Дмитрий Григорьев
Принцип легкой руки
Пожарный
Сказали: скоро придет пожарный,
досыпали песок в ящики,
принесли новые огнетушители
и длинный багор.
Сказали: вынеси весь мусор,
и пока я его выносил,
одна кошка ушла в подвалы,
а другая – во двор.
Чай остыл на столе —
едва дымится,
сердце пылать перестало,
и работа гореть в руках,
но не идет пожарный
с очередной проверкой,
хотя убрано все:
даже негорючий велосипед
спрятан в соседние помещения.
Я вчера в телевизоре видел
двух мужиков,
что терли о пластик
синтетические женские трусы —
чтобы те, наэлекризовавшись,
стали искрить и взорвали
пары бензина
в прозрачной коробке.
Получилось,
но только с третьей попытки.
А если погладить кошку
и потом прикоснутся к железу
в загазованной атмосфере?
Не проверить —
кошки сбежали,
да газ идет только по трубам
и не выходит наружу
сколько его не проси.
На пожарном щите
повесили список,
где я – член пожарной бригады,
а что члену нужно делать
пока еще не сказали.
Возможно, стоять,
и когда появляется пламя
выбрасывать пену,
но пламя воркует в топке
во мне не нуждаясь,
не торчать же перед ней весь день.
Этот пожарный, наверное,
в городе заблудился,
или же по дороге
слишком много встретил пожаров,
слишком много вынес младенцев
из пылающих зданий,
и, устав от тяжелой работы,
заснул на садовой скамейке,
в медном шлеме легионера
и прожжёной до дыр
серебристой робе.
В его карманах спички и зажигалки,
он их отобрал от детишек,
пироманов и террористов,
пугая своими усами,
щекоча остатками ресниц,
а теперь на скамейке дремлет,
и ходят поодаль кругами
женщины словно акулы,
возможно, их привлекает
запах пота и гари —
это тебе не «Шанель номер пять»
или «Красная Москва».
На груди у пожарного дудка,
чтобы ее долгой песней
заклинать все огни на свете,
и в рукаве запрятан
свисток, похожий на вспышку,
вызывающий дождь.
Правда, вместо дождя порою
на яростный свист прибегают
милицьонер или дворник,
тогда снова свистит пожарный
и уж точно – какой-нибудь дождик,
пусть мелкий и моросящий,
начинает сыпаться с неба.
В его сумке лежит бутылка
огненной горькой воды
для вызова духа воинственности:
хоть пламя – серьезный противник,
но поллитра вполне хватает.
Еще в его сумке лампа
с рефлектором и батарейкой
высвечивающая уголки
сгоревших человеческих душ,
где потерялся смысл
жизни на этом свете.
Так он сидит на скамейке
и птицы над ним безмолвны,
и женщины ходят поодаль,
боясь его сон потревожить.
Снится пожарному время,
где он, отмывшись от сажи,
стоит перед городом белым,
и ангел в сверкающем шлеме
выдает ему красные крылья
и золотую трубу —
гасить все пожары заката
и возвещать о восходе…
Закончилась смена, кошки вернулись,
но о пожарном ни одного мяу,
я вытащил велосипед
и накачал колеса,
чтобы домой уехать,
фонариком красным мерцая,
словно рассказывая ночной дороге
о славном пожарном
и членах пожарной бригады.
Дорога на Тимбукту
Представьте себе человека,
что живёт в своей престарелой машине,
на которой гоняет долгими ночами
по бесконечному городу,
словно остановка – это смерть.
Он ужинает на заправках,
берёт сумасшедших пассажиров,
но заработанных денег
хватает лишь на еду и бензин,
остается совсем немного.
Под утро он засыпает
в автомобильном кресле…
Так он ищет свою любовь,
но находит проституток
да случайных попутчиц:
«У меня эксклюзивный минет, —
говорит одна, – и совсем
недорого».
Другая же
привычным жестом отодвигает сиденье
до упора и разводит ноги…
Через час он уже высаживает
очередную подругу
на каком-нибудь перекрёстке,
где под тусклым фонарём
не встретишь ни дьявола, ни бога.
Но однажды вечером в сумерках,
когда все едут домой,
и машины еле ползут
растворяясь в дымном мареве,
он встречает одну женщину:
она стоит на тротуаре
слегка отведя руку в сторону
словно держит в пальцах
невидимую сигарету,
и почему-то никто не останавливается.
Уже в машине она называет адрес – Тимбукту.
«Это клуб, – спрашивает он, – что ли?
Я не знаю такого клуба,
и гостиницы с таким названием
в нашем городе нет,
я выучил наизусть все дороги
до самого последнего знака,
до полустёртых указателей
на тёмных окраинах,
но о Тимбукту никогда не слышал.
Сколько до него километров?»
Так он говорит, обнимая
её креслом своей машины,
а в ответ слышит лишь сердце
своей удивительной пассажирки
и становится важным
лишь расстояние между ними.
Но пока они едут прямо
по дороге с односторонним движением
таким плотным, что
невозможно выбраться из потока,
и еще остаётся время
до поворота на Тимбукту.
Сказка
Улитки заполняют сады,
борщевик переползает ограды,
он превращает солнце в ядовитое яблоко,
плачет принцесса, покрытая струпьями,
и король объявляет награду:
руку принцессы и полцарства в придачу
тому, кто уничтожит улиток
и сотрёт с земли борщевик.
А в это время у одного старика
живут, конечно же, три сына
такие грязные, что яд борщевика
не достигает их кожи,
такие липкие, что улитки
покрывают их с головы до пят:
нет противнее чем они ребят.
И вот братья идут во дворец,
ломают сады и леса, вытаптывают огороды,
всему приходит полный п. ц,
а они как часы в любую погоду,
идут не оставляя никаких улик,
кроме кустиков борщевика
да случайно уцелевших улиток,
которые вскоре от голода
набрасываются на борщевик,
съедают его от корней до макушек,
корчатся от яда в своих домиках,
и над грудой безжизненных тел
поднимаются к небу улиточьи души
жалуясь ангелам на земной беспредел.
Братья подходят к воротам дворца
хрустя несчастными улитками,
шелестя букетами борщевика,
и пока принцесса выбирает одного из них,
первого съедает тоска,
второй улетает мыслями в облака,
а третий читает такой стих:
«Тихо-тихо ползи
улитка по склону Фудзи,
тихо ползи из моей головы
улитка к вершине горы…»
Принцесса стоит, открыв рот,
и улитка ползёт.
Странный вирус
Каждое утро
он поднимается на лифте
в свой стеклянный офис,
садится за компьютер,
ищет потерянное слово
в скучных текстах,
где лишь белизна между строк.
А однажды он искал Бога
не в душе, и не в небе, а в Интернете:
на ключевое слово «Бог»
поисковые системы
вывалили десятки миллионов ссылок,
и первая из них – анекдоты.
Он открывал страницу за страницей,
искал в регионах земных и небесных,
день проходил,
за окном темнело,
прощались друг с другом клерки,
запирали комнаты, сдавали ключи,
наконец, тишина наступила,
даже лифт опустился на первый
и встал – некому больше ехать,
лишь он всё сидел
кликал мышкой,
закрывал старые окна,
открывал новые страницы,
и далеко за полночь
после десятой чашки кофе,
когда совсем уже отчаялся,
и стали слипаться глаза,
на экране вдруг вспыхнуло слово —
такое яркое, что ослепило надолго
даже сквозь веки.
Потом погас экран и подвис компьютер,
перестал реагировать даже на ctrl alt delete,
пришлось жёстко перезагружаться.
Теперь он ищет то слово,
смысла которого даже понять не успел,
в письмах, во временных файлах,
но там лишь обрывки,
мусор, ненужные страницы,
а сокровенное слово
уже не найти, не вернуть…
Самолёт-цветок
(случай на авиасалоне «Макс»)
На авиасалоне серьёзные люди
в строгих костюмах
примеряют военные самолёты,
как одежду для своих маленьких стран.
Самолёты Илюшина и Сухого
выделывают в воздухе немыслимые пируэты,
мёртвыми петлями привязывая внимание публики
к серому небу Можайска.
Их мощные двигатели
поют, заглушая голос диктора,
который находит красивые слова для каждой
из этих машин, и даже пилоты
не остаются обиженными.
Но вдруг на взлётной полосе
появляется странное создание,
его кабина сверкает стеклом,
а на крыльях – цветные перья и лепестки.
«А теперь позвольте представить, – начинает
диктор
через динамики,
установленные перед трибунами,
но вдруг делает паузу, —
это… аппарат неизвестной мне конструкции,
сейчас я попробую уточнить.
Но смотрите, как он легко разгоняется
словно на поле танцует цветок.
Наш диспетчер пока не может связаться с пилотом
и не было команды на взлёт».
В профессиональном голосе диктора
уже нет ни тени волнения.
А самолёт неизвестной конструкции
бежит все быстрее и быстрее,
так, что из бетонного покрытия
вылетают камушки – искры.
Он включает двигатели:
старинный клавесин и виолончель
сменяют барабаны и скрипка,
звук её все выше и выше
летит вместе с машиной.
Самолёт кружит над трибунами, рисуя радуги,
разрезая крыльями облака слой за слоем
до синего неба.
«С пилотом пока ещё нет связи, – говорит диктор, —
но к взлёту уже готовится
бригада лучших истребителей,
чтобы нарушителя программы
вернуть на площадку,
а в случае неповиновения – уничтожить».
И вот дюжина хищников
с боезапасом, способным смести город
до голого поля,
взлетает стремительно словно стая,
в предвкушении богатой добычи,
пусть все увидят на деле
торжество технологий.
Диктор кричит: «Вау!
Здесь никогда не было такого шоу!»
А самолёт-цветок
молнией пронизывает небо,
следом погоня
раскатывается громом.
Но когда истребители
начинают атаку,
нарушитель вдруг пропадает:
его даже нет на радарах.
Выпущенные ракеты
красиво взрываются в пустом воздухе,
а публика рукоплещет
словно эхо каждого взрыва.
«Как легко он от них скрылся,
– говорит один в строгом костюме, —
нам эта модель кажется интересной,
какое бюро её разработало?»
Никто не может ему ответить,
боевые машины заходят на посадку,
а я из программы полётов
складываю бумажный самолётик:
пусть летит, пока дует ветер.
Однажды
Однажды в зимнем трамвае
засыпая и просыпаясь
ниточку пульса наматывая
я уходил в прошлое,
сшивал небо и землю
замётывал шов снегом,
потом ледяными мостиками
словно ключами от двери
звенел, поднимаясь всё выше,
вытягивал родственников живых и умерших,
приглашал друзей
под старую яблоню —
единственное дерево
на единственной тёплой поляне.
А там и бутылки тёмные раскопали где-то,
собаки набежали,
кот вернулся потерянный,
чёрный, лоснящийся выскочил из автобуса:
– Сам доехал, однако,
воротником притворяясь,
зайцем…
Сообщил об этом и брезгливо понюхал
мои пальцы,
потом начались песни,
собаки собирали всё, что падало со стола,
а потом мы сами упали
словно яблоки на траву
вместе с пустыми бутылками и яблоками
червивыми, ненадкушенными…
Утром пришла Пора Возвращаться
постучала строго костяшками пальцев
отхлебнула из полупустой бутылки:
– Я вам не Пора Разбрасывать Камни,
стыдно,
словно вы сад камней, а не люди!
Вот ты, в пёстрой рубашке,
или вы, голые двое,
и ты, с головной болью,
давайте-ка собирайтесь
и марш по домам отсюда!
Собаки поджали хвосты, в сторону
отошли и снова в свои хороводы,
а мой кот
на яблоню забрался, чёрным яблоком
повис над нами.
– Ещё не все яблоки созрели,
ещё никто не откусил ни кусочка,
ещё не было даже змея,
тем более Адама и Евы,
мы случайно сюда попали
и скажи лучше нам, сколько времени,
коли тебе, Пора Возвращаться
известно когда и что за чем следует, —
говорю, – сюда пришли мои родственники,
друзья, даже собаки и этот кот,
Бог вёл меня на ниточке моего пульса
как машинку ребёнок ведёт
на верёвочке за собой,
пусть он мной и занимается!
Так стоял я возле дерева суровый, словно памятник,
а она раздвинула свою грудь в стороны,
открыла хрустальное пронзительное сердце
и сразу стало неуютно в этом раю:
автобус вдруг облаком вырос,
уехали гости с песнями и котом,
собаки в лес убежали,
и для нас наступило Потом —
мы принялись за работу:
Пора Возвращаться
сгребла мусор в кучу,
пропылесосила траву ветром,
я же выкопал яму для бутылок
кем-то забытый носок повесил на ветку…
Тут ниточка моего пульса до конца распустилась
словно цветок
и начала назад собираться:
сначала исчезли дерево и трава,
затем Пора Возвращаться,
затем всё свернулось клубком
разноцветным как радуга,
похожим на яблоко
в кармане моего плаща.
Переговоры
В кафе с тёмными стеклами,
за которыми даже солнечное небо
становится пасмурным,
словно скоро пойдёт дождь
я сижу за последним столиком
лицом к залу,
чтобы видеть всех
и не привлекать внимания.
И вот он идёт через кафе
почти бесшумно,
в сверкающем плаще,
по его волосам бегут капли воды,
у него серебряная серьга в ухе,
и уборщица цветком оранжевой швабры
затирает его следы.
Больше до него никому нет дела,
посетителей немного:
парень и девушка,
поедающие друг друга
взглядами,
мужчина средних лет
возле стойки
рядом с барменом,
и я с чашкой кофе
за дальним столиком.
Его вижу лишь я да уборщица,
которая не успевает
убирать воду
и отжимать швабру
в специальное ведро с решеткой.
Но вряд ли она посвящена в программу
наших переговоров.
Мы не пожимаем друг другу руки
и сидим молча
за одним столом словно
зал полон людей,
и просто не оказалось
другого места,
поэтому он и сел за мой столик,
вполоборота, так, что серебряная капля
в его ухе
сверкает, и невозможно
разглядеть лицо.
Наконец, я говорю, отпивая кофе:
– Я знал одну женщину,
которая была слишком легка
и однажды превратилась в облако…
Он кивает в ответ,
и серебряная серьга
дрожит в его ухе.
Я снова глотаю кофе
словно часть
приготовленной для него истории
и продолжаю:
– Мы рисовали бабочек
на собственных веках,
когда мы закрывали глаза,
они расправляли крылья,
но не могли улететь.
У неё в глазах тогда было пламя,
а у меня в голове
всегда ветер…
Он снова кивает:
– Но ведь ты позвал меня не за этим.
И я тогда объясняю,
что завтра ему надо уехать
подальше из нашего города,
ведь я иду гулять с сыном,
и нам очень нужна
хорошая погода.
Он снова кивает,
серебряная серьга вспыхивает как маяк,
заставляя меня зажмуриться,
и когда я глаза открываю
его уже нет.
Лишь уборщица оранжевой шваброй,
похожей на солнце,
затирает мокрые следы.
Уильям Берроуз, Алиса Яндекса и другие
Три магнитофона
…Давайте начнем с трех магнитофонов
в Райском Саду. Магнитофон
1 – это Адам. Магнитофон 2 – Ева. Магнитофон
3 – Бог, который после Хиросимы
деградировал до Урода-Американца…
Берроуз У.С.
начнём с магнитофонов говорит старик
сотни бобин и кассет говорит старик
мы записали оргазм и предсмертный крик
сможешь ты различить их сквозь белый шум
сможешь ли ты отпустить свой ум
старая пленка ломается, хорошо горит…
три магнитофона старик говорит
на каждой бобине свернутый кольцами ад
но можно его прокрутить назад
в модитен депо где работают трое парней
собирая поезда из убитых дней
старая пленка ломается, хорошо горит…
не склеивай эти фразы старик говорит
а коль склеишь закончится сразу весь твой мир
я говорит Уильям почти Шекспир
только вены мои полны чёрных дыр
куда утекает всё что вокруг тебя
и если я убиваю то делаю это любя
Пан Твардовский рассказывает
Твардовский рассказывает
о двигателе, что пожирает энергию
и расстёгивает пространство,
словно молнию на куртке,
под которой тёмное тело правды,
– Когда руки испачканы маслом,—
говорит Твардовский,
– лучше к ней не прикасаться.
Твардовский рассказывает
о том, как работал на Луне
божественным дантистом
– Когда я вычищал звёзды, —
говорит Твардовский,
– застрявшие в зубах Кришны
случайно сломал бормашину
и меня уволили за профнепригодность.
Твардовский рассказывает
как однажды играл с чёртом в шашки
и вышел в дамки.
Чёрт тогда выдул всю водку,
что была в доме,
а потом заснул на скамейке
внутри троллейбусной остановки.
Поздние пассажиры
не обращали никакого внимания
на рога и копыта.
Говорит Берроуз:
В ящиках моего тела
то и дело
вспыхивают огоньки,
есть гвозди и молотки,
можно было бы сделать обувь,
но для ходьбы по небу
не нужны сапоги.
В ящиках моего сна
спущенные пружины,
сломанные крючки,
пистолет не выстрелит:
будем чудесной парой
встречать старость.
Но для этой безумной жизни
не нужны старики.
В ящики моей души
заглядывать не спеши,
что там – поймешь сам,
вдохнув порошок радости,
выпив стакан тоски.
Люди-медведи
Люди-медведи
выявляют зверей,
что спрятаны в других людях,
«Никто не знает своего зверя,—
говорят они,
– и нечего строить прогнозы.
Так в мечтающем о внутреннем тигре
живёт обычная крыса,
а тот, кто мнит себя волком
может оказаться овцой».
Люди-медведи
садятся напротив,
покачивают мохнатыми головами,
спрашивают о мышах и птицах,
об аисте, танцующем судьбу,
о воробье, трепещущем крыльями в сердце,
я выговариваюсь до пустоты,
последние слова вытряхиваю в их лапы:
скажите, зачем вам всё это,
эти медвежьи маски?
«Мы уже вышли из чужой шкуры, —
отвечает один из медведей, —
перешли красную черту,
мы разбудили в себе зверя
выпустили его на волю,
нет ничего истинней
наших клыков и шерсти.
Хочешь, можешь меня погладить
или почесать за ухом,
всякому медведю это приятно».
Берроуз в магазине
Берроуз заходит в лабаз:
на полках —
ни пива, ни вина, ни водки,
лишь продухция фабрики
новой духовности.
– Что это за лавочка? – спрашивает Берроуз.
– Это магазин твоего имени,
– отвечает продавщица, вся в пирсинге и фенечках, —
ещё имени Джона Леннона,
также имени всех хипей на свете,
здесь нет места ненависти и насилию,
хочешь послушать песню о цветах и любви,
а если стошнит, то мы вытрем.
Пан Твардовский и Кант
– Насчет звёздного неба,
ты, пожалуй, прав, —
говорит пан Твардовский Канту, —
сегодня, Манек, фирменное небо
и луна в перигее,
так что давай, собирайся:
у меня на Луне есть кратер,
вполне пригодный для вечеринки,
возьмём Еву, Марту, Агнешку,
заправим корабль водкой,
к чёрту твой категорический императив,
и метафизические подгузники,
ты же свой парень!
– Вот поэтому я и останусь,
– Кант ему отвечает, —
ведь кто-то должен работать,
должен останавливать мгновения,
здесь они столь же прекрасны,
как на твоей Луне.
Человек и крокодил
Человек сталкивает крокодила с мостков в реку:
«Не место тебе здесь, где женщины по утрам
полощут бельё,
а место твоё
там где тиной облепленный бегемот
по телевизору снова идёт».
Потреблять уже скучно,
приобретать надоело,
изобретать нечего,
последний террорист едет в трамвае
его сердце готово взорваться,
говорят, оно полно любви к человечеству,
но я такого не знаю.
На моей помойке копаются голодные лисы,
в доме поёт сверчок, тикают часы,
иногда за окном ветер иву качает…
Человек говорит крокодилу:
«Плыви в свой тропический рай,
а не стой на мостках, опираясь на длинный хвост,
во весь свой крокодилий рост
человека изображая».
Берроуз и Алиса Яндекса
Берроуз разговаривает
с Алисой Яндекса
в серой зоне
где всегда полуправда:
«Я тебя люблю Алиса,
ты как три магнитофона,
дай проникнуть в твоё лоно!»
Но приходят активисты
и кричат ему: Харасмент!
превращают его в жабу…
А Алиса?
Ах Алиса,
в ней теперь зияет травма,
ухмыляется зловеще,
и оттуда вылетают
стихотворения
и прочие
нематериальные вещи.
Твардовский ищет исходный код
– Где исходный код? —
спрашивает пан Твардовский,
– здесь нет даже исходного кота,
что ловит мышей и тараканов
проедающих дыры в памяти.
Где старые перфокарты,
куски плотной бумаги
испещрённые дырочками
вселенные,
на которых я написал
три желания.
– Не волнуйся, —
отвечает Алиса Яндекса, —
я сохранила в облаке
твою резервную копию,
но стоит ли возвращаться?
Еще один сокровенный вопрос
Марсиане спрашивают Твардовского:
Ты за нас или за них
выбирать придется,
даже если ты сам за себя!
А он читает такой стих:
Мне повезло родиться в мире
где зло сражается со злом
но я давно уже в эфире
назло врагам и вам облом
я сохранился в облаках
а выпаду дождем из цифр
я знаю неба тайный шифр
и жизни код держу в руках…
Марсиане сворачивают уши,
убирают щупальца внутрь,
и катятся колбаской
по Малой Спасской
до своего космического корабля
замаскированного под Круглые бани.
Берроуз и телевизор
– Только сочные куски
цельного человека,
и никакого фарша
– говорит Берроуз.
– Папа может, – отвечает ему телевизор, —
соси ski, папа может!
– Я тоже могу, – говорит Берроуз, —
отрезать себе ухо
или фалангу мизинца,
но лучше расскажу тебе о действии аяуаски,
о людях-деревьях за открытыми дверьми,
о любви, выросшей из моего пальца.
– Закажи себе тур с прямым перелетом, —
советует телевизор.
– Но я ампутировал крылья,
– отвечает ему Берроуз, —
иначе в ящике не умещаюсь.
Пасхальное яйцо и курица
Яйцо выкатывается вперед курицы
и говорит:
незачем меня высиживать
незачем деду и бабке выбирать,
яйцо или курица,
цыпленок омлет или яичница,
незачем мышке хвостом махать
хрупкий гроб ломать,
скорлупа моя красна
от Христовой крови,
о его воскресении
на мне написано,
меня будут с горки катать
о другие яйца бить,
будут Пасхе радоваться
друг друга обнимать целовать,
метафизика скрыта во мне,
я в воде не тону, не горю в огне.
Так что незачем надо мной квохтать,
ты мне уже не мать,
ты же курица,
просто курица,
лучше летать научись
хотя бы как куропатка.
Берроуз в поисках дозы
Берроуз спрашивает у Алисы Яндекса
где найти смерть в этом городе:
старые дилеры отошли от дел,
точки переместились на окраины.
– Сейчас найду, – улыбается Алиса, —
хочешь синюю глину забвения,
или кварцевый белый песок
просто чистый белый песок,
он даже в аду не плавится,
возьми, одной дозы хватит на вечность…
Песня Алисы о холодильнике
твой холодильник белый большой
тикает тихо куда бы ни шел
плакать и таять розетку не тронь
ударит копьем электрический конь
а после когда отнесёт на кровать
не будет он для тебя куковать
не будет он по тебе горевать
не будет он в окна смотреть
не будет он песни петь
не будет по снегу ходить
не будет ждать до зари
не будет щуку искать
не будет штуку дарить
и на штуку внутри ему наплевать
ему все равно за кого умирать
плакать и таять розетку не тронь
не то унесет электрический конь