Дмитрий Красько
Примат воли

– Мудро, – кавалер посмотрел на меня с уважением. – При таком положении дел остановить заразу будет много проще.

Я задумчиво посмотрел на него и сказал:

– А знаете что, де Грассан? Я, как доктор, должен во всем подавать пример в такие времена. А потому – собирайте-ка вы свои вещи (хотя, какие у вас могут быть вещи? Заговариваюсь; устал) – и перебирайтесь ко мне. Дом у меня просторный, десяток человек вместит.

Кавалер заикнулся было, что это не вполне удобно, но я настоял. Мне понравилась идея поселить Женевьеву рядом с собой. Коль скоро, вопреки моему решению, небо решило вновь свести нас, почему я должен противиться?

С этого самого вечера я получил возможность любоваться красотой юной госпожи де Грассан ежедневно. И не пренебрегал этим. Через некоторое время я понял, что меня, как и многих в эту страшную эпоху, тоже постигло безумие. Но мое безумие было приятным.

Наверняка Женевьева чувствовала, как я к ней отношусь. Но, поскольку избегать меня попыток не предпринимала, я предположил, что и ее устроило бы дальнейшее развитие отношений. И я испросил ее руки и сердца.

Де Грассану показалось немного досадным, что мужем его дочери – хоть захудалой, а все же дворянки – станет простой лекарь. Пусть даже первый после Бога в это жуткое время. Но, будучи человеком разумным и в значительной степени справедливым, чваниться он не стал, и отказа я не услышал. Тем приятнее ему было впоследствии узнать, что его зять закончил Сорбонну и является младшим отпрыском хотя не самой знатной, но столь же славной фамилии, что и сам шевалье.

Женевьева стала моей женой в конце лета. Начались счастливейшие годы моей жизни. И, как доброе знамение, вскоре затихло моровое поветрие, были сняты карантины и люди свободно могли идти, куда хотели. Ушел и кавалер со своими вилланами. Остались мы с Женевьевой, да наше десятилетнее счастье.

Страшная болезнь чума. Ей нет дела до человеческих чувств, до любви и ненависти. Она не щадит никого. Она с одинаковой легкостью забирает с собой и грешников, и праведников.

Страшная болезнь – чума. Ее второго прихода не ждал никто. Слишком свежа была в памяти жуткая жатва 1348-49 годов. Еще не совсем прошла подозрительность к пришельцам.

Моя жена умерла в конце лета 1363 года. В числе первых. Мы с опаской относились к чужакам, а заразу притащили крысы, которых в тот год развелось видимо-невидимо.

Я снова лишился рассудка. На сей раз – от горя. Я толком не помню, что делал и как пережил то второе пришествие Черной Смерти. Знаю только, что не стремился его пережить – напротив, после ее смерти мне хотелось последовать за ней.

Помутнение разума – плохой друг ясной памяти. Но я точно помню, что, увидев ее труп, весь в черных пятнах, я схватил нож и, вне себя от горя и гнева – как могла она умереть, ведь мы любили друг друга! – пронзил ее сердце, а потом этим ножом изрезал себе правую руку. Но чума не пришла за мной, как за ней.

Она не захотела брать меня и после, когда я, уже не предохраняясь, бродил среди беженцев, тыкал пальцем в набухшие бубоны и ворчал, что этот – заразный. И когда я голыми руками складывал трупы в кучу, чтобы запалить очистительный костер. Но все это было как во сне. Страшном сне, который продолжался еще лет десять, пока меня не убили в пьяной драке на том самом постоялом дворе, что некогда приютил семейство де Грассанов с их людьми.

Но из этого страшного полубредового состояния я вынес одну из самых трудных магий – магию связанных сердец. Сродни спиритизму, но, в отличие от него, позволяющую не только беседовать с умершими, но и проникать в потусторонний мир. Женевьевы там не было.

Сейчас-то, собранный разумом и памятью воедино, я понимал, отчего чума брезговала мной. Вечный папирус Пта. Жрецы египетского бога могли налагать десятка три заклятий, которые невозможно было ни снять, ни отменить, пока существует тело. Они налагали на умерших фараонов заклятие нетленности, и только после этого бальзамировали. Я тоже был жрецом Пта и, пользуясь случаем, наложил на себя пару десятков заклятий – те, что, по моему мнению, были нужны. Среди них – от чумы и от огня. Трижды меня сжигали на кострах инквизиции, и очень удивлялись, почему я не сгорал. Два раза мне удавалось воспользоваться замешательством палачей и сбегать, когда перегорали путы, в третий раз мне всадили стрелу в грудь, едва я вышел из огня.

Но все это было – и жреческое служение, и тройное аутодафе – до или после Черной Смерти. А те страшные годы подарили мне самое светлое – Женевьеву. За три с половиной тысячи лет, что я провел на свете, за все то множество жизней, что были прожиты мною, я много раз любил. Да и странно, будь это не так. Я дрался из-за женщин на турнирах и дуэлях; я устранял соперников с помощью магии или простым подкупом наемных убийц; я похищал их и платил за них огромный калым. Я вел себя, как обычный человек, не гнушающийся страстей и пороков. Мне много раз доводилось переживать и смерть любимой, и ее измену. Я терпел и боль, и тоску, и разочарование. Но все это – в прошлых жизнях. Теперь же, когда во мне вдруг собрались все три с половиной тысячелетия, я понял, что настоящая боль – лишь та, которую довелось пережить в страшные годы Черной Смерти. И единственная любовь двух сотен моих жизней – это Женевьева, девушка-весна.

* * *

– Да, – повторил я, разглаживая шрамы на правой руке. – Страшная болезнь – чума.

– Что это вы все о грустном? – поспешил влезть в образовавшуюся паузу Копер. – Вам сейчас раскисать нельзя. Скоро придет Доктор (он сейчас с Сириусом беседует), очнется Мудрец, и поговорим серьезно. Нам есть, о чем рассказать, а вам есть, что послушать. Не думаете же вы, что за просто так прожили столько жизней? Вы должны исполнить Предназначение. Наша с Доктором миссия сегодня закончилась. Как и лента Мебиуса…

– Что за лента такая? – недовольно прогудел Леонид. – В который раз про нее слышу, а понять не могу – откуда, что…

– Это мы для удобства ее лентой Мебиуса называем, – объяснил большеголовый. – Потому что структурная модель та же. Вот и пользуемся терминологией людей – все-таки, среди них живем. А строго говоря – это путь, по которому развивается все человечество. И даже, наверное, мироздание… Ну, это вам долго придется объяснять. Так что пользуйтесь пока этим названием – лента Мебиуса. И баста! – Он хохотнул и указал на лежащего Мудреца: – Умный все-таки был мужик. Доказал, что двухмерная поверхность может быть односторонней. Не даром философ. Сократ!

– А я – Собака Диоген, – радостно хрюкнул Лонгви. – Такой же философ, не лучше и не хуже.

– Ты не философ, ты циник, – раздался голос Доктора. Он, видимо, уже успел наобщаться с Сириусом и поспешил присоединиться к нашему обществу. Открыл дверь и услышал последнюю фразу Лонгви. – Ты всю жизнь играл – деньгами, чувствами, людьми. Даже твои разговоры с Македонским – не больше, чем игра. При том, что ставка в ней была – твоя жизнь. Твой цинизм, дорогой Лонгви, очень часто – махровый цинизм. А от такого большинство людей просто воротит.

– Ты меня почти убедил, – проворчал Лонгви. – Я сейчас буду долго и нудно плакать, потом пойду искать пятый угол. Потому что больше мне в этой жизни, видимо, ничего не светит. Только ты мне скажи – его «Женись обязательно; попадется хорошая жена – станешь счастливым, попадется плохая – станешь философом» – это не есть махровый цинизм?

– В точку, – уважительно проговорил Доктор. – Именно цинизм, и именно махровый. Но как изящно он это проделал! У тебя тоже были такие удачи, не думай, что я всю твою философскую деятельность ни во что не ставлю. Например, твой поход по городу днем с зажженным фонарем в руке. «Что ты делаешь?» – «Ищу Человека!». Это ведь гениально! Но вот заниматься онанизмом у главного фонтана на глазах у всех – это, извини, перебор.

– Это была проверка на вшивость, – Лонгви не мог быть серьезным. И он им не был. – И люди ее не прошли. Я-то при чем? И разве, в конце концов, я был не прав? Голод утолить куда сложнее, чем сексуальные порывы.

– Знаешь, что я тебе скажу? – задумчиво проговорил Доктор. – Ты, конечно, Игрок. В любой своей жизни. Артист, и даже с большой буквы. Порой ты играешь так, что повергаешь людей в смятенье. Чего стоит твоя жизнь в образе Цезаря! Но иногда ты скатываешься до уровня примитивного паяца.

– Трагедия и фарс – равнозначные жанры, Доктор, – усмехнулся Лонгви. – И тот, и другой были созданы человеком, значит, и тот, и другой нужны ему. В чем же моя вина?

– Ни в чем! – Доктор с досадой взмахнул рукой. – Тебя не переспоришь. Язык у тебя действует, что выгребная лопата – безотказно.

– Да ведь люди постоянно совершают неадекватные поступки! Вон, Леонид с тысячей таких же полоумных себя в Фермопилах похоронил – что, скажешь, адекватное решение? Однако его вспоминают, как героя, а меня ты паяцем обозвал. Я не паяц, я всего лишь обыкновенный человек.

– Э-э! – Доктор покачал пальцем. – Какой же ты обыкновенный человек?

– Да обыкновеннее некуда. Тебе не понять.

– Это тебе не понять! Видите ли, друзья мои, вы сейчас не очень-то люди. Даже меньше люди, чем я или Страж. Вы, по большому счету, сверхлюди. И понять человека, за плечами которого одна жизнь, вы уже не в состоянии. Опять же, по большому счету, вы бесчеловечны, потому что обычного, человеческого в вас очень мало. – И Доктор победоносно уставился на Лонгви. Чем, однако, нимало его не смутил.

– Может, это сейчас мы не люди, а сверхчеловеки, потому что объединили в себе опыт сотен жизней, – величественно согласился он. И тут же хитро прищурил единственный глаз: – Но ведь в каждой из них мы подумать не могли, что живем не впервые. И совершали те же ошибки, наступали на те же грабли. Значит, мы были людьми. И это никуда не делось. Любовь и ненависть, всяческие человеческие сомнения и терзания. Просто слишком много опыта, слишком все неупорядочено. Как куча разного полезного хлама, с которой еще разбираться и разбираться. Но, если постараться, то и в этой куче можно быстро найти то, что необходимо прямо сейчас. А уж потом, когда мы эту кучу упорядочим, разложим по полочкам, нам и вовсе не придется вспоминать, как это – любить и ненавидеть, к примеру. Так что не торопись называть нас бесчеловечными. Если брать, как ты говоришь, по большому счету, то мы куда более человечны, чем любой из людей, потому что в нашем багаже на порядок больше ошибок. Это я тебе, как Диоген Синопский, говорю. Уф! Давненько я так мозгом не извращался. Как, нравится тебе моя философия?

– Говорильня какая-то получилась, – не очень уверенно сказал Доктор. – Никогда Диогена толком понять не мог. Хоть и не отрицаю…

– Если ты не постиг глубину моей мысли, я не виноват, – Лонгви обиженно воткнулся в потолок единственным глазом, но, не выдержав, расхохотался. – Да философ я, философ. Любой принцип, положенный в основу жизни, есть философия. Мои принципы такие, и философия моя такая. Вот и все.

– А ну тебя к лешему, – Доктор устало вздохнул. – Дай тебе волю – ты кого угодно заговоришь. Играть ты великий мастер. Даже словами.

Воцариться тишине в этой небольшой комнатушке не дал Леонид. Все время, пока Доктор и Лонгви разговаривали, он задумчиво разглядывал свои руки, потом неожиданно сказал:

– Головастик обмолвился, что когда, дескать, Доктор зайдет, тут какой-то важный разговор состоится. Так вот: ты вошел, а важного разговора я не слышу.

– Я еще сказал, что надо дождаться, пока Мудрец придет в себя, – возразил Копер. – И я не головастик.

– Сейчас половина четвертого утра, – сказал Доктор. – Мы с Копером славно поработали, так что время еще терпит. Давайте и правда дождемся Мудреца. Копер, влей в него живой воды. Уже можно.

После этого действительно повисла тишина. Мы, впервые собранные все вместе в связи с какой-то миссией, участие в которой Доктор и Копер практически завершили, а мы еще не начинали и даже ничего толком о ней не знали, общаться не торопились.

Но неугомонный Лонгви снова не дал тишине сгуститься до консистенции сметаны. Задумчиво и даже слегка грустно он спросил:

– Скажите, Доктор… Вы тут, кажется, больше всех обо всем знаете… А седьмой день седьмого месяца – счастливое число?

– К чему ты это? – насторожился Доктор, но Игрок лишь пожал плечами. – Это не ко мне вопрос. Вот сидит специалист по разного рода магиям, в том числе по нумерологии, спроси у него.

– Глубокоуважаемый Авиценна, – Лонгви повернулся ко мне. – Скажите, а седьмой день седьмого месяца – счастливое число?

Я пристально посмотрел на него и угрожающе остерег:

– Глубокоуважаемый Цезарь! Предупреждаю сразу: я, если захочу, смогу прочитать твои мысли. Поэтому, если ты задумал какую-то пакость, лучше сразу откажись от нее. Хуже нет, чем потеря доверия между партнерами. К тому же, я тебе свинячий хвостик приколдую. Сидеть будет неудобно и даже больно.

– Золотые слова! – радостно заметил Копер. – Достойные самого Мудреца.

– Нет, что ты! Никакого подвоха, – заверил Лонгви. – Просто в седьмой день седьмого месяца мне как-то ужасно повезло. Я выиграл графский титул, два замка и полтора состояния. Плюс жену старого графа, которую, впрочем, ему и оставил.

– В седьмой день седьмого месяца? – подозрительно поинтересовался Леонид, поднимая на Лонгви тяжелый взгляд.

– А ты на меня так не смотри! – тот вытянул в его сторону руку ладонью вперед, мол, успокойся. – Тебя там не было, это я точно помню. Не мог же ты прикинуться старым графом?

– Не прикидывался, – согласился Леонид. – И я не говорю, что был там. Только в седьмой день седьмого месяца мне пятнадцать раз жутко не везло – меня убивали.

– Я тут не причем! – уверенно заявил Лонгви. – Тебе не везло, а мне везло. Вот пусть Авиценна и объяснит, в чем тут соль.

– А какую ты хочешь соль? – удивился я. – Седьмой сын седьмого сына, если, конечно, не будет полным олухом, действительно может стать самым счастливым человеком на земле. А седьмой день седьмого месяца – обычное число. Правда, у него есть одна особенность, но точно такая же, как у седьмого дня первого месяца, второго месяца и вообще всех месяцев. Можно с точностью предсказать, что с тобой случится. Нужно только до минуты помнить, что ты делал седьмого дня предыдущего месяца. Только это мало кто помнит, потому что почти никто об этой особенности не знает. Вот ты можешь сказать, что делал ровно за месяц до того, как выиграл кучу добра и жену старого графа? – я посмотрел на Лонгви.

Тот отрицательно и немного растерянно помотал головой.

– А я седьмого числа прошлого месяца ел заливную рыбу. Кажется, осетр. Вкуснотища! – раздался голос с той стороны, откуда его никто не ждал. Мы все, как по команде, обернулись и увидели, что Мудрец уже пришел в себя, сел на тахте – коротконогий, волосатый, с солидным пивным бочонком на месте живота, – и теперь почесывает крючковатыми пальцами покрытую густой курчавой шерстью грудь. Он до того походил на сатира, что все мы, успевшие некогда побывать в роли эллинов, невольно принялись выискивать у него рога на голове и копыта на ногах. Ничего этого, однако, не было, а Мудрец, обративший на наши нескромные взгляды не больше внимания, чем слон на муху, заметил: – Я это хорошо помню, потому что шестого дня шестого месяца у владыки Нереты родился сын, и на следующий день он закатил по этому поводу роскошный пир. Только я никак не соображу, как это вяжется с тем, что меня вчера привязали к пушке? Если я не ошибаюсь, седьмой день седьмого месяца был вчера?

Он не ошибался. Но он был единственным, кто вспомнил об этом. Поэтому Леонид потер лоб могучей рукой и проговорил:

– Черт! Выходит, меня в этот день убивали шестнадцать раз.

А Лонгви, потрясенный открытием не меньше Воина, заметил:

– Выходит, мне в этот день тоже не всегда везло!

– Только спокойнее, – посоветовал Доктор. – В том, что произошло вчера, никакой вашей вины нет. Даже веди вы себя сверхосмотрительно и сверхосторожно, гибели было не избежать. Такова воля Великих, иначе вас было не собрать вместе к Сроку.

– Это уже начало того важного разговора, на который намекал головастик? – с надеждой спросил Леонид.

– А что ж, пожалуй, – согласился Доктор. – Все равно начинать его надо, и хорошо, что ты о нем напомнил. Слушайте все и запоминайте. Переспрашивайте, если что непонятно, потому что здесь все важно, и от того, насколько хорошо вы усвоите информацию, будет зависеть успех вашей миссии. Много у вас возникнет вопросов или мало – это уж на ваше усмотрение. Но мы постараемся ответить на все. Или я, или Копер. Наша миссия завершена, и Великие скоро полностью вернут нас самим себе. Если будет скучно – не перебивайте. Просто слушайте и готовьте вопросы.

Начнем с азов. Что есть история человечества? Бесконечная непрерывная лента с одной лишь стороной. Можно двигаться и по внутренней поверхности, и по внешней – все равно это будет одна и та же сторона. Именно поэтому ленту нельзя назвать кольцом. И «путь развития человечества», как успел выразиться Копер, далеко не в полной мере отражает настоящее положение вещей. Лента Мебиуса гораздо нагляднее демонстрирует, что к чему. Именно поэтому мы и пользуемся этим земным названием.

Ну, а человечество, бредущее по этой ленте, все время проходит по ранее пройденному пути и, натыкаясь на прежние свои удачи и ошибки, удивленно восклицает: «Смотри-ка, а ведь все новое – это лишь хорошо забытое старое!».

– Постой! – не удержавшись, перебил я. – А как же другое восклицание? На счет того, что в одну реку два раза не войдешь?

Доктор испепелил меня взглядом, осуждающе покачал головой, но на вопрос ответил:

– Это совсем не одна и та же река. Пройдя круг, человечество оставляет на нем след. Или, вернее, впитывает очередной слой ленты. Именно поэтому при следующем заходе получается, что это уже несколько другая река. Следующий виток эволюции. Новые знания, новые умения, только вот ход событий от этого почти не меняется. Все повторяется, потому что основа ленты остается прежней.

И однажды наступает момент, когда она изнашивается до такой степени, что готова порваться. Но развитие человечества не должно останавливаться – этого, думаю, не нужно объяснять. Остановка означает гибель.

Такие критические моменты возникают примерно раз в три тысячи семьсот лет. Плюс-минус пара столетий. Цивилизация на пару сотен лет сваливается в общий хаос, всюду воцаряются смуты, войны, беззаконие. Но они появляются не сами по себе, а как следствие великих природных катаклизмов и стихийных бедствий. Каких именно – зависит от того, в каком из четырех секторов происходит обрыв. Семь тысяч лет назад, к примеру, человечество получило пустыню Сахара, потому что на Землю обрушилась великая засуха. Три с половиной тысячи лет назад случился великий потоп, вы все о нем хорошо осведомлены из рассказа о Ное и его ковчеге. Хотя, сказать по совести, Ной был изрядным идиотом, но он и его спутники выжили – единственные из почти стотысячного населения той области. В первом случае обрыв ленты произошел в секторе огня, во втором – воды. Астрологи предпочитают называть сектора домами. Я думаю, Амадеус меня понимает.

Я понимал, но поддакивать не торопился. По совести говоря, астрология почиталась мной за науку лишь в считанное количество жизней – пальцев одной руки хватит, чтобы пересчитать. А, собранный воедино, я как-то сразу на подсознательном уровне определил ее в шарлатанство, один из способов относительно честного отъема денег. Оказалось – все не так просто и какое-то рациональное зерно в ней присутствует. К стыду своему, я должен был признать, что ошибся.

Доктор тем временем, не дожидаясь реакции с моей стороны, продолжал открывать нам глаза:

– Этих пары столетий ленте хватает, чтобы восстановиться. Ее никто не ремонтирует, она с этим вполне справляется сама. Как лесная тропинка, которая за два года снова порастает густой травой, кустарником и даже молодыми деревцами – настолько, что ее приходится протаптывать сызнова. И человечество получает возможность вернуться на привычную стезю. При этом под ногами у него не та лента, хоть и на той же основе – на нее нанесены слои новых знаний, как покрывает тропу новый травяной покров. А пережитые за период безвременья испытания закаляют цивилизацию морально, лишний раз подчеркивая, что люди отличаются от животных. К примеру, динозавры в свое время подобного перехода пережить не смогли. Да и кроме динозавров подобных случаев в истории Земли было немало. А человечество продолжает идти вперед, хотя, вроде, все время движется по кругу. Правда, при этом ему не дано выйти за границы ленты. Это дано лишь тем, кто идет прямо, то есть Великим и Избранным. К последним относимся и мы с вами.

Ну, о проблемах человечества, пожалуй, все. Чтобы избежать наивных вопросов, скажу сразу, что лента – понятие эфемерное, руками ее пощупать нельзя. Она состоит из некоторой доли вселенских знаний – той доли, которую Великие выделили людям на данном отрезке пути, потому что Великие намного, очень намного обогнали нас в познании мироустройства, а значит, имеют право направлять наш путь развития, как отец направляет сына, как старший брат – младшего. Хотя, надо признать, в последнее время развитие человечества идет все быстрее, а значит, и лента изнашивается быстрее. Срок ее службы сокращается, и человечеству чаще придется сталкиваться с катаклизмами, в том числе глобальными. О ленте тоже хватит.

Доктор прервал рассказ, чтобы слегка отдышаться, обвел нас взглядом и, думается, остался доволен – более внимательной аудитории ему было не найти. Мы слушали во все уши – даже не отличавшийся, по моему мнению, тонким умом Леонид, и тот подался вперед, сложив на коленях сцепленные в замок руки, каждая из которых была втрое больше, чем у меня. Карьера воина заявляла о себе даже размером ладоней. Обладатель более тонкого, даже импульсивного ума, Лонгви, отвесил нижнюю челюсть, и по подбородку у него стекала тоненькая струйка слюны. Мне смотреть на него было неприятно, но для Доктора, надо думать, лучшей награды не было. Сократ – тот откинулся на тахте, подтянув к себе правую ногу и обхватив ее руками. Глаза его были закрыты. Все, что он ухватывал посредством ушей, тут же переваривалось могучим мозгом, подвергалось всестороннему анализу, следом за которым шли выводы. Какие – я не знал, но готов биться об заклад, что они были. Как выглядел со стороны я сам – сказать сложно, но, как и Леонид, я подался вперед, чтобы не пропустить ни одного слова. Да, Доктор имел в нашем лице самую благодарную аудиторию.

Слушать, судя по всему, предстояло еще долго – объяснение только началось. Чтобы не рисковать, я мог запросто залезть Доктору в голову и выудить оттуда весь блок информации, которую он собирался передать нам – ведь после двадцати минут прослушивания таких лекций внимание ослабевает и утомленный мозг усваивает лишь четверть произносимого; а через час и вовсе перестает что-либо усваивать. Но вытаскивать ворох сведений, словоформ и мыслефраз – дело неблагодарное. Все равно что притащить к себе домой кучу спутанных рыболовных сетей – вещь, вроде, нужная, даешь себе слово, что однажды соберешься, сядешь и распутаешь эту кучу. Но в итоге получается, что она лежит ненужным хламом до тех пор, пока не надоест и ты не выкинешь ее точно так же, как некогда принес. Потому что на распутывание, оказывается, вечно не хватает времени, хотя на все остальное оно находится; либо желания, а сила воли в такие моменты колеблется рядом с отметкой «ноль». То же и с чужими мыслями, сколь бы ценными они ни были. Помимо всего прочего у них имелась дополнительная особенность, которую к приятным никак не отнесешь: словоформы и мыслефразы были расплывчаты, порой вообще заменялись цепью образов – метафор, понятных только тому, кто эти образы произвел на свет. Постороннему разобраться в них не было никакой возможности. Это, полагаю, аксиома – мне еще ни разу не попадался человек, который сформулировал бы в своем сознании готовящуюся речь внятными и доступными всем словами. Так ли уж это трудно – не знаю, сам с лекциями никогда не выступал и длинные речи в голове не готовил, но думаю, что действительно трудно. Однако на порядок труднее пытаться разгадать эти мысленные ребусы и шарады. Работа даже не для Шампольона. Поэтому я решил оставить голову Доктора в покое и послушать, что он будет говорить дальше. На слух информация воспринимается не в пример легче, тем более что Доктор своей передышкой и нам дал возможность слегка расслабить полушария, то есть теперь и он, и мы были готовы к продолжению.

– Теперь – о Великих, – сказал Доктор. – Они не боги, что бы о них ни думали и ни говорили в остальных мирах. Но они – величайшая раса из ныне существующих. Не только потому, что им подконтрольны огромные пространства во Вселенной, но и по сумме своих знаний, которые действительно неохватны.

В отличие от земных ученых, Великие, в силу причин, которые мы сейчас затрагивать не будем, никогда не отрицали существование нематериального мира и даже отдавали приоритет его изучению. Все то, что здесь называют парапсихологией, экстрасенсорикой и аномальными явлениями, для Великих – обычные науки, которые изучаются теми же методами, что и математика. Думаю, что на Земле в этом отношении дальше всех ушел, – Доктор ткнул пальцем в моем направлении, что было не вполне вежливо, зато очень наглядно, – уважаемый Амадеус. Но и ему, смею утверждать, очень далеко до тех вершин, где обосновались на данный момент Великие.

Им не дано создавать планеты, зато они могут порождать жизнь в необитаемых мирах, что, собственно, не так уж сложно. Даже земной науке через сотню лет такой фокус будет под силу. Но Великие, помимо этого, могут направлять развитие созданной жизни в сторону возникновения разумных форм, на что я уже намекал, а это гораздо сложнее. Куда проще при такой сумме знаний и возможностей стать богом для тех, кто займет потом на планете господствующее положение, как люди на Земле. Для этого много не надо – умереть и снова возродиться, превратить свинец в золото, а воду – в вино; совершить, в общем, какое-то чудо, чтобы обрести право называться сыном небес. Тем более что Великие, к примеру, для нас таковыми и являются.

То, что они проделывают с человечеством – я имею в виду ленту Мебиуса, – они проделывают почти в каждом мире, где существует разум. Это отнимает массу времени, энергии и ресурсов, но для них это – одно из любимейших занятий, дающее неоценимые данные науке. В частности, диктат путей развития целой разумной цивилизации позволяет изучать основы бытия, мироздания, вселенского разума и вселенского естества.

Но не все миры развиваются под их присмотром. Есть такие, которым они предоставили автономию. Но это исключительно те, где разум идет обычными, многажды изученными путями, то есть его наблюдение никакого научного интереса не представляет. Тамошние аборигены становятся союзниками Великих и получают статус Избранных. Впрочем, на Земле и на других планетах, где разум ищет свои, особые пути развития, тоже есть особи, которые становятся союзниками Великих и получают автономию разума.

Вот я, кажется, и добрался до сути. Если вы еще не сообразили, то говорю открытым текстом: вы, я, Страж и Копер входим в число Избранных. Впрочем, Копера из нашей компании можно смело исключить: он среди нас чужеродное тело, поскольку не является уроженцем Земли, а прибыл из системы звезды под названием Вега, где разум, как можно догадаться, развивался обычным путем. Веганцы, таким образом, всем народом входят в число Избранных. Но сразу оговорюсь: если Копер и отличается от нас по происхождению, то это ни в коей мере не делает его изгоем или парией. Он такой же полноправный член команды, как и остальные. Его роль, хоть и подошедшая к концу, ничуть не менее важна, чем моя или ваша. Так что прошу любить и жаловать.

Доктор опять решил сделать передышку. Большеголовый, вознамерившийся было возмутиться, когда между ним и нами была проведена черта, при последних словах докладчика успокоился и даже слегка надулся – дескать, вот он я. Начинайте любить и жаловать.

Делать этого, однако, никто не собирался. Не только потому, что внешность Копера для земной любви была мало приспособлена, но и потому, что все четверо были заняты куда более важным делом – соображали, в какое место можно воткнуть полученную от Доктора информацию о Великих. Во-первых, она была странной и непривычной. Заменить многочисленных всемогущих богов, которым мы привыкали поклоняться на протяжении трех с половиной тысяч лет, на Великих, которые, исходя из сказанного, действительно великие – но все же не боги, и их громадное могущество еще очень далеко отстоит от божественного всемогущества, – было сложно. А во-вторых, выходила какая-то ерунда: неизвестно кто контролировал сознание всего человечества с момента возникновения означенного человечества. Но это еще полбеды – сознание толпы всегда легче контролировать, чем сознание индивидуума. Однако Великие, судя по всему, держат под контролем сознание каждого человека, оказывают влияние на его мысли и поступки, иначе повлиять на ход развития целой цивилизации просто невозможно. Не слишком ли?

– Да, забыл сказать, – Доктор устало провел ладонью по лицу. Долгая речь, видимо, утомила его не меньше, чем лихорадочная деятельность у операционного стола. Сказывалось отсутствие опыта. – Великие практически бессмертны. Но – закон компенсации – они давно утратили способность к размножению.

Зачем он сообщил об этом – бог весть. Мне, во всяком случае, подобная информация показалась лишней. А вот Лонгви встрепенулся:

– Практически бессмертны? Что это значит? Выходит, их все-таки можно убить?

В его голосе звучал неподдельный интерес. Интерес игрока, которому предложили сыграть в невероятно сложную игру, и который внимательно выслушивает правила предстоящей партии. Думаю, он с охотой взялся бы сыграть с Великими в русскую рулетку, буде ему предоставится такая возможность.

– Я неправильно выразился, – вздохнул Доктор. – Великие могут существовать вечно. Убить их можно, но это бессмысленно. Вас тоже много раз убивали, а толку?

– Ну, а если уничтожить? – Лонгви не унимался.

– Зачем? Тебе не нравится установленный ими порядок?

– Нет, – Лонгви решил быть откровенным до предела. – Не нравится. Как подумаю, что кто-то контролирует меня, мои мысли, действия, поступки – тошно становится. Разве это правильно? Разве это может нравится?

Лонгви говорил с такой горячностью, что Доктор поневоле вступил с ним в спор, хотя незадолго до этого сам просил воздержаться от дискуссий.