муж похож на убийцу?
Шульга таращился в пустоту. Он вспоминал косые взгляды сослуживцев… Лизиных учителей и одноклассниц… как дрожала соседка, оказавшись с ним в кабине лифта… как подруги дочери перестали приходить к ним в гости… И встречу с завучем из школы Лизы вспоминал. Завуч выслушала разгневанного Шульгу и пообещала разобраться с хулиганками, облившими его дочь зеленкой, но когда Шульга протянул даме руку, она подпрыгнула от ужаса.
Похож он на убийцу? На человека, способного ударить девушку молотком? Насиловать полумертвую проститутку у цистерны с мазутом?
Он не сидел в тюрьме. Все его проблемы с законом ограничивались штрафами за неправильную парковку. С девяносто пятого по две тысячи третий он жил в Улан-Удэ. Закончил Восточно-Сибирский университет технологий и управления. Прекрасно помнил гигантскую голову Владимира Ильича, бухих туристов в Иволгинском дацане, свою первую машину (праворульную «мазду»), заброшенные железки старых лагерных путей, вылазки в Монголию и первый косяк на концерте группы со смешным названием «Оргазм Нострадамуса».
Иногда ему казалось, что это была не его жизнь, что все это он вычитал, забравшись вором в чужой дневник на блог-платформе ЖЖ.
Он сидел на кровати, окаменев, стиснув пальцами колени. Жена разговаривала по телефону, их разделяла стена, но он отлично слышал.
– Мам, не начинай. Если верить всему, что… Какая разница? Ну, в две тысячи седьмом. Мы вместе семнадцать лет. И вы его знаете столько же.
«Лицемерная карга, – подумал он, играя желваками. – Ничего, я покажу вам всем. На коленях приползете».
– Он – отец твоей внучки! Давай закончил этот разговор. Переживаешь? О нас не надо переживать. Спокойной ночи.
Шульга лег на бок и укрылся одеялом. Наташа на цыпочках вошла в спальню.
– Спишь? – прошептала.
– Нет.
Она легла позади и обхватила его рукой.
– Мы со всем справимся. Когда твоего Рысакова переводят в область?
– В конце месяца.
– Станешь начальником.
– Угу.
– Поедем в Европу…
– Какая Европа? Санкции…
– Ну в Турцию.
– Спасибо, Наташ. – Шульга поцеловал жену в запястье. – Я люблю тебя.
– И мы тебя любим.
Он уснул, и ему приснилась Бутырская тюрьма.
* * *
– Что празднуем? – поинтересовался Шульга бодро.
Смех резко прервался. Коллеги обратились в манекены. Живые манекены, которые разошлись в стороны, бросив Владу одну перед Шульгой.
– День рождения? – спросил он, улыбаясь.
Влада сняла с головы картонный колпак и поправила прическу.
– Меня повысили.
– Поздравляю.
Под лобной костью щелкнуло.
– Повысили?
– Я заменю Рысакова. – В тоне, в позе Влады не было злорадства. Напротив, искреннее сочувствие.
– О… – промолвил Шульга.
Он двинулся к кабинету, поменял маршрут, едва не врезался в стену и зашагал по коридору.
Интернет полнился статьями, в которых Бориса Шульгу называли Тихоном Желторотовым. Сравнительный анализ формы ушей и прочий бред. Интервью не спасло. К Шульгам больше не приходили гости. За спиной у Наташи и Лизы шушукались. Безумцы писали в личку.
«Что ты испытывал, убивая их?»
Шульга толкнул дверь.
– Борь! – Рысаков отложил пинцет, которым выщипывал волосы из носа. – Ты чего без стука?
– Вы назначили ее главной. – Голос Шульги дрожал.
Рысаков погрустнел:
– Борь, я был вынужден… Заметь, ничего конкретного я не обещал… Начальство давит… Может, эта Влада отсосала кому.
Шульга представил молоток в своей руке. На зубах скрипела металлическая стружка. В старших классах он успел побывать подмастерьем токаря.
– Борь, ты лучше…
Рысаков не договорил.
Шульга
Обрушил боек молотка на его череп, раскраивая макушку…
…пнул ногой стул.
– Так, – сказал Рысаков. Глаза шефа забегали, заскрипели колесики уезжающего к стене кресла. – Ты успокойся, договорились? Ты хорош на своем месте… Всему свой срок… Тебе отдохнуть надо, посмотри на себя… – Рысаков только что не крестился. – Отпуск! Тебе нужен отпуск! Скажем, месяцок. Вот это мысль!
* * *
Неделю он почти не выходил из дому. Делал вид, что читает, но буквы разбегались по бумаге, взгляд проваливался сквозь страницы. Он задумывался: не довело ли общество Тихона Желторотова до преступлений? Не вручило ли оно ему больше, чем он выдержал?
Шульгу боялись. Не только дура-соседка, но и родная дочь. И когда он доставал из корзины грязное белье – переместить в стиральную машину, – Лиза вошла в ванную, уставилась на свои трусики, которые папа держал в руке, покраснела и быстро ретировалась. Она все время сидела у себя в комнате. Она закрыла аккаунты в социальных сетях и закрылась сама.
Наташа тоже менялась. Никакого секса с зимы. «Болит голова, давай спать». Порой он ловил на себе ее испытывающие взоры.
«С кем я живу?» – будто спрашивала жена.
Что ты делал с девяносто пятого по две тысячи третий год, до того как мы встретились у общих знакомых?
Что ты делал весной в овраге, в лесополосе, у железнодорожных путей страшного города Химки?
Зачем ты их убил?
Несколько раз ему снилась телестудия. В зрительном зале восседали манекены, пластиковые самки и самцы с бессмысленным восторгом на белых лицах и руками, готовыми аплодировать чему угодно.
Софиты били в глаза, ослепляя и дезориентируя.
– Двенадцатый вопрос! – объявил ведущий. От вдовьего мыса его идеальной прически до подбородка пробежала трещина, лицо раскололось и раскрылось, как створки устрицы, явив горизонтально расположенные зубы по краям алого пролома. Между зубами свисали нити вязкой слюны. Из дыры раздался профессионально поставленный голос: – Кто вы? А) Тихон Желторотов; б) Тихон Желторотов; в…
Шульга притворялся, что читает книгу. Мобильник он положил меж страниц «Острова проклятых» Денниса Лихэйна.
«Отбой, – написал пользователь lollemon0041 под видео с интеллектуальной игрой (кинолог и сотрудник вывозящей мусор компании заслужили двадцать тысяч просмотров). – В результате маленького расследования было выяснено, что Тихон Желторотов покончил с собой в 2006 году. У него не было ни детей, ни семьи. Он повесился в общежитии в Химках, сунув в зубы рукоять молотка, чтобы не вывалился язык. Борис Шульга, мои извинения».
– Пошел ты… – прошептал Шульга.
Голова болела. Болела постоянно. Он поднес к глазам телефон.
«Старик, – написал Славик. К гадалке не ходи, по просьбе Наташи. – Начхай на них. Если бы я обращал внимание на каждого идиота, давно сошел бы с ума. Ты умен, ты крут. Расслабься и помни о людях, которые тебя ценят. Улыбнись, твою мать, и будь как эти беспечные ребята!»
Славик прикрепил к сообщению ссылку на видео из Ютуба. Резвящиеся пингвины.
Шульга улыбнулся.
* * *
– Старик! Вот уж не ожидал! Заходи. – Славик икнул. – А я тут, прикинь, выпиваю.
– Ты сам?
– Один-одинешенек. Заходи, дорогой. Ты какими судьбами? Среди ночи…
Шульга прикрыл за собой дверь. На журнальном столике громоздились бутылки.
– Ты что, с Наташкой поссорился? Расскажешь. Пять капель… – Славик принес рюмку, сфокусировал на друге плывущий взгляд. – Ты какой-то…
– Какой?
– Жуткий. – Славик хихикнул. – Жрать будешь?
Шульга достал из джинсовой куртки лист бумаги и авторучку:
– Я хочу, чтобы ты кое-что написал.
– Напишу, старик. Все напишу! – Славик рухнул в кресло. – Чистосердечное… но утром.
– Сейчас. – Шульга щелкнул авторучкой. Славик поежился, но продолжал пьяно улыбаться.
– Ладно, ладно. Ты главный. – Он взял листок, уронил ручку и подобрал ее. – А что писать-то?
– Я продиктую.
– Ну.
Шульга встал за спиной друга и смотрел поверх его плеча. Пальцы поглаживали предмет, оттягивающий карман куртки.
– Пиши. «Не кто иной, как…»
Славик засопел от усердия.
– Написал.
Шульга хмыкнул, доставая молоток.
– У тебя там ошибка, – сказал он тихо.
* * *
Каблуки Влады цокали об асфальт. Тучи закрыли луну. На окраине Обнинска дул сильный ветер. Она думала о…
О чем она думала? О кожаном кресле, помнящем задницу Рысакова? О том, как обвела вокруг пальца глупого лысеющего коллегу? О своих многочисленных любовниках? У подобной кобылы обязано быть до черта партнеров, один не удовлетворит ее.
Тупая сука. Девка с такими сиськами никогда не обратит внимание на подмастерье токаря.
Влада прошла мимо магазина «Рыболов», магазина «Запчасти» и дома быта, ремонта обуви, с улицы Рыбинская на улицу Звездная, вдоль забора средней школы. Кроны берез шуршали на ветру.
Он догнал ее возле выхода на безлюдную Энгельса, между хаотичными зарослями и скоплением страшноватых хибар – кофе-баров и супер-бизнес-ланчей. Она обернулась, похожая на олененка в свете фар. Узнала.
– Тебе конец, дурачок гребаный. Я тебя похороню.
Он взял ее за запястье левой рукой и занес молоток.
– У меня есть вопрос.
– Ты кто, блин, персонаж из фильма «Крик»? – Ее глаза пылали в полумраке. – Ты, блин, додик, понял, нет?!
– Как звали главного героя повести Достоевского «Двойник»? Вариант а….
– Тарас Бульба! – выпалила Влада.
Он опустил боек молотка на бледное лицо, и ее нос уехал вниз, к губам, словно крепился только на слое сливочного масла с кровью.
Хрусть.
Насиловать Владу он не стал.
* * *
Шульга отпер дверь, клацнул выключателем и разулся, стараясь не потревожить близких. В гостиной мерцал свет. Он прошел по скрипучим половицам и замер у входа. Полыхнуло. Пламя сожгло все, что могло сжечь, все наносное, хрупкое, оставив огнеупорную основу, совокупность изначальных истин, несгораемую сумму.
В кресле, повернутом к работающему телевизору, который Шульга вынес на мусорную площадку много лет назад, кто-то сидел. Звук был выключен, на экране безмолвно кривлялся ведущий, манекены соприкасались пластиковыми ладонями в вымораживающей тишине.
– Я дома, – сказал Шульга, роняя окровавленный молоток.
Над спинкой кресла возникли очертания головы. Человек поднялся и повернулся к Шульге. Это было его отражение, брат-близнец, только с другой прической. Обрив его налысо, парикмахерша из девяностых оставила челку, и волосы липли ко лбу темными скобками.
Шульге хотелось закричать: «Где моя семья?!»
Но он смотрел, как приближается ужасный двойник, и уже различал следы разложения на одутловатом лице. Жирные личинки копошились в глазницах. Из ямочки на подбородке тек гной. Голосовые связки мертвеца заскрежетали, и труп обратился к Шульге:
– Я так много слышал о тебе, брат. Я столько всего о тебе слышал.
Сергей Возный
Червебородый
До сих пор удивляюсь, что эту байку придумал именно Саня. В нашей компании он считался фанатом научной фантастики – в том смысле, который придали этому слову журналисты в конце восьмидесятых. Гоминоиды-йети, НЛО, полтергейст и прочие аномалии, о которых вдруг стали писать вполне серьезные газеты вроде «Труда». На этом фоне тема Червебородого смотрелась чуждо, как бомж в учительской, – чуждо, нелепо и абсолютно по-детски.
– У него реально вся харя в червяках, – поведал Саня одним из темных октябрьских вечеров по пути домой. – Подходит такой, хватает за плечи, а черви тебе начинают мозги жрать. Остаешься с пустой черепушкой!
– Ну, кто-то сразу без мозгов рождается, – ответил Марик так, как умел только он. Не оскорбительно, но с иронией. Марик у нас был «мажором», сыном серьезного исполкомовского начальника, хотя заметно это было только по одежде – исключительно импорт. Не знаю, что именно его привлекало к нам с Саней. Наверное, то, что с нами не нужно было мериться «понтами», мы оба были совсем не по этой части.
– Вот наткнется твое чудище на безмозглого, и что ему делать? Обломиться и уйти в слезах?
– Ни фига, между прочим, смешного! Встретишь и потеряешься, как детишки!
Последняя фраза все изменила – добавила байке пугающей натуралистичности. Дети в нашем городе действительно пропадали, хоть вещать об этом по ТВ в ту пору было еще не принято. Маньяки и прочие извращенцы существовали в параллельной с нами реальности, все про них «слышали», но особо не боялись. Тем более что самих себя мы видели очень даже взрослыми. Тринадцать с лишним – тот самый возраст, когда в детских телах и душах пробуждаются новые личности. Очень нервные, мятущиеся, непредсказуемые даже для себя. Реальные страхи, реальные проблемы – какой уж тут «гроб на колесиках», в самом-то деле!
Осень 1988-го, наш седьмой класс. Первая четверть, вторая смена, уроки с обеда и до вечера, после которых совсем не тянуло домой. Во дворы лишний раз не совались – там можно было встретить Колю Медяка и словить проблемы на ровном месте, – бродили освещенными улицами. В пропахшем прелой листвой полумраке, от фонаря до фонаря, болтая обо всем подряд. Саня, вечно лохматый, растрепанный, в лыжной шапке «петушок». Высокий, солидный Марик в модной «аляске». Я сам – в обычной болоньевой куртке «немарких» тонов, главный выдумщик нашей странной компании. Обо всем подряд: о музоне, о спорте, о космосе, о новинках видеосалонов, о продолжении гамильтоновских «Звездных королей» в последнем номере журнала «Техника – молодежи». О Ленке Кириллиной из седьмого «В», самой красивой девчонке во всей параллели. О большой общешкольной дискотеке, которая будет в декабре и которую наш прогрессивный директор уже одобрил.
Про маньяков и детей говорили тоже, чуть понижая голос, – от самой этой темы веяло первобытной, но сладкой жутью. Нас, больших, извращенцу врасплох не застать, а уж если попробует – йоко-гери ему по яйцам или маваши-гери в голову, наповал! Мы увлекались карате, разумеется, все трое. В то время оно уже перестало быть запретным и снова стало моднее модного. Навещали подвальный спортзал, пытались там что-то постигнуть, разглядывали фотокартинки, переснятые с иностранных журналов. Ощущали себя посвященными в таинство. Потом, бывало, шли в гости к Сане и там изучали картинки другие: его отец неосмотрительно держал в столе колоду карт с обнаженкой. Одна из моделей, светловолосая и худая, напоминала Ленку Кириллину, только взрослую и совсем уж бесстыжую. Ленку из наших фантазий. Дома ждали уроки, а завтра, помимо секции, еще и кружок брейк-данса. Туда из компании ходил только я – Марику с Саней танцы не нравились.
Забыл сказать, что в семье я считался последней и единственной надеждой, такая уж миссия выпала. Компенсацией за старшую сестру Викторию – она же Вика-Ежевика, – твердо решившую стать семейным «анфан террибль». Затянувшийся подростковый бунт, это я уже тогда понимал. Прическа «взрыв на макаронной фабрике», вампирский траурный макияж и готовность послать всех подряд на три буквы. Эти вызовы Викуля сочетала с учебой в десятом классе и клялась той осенью родителям, что непременно залетит. От Коли Медяка. Так и явится на выпуск с полноразмерным пузом. Мама-врач на это отвечала циничной усмешкой, зато отец неизменно приходил в бешенство. Он у нас был общественником, даже дома любил поговорить о перестройке, ускорении и нравственности… Впрочем, я отвлекся.
Наш район в те годы числился окраиной: стадо панельных многоэтажек, прижатое городом к междугородней трассе, будто к бурной реке. За трассой до самого горизонта раскинулась степь, почти не освоенная цивилизацией. Квартиры у нас раздавали преимущественно работягам, переселенцам из заводских бараков, поэтому атмосфера здесь сложилась простая и душевная. Типичным ее выразителем был Коля Медяк. Гроза района – на своем, разумеется, возрастном уровне. По малолетству «тряс монету» с других детишек, потом участвовал в драках «толпа на толпу», прославившись крепким кулаком и лютостью. После восьмого класса ушел в «фазанку» – в ПТУ, то бишь, – но любил вечерами болтаться возле родимой школы, нагоняя жути на малышей, ровесников, да и на старших тоже. С таким вот чудовищем связалась зачем-то моя сестра, хотя мне от их дружбы бонусов не перепадало. Как и моим друзьям. Ни покровительства перед чужими, ни даже банального иммунитета от Медяковых кулаков. Мы подсчитывали месяцы до ухода Коли в армию, а пока что старались лишний раз с ним не встречаться. Простейшее правило выживания, если ты еще далек от вершины уличной пищевой цепочки.
Под занавес долгого вступления скажу пару слов о школе, без этого никак. Нам она виделась тюрягой, как всем нормальным детям, хотя по факту была отличной, просторной и светлой. С хорошими учителями. Трудовик, вопреки фольклорным традициям, на стакане не сидел, а физрук был и вовсе образцовым – мастер спорта по легкой атлетике, призер всяких разных соревнований. Объект тайной зависти парней и не менее тайной влюбленности девчонок. Третьим мужчиной на всю нашу школу, не считая хозработников, был директор, а прочий учительский коллектив, по традиции, составляли дамы. Разного возраста, но старой закалки, слегка подточенной переменами. Той осенью перестроечная вольница дошла и до нас: в школе создали дискуссионный клуб и почти готовы были к перевыборам директора, но вовремя угомонились. Для советской реальности такое было бы чересчур.
Нас это все почти не касалось. В нас играли гормоны, и Ленка Кириллина лично меня занимала гораздо больше, чем экономика и политика, вместе взятые.
Осень брала свое, листья сыпались, вечерами темнело все раньше. Очень скоро мне предстояло получить сокрушительных звездюлей и впервые увидеть Червебородого.
* * *
Виктория выросла на вредных книжках, хоть и классических. Книжках, сбивающих девочек с толку. Прекрасные принцы в этой литературе ходили косяками, ища свою Золушку, разбойники блистали благородством, а любое Чудовище можно было расколдовать поцелуем. Медяка, например. Смыть с него напускной цинизм, превратить хулигана в хорошего парня и прочая чушь, в которую девочки охотно верят – кое-кто вообще до конца жизни. Кое с кем у девочек даже получается, но настоящие мудаки не меняются никогда. Такова уж суровая правда.
К концу октября Вика стала все чаще возвращаться с размазанной тушью, а однажды пришла с фингалом. Огромным, на весь левый глаз – даже под макияжем не спрячешь. Из прихожей в нашу с ней комнату прошмыгнула неслышной тенью, но я еще не спал. Валялся на узкой кровати под включенным бра, читал Конан Дойла и странности в облике сестры углядел моментально. Она и не пряталась, подошла вплотную:
– Все книжки штудируешь, малыш? Умничка! Я страшная, да?!
От нее тянуло алкоголем, табаком и мамиными духами «Ted Lapidus Creation» – а еще отчаянием. Настоящим, от которого режут вены. Я это вмиг ощутил своим развитым воображением и слегка слукавил:
– Ты красивая. Очень. Кто тебя так?
– Правда-правда? – Вопрос она пропустила мимо ушей. – И что тебе больше нравится, малыш? Мои волшебные глаза, мой голос, моя суперская фигура? Чем я так хороша и что со мной неправильно?!
Отстранилась гибким движением в полумрак, сдернула вдруг через голову футболку, заломила руки за спину, расстегивая лифчик. Осталась в брюках-«бананах», белея телом и маленькой девичьей грудью.
– Что неправильно, отличник ты наш?
Я молчал, в голове тяжело и сладко бухали кувалды, щеки пылали. Голышом сестренку видел не в первый раз – как иначе, если с детства жить в одной комнате? – но тогда все было по-родственному, с дурацкими шуточками и шпильками. Сейчас ее тело светилось запретной белизной, а у меня закончились слова.
– Отвернись, чего вылупился? Бесстыжий! Все отличники извращенцы, в натуре!
– Кто тебя так?
– Да какая разница?! Козлина один! – Вика наконец смутилась, принялась искать домашний халат. – Все вы козлы, даже ты закозлишься, когда подрастешь. Все вы…
– Это Медяк? Я его убью!
– Никого ты не убьешь, малыш, да и не надо. Это наши с ним дела. Ты прости меня, я сегодня дура пьяная. Очень спать хочу…
Уснула она не сразу. Рыдала тихонько в подушку, да и мне не спалось. Выключил бра и таращил глаза в потолок, а стыд во мне перемежался со злостью. Я, наверное, очень плохой брат! Извращенец и трус, реально! Конченое говно! С этими мыслями ухнул в забытье, проснулся уставший, и Виктории, к счастью, дома уже не было. Ушла в свою первую смену, а может, и видеть меня не хотела после вчерашнего.
С обеда до вечера маялся в школе, подбирая крутые слова, вспоминал каратешные блоки с ударами, представлял себя пионером-героем или Брюсом Ли. На задворках сознания болталась спасительная мысль: Вика права, это их с Медяком дела, очень взрослые. Не должны сопляки впрягаться за старших, наоборот все должно быть!
Придя к такому трусливому выводу, успокоился и дальше сидел расслабленно. Удивился, когда ноги после уроков вдруг сами понесли меня за угол школы. Марику с Саней благородно посоветовал идти домой, а они с не меньшим благородством отказались – дружба же: один за всех, и все за одного! Вот так, любуясь собой, мы вышли на школьные задворки, а дальше романтика кончилась.
Медяк, вопреки моим тайным надеждам, был там, да еще и с тремя корешами. Сидели на трубах теплотрассы, на нас уставились с ленивым удивлением. Как волки на дичь, которая вдруг сама пришла к их логову.
– Гля, обсосы, – оценил наше появление кто-то из четверых. – Вы чё тут забыли, перхоть? Кто такие?
– Вот этого я знаю, – кивнул Медяк на меня, приподнялся с трубы. Не самый здоровый из четверых, но самый плечистый, широколицый, заросший рыжей щетиной. Взрослый парень, способный меня щелбаном опрокинуть. – Брательник моей сучки… Ну, вы поняли.
