Дмитрий Красько
Отпущение грехов
– Даже если действовать, как ты предлагаешь, все равно в две головы можно сделать гораздо больше, – уперся и он.
– Зато разделившись, мы сможем испытать оба метода! – я зло уставился на него, а он, с тем же выражением – на меня. Так мы и сидели, не моргая, с минуту. В номере царила отвратительная атмосфера борьбы нервов. Только у меня в этой борьбе была солидная фора – меня ничего не привязывало ни к этому городу, ни к шайке свихнувшихся фанатиков. Кроме, разве что, двухсот баксов да устного соглашения с Ружиным. Но деньги я мог сейчас же вернуть, не беспокоясь об их утрате, а устную договоренность к делу не подошьешь. Правда, этим я восстановил бы против себя весь аппарат госбезопасности и об отпущении грехов можно будет забыть. Но с той суммой, что была уплачена за ликвидацию Корнийца, я мог уехать далеко-далеко. К тому же у меня имелся солидный капитал в банке – депутат-директор, моя последняя жертва, была далеко не первой. Так что я мог позволить себе сделать пластическую операцию и без соизволения ФСБ, а потом смешаться с каким-нибудь диким племенем в амазонских пампасах, где меня уже никто и ни за что не найдет.
Ружин такого аргумента в споре не имел, и прекрасно осознавал это. Конечно, с моей стороны было не совсем честно вести игру именно так, но у меня было предчувствие – не связываться со слежкой, а предчувствиям я привык доверять. В конце концов, на кону не пуговица от штанов стояла – рисковать придется жизнью.
И Ружин уступил. Спустя минуту его взгляд погас и он, опустив глаза на досье секты, сказал:
– Добро. Не хочешь делать так, как я предлагаю – не надо. Но и я не хочу марать руки об эту мразь. В твоей игре тоже участвовать не буду. Значит, разделяемся. Только надо для начала определиться, кто кого на себя возьмет. Чтобы мы друг другу не мешали.
– А вот это верно, – поддержал я. Если мы поделим эту братию фифти-фифти, то на каждого выйдет по три фигуранта. Я посмотрел на Ружина и решил, что парень, несмотря на свой имидж – «оторви да брось» или весьма близкий к этому – на самом деле слабоват в коленках для настоящего дела. Умный, конечно. Возможно – бывалый. Но в нем нет той жесткости, жестокости, которая может потребоваться. И я решил облегчить его участь. – Давай порешим так: я беру на себя Засульского, Цехового и Сотникова. Они – силовики, по складу характера мне ближе. Родное, да? Вот я по-родственному и стану с ними разбираться. А ты – с остальными. Умишко у тебя есть, они тоже ребята неглупые, так что можете даже попытаться спеть квартетом.
Показалось мне или во взгляде Ружина действительно мелькнула искра благодарности? Не разобрать.
8
Вернувшись в свой номер, я первым делом устроил в нем погром. Перевернул вверх дном все, что переворачивалось. Не без причины. В голове крепко сидела мысль: раз был тайник у Ружина, то почему такому же не оказаться у меня? Вряд ли местные гэбэшники знали, кто из нас в какой комнате окажется, да и кто станет верховодить – тоже. Я вообще сильно сомневался, что мы им были известны – в целях конспирации, так сказать.
Неважно. Тайник действительно существовал. Даже не один. Первый – на том же месте и того же содержания, что и у Ружина. Ну, тут гэбэшники, надо отдать им должное, ни капли не рисковали: какому идиоту придет в голову светлая мысль ползать по гостиничному номеру на коленках, осматривая поддоны всей стоящей в нем мебели? Тем более что госбезопасность не сплоховала и пакеты, что у меня, что у напарника (коль скоро список сектантов включал всех выявленных по вчерашний день), были приклеены не за неделю, а перед самым нашим приездом. Так что никакая уборщица носу не подточит.
Бросив обмотанную целлофаном стопку бумаг на диван, я продолжил исследования. Где один тайник, там и второй. Почему нет? У Ружина просто не хватило фантазии заглянуть под диван, тумбу, другую мебель. Он оказался человеком дисциплинированным, и, коль скоро сказано, что все необходимое приклеено под шкафом, значит, так и есть.
Я с дисциплиной с детства не очень дружил, что нынче оказалось весьма кстати. Изрядно набив коленки в десятиминутном забеге на карачках, все-таки обнаружил то, что искал. А именно – двойное дно у кровати. Я, конечно, не подозревал, что это будет выглядеть именно так, но высматривал нечто подобное.
Дверь была заперта мной сразу по возвращении от напарника, поскольку перспектива быть застуканным за столь неприглядным занятием, как ходьба на четвереньках совсем не вдохновляла. По моему мнению, это существенно ниже моего достоинства. И, не рискуя вызвать недовольство какого-нибудь особо ретивого сотрудника гостиницы, который решил бы без стука вломиться в номер, я принялся решительно раскурочивать кровать.
Тайник был, что надо. Не знаю, почему гэбэшники не сообщили о нем Ружину в ночной записке. Возможно, рассчитывали сделать это потом, когда обстоятельства припрут нас к стенке и потребуется тяжелая артиллерия. Если же этого не случится, то они поимеют нехилую экономию. И оружия, и боеприпасов. Никогда их толком не поймешь, этих конспираторов.
Нам обеспечили великолепный запас прочности в огневом плане. Не знаю, как Ружин, а я явился в этот город всего с одной боевой единицей. Правда, это был мой «оленебой», нелегально приобретенный задолго до первого заказа на убийство для нечастых браконьерских вылазок, которые, по моим тогдашним прикидкам, нет-нет, а должны были происходить. И все же это была лишь мосинская винтовка на пять зарядов, к тому же после каждого выстрела патрон в патронник досылался вручную; древненькая модель, хоть и модернизировалась по мере сил: ствол, оптика, глушитель. Конечно, давно нужно было прикупить что-нибудь более современное, но я сросся с «оленебоем» примерно также, как с бритвой. Променять его на какой-нибудь карабин мне казалось почти кощунством. А теперь оказалось, что, случись дело посерьезней словесной перепалки, мы с «оленебоем» поимеем хороший шанс оказаться в глубокой заднице. Не очень-то приятная перспектива, но весьма вероятная в условиях борьбы с превосходящими силами противника, сиречь, «Вестниками». К тому же захват языка (чему я планировал посветить себя в ближайшее время) – это не одиночных клиентов за сотню метров отстреливать; тут придется в непосредственный контакт входить, а винтовка – не самый удобный вариант в условиях ближнего боя. Она, конечно, умела быть достаточно компактной, но лишь в то время, пока лежала в дипломате. А делала это только в разобранном состоянии.
Но содержимое тайника внушало уверенность, что никаких проблем у меня не возникнет. Потому что там хранился «калаш» в бесприкладном варианте, зато с парой десятков магазинов, россыпью валявшихся тут же; какой-то устрашающего вида шестиствольный пулемет, уменьшенная копия вертолетного (я даже не знал, что такие существуют, честно), по-моему, даже забугорного исполнения, и пяток лент к нему, уложенных в компактный ящик; несколько гранат – как ручных, так и подствольных, для «калаша». Немного в стороне от всего этого добра лежали шесть прямоугольных фиговин, которые я, немного поразмыслив, идентифицировал как мины. Я киллер бывалый, но такими адскими машинками, чего греха таить, пользоваться еще не пробовал. Но все-таки сумел вычислить, что это такое – рядом с минами лежало устройство, подающее импульс – уж не знаю, как оно называется. Маленькая такая штуковина, похожая на пульт автомобильной сигнализации – и примерно с таким же количеством кнопочек.
Нацепи я все это сейчас на себя – и стал бы до неприличия похож на иноземного коммандос. Это было бы круто, но в списке тайных эротических желаний сей пункт отсутствовал, и я решил воздержаться. Хотя мысль о том, какие выражения будут на лицах людей, снующих в холле гостиницы, повеселила. Но, что ни говори, город – не самое подходящее место для появления на его улицах типа в стиле «полный милитари». Впрочем, для легкой пехоты в тайнике тоже кое-что имелось – пистолет ТТ калибра 7.62 о восьми зарядах (коробочка с патронами прилагалась). И глушитель. Короче, полный джентльменский набор.
ТТ – классная вещь для ближнего боя и прочих неожиданностей, так что пришелся весьма кстати. И стал единственной вещью, которую я вытащил из тайника в это утро.
Еще там обнаружилась коробка с какой-то мелочевкой. Я поковырялся в ней, но сумел сделать лишь туманное предположение, что там к чему. Хотя, если исходить из наличия наушников, в коробочке хранились любимые Ружиным жучки-паучки. Проблема в том, что я не знал, как ими пользоваться. Как киллер, нужды в них прежде не испытывал, получая всю необходимую информацию о клиенте от заказчика – через диспетчера, само собой.
Впрочем, и сейчас они моего внимания не привлекли. Положив на место оргалит, я побросал сверху постельные принадлежности и довольно усмехнулся. Ощущение было такое, словно мне сообщили о дарованном небом коде неуязвимости. Хороший тайник.
Бежать и рассказывать о своей находке Ружину я не торопился. Не потому, что решил захапать все добро себе, – упаси бог, нет; поделюсь при первой же необходимости, – а потому что его в номере уже не было. Когда я уходил, он тоже собирался в путь – начинать операцию своими методами. Мы договорились, что обойдемся без созвонов – лишний и совсем ненужный риск засветиться. Кто знает, какими возможностями располагают сектанты? Судя по их предыдущим действиям, могли они немало. Лучше будем встречаться трижды в день и обмениваться новостями. Вернее, предлагал все это Ружин, я только кивал головой – спорить не имело смысла, слишком резонно звучали его доводы. Все равно я ничего лучшего предложить не смогу.
Утром – в номере Ружина для обсуждения планов на день; в обед – для корректировки оных и похвастаться друг перед другом, если случится, чем; ну, и вечером – для окончательной сверки результатов. После чего мы расходимся и перед сном каждый сам на сам производит анализ поступившей информации. Вечернюю встречу – а вместе с ней и ужин – решено было проводить в моем номере, а в обеденное время, по обоюдному согласию, встречаться в обозначенной на карте-схеме забегаловке «Зеленый луг». Главным образом, из-за ее местоположения – она находилась в квартале от гипотетической штаб-квартиры сектантов. В остальное время дня и ночи мы были предоставлены сами себе. Но трубками все же было решено обзавестись – на самый крайний случай, когда даже опасность засветиться покажется ничтожной по сравнению с реальными угрозами.
Такая вот у нас была договоренность. Ружин ушел выполнять свою часть задания, мне же предстояло подготовиться к моей.
Подойдя к дивану, я удобно вытянулся на нем и поднял увесистую папку бумаг, обернутых целлофаном. Скорее всего, то же самое, что и в номере Ружина – я был уверен в этом на девяносто процентов. И убедился в собственной правоте, сняв обертку и наскоро пролистав содержимое.
Быстро отложив в сторону то, что меня не интересовало – карту-схему, которую на всякий случай успел вызубрить наизусть, полный список членов, историю секты и прочую мутотень, включая три досье на лидеров, пасти которых предстояло напарнику, – я сразу перешел к тому, что вызывало наибольший интерес. То есть, к своим подопечным – Сотникову, Цеховому и Засульскому. Повторно рассматривать их фотографии не стал, – вдоволь налюбовался в ружинском номере, – а вот краткие досье решил изучить. Заочное знакомство с клиентом иногда означает большую половину общего успеха операции.
Из доставшегося на мою долю трио наибольший интерес вызывал Цеховой. Спецназовец, профессионал, трижды побывавший в Чечне и трижды награжденный за ратные подвиги. Но не это главное. Главное, и самое загадочное, с трудом поддающееся объяснению – почему такой человек, имеющий прекрасные задатки к карьерному росту, бросил службу ради сомнительной привилегии возглавлять боевую организацию «Вестников судного дня»? Притом, что на фанатика не походил вовсе. Но что-то же его на это подвигло. Вопрос – что?
Я открыл досье. На первой странице – примерно та самая информация, которой поделился со мной Ружин. Правда, слегка дополненная: дата и место рождения, место проживания. Женат; детей нет. Отсюда мне взять было нечего, кроме, пожалуй, домашнего адреса. Но и относительно него я был в полном неведении – пригодится или нет. Зайди речь, скажем, о Засульском, я мог бы с уверенностью сказать: да, это полезная информация, по указанному адресу обращайтесь с двадцати трех ночи до семи утра. Но это был Цеховой, молодой человек двадцати пяти лет от роду, никем и ничем не связанный. Жена – не в счет. Если он время от времени и ночует дома, это совсем не означает, что они живут, как полноценная семейная пара. В его возрасте такое случается сплошь и рядом; возможно, они только и ждут момента, чтобы разбежаться в разные стороны. Ладно, дальше видно будет.
Да, Цеховой, как профессионал у профессионала, вызывал у меня наибольший интерес. Ему я и решил посвятить сегодняшний день.
Перевернув первую, почти бесполезную страницу, я погрузился в то, что называется образом жизни. Вернее, в то, что сумел выхватить из него натренированный взгляд агента государственной безопасности.
Мне многое нужно было знать о Леониде Николаевиче Цеховом. Его поведенческую модель, привычки, способности скрытые и способности явные. В конце концов, за что он получал награды в чеченских скалах. За красивые глаза, говорят, их не дают, но все-таки бывает, бывает…
С Чечней, впрочем, проблем не возникло. В досье имелась характеристика из полка, в которой говорилось, что Цеховой за время несения службы в зоне боевых действий проявил смекалку, мужество, хладнокровие и выдержку. Все это, как я понял, он проявлял одновременно. Две первые награды получил еще в Первую Чеченскую за то, что во главе небольшого отряда из пяти человека обошел бандформирование какого-то очередного Сосланбека и неожиданным ударом с тыла вынудил боевиков очистить высотку, с которой те не торопясь вели отстрел желторотых юнцов, называвшихся гордо, но не вполне справедливо «Вооруженные Силы Российской Федерации». Начало 95-го. Осенью того же года Цеховой вторично попадает в Чечню и зарабатывает вторую награду. За мужество и героизм, проявленные в боях у селения Ачхой-Мартан. Подробности опускаются. Третью медаль он получил зимой 2003-го, уже будучи контрактником-спецназовцем, когда его взвод был почти наголову истреблен – «попал под шквальный минометный обстрел». Прапорщик Цеховой на своих плечах вынес из того ада трех своих товарищей.
Честь ему и хвала за это, кто же спорит. Там он проявил себя молодцом. Здесь у него начались определенные проблемы при адаптации к мирной жизни. Стоило его за это винить или нет, я затруднялся сказать. Я не мальчик и не вчера родился, и определенно знаю, как война может ломать психику человека. Особенно современная война, посредством человеческого гения превращенная в ад. Мне доподлинно известен случай, когда парень, орденоносец, через полгода после возвращения из Чечни пришел на дискотеку и швырнул в толпу колбасящейся молодежи гранату. Граната взорвалась. Вылетев из его рук, она не могла не взорваться. Потому что он получил орден именно за то, что лучше других умел стрелять и кидать гранаты. Погибших (бог в тот момент оказался начеку) было мало. Вернее, всего одна девчушка. Еще полтора десятка человек оказались на больничной койке, гадая, выживут или нет. И все потому, что у недавнего героя сорвало крышу.
Я лично знал многих, побывавших в Чечне, Афгане, на Таджикистанской границе. Да господи, за последние четверть века наши парни побывали в стольких горячих точках, что хоть в Книгу рекордов Гиннеса заноси. Многие из них, вернувшись, теряли сон, а если засыпали, то в песок крошили зубы, скрипя ими. Стоило этим юным ветеранам закрыть глаза, и перед ними снова возникали картины взрывов, шквального огня, охваченных пламенем бэтээров и людей – окровавленных парней, с которыми, может быть, еще полчаса назад долбили косячок. Такое не забывается. Тем более что пацанам было всего-то по восемнадцать-двадцать лет, а в этом возрасте даже у самых спокойных психика неустойчива. Так что трудно винить того парня, что швырнул гранату в толпу танцующих, трудно винить тех, кто скрипит зубами по ночам, а, проснувшись по утру, бежит за водкой – забыть! – и, напившись, теряют разум и хватаются за ножи. Если бы не ад в их душах, они вполне могли стать нормальными людьми, поступить в институты и выучиться на инженеров, врачей, учителей. Но спасибо родным правителям – они все сделали для того, чтобы цвет нации стал больным на голову.
Однако в случае с Цеховым такие рассуждения никуда не годились. Показав себя героем в Первую Чеченскую кампанию, он вызвал понятный интерес у вполне определенных людей, и ко Второй – уже не такой бездумной и бездарной – из него успешно сформировали камикадзе, смертника. Таких учат убивать и воспринимать смерть не то, чтобы безболезненно, но не реагируя на это эмоционально. Это очень важно, чувствуете? Зомби: вокруг могут снопами падать его товарищи, а он будет продолжать делать свое дело, не обращая на это никакого внимания. Такие подвержены ужасам войны куда меньше прочих. Они – роботы, запрограммированные на выполнение определенной задачи. Они не совершают ненужных убийств, потому что им нельзя отвлекаться от основной цели, и умирают, только когда этого требуют обстоятельства.
Цеховой же, не смотря на все лестное, что наговорили о нем отцы-командиры, в этот образ никак не вписывался. Он не хотел становиться роботом, но и человеком быть уже не мог. Его не смогли сделать запрограммированным зомби, но его сделали зверем, привив ему инстинкт убийцы. В той же характеристике отцы-командиры отмечали, что «в зоне боевых действий проявлял излишнюю жестокость, за что несколько раз получал взыскания». В чем выражалась эта «излишняя жестокость», там предпочли не упоминать. Но мне не нужны были дополнительные пояснения, я и без них знал, как это происходит – когда солдат, только что переживший ад боя, врывается в селение и, ничего не соображая, яростно продолжает стрелять – в женщин, в стариков, в детей. Они же одной крови с теми, кто только что стрелял в него, а значит – тоже враги. Они породили врагов, они были порождены ими, значит, их тоже нужно – в расход. Может быть, Цеховой проявлял свою жестокость и не так, неважно. Способов много – результат один. Он научился получать кайф, убивая, и в этом была его беда. Так пума, исхитрившаяся оказаться в центре стада, ломает хребты уже не затем, чтобы обеспечить себя пропитанием, но в азарте охотника, опьяненного кровью. Однако ни охотники, ни фермеры пум не любят, считая их вредителями и истребляя при первой возможности.
Я не сравнивал себя с Цеховым. Я знал разницу, я чувствовал дистанцию между нами. Он был маньяк. Если делать красивые сравнения, то он был пулемет «Максим», а я – ружье-одностволка. Он продолжал дарить смерть до тех пор, пока его гашетка была нажата, я же замолкал после единственного выстрела и ждал перезарядки.
Такие вот мы были разные. И все же было нечто, роднившее нас. Инстинкт зверя.
Я отложил бумаги о его армейской жизни в сторону. В общих чертах поведенческая модель Цехового была мной усвоена. Настолько, насколько это возможно не для профессионального психолога, но человека, кое-какой опыт в области практической психологии имеющего. Теперь нужно было разработать план операции под кодовым названием «Перехват», вычислить место и время, когда я мог бы повстречаться с этим героем нашего времени. Желательно продумать несколько вариантов на случай, если что-нибудь не срастется. День «Пирл Харбора» приближался, и я сильно подозревал, что все шестеро «лидеров» будут с каждой минутой нервничать все больше. Цеховой – в том числе. Не исключено, что он изменит своим привычкам – не специально, просто так получится.
Отложив в сторону сведения, которые по крупицам собирали доблестные гэбэшники, я нахмурил лоб. Не от огорчения. Каким бы смелым и находчивым бойцом не проявил себя в Чечне Цеховой, в мирной жизни он был самым заплесневелым консерватором. Это не касалось его личной жизни, – подьем-зарядка-завтрак-душ, – это касалось его привычек.
Он не работал. Да и трудно ожидать, чтобы человек, занимающий в иерархии секты такое место, работал еще где-то. У него без того дел было по горло, и это вполне серьезно. Но: понедельник – до обеда неизвестно где, с часу дня до половины третьего обедает в ресторане «Москва». Затем теряется в заштрихованном районе (кстати, подозреваю, что и с утра он пропадает там же), а с семи вечера в течение целых четырех часов торчит в кегельбане. В одиннадцать едет либо домой, либо к любовнице. Тут он позволял себе небольшую роскошь выбирать. Вторник, среда, четверг, пятница и суббота – все то же самое, за исключением одного – время с семи до одиннадцати вечера он проводил различно. В среду, пятницу и субботу хранил верность кегельбану, во вторник ехал в казино «Лас-Вегас», четверг оставался свободным днем – делал, что хотел. В воскресенье большую часть времени проводил на виду у всех, теряясь под штриховкой лишь на три часа – с двух до пяти пополудни. До двух он стабильно выгуливал свою жену в Парке культуры и отдыха, чтобы сохранить толику видимости счастливой семейной жизни, а с пяти делал, что попало, но чаще всего, опять же, ехал в казино «Лас-Вегас».
Я взглянул на часы. Там, в циферблате, имелась дырочка с буквами, и эта дырочка сообщала, что сегодня «fri». Я не особенно секу в английском, но этими часами пользуюсь уже полтора года, так что на зубок выучил, что fri – это пятница. То есть, ни понедельник, ни вторник, ни остальные дни недели мне не страшны. За основу бралась именно пятница.
Пораскинув мозгами, я решил, что рандеву неплохо продублировать раза три. Цехового об этом, правда, никто в известность ставить не будет, ну, да ему это и не к чему. Главное, чтобы я был в курсе.
Первая встреча – когда он будет выходить из ресторана «Москва» после обеденной трапезы. Вторая – по дороге от заштрихованного участка к кегельбану. И третья – на пути из кегельбана домой или к любовнице. Я очень и очень надеялся, что хоть раз, а мне повезет. Конечно, его будут ненавязчиво, но плотно опекать боевики из подчиненного подразделения, но я по себе знал, что это такое – постоянно находиться на взводе, все время быть готовым к прыжку. Все равно их внимание когда-нибудь притупится. Я имею в виду – в течение дня. Тогда состоится мой выход. И мне надо будет сделать только одно – не сплоховать.
Но на всякий случай под рукой должна быть винтовка. А как иначе? Если у меня ничего не получится с первого раза, я не собирался тратить на Цехового еще один день. Жирно будет. А как мне закамуфлировать убийство, я уже знал. Если выгорит с пистолетом – выстрелю, высунусь из окошка и прокричу с акцентом: «Привет из Ачхой-Мартана!» или еще что-нибудь в том же роде. Второпях, полагаю, никто и не разберет, чечен я или не чечен. А уйти от боевиков – дело техники. Не получится с пистолетом – завалю из винтовки. В таком случае о какой-то маскировке вообще беспокоиться не придется – работа дистанционная. Правда, хорошая задумка с местью злых чечен пропадет, но это уже, как говорится, необходимые издержки.
Отложив в сторону папку с досье, я поднялся и стал собираться. Много времени это не отняло. Деньги – в карман, пистолет – под брюки сзади, дипломат – в руку. Все свое ношу с собой.
Но перед уходом сделал еще один звонок. В справочную. Поинтересовался, где можно взять напрокат машину. Не зная города, к тому же пешком – это убило бы всякую надежду на успех еще до выхода из гостиницы. Но я вовремя вспомнил, что мозг всей организации любил разъезжать на машинах, взятых в прокате, и решил пойти его путем. Почему, собственно, нет? Не покупать же технику за свои кровные, раз уж заказчик на сей счет не обеспокоился.
Квакающий голос по ту сторону телефонного провода сообщил, что в их базе числятся три фирмы, специализирующиеся на такого рода услугах. Я попросил дать мне телефоны всех трех. Он не отказал. Перезвонив по указанным номерам, я выбрал то, что подешевле, – гарантиями качества мало беспокоился, раз машина будет нужна всего на три с половиной дня, – записал адрес и положил трубку. Вот и все. Можно приступать к делу.
9
Ружин действительно был благодарен Чубчику за то, что тот взял на себя силовиков секты. Конечно, этот жест напарника можно было расценить и как подачку, милостыню, как неверие в его, Ружина, силы. И плевать. Его мужское самолюбие ничуть от этого не страдало. Про себя он знал наверняка, что, ежели приспичит, то справится и с Цеховым, и с Сотниковым, и с Засульским – тем более. Но лезть на рожон самому, только чтобы кому-то что-то доказать – нет уж, увольте. Работать ассенизатором – это еще не значит постоянно купаться в дерьме.
Ружину достались мозговитые ребята, которым тоже пальца в рот не положишь, и все же поладить с ними было значительно легче, чем с контингентом Чубчика. Если и предстояли какие-то грозные баталии, то только интеллектуальные, а в этом смысле Олег ничего не боялся. Во всяком случае, надеялся на то, что бортовой компьютер у него работает не хуже, чем у этих самых мозговитых ребят.
Почему нет? Он несколько лет проработал в аналитическом отделе того самого Управления, что предложило ему нынешнее приключение, и был там правой рукой шефа едва не в прямом смысле. Научился плести интриги и распутывать их, собирать и дотошно сопоставлять факты, делая из них логически безупречные выводы, в мгновение ока выстраивать тактические комбинации и кропотливо создавать стратегические планы. Потом он ушел в журналистику, но и на новом поприще его ум не отупел от безделья. В конце концов, журналистика для Ружина сводилась к игре, в которой один человек своими вопросами – неожиданными и порой довольно заковыристыми – старается загнать в угол другого, чья задача, в свою очередь, заключается в том, чтобы с наименьшими потерями выйти из-под града журналистских вопросов. Возможно, понимание Ружиным работы газетчика было не совсем – или даже совсем не – верным, но ведь в конечном счете и жизнь для кого-то игра, а для кого-то нудная обязанность. Разве нет?
Направляясь к тому месту, которое на карте-схеме было покрыто мелкой штриховкой, он чувствовал себя вполне в своей тарелке. Сбор информации – дело привычное, чего уж там. Олег тоже взял машину напрокат, но, в отличие от напарника, не стал тратить время на телефонные разговоры, а спустился вниз и задал этот вопрос администратору. Тот долго жевал что-то, – то ли сопли, то ли жевательную резинку, – потом задумчиво посмотрел на интересующегося и спросил, сколько тот готов заплатить. Ружин назвал сумму, администратора она устроила и он неожиданно предложил свой автомобиль. Они ударили по рукам, по-быстрому оформили доверенность, и Олег на ближайшие четыре дня обзавелся колесами – стареньким «Ниссан Блюбердом», который был гораздо лучше, чем ничего.
В бардачке «Блюберда» покоился набор жучков. Их никто не подбрасывал, их из своего номера взял сам Ружин. И пистолет он тоже взял – ТТ, родной брат того, что обнаружил Чубчик. Ружин знал о тайнике, но, в отличие от напарника, искал его не по наитию, а руководствуясь вполне конкретными указаниями, которые тоже были переданы в записке.
Знать-то знал, но вот делиться этими знаниями с Чубчиком не торопился. Что-то останавливало. Да что греха таить – именно то, что напарник в недавнем совсем прошлом был ублюдком, за определенный кусок валюты лишавшим жизни любого, кого закажут. И что бы о себе не думал – я волк! я санитар леса! я очищаю мир от ненужных, заразных субъектов! – все равно останется в памяти народной совершенным сукиным сыном, наемным убийцей. Даже если за операцию по ликвидации секты его наградят орденом Славы в трех степенях.
Да, Ружин не совсем доверял ему. Хотя бы оттого, что вместо одного, заказанного, трупа на дымящемся от жары асфальте площади Павших Героев осталось лежать три жмурика. Кровь людская – не водица, чтобы проливать ее вот так, за здорово живешь. Пусть даже все трое были законченными подлецами и бандитами. И, если Чубчик решился убрать троих, значит, было в нем что-то неуправляемое, отмершее, дикое. Нечеловеческое.
Однако когда в редакции раздался звонок, Ружин сразу ухватился за возникшую внезапно идею – сблатовать киллера на совместную работу. Это приятно щекотало нервы, но дело заключалось не только, да и не столько, в этом. Главным было то, что Ружин не имел особого выбора. В баре он сказал Чубчику правду – из бывших сослуживцев, на которых надеялся вначале, не осталось никого, кого можно было бы привлечь к операции. А речь киллера ему понравилась. Звучало в ней, как это ни смешно, что-то благородное, справедливое, что ли. Вот он и решил съездить в «Медузу» и посмотреть, что это за тип. И не разочаровался. Скупой в движениях, уверенный в себе мужик лет тридцати с небольшим. Спокойный и рассудительный. Даже притом, что накануне перевыполнил план, он все же сумел остановиться после того, как добрался до объекта. Кроме того, оружием владеет превосходно – с дальнего расстояния троих насмерть уложить, затратив по патрону на брата – это не шутка. Это талант. Богом или чертом данный – другой вопрос.
Тем не менее, Ружин ни на секунду не собирался забывать, что рядом с ним – наемный убийца. Это было бы все равно, что прийти в гости к тигру и начать угощаться косточкой – одной на двоих. Где гарантия, что тигр заметит, где заканчивается косточка и начинается гость?
Поэтому и про тайник в кровати Ружин напарнику не сказал. Когда сам утром заглянул в это хранилище и увидел пулемет, перед глазами ясно встала картина: Чубчик, расставивший ноги на ширину плеч; его морда, располосованная, как у коммандос, диагональными линиями; пулемет – на весу, на уровне пояса, и он расстреливает. Кого – неважно. Но Чубчик на этой картине так самозабвенно предавался стрельбе, что Ружин счел за благо пока не сообщать о тайнике. Прижмет – другое дело. Но, может быть, и не прижмет. Обойдется. Пусть стреляет только в этом кошмаре.
Какого-то определенного плана действий у Олега не было. Рассчитывал пока просто подъехать к месту предполагаемого расположения штаба и припарковаться у обочины. Он не боялся, что его узнают. Кто? Он не агент госбезопасности, его фотокарточки нет в архивах сектантов, пусть даже те предусмотрительнее самого дьявола. Он в первый раз в этом городе, и о его знакомствах вне оного никто ничего, слава богу, не знает. А мало ли машин торчит у тротуаров день-деньской? Мало ли народу, сидя в них, дожидаются, пока дорогая сделает покупку или завершит стрижку и укладку? Пруд пруди.
