Дмитрий Красько
Отпущение грехов
7
Ружин взял командование на себя. Я пока решил не возражать. Как-никак, все нити дела сходились к нему. Но в перспективе было все то же – убрать его, если придется, и сыграть в «сам себе велосипед». Однако, судя по тому, как мой напарник лопал – много и с аппетитом, – не придется. Исходя из старинной рабовладельческой приметы, вкалывать он должен был еще лучше.
Когда гарсон забрал сервировочный столик, загруженный выскобленными дочиста тарелками, Ружин разложил на диване какие-то бумаги, схемы и фотографии и поманил меня:
– Иди сюда. Будем мозговать.
Я пересел на диван. Мозговать – так мозговать. Все равно когда-нибудь придется этим заняться, раз уж мы притащились сюда. И я даже придерживался мнения, что чем раньше – тем лучше.
– Вот, – сказал Ружин, собрав фотографии и сунув мне в руку.
Я внимательно просмотрел их. Восемнадцать штук. Шесть человек. В разной обстановке и, надо думать, в разные годы. На каждого, получается, приходилось по три фото. Распределив персонажей по степени яркости произведенного на меня впечатления, я постарался проанализировать каждого.
Номер первый. Бородач в форме офицера ВВС. Впрочем, бородачом его можно было назвать с большой натяжкой – так, запущенная небритость. Скорее осознанная небрежность, чем борода. Этого трудно не запомнить при моей профессиональной памяти на лица. Первый снимок, где он стоял на городской площади в обнимку с каким-то типом еврейской наружности, был цветным и ясно показывал, что небритый летчик огненно рыж. Смещение цветов исключалось, потому что все снимки были сделаны если не на уровне высокого искусства, то вполне профессионально. Что же до художественности исполнения, то… Трудно ждать таковое от агента, которому ради каждой фотографии приходится выкладываться так, как гепард на охоте не выкладывается. На первом авиатор позировал, но явно не тому фотографу, чей снимок я держал в руках. Он смотрел чуть в сторону – градусов на десять. Видимо, агенты конторы изображали таких же праздношатающихся и от нечего делать фотографирующихся. Почему нет? Хорошее прикрытие.
Второе фото было черно-белым. Майор ВВС – здесь были видны звездочки на погонах – стоял строго в фас и мочился на колесо самолета. Наверное, готовился к полету. Я слышал, у летчиков есть такая традиция. Здесь хорошо были видны его глаза – почти безбровые. Если брови и были, то такие бесцветные, что на фотографии не просматривались. На фоне остальной тотальной рыжести безбровие майора выглядело почти уродством. Зато выигрывали глаза – без нависающих над ними бровей они так и перли наружу, и в этой их выпуклости было что-то демоническое. Фанатик в натуральную величину.
На третьей фотографии он был снят не в фас, а в профиль, и погоны имел еще капитанские. Разговаривал с каким-то солдатиком из обслуги, причем разговаривал явно матерно. Рот был широко распахнут, глаза горели. Солдатик, по привычке всех солдатиков на свете (поорет да перестанет), стоял потупившись и ни на что не реагировал. Единственной ценной вещью на снимке был капитанский нос. Невысокий, прямой. Скорее негритянского типа, чем европейского. Возможно, в детстве его ощутимо треснули по этой детали, оттого она и деформировалась.
Однозначно, этого типа я не забуду. Я отложил фотографии в сторону. Ружин, мельком глянув на них, прокомментировал:
– Генрих Засульский. Начальник боевой организации «Вестников Судного дня».
Я кивнул. Оказывается, у них и такая есть. Впрочем, вполне логично, раз сектанты собираются провернуть операцию общегосударственного масштаба. Мог бы сам догадаться, что за этим просматривается рука профессионального военного. Пусть даже и летчика. Впрочем, делать выводы из устной информации – не мой конек.
Вторая серия снимков резко отличалась от первой. Хотя бы тем, что все они были сделаны в один день, причем, скорее всего, даже в течение одного часа. Клиент был снят в трех разных ракурсах за рулем автомобиля. Фас, профиль и снова фас – на сей раз крупно.
Горбоносый блондин с такой же примерно бородкой, как и майор Засульский. Волосы коротко стрижены. Вероятно, очень засекреченный тип, раз пришлось обойтись только этой серией фотографий. Хотя, глядя на ленивые, полудохлые глаза, трудно было понять, зачем его так засекречивать. Типы с такими глазами обычно ни на что не способны.
Я показал фотки Ружину, и тот пояснил:
– Виктор Катаев. Есть подозрение, что он мозг всей организации. Звериное чутье – на опасность, на фотографов. В общем, отлично развито шестое чувство. Единственный человек, о котором почти ничего неизвестно – кроме имени. Он даже машину берет напрокат и по чужим документам, чтобы лишний раз не светиться.
Ну что ж. Тоже весьма колоритный тип, трудно забыть. А и забуду – при встрече вспомню. Я поехал дальше.
Еще один товарищ за рулем автомобиля. На двух фотоснимках. Довольно молодой и, в отличие от первых двоих, безбородый. На первой карточке он крутил баранку легковушки. Иномарка, точнее сказать невозможно. Дорогой прикид, модная прическа. На руке, что лежала на баранке – два перстня. Думаю, тоже нехилых бабок стоили. В остальном – невыразительная личность.
Я взял второй снимок, где он также сидел за баранкой, но и это в информативном плане мне ничего не дало. Здесь он держал руль вдвое большего диаметра, радостно улыбался, причем во рту не было ни одной золотой фиксы. Облачен в армейскую форму. Сержант.
Но черт бы меня подрал, если я знал, как закрепить его физиономию в памяти. Абсолютно не за что зацепиться. Темный блондин, или обладатель светло-русых волос, что, в принципе, одно и то же. Обычный рот, обычный нос, обычные глаза. Все обычное. Телосложение хорошее, если судить по третьему снимку, где он в самбовке плясал на ковре в обнимку со своим противником. Но ведь телосложением нынче никого не удивишь. В общем, выйди на улицу – и за десять минут насчитаешь десять парней, подходящих под схожее описание.
Я нахмурился. Такая внешность доставила бы удовольствие вчерашнему полковнику, но никак не мне. Это его агентство заинтересовано в вербовке ребят с неприметной наружностью; я предпочитал яркие, запоминающиеся физиономии. С ними как-то легче работалось.
В десятый раз пробежав глазами лицо, до тошноты обыденное, я снова не сумел найти зацепку. Хотя бы родинку. В детстве любил рисовать и даже учился этому, так что от родинки было бы довольно просто станцевать остальной портрет. Но ее не было, этой родинки. Не было ямочки на подбородке. Не было шрамов на щеках, на лбу, на бровях. Тем более не были ни усов, ни бороды. Невыразительный тип. Совершенно невыразительный. Я посмотрел на уши. И улыбнулся. Даже если он готовился в невыразительные с самого раннего детства, то уж никак не с пеленок. А его родители о грядущих мечтаниях чада не подозревали. И податливое детское ушко искривилось, пока он спал на нем, для мягкости подвернув под щеку.
Вот и зацепка. Искривленными ушами, конечно, тоже трудно удивить, но это уже что-то. От этого моя память может оттолкнуться. Остальное сплетется само собой.
– Леонид Цеховой, – сказал Ружин, увидев, чье изображение я отложил в сторону. – Служил в спецназе ГРУ. Три командировки в Чечню, три правительственные награды, ни одного ранения. Отцы-командиры характеризовали его, как хладнокровного и расчетливого бойца, которому вполне по силам примерить погоны лейтенанта, а дальше – и больше. Но он предпочел уволиться из армии, вернулся на родину и здесь стал сектантом. За неполные два года прошел путь от рядового члена секты до первого спеца-силовика, заместителя майора Засульского. Под его началом находится взвод из двадцати человек, называющихся «Карающей дланью». В их обязанности входит проведение карательных операций, точечных силовых акций, наблюдение за порядком, дисциплиной, субординацией во время крупных мероприятий, проводимых сектой. Хотя, насколько мне известно, таковых она еще не проводила. Значит, следует читать «проводимых внутри секты». Едем дальше?
Я кивнул.
Следующий снимок, хоть и цветной, опять демонстрировал умение сектантов обращаться с автотранспортными средствами.
– Черт! – мои нервы не выдержали. – Опять автолюбитель. Да это не секта, а клуб фанатов Формулы-1 какой-то. Почему и этот за баранку держится? Лучше бы за что другое держался!
– За что другое Засульский держался, – очень резонно возразил Ружин. – Просто их никак не получалось снять в более выгодной позиции. Они, сам понимаешь, не в студию пришли, за ними бегать приходилось. Причем, о некоторых сведения поступили совсем недавно, и фотографу пришлось брать задницу в горсть и носиться по городу в поисках объекта. Хорошо, что хоть такие снимки сумел сделать. Они же на месте не сидят, да и настороже постоянно. И потом, чем снимок человека за рулем отличается от снимка человека без руля? Только наличием руля. В остальном все то же самое. Так что расслабься.
– У меня от такого обилия машин может стереотип сложиться.
– Ничего, – сказал Ружин. – Переживешь.
– Легко сказать!
Профиль. Женоподобный мужичок. Восточного типа. Жиденькие усики, сбегающие от внешних уголков губ к самому низу подбородка. С этим порядок. Этого я не забуду. Пухленький, полуусатый. Азиат. Не их тех неприметных, что десятками по одному паспорту фейс-контроль в аэропортах проходят, но вполне себе броских, приметных азиатов. Я взглянул на две другие фотографии, демонстрирующие его в фас. На одной из них он сидел в бассейне в окружении двух голых девиц, которые терлись о его тело. Тот радостно лыбился. Я бы тоже так лыбился, трись об меня четыре упругие молодые титьки. На второй азиат был запечатлен рядом с Засульским и еще каким-то типом. Сидели на скамеечке на фоне живописной рощицы. Деревенский пейзаж. Очевидно, снимок того периода, когда «Вестники» отсиживались в тайге. Я отложил фотографии.
– С недавних пор мой внезапный однофамилец, Игорь Иванов, – сказал Ружин, изрядно удивив меня. – Якут. Не ломай голову – у многих якутов обычные русские имена и обычные русские фамилии. У этого тоже. Апологет учения секты. Написал два религиозных трактата и издал их ограниченными тиражами. Для сектантов они вполне заменили библию. Нечто вроде Геббельса.
Хорошее сравнение, нечего сказать. И еще неизвестно, кто должен обижаться – Геббельс или Иванов. Безусловно, якут был выдающимся человеком, если заслужил сравнение с самим министром пропаганды.
То, что находилось в пятой серии снимков, меня поразило. Точнее – первая карточка. Обыкновенная паспортная фотография. Хотя, собственно, чему удивляться? Нет ничего проще. Пришла человеку пора менять фотографию в паспорте, а их, кроме фотостудий, нигде не делают. Так что, хочешь, не хочешь, приходится идти туда. И не вина, а беда сфотографировавшегося, что следом зашел агент и предложил фотографу сделать на энное количество больше снимков, чем планировал заказчик.
С другой стороны, что лучше паспортной фотографии может передать, каков облик клиента с фасада? Да ничто. Достаточно крупное, достаточно четкое. Хотя яркий свет софитов может и спрятать, стереть некоторые хорошие, запоминающиеся приметы. Но только – если может. В данном случае не смог. И глупо было ожидать, что сможет, ибо на меня смотрела лохматая, почти как у болонки, физиономия – не разберешь, где зад, где перед. Все лицо поросло волосами. На лоб они свешивались до самых век, а сразу под глазами начиналась косматая борода. Только белки глаз да нос выделялись на этом лице. Но борода была столь могуча, что, стоя сбоку, нос разглядеть было невозможно. Так сообщала профильная фотография.
Это волосатое чудо, по сообщению Ружина, носило имя Гаврилы Сотникова, обращенного старовера, охотника-промысловика, личного друга главы секты, иногда выполнявшего роль ликвидатора. Для человека, с двухсот шагов бившего белку в глаз, задача несложная.
Именно в его деревенском домишке располагалась штаб-квартира «Вестников Судного дня» во времена глубокого подполья секты. За это время Гаврила Селиваныч так прикипел к ней душой, что не захотел расставаться, даже когда она перебралась в город. Впервые в жизни лесовик оказался в каменных джунглях. Не завидую. Впрочем – его дело.
Шестым и последним в пачке фотографий был, по заявлению Ружина, сам основатель и глава секты Константин Козодой, декан факультета философии в местном университете. Один из партнеров в процветающей консалтинговой фирме. Лауреат нескольких премий, почетный член и прочая, и прочая. Чего этому члену не жилось нормальной мирной жизнью – одному ему известно.
Член ходил в шляпе и имел усы. На первом снимке он был изображен при полном параде возле автомобиля ЗиС 101-Б, раритетной модели, в которой любил ездить Никита Хрущев в те славные времена, когда его штиблеты со стуком отскакивали от трибуны Организации Объединенных Наций. Эта модель каким-то чудом сохранилась у члена в гараже, возле нее он и был сфотографирован. Вид на этом снимке имел, как джентльмен удачи a-la Чикаго-1930. Во всяком случае, уже можно было строить кое-какие догадки относительно того, почему он решил внести разнообразие в свою тихую университетскую жизнь.
Второй снимок демонстрировал его, любвеобильного, сидящего за компьютером с какой-то студенткой на коленях. Вообще сектанты, как я заметил, вовсе не были пуританами. Ихний Геббельс купался в объятиях двух обнаженных девиц, а глава читал курс лекций по философии студентке прямо на ухо. И еще неизвестно, что делала его правая рука у нее под юбкой.
Внешность у основателя и главы была довольно запоминающаяся. По крайней мере, более оригинальная, чем у его подчиненного, главного боевика Цехового. Прямой греческий нос, хитрые, как у всех философов-словоблудов, глаза, коротко стриженные, жесткие, как проволока, волосы торчали в разные стороны. Очков не носил, но в остальном – обычный сорокапятилетний буквоед.
– Вот и весь их командный состав, – сказал Ружин.
– Что, шесть человек? – уточнил я.
– А мало?
– Не мало, просто спрашиваю.
– Ну, может, и не шесть, – он пожал плечами. – В любом случае, здесь все, кого сумели вычислить. Самое главное, что за информацию о каждом из них они ручаются.
– Тут информации – кот наплакал, – возразил я. – Когда мне заказывали клиента, то давали все данные о нем. Понимаешь? Все. Адрес, работа, привычки, семья, хобби, любовницы. В общем, все, чтобы можно было спрогнозировать, где этот человек появится в определенный день в определенное время.
– Ну, для начала, ситуация у нас несколько другая, – сказал Ружин, но я, несогласный, яростно помотал головой. Однако он не обратил на это внимания. – Нас не для того пригласили, чтобы мы тупо перестреляли этих шестерых. С таким делом можно управиться за пару часов, при этом обойтись без нашей помощи. Но все несколько тоньше – требуется вычислить, где находится командный центр секты или место, откуда будет подан сигнал о взрыве в молельнях. И, по возможности, обеспечить безопасность этих молелен на будущее. Я, во всяком случае, нашу задачу так себе представляю. Ты – не знаю. Но, если хочешь – вот тебе шесть папок. В них все, о чем ты говорил. В ФСБ тоже грамотные люди сидят, знают, что может понадобиться исполнителю. Так что, если есть желание – изучай. А то, что я сообщил тебе о каждом – просто краткая характеристика. Я думал, этого вполне хватит, пока мы будем разбираться с остальным.
Он замолчал и откинулся на спинку кресла. В его взгляде было нечто от врача-психиатра, завязывающего контакт с новым пациентом: все зависит от первой фразы. Скажет клиент глупость – и будет ясно, что надо держать ухо востро. Потому что за неадекватными ответами могут последовать неадекватные поступки. А скажет разумную вещь – значит, не все потеряно и с ним еще можно иметь дело. Во всяком случае, в ответах преобладает здравый смысл.
Такой настороженный, выжидающий взгляд и был у Ружина. Но я не стал заострять на этом внимание. В конце концов, он не психиатр, а я не пациент. Как бы ни выглядели со стороны, а мы равноправные партнеры и я имел не меньше прав на собственное мнение, чем он. Даже если наши мнения различались в корне. Но на всякий случай спросил:
– А что ты имеешь в виду под всем остальным?
– Все остальное. Ты что, думаешь, они передали только эти шесть наводок, зная, что у нас в запасе не больше четырех дней? Получается, даже три с небольшим. Нет, дорогой, ты не прав. Нам предоставили кучу другой информации.
– Когда успели?
– Вчера. Вернее, сегодня ночью. В конверте. Шофер передал. Ты что, не помнишь?
– Чушь, – отрезал я. – В конверте даже эта пачка фотографий не поместилась бы.
– Да брось, – он махнул рукой. – Просто ты не разглядел. Конверт передали мне, поэтому ты не обратил на него внимания.
– Может быть, – тут я не стал спорить. Кажется, Ружин был все-таки неплохим психологом. Во всяком случае, даже то, что он переменил тон в разговоре со мной – по сравнению с ночными откровениями в самолете – говорило в его пользу. Старается не разобщать дружный коллектив до начала матча. Что ж, правильно делает. Я решил поддержать сей почин. – А что там, в конверте, еще интересного припасено?
– Много разного, – хмыкнул Ружин и взял с дивана довольно объемистую стопку бумаг. Если все они, плюс фотографии, действительно были во вчерашнем конверте, я готов съесть собственные, недельной носки, трусы. Не может такая гора макулатуры уместиться в одном конверте, хоть режьте! – Да ладно, не напрягайся, – посоветовал напарник, приметив мое удивление. – Все это было здесь, в номере. Под шкаф липкой лентой приклеено. А в конверте лежали только деньги да записка, где эти бумаги находятся.
Он сунул руку в нагрудный карман и выудил оттуда несколько зеленых бумажек. Отсчитав половину, протянул мне. Я посмотрел на него.
– Двести баксов?
– Ну. Аванс. Половина от обещанного. По окончании операции – полный расчет и премиальные.
– Ага, – кивнул я, пряча купюры в карман. – Так что там интересненького?
– А вот, – Ружин отложил в сторону шесть скрепленных воедино пачек, пробормотав: – Досье на всех шестерых… – И, взяв в руки очередную, седьмую, протянул мне: – К примеру, история создания общины.
– Зачем ты ее мне суешь? – я отодвинул его руку. – Нашел археолога.
– Чего ты? – удивился и даже слегка обиделся он. – Очень даже занятная вещь. Наглядно демонстрирует, откуда берутся экстремистские религиозные организации. От самых, так сказать, азов.
– Да нет, спасибо, – вежливо, но твердо сказал я. В самом деле, нафига мне такие сведения? Докторскую по фанатиковедению я писать не собирался. Даже кандидатскую.
– Как знаешь, – он отбросил подборку к шести предыдущим и взял следующую. – Вот это, может быть, тебя заинтересует – как профессионального наемника, а значит, человека не без кровожадных наклонностей. Список всех выявленных на позавчерашний день членов секты. Как активных, так и пассивных. Первые отмечены плюсиками, вторые – ноликами. Три тысячи семьсот девяносто два человека.
– Можешь с этим списком ближайшую ходку в туалет совершить, – я поморщился. – Даже если я кровожадный, мне этот список будет без надобности. Повернется дело туго – я первым делом выстрелю, а уже потом буду фамилию-имя-отчество вычислять. Но никак не в обратном порядке.
– Наверное, ты прав, – согласился он. – Эта информация оперативникам полезна, да и то когда работы невпроворот, когда расследование за расследованием и постоянная потребность в новых нитях. Ближе к финалу эти сведения серьезно обесцениваются. А мы с тобой, получается, вообще перед самой финишной лентой.
– Ну, ты поэт! – похвалил я. – Хотя, по сути, верно.
– Ладно, давай о прозе. Список тебе не нужен, сектантов в алфавитном порядке ты отстреливать не собираешься. Что скажешь о схемах?
– Каких схемах?
– Да их тут целая кипа лежит. Я в них сам еще не до конца разобрался. Ну, вот эта… «Схема движения лидеров секты по маршруту «работа-дом». На кой хрен, интересно, нам это надо? Ага, вот… «Любимые места отдыха лидеров секты на карте города». Стиль хромает, но, полагаю, бумажка небесполезная. Цеховой – бар «Онтарио», кегельбан, гребная база «Юность»… Хм. А это? «Предполагаемое местонахождение штаба». Каково?!
Это действительно было уже интересно. Я быстро перебрался со своего места поближе к Ружину и уставился на карту-схему.
В руках напарника был обыкновенный план города, сделанный через кальку. Таким манером браконьеры до сих пор рисуют себе путеводители по охотничьим угодьям честных промысловиков. Огромная портянка размером примерно метр на метр. Полное собрание улиц (все подписаны), переулков и прочих достопримечательностей, имеющих шанс сойти за привязку к местности. Как то: кинотеатры, рынки, гостиницы, больницы, административные здания. В общем все, чтобы мы не заплутали.
Проку с этого, однако, было мало. Район, где предположительно располагался штаб, занимал площадь в четыре квартала в центре города. Прямоугольник со сторонами четыреста на двести пятьдесят метров. Многовато, хотя на схеме он, заштрихованный, был не особенно велик.
К этому прямоугольнику вели цветные стрелки, которые, согласно легенде карты, были не что иное, как отслеженные маршруты, по которым к этому месту приходили лидеры. У каждого, исходя из нарисованного, имелся не один путь, по которому он добирался до штаба, но их количество было все-таки конечным и даже, я бы сказал, умеренным. Три-четыре наработанные тропы, вдоль которых, скорее всего, стояли гвардейцы Цехового или Засульского – чтобы, значит, наверняка уж добраться в полном здравии. Все это выглядело очень мило и даже слегка солидно, но четыре квартала, покрытых мелкой штриховкой – это слишком. И Ружин был вполне со мной согласен.
– Молодцы! – протянул он. – Я в восхищении. Они целой конторой черт знает за сколько времени не сумели точно определить, где находится штаб-квартира. И думают, что мы за четыре дня сумеем сделать это?
– А у нас, похоже, выбора нет, – задумчиво сказал я. – Если мы хотим миссию удачно завершить.
– Миссионеры, – хмыкнул Ружин. – Хотя ты, собственно, прав. Да и не стали бы они нас приглашать, если б сами во всем разобраться сумели. Так что мы – их единственная надежда. Черт, аж мурашки от гордости повскакивали.
– Ага, есть повод. Если только они не перестраховались и не навербовали еще с десяток таких команд, как наша, – мысль пришла в голову неожиданно и не сказать, чтобы очень понравилась.
Ружин задумчиво посмотрел на меня, потом медленно покачал головой:
– Не-ет. Тут ты не прав. Они же профессионалы, понимают, чем это чревато. Когда несколько сильных групп занимаются одним и тем же делом, их пути рано или поздно пересекутся и начнется неразбериха. Чего доброго союзников с противником перепутают, так и до стрельбы недалеко. Или палки друг другу в колеса вставлять начнут, чтобы первыми к финишу прийти. Нет, это несерьезно.
Я согласился, что он рассуждал логичнее. Пораскинь я мозгами, прежде чем говорить – сам пришел бы к тому же выводу. Но мысль явилась внезапно, времени на ее обмусоливание не было, а анализировать на ходу я как-то не приучен. Экспромты выдавать – с нашим удовольствием, но не анализ. Зато Ружин явил мне еще одно доказательство того, что в перспективе напарник из него получится толковый. И это радовало.
– Что делать будем? – спросил я.
– Фиг его знает, – честно ответил он. – Погоди, тут под схемой еще какая-то бумажка. – Он поднял ее, развернул и прочитал вслух. Впрочем, после этого наше замешательство никуда не делось. Единственное, что мы поняли из записки – что агенты госбезопасности чернилами расписывались в своем полном бессилии в вопросах слежки за сектантами. Якобы, зайдя в любой подъезд любого дома в этих четырех кварталах, ведомые буквально растворялись в воздухе. Поскольку в штаб-квартиру доступ имели только избранные, слежка осложнялась еще больше. А избранные, словно издеваясь, каждый раз исчезали в новом месте, не давая применить метод двойной или тройной слежки, когда один агент сидит на крыше, другой караулит на заднем дворе, а третий, которому, собственно, следовало бы отдать приоритет, ведет объект до конца. Трижды гэбэшники предпринимали попытки увязаться за ведомым в наглую, о чем своевременно уведомлялось начальство, и трижды эти попытки заканчивались фатально. После этого испуганное начальство строго-настрого запретило использовать метод открытого хвоста, и сектор четырех кварталов так и остался Terra Incognita. Вот, собственно, и все, что мы узнали из последнего листочка.
– Не понимаю, – сказал Ружин, дочитав до конца. – Они либо тупые, либо им денег не хватает посадить на костюм объекта радиомаячок. И не надо хвостов – отслеживай путь на мониторе, и вся недолга.
– Радиомаячки можно глушилками забить, – возразил я. – И очень даже запросто.
– Можно, – не стал спорить он. – Если знать о слежке. К этому средству надо было прибегать с самого начала, когда сектанты еще ни о чем не подозревали.
– Кто знает, – я пожал плечами. – Сам говоришь, что эти «Вестники» не пальцем деланы, перво-наперво завели собственный архив, картотеку, досье на тех, кто мог им подножку поставить. Может, они и глушилку постоянно включают – просто из предосторожности.
– Все может быть, – согласился Ружин и неожиданно хохотнул: – Собственно, чего мы тут конторе косточки перемываем? Это ее работа. Ежели ее исполнители плохо с ней справляются, значит, хреновые из них профессионалы и скоро на обочине окажутся. Наше дело – придумать, что делать дальше.
– И как успехи? – саркастически осведомился я. – Уже что-то придумалось? Если такая махина, как ФСБ ничего не смогла придумать, то у нас двоих это тоже вряд ли получится. Я так думаю.
– Зря ты так думаешь, – Ружин был невозмутим. – Они, уверен, кое-что могли бы придумать, да в возможностях ограничены. Законы, гуманность, ненужный риск и прочая чепуха, которая на нас не распространяется, потому что мы ничем не связаны. Только я тоже пока ничего не придумал. Но это пока. Иногда дилетанту лучше видна ситуация, чем тому, кто влез в нее по уши. Я имею в виду – в ситуацию.
– Я понял, кто во что влез, – успокоил я. – Может быть, ты даже прав. Но у меня есть одна идея, и тебе она вряд ли понравится. Потому что ты человек миролюбивый, а эта идея кровавая. Я предлагаю выхватывать этих шестерых по одному и давить на них. Может, они и фанатики, но рано или поздно кто-то расколется. Хотя бы по закону вероятности – не могут все шестеро выдержать пытки.
– Пытки? – Ружин удивился.
– Ну да. А чего с ними цацкаться? – я пожал плечами. – По сравнению с тем фейерверком, что они собираются устроить, даже испанские сапоги у них на ногах будут смотреться обновкой от Пако Рабана. Это модельер такой известный. Вот я и говорю: пытать их, волков позорных, пока кто-нибудь не расколется и не выложит все, что знает. Не могут шестеро подряд…
– Они не подряд, – перебил меня Ружин. – Подряд было бы, если б ты взял полный список членов секты и наугад отобрал шестерых. А эти уже отобраны, уже избранные. Все равно, что футбольная команда. Туда ведь набирают не всех подряд, а только лучших. Поэтому они играют лучше, чем толпа с улицы. Вот и эти шестеро будут упираться сильнее, чем остальные сектанты. Нет, я думаю, ты не прав. Тут надо подходить с другого боку. Не лаской, конечно, но и не пытками. Пытки – это средневековье. Ты бы еще предложил их на кострах сжигать.
– А что… – одобрительно начал было я, имея в виду, что с подобными типами только так и следует обращаться. Выжигать, как в то самое Средневековье чуму выжигали. Но Ружин отмахнулся от меня, продолжив:
– Я считаю, что поможет только слежка. Не говори ничего, не надо. Сам знаю, что скажешь. Мол, контора на это дело уйму времени угробила, а ничего не добилась. – Я кивнул, подтверждая, что мои мысли угаданы верно. – Так я тебе скажу, что идти нужно слегка другим путем. Они не за теми следили. Пасли главных, упуская из виду второстепенных. А трупы оперативников – это чье произведение? Сомневаюсь, чтобы Иванов, Засульский или Козодой пошли на убийство. Цеховой или Сотников – те, может, и рискнули бы, хотя тоже вряд ли. Им статус не позволяет. В глазах закона они должны оставаться чистыми. Хотя бы поверхностно. А убивали гвардейцы Цехового – я уверен в этом. Вот за кем следить надо было! – Ружин вздел вверх указательный палец и многозначительно посмотрел на меня. – В этих бумагах есть информация, что гвардейцы тоже присутствуют на совещаниях в ставке, чтобы поддержать порядок и – на всякий случай – присмотреть, не подкрадывается ли кто к штабу с базукой в кармане. Просекаешь мою мысль?
– Вполне, – кивнул я. – Только, думаю, такая слежка тоже ничего не даст. Ты можешь отслеживать хоть любимого пса этого ихнего Геббельса Иванова, все равно у тебя ничего не получится, если за мопсом тоже присматривают. Откуда ты знаешь, может, у них в ходу система взаимного контроля? Пока внешняя линия отходит к штабу, внутренняя проверяет ее на наличие хвоста. А потом и сама отходит, и в этот момент их роли меняются. Ты же не знаешь этого наверняка. Но, если дело обстоит так, единственное, что тебе светит – это кусочек неба, пока не заколотят крышку гроба.
– Ты как недоеденный бублик, – поморщился Ружин. – Чем дальше, тем тверже и тверже. Фиг разгрызешь. Фиг переубедишь. Все равно я склоняюсь к своему мнению – слежкой можно добиться большего. Тем более что, если все пойдет нормально, они даже не заподозрят ничего, не насторожатся.
– Это если все нормально. А если нет, то в последнем акте тебя будет ждать кучка неприятных сюрпризов.
– А если мы будем действовать по твоему плану, то они насторожатся сразу же, – парировал Ружин.
– Ерунда, – я махнул рукой. – Несчастный случай. С кем не бывает.
– Если первый не расколется, то нам придется устраивать несколько несчастных случаев подряд, – возразил он. – И это уже не будет называться несчастным случаем, потому что цепь совпадений, тем более таких, большинством трактуется, как закономерность. Они догадаются, и тогда нам смело можно будет сворачивать манатки.
– А ты опять прав. Как-то не подумал об этом. Может, тогда разделимся и попытаем счастья в одиночку – ты будешь действовать по-своему, а я – по-своему?
– Не хотелось бы, – Ружин покачал головой. – Если уж играть одной командой, то от начала до конца. К тому же слежка вдвоем имеет кучу преимуществ перед слежкой в одиночку.
– Что ты зациклился на своей слежке? – разозлился я. В начале разговора, помнится, решил отдать командирские обязанности Ружину на откуп. Но теперь уперся рогом. Мне действительно не хотелось этим заниматься. Почему – бог знает, но не говорит. Душа не лежала. Предчувствие какое-то.
