Дмитрий Градинар
Отражение тайны
– Эвелина. Ты права, – неожиданно для всех ответил староста.
Среди толпы пронёсся ощутимый ропот. Даже шум пожара не скрыл его. А староста продолжал говорить:
– Слушайте! На этот раз нам не выстоять. Нам просто не хватит сил. Поэтому пусть те, кто считает всё это, – он сделал широкий жест рукой, – напрасным, перебираются через мост на другой берег.
Ответом было всё то же молчание. Многие понимали его правоту, другие даже боялись принять сказанное к размышлениям. Но все знали одно, – потеря библиотекаря невосполнима: ведь он, похоже, знал всё и обо всём, он мог часами колдовать над своими книгами, а потом выдавать нам верные ответы на любые вопросы. А теперь – ни библиотекаря, ни книг. Его супруга, истратив запас крика, опустилась на колени и, похоже, собиралась так стоять до скончания веков, превратившись в обелиск своей же потере. И только тогда некоторые взгляды обратились к мосту. Пока ещё коротко, будто оценивающе. Но продлись ещё немного, ещё чуть-чуть это тягостное молчание, и взглядов станет больше. И будут они совсем другими. Там может оказаться намного меньше сомнений.
Но такая минута не наступила. Кто-то более решительный схватил ведро и плеснул далеко вперёд себя. Этот жест подхватили и повторили остальные. Вскоре вновь образовалась цепочка, по которой побежали вёдра и лейки, бидоны и чайники. К нам вернулась Надежда. А после произошло и вовсе невероятное…
– Смотрите! – воскликнул кто-то, и все обернулись. И застыли.
С другого берега, по мосту, шли фигуры, затянутые в чёрную униформу пожарных Конфедерации. Не все шестеро, что смотрели с той стороны, нет. Двое.
Им не было дороги назад. Знали ли они? Думали об этом? Тогда было не понять. Но в их сверкающих касках уже отразились огненные сполохи.
Потом один из пожарных снял свой шлем с головы, нагнулся, зачерпнул им речную волну и протянул дальше, чтоб передали по цепочке…
♀ Нет места лучше…
– И вот для чего вам нужно развивать левую руку… – назидательно начал я, приняв боевую стойку.
Пара ламп в этом коридоре тридцатого уровня перегорела, еще часть еле-еле светила, поэтому курсанты, стоящие передо мной, сливались в единое многоликое существо, часть которого скрывалась в темноте перехода. Мне стало неуютно. Конечно, здесь, в Нижнем Городе, не могло водиться никаких чудовищ. Тут и люди-то были все наперечет и по списку, и даже каждого дождевого червя знали и в лицо и в ж… в общем, знали. Но сейчас что-то древнее, хтоническое, не поддающееся никаким анализам и не руководимое здравым смыслом, накатывало на меня. Словно в моей крови разом завопили предки, которые тысячелетия назад, сжимая в волосатых лапах сучковатые дубины, с опаской заглядывали в пещеры, где жили дикие звери и непознанные враги. А уж то, что мы сейчас, по сути, окружены этими пещерами, наверное, вообще противоестественно…
Я сглотнул. В кармане лежал блистер с таблетками на случай подобного панического страха, их выдавали всем жителям Нижнего Города, но мне не хотелось позориться перед юнцами. Пусть я и старше их лишь на десяток лет, но мой статус не позволяет допустить даже возможность «страха коридоров».
Поэтому я передвинулся ближе к свету и снова принял стойку. Не обошлось без доли пафоса, но спишем на то, что ребята видят ее в первый раз.
Один из курсантов смущенно кашлянул и сделал неловкий жест.
– Ну, или правую, для левшей, – поправился я. – Не суть важно. Итак, основной рукой совершаем обманный маневр, якобы проводя хук, а другой в этот же момент вырываем из стены морковь – оп! – и втыкаем ее сопернику в глаз.
Я сделал выпад, и воображаемый противник был так же воображаемо повержен.
Курсанты восхищенно загудели и зааплодировали. Я с притворным смущением поклонился. Что ж, раньше, будучи инженером, подобного успеха испытать не пришлось, так почему бы не насладиться им сейчас? Страх начал постепенно отступать. «Позитивные эмоции, – мысленно отметил я. – Позитивные эмоции, видимо, активизируют выброс гормонов, которые нейтрализуют химические процессы, вызывающие чувство страха. Эндорфины или как-то так. Надо сказать доктору Берку, лишним не будет».
Курсанты рассредоточились, насколько позволял тесный коридор, и стали пытаться повторить прием. Повсюду слышалось чпоканье выдергиваемых из плотных стен корнеплодов. Эдак они всю делянку попортят!
– Всё, все свободны, следующее занятие послезавтра, – деланно утомленно махнул я рукой и смачно откусил кусок моркови. На зубах омерзительно заскрипела земля. Я скривился, сплюнул, сунул трофей в карман и отправился в бюро.
* * *
Защелка пневмопочты чпокнула, и на мой стол упал свернутый в трубочку лист. Ну вот, как раз утром закончились профилактические работы по прочистке терминалов, и уже послание. Странно, ведь месяц как в этом секторе наладили телефонную связь. Проще позвонить, чем возиться с пневмопочтой, которая то и дело норовит то засориться, то переслать отправление кому-нибудь другому, то вообще потерять, словно и не было. Да, конечно, и с телефоном не все было ладно. Перепутывались провода, срывались звонки, параллельно были слышны разговоры других людей, но это все-таки лучше и оперативнее, чем древняя пневмопочта.
Так что неудивительно, что меня несколько озадачило это послание. Но, памятуя, что люди с трудом приспосабливаются к новым условиям, – а ведь когда-то многим потребовались годы, чтобы отвыкнуть от телефона и привыкнуть к пневмопочте, и вот теперь все заново! – решил не обращать внимания.
Осторожно, – ведь именно такого типа письма мне еще никогда не приходили, – развернул его, запоздало сообразив, что надо бы надеть перчатки, черт знает, вдруг каким ядом пропитано, – и тут же одернул себя, проклятого параноика, начитавшегося справочников по криминалистике. Ну а что, ускоренная переподготовка и перепрофилирование не всегда проходят гладко.
«В батве завились вридители, – было выведено на пожелтевшем листке неуклюжими печатными буквами. – Корнеплоду угражают чирвоточины».
Я чертыхнулся. А ведь считалось, что время таких писем прошло уже лет тридцать как! В те-то годы не только предупреждений об угрозах было в избытке, – в том числе и фальшивых, каюсь, сам грешен, хотя что взять с ребенка, – но и нападения на рабочих, подрыв котлованов, саботаж и вредительство на самом деле имели место. До тех пор, пока не ввели самосуд и смертную казнь. Времени тянуть с юридическими закавыками все равно уже не было. Потом поутихло. Так, раз в пару-тройку месяцев какой-нибудь окончательно сорвавшийся с катушек житель Верхнего Города начинал буянить, ломиться в люки или подкладывать петарды к выходам. Конечно, теперь это не представляло для нас серьезной угрозы, только прибавляло головной боли дежурным смотрителям за люками. Но все равно подобные поползновения нужно пресекать, давить в зародыше. Да и вообще, в последние пару лет было подозрительно тихо, наземники практически не доставляли нам беспокойства. Готовятся, что ли, собираются с силами для последней попытки прорыва вниз?
Хм, может быть, это донос по поводу именно этой попытки? Червоточины… Странно знакомое название… кажется, именно так называли лунки, в которые вкладывали тротиловые шашки. Ох, и нехилый фонтан земли тогда поднимался! Десятилетнего пацана, коим я был, это весьма впечатляло.
Но вернемся к делу. Что это? Неужели целая террористическая группировка? Да еще и с внедрением в Нижний Город? Черт, как нехорошо…
Я повертел в руках послание. Обычная бумага. Не местный суррогат из торфа, а та самая, из поры моего детства. Несомненно, отправитель из Верхнего Города. Более того, это обрывок страницы из какой-то книги. Я поднес оборотную сторону к лампе. Полустертый шрифт, – сколько же лет этой книге? Тридцать, сорок? – еле читался: «Н.т ..ст. лу..е, чем .од.о. .ом». Тупик.
Только вот одна закавыка, точнее, еще одна, – пневмопочта уже много лет как связи с Верхним Городом не имела. После того, как оттуда начали стабильно сыпаться письма с угрозами, а также слезливые послания от родственников, что дестабилизировало местных и не давало работать, приемники наверху обесточили. Говорят, что они так и стоят, забитые под завязку, полные никому не нужных слов.
Я снова взглянул на письмо. Еще одна странность – ни исходного кода, ни перфорации. Великое изобретение – щадящий режим транспортировки, позволивший отказаться от капсул и контейнеров и пересылать документы и нехрупкие предметы без защиты. Плюс оборудованный марк-машинками терминал входа не пропускал ни одного послания не помеченным координатами блока-отправителя. Письмо-призрак какое-то, право слово.
Я потер подбородок, оставил листок в покое и выглянул в перископ. Разумеется, простые люди обходились смотровыми площадками, но один из плюсов должности лейтенанта службы безопасности заключался как раз в наличии перископа в кабинете. Хотя этот плюс будет существовать еще недолго.
Наверху было сумрачно. Уже полтора года как. Видимо, опустившись до определенной точки, небесная твердь стала препятствием для распространения солнечных лучей. А может быть, все испарения и выбросы, что копились в главном городе в течение веков, наконец-то спрессовались, оформились в нечто осязаемое и теперь заменяют там воздух и свет.
Я подкрутил увеличение и перевел перископ на главный город. Район небоскребов зиял полуразрушенными зданиями, как рот гнилыми зубами. Я даже смог разглядеть, как под напором небес осыпается один из этажей когда-то крупнейшего в округе офисного центра. Здесь, внизу, все перекрывал мерный гул работающих машин, наверху же, наверное, жили под аккомпанемент медленно разрушающегося мира.
* * *
Стенки лифта были из плексигласа, – не нужно тратиться на дополнительное освещение. Я наблюдал, как передо мной медленно и плавно проплывают ярусы. Бюро находилось достаточно далеко от поверхности. Официально – затем, чтобы как можно более оперативно реагировать на проблемы нижних ярусов, неофициально – чтобы в случае теракта наземников пострадать не сразу.
И поэтому я сейчас, прислонившись к стенке лифта и сглатывая, чтобы не закладывало уши, рассеянно следил за сменяющими друг друга сельскохозяйственными ярусами, игриво обрамленными репой, картофелем и редисом; техническими пластами, где то и дело шныряли чумазые «кроты» и ненароком слепили меня фонарями, коридорами интернатов, по которым парами чинно вышагивали детишки в белых комбинезончиках… Все это напоминало мне кукольный домик моей сестры, – три этажа в разрезе, бесстыдно вываленные на всеобщее обозрение архитектурные потроха. Но иначе никак, клаустрофобия здесь хоть и весьма успешно подавлялась правильно подобранными лекарствами, людям все равно требовалась какая-никакая иллюзия открытого пространства.
* * *
– Джонни, гляди в оба, – наставительно сказал я парню у люка.
– А что, мистер, – хмыкнул он, – грозит чего?
– Ты давно выглядывал наружу? – спросил я. – Через год сюда будут ломиться с воплями, мольбами, угрозами, тротиловыми шашками, коктейлем Молотова и прочими малоприятными вещами. Спроси у старого Питера, он тебе порасскажет, как это бывает. И уточни между делом, не помнит ли он, кто отгрыз ему левое ухо.
Парень судорожно икнул.
– Вот так-то, – покровительственно сказал я. – И не пропускай занятия.
– Вы думаете, если что, то морковки нас спасут? – уныло спросил он.
* * *
Наверху я сначала стравил из легких весь воздух, подождал десяток секунд, и только потом вдохнул полной грудью. Несмотря на то, что внизу удалось практически идентично воссоздать земную атмосферу, все равно некоторых погрешностей и примесей избежать не удалось. Ну, или дело было в том, что местный воздух испортился, – ведь не просто так висят эти вечные сумерки? В любом случае, от смешивания воздухов обоих городов начинала кружиться голова, и к горлу подкатывал комок тошноты.
На всякий случай проверил пояс. Да, револьвер и нож на месте. Кто знает, как местные нынче относятся к людям из Нижнего Города. Револьвер наш, как и светящийся порох, уникальная разработка, и ракетницей послужить может, и по прямому назначению. Молодцы мы все-таки, не только город строим под землей да агрономикой занимаемся, а и в других областях науки и техники хватку стараемся не терять. Не зря нас отобрали, не зря. Я горделиво приосанился и, стараясь не особенно явно оглядываться по сторонам, направился к нужному дому.
– Кто там? – спросили из-за двери, когда я, отчаявшись получить ответ на свой стук, пару раз пнул ее ногой.
– Билли, это я, – вот же трус поганый!
– Кто «я»? – переспросили настороженно и чем-то лязгнули.
– Я, Марк, – и тише добавил: – Снизу.
За дверью заскреблись, и она распахнулась.
– Мы же вроде договаривались, что больше не будем, – с неудовольствием сказал Билли-Ящерица, вглядываясь в полумрак за моей спиной. – Правда, тут в последнее время спокойно, но мало ли что…
– Я один, Билли… – зло прошипел я, надвигаясь на него. – Да впусти же меня, в конце концов! У вас тут холодно и сыро!
– Вот, к слову о впустить. Вы мне так и не дали пропуск, – Билли в дверном проеме не сдвинулся ни на дюйм.
– Да вот он, бери, – чуть не добавил «подавись» я и сунул ему тонкую металлическую пластинку.
Билли с жадностью схватил ее и поднес к глазам.
– Ух ты! Наконец-то! Двадцатый ярус? Это как?
– Примерно как и здесь, – нехотя сказал я. Двадцатый ярус, конечно, не был трущобами, их мы заселять пока не собирались, со временем путем естественного отбора наполнятся сами, но и на фешенебельный не тянул. В общем, Билли ничего не терял, но и не приобретал. За исключением, конечно, жизни.
– Ну хорошо, хорошо, – кивнул он, тщательно пряча пропуск. – Ладно. Но последний раз. Несколько сложновато быть осведомителем, знаете ли.
Я молча отпихнул его и прошел в дом. Тут было гораздо теплее и суше, чем снаружи. И, конечно, светлее. Под потолком мерцала лампочка.
– Энергосберегающая, – усмехнувшись, указал на нее я.
Билли развел руками.
– Какая была. У нас тут не до выбора, знаете ли.
– Как думаешь, успеет перегореть до того, как небо упадет на землю?
Билли снова развел руками. На беседу он явно не был настроен. Ну ладно, тогда перейдем к делу.
– Билли, что это? – я показал ему записку.
Он внимательно вчитался и пожал плечами.
– Понятия не имею.
– Билли, ты в курсе всего, что тут происходит. Тут какой-то заговор против Нижнего?
– Слушай, инженер…
– Я больше не инженер, я теперь в службе безопасности.
– Хорошо, службез, но я все равно не имею понятия, о чем идет речь. Во-первых, что за бред: «корнеплод», «ботва»?
– Шифровка? – предположил я.
Мне не нравилось, что Билли уходил в глухое незнание. В конце концов, пропуск на проживание в Нижний Город – достаточно лакомый кусок, и его нужно заработать. Да, раньше Билли мне помогал, и достаточно активно, но вся эта помощь не будет стоить и ломаного гроша, если сейчас мы прохлопаем теракт.
Билли лениво пожал плечами:
– Зачем она тут?
– А как вы нас называете? – спросил я.
– Говнюки, – нехотя ответил он.
– Что?
– Ну, просто когда вы еще только начинали свои раскопки, отработанная почва была уж шибко похожа на кучки дерьма.
Я хмыкнул.
– Ну и вы, надо сказать, тоже не меньше на него смахивали, – тихо добавил он.
– Билли, ты теперь тоже среди нас, тебе ли жаловаться?
Он промолчал.
* * *
От осведомителя я вышел в растерянности.
С одной стороны, тот божился, что не имеет даже представления, кто мог отправить мне это послание и о чем вообще может идти речь. Это могло означать как то, что это была всего лишь дурная шутка, так и то, что наш осведомитель уже вычислен и находится в информационной изоляции.
Я поднял воротник пальто повыше. Может быть, я отвык от поверхности и, конечно, успел забыть мелочи жизни на ней, но похоже, что климат действительно несколько изменился. Такая сырость, вода, сочившаяся словно отовсюду, и слизь, которая, казалось, покрыла меня всего, – были ли они раньше?
Я поднял голову. И как нынче далеко до верха? В прошлый раз небесная твердь была на высоте около двух миль. А теперь? Судя по тому, что я видел через перископ в главном городе, расстояние до земли уменьшилось втрое.
Небесная твердь опускалась на твердь земную.
Да, я знал, что это на самом деле силовое поле, невесть как, откуда и почему возникшее и вот уже двадцать лет сжимающее Землю. Сначала медленно, микрон за микроном, потом перешедшее уже на миллиметры, дюймы, – да к черту разницу в системах вычислений! – футы, метры, – сейчас я мог, как и многие другие, наблюдать, как рушатся здания города, откуда мы все были выходцами, откуда мы все бежали, как только треснули первые крыши. Фанатики, сектанты, которые активизировались в то смутное время, когда открылась страшная правда, прозвали это поле «небесной твердью». И вот мы уже называем его так же.
Я смотрел в перископ, а у тех, кто остался здесь, наверху, кто не оказался в числе переселенцев в Нижний Город, огромный подземный ковчег, – у них были места в партере на спектакль об умирающей цивилизации. В партере театра под названием Верхний Город. Забавная ирония судьбы, – кто мог подумать, что иерархия уровня жизни и возможности иметь будущее настолько вывернется наизнанку? Что Нижний Город станет желанной землей, – о да, именно что землей, ее-то там в избытке! – землей обетованной, а Верхний наполнится всяким недостойным жить сбродом? Тогда-то люди просто бежали по мосту через залив и возвели, – разве это слово сюда подходит? – город под землей. И городок наверху оставили как бытовку для строителей, как пристанище для неприкаянных, ненужных и бесполезных.
Я прищурил глаза и вгляделся туда, где когда-то находилось небо.
Там, внутри, – или это мы жили внутри, а там было снаружи? – плескалось что-то янтарно-желтое. Плескалось и переливалось. Мне хотелось разбить твердь, как скорлупу, и коснуться этого янтарно-желтого, но я знал, что это невозможно. Ни рукой, ни пулей, ни ядерной боеголовкой – ничем было не проломить ее. Те ученые, что дотрагивались до нее, – это стало не так уж сложно сделать, когда она сдавила Альпы, – говорили, что это как приложить руку ко льду. Странно, ведь там, наверху, осталось Солнце, может, это оно и было тем янтарно-желтым?
А потом мы и ушли под землю.
Не все.
А только те, кто был достоин. Всегда же кто-то достоин больше других, не так ли?
Я медленно обвел взглядом окружавший меня город. Справа и слева в проулках клубилось черное марево. Туман, влага, пыль, слизь, дым, что это? Тускло мерцали вывески на соседней улице, дрожали огоньки в окнах, – несмотря ни на что, люди продолжали жить. Надеялись ли они на что-то? Вряд ли. Я слышал, что уже несколько лет как прекратились церковные службы. Город впал в спячку, оцепенение, медленное ожидание гибели. Что ж, ничего другого им и не оставалось.
Но я знал, что это оцепенение обманчиво. Я знал, что в тот момент, когда настанет агония, когда между землей и твердью останется не более пары футов, все они, все те, кто сейчас делает вид, что всё в порядке, будут скрестись в наши люки, просить и умолять, чтобы их впустили, грозить карами небесными – ха-ха! – и проклинать, проклинать, проклинать.
* * *
– Зачем ты пришел? – тихо спросила она.
Я смотрел в сторону и задавал себе тот же самый вопрос. В зале театра было темно и пахло мокрым деревом. Мы сидели на соседних рядах, развалившись слишком небрежно, затаив дыхание слишком напряженно.
– Да так, есть дело в вашем городе, – наконец, нехотя выдавил из себя я.
– Я имела в виду, зачем ты пришел ко мне?
– Мне кажется, что родственные узы предполагают это, – пожал я плечами.
– Родственные узы предполагают не предавать друг друга, а не эти мелочи, – покачала она головой.
– О, ты опять начинаешь! – я всплеснул руками. – Ты же знаешь, что я всего лишь подчинился правилу. Мы все приняли его. Из всей семьи – только половина. Из близнецов – только один.
Она кивнула, не глядя на меня.
– Ну да, верно. Ты инженер, я актриса. Кто будет более ценен в новом мире?
– Я слышал, что в России наоборот, – сказал я, стараясь смягчить разговор и увести его в сторону. – Что там выбирают самых ценных и отправляют вместе с семьями.
– Возможно, в этом есть определенная логика, – кивнула она. – Хотя не мне об этом судить. Это ведь ты там, а не я. Как оно? Получилось ли создать семью из избранных?
– Нам не до того, – уклончиво ответил я.
– Рабочие муравьишки. Милые, славные рабочие муравьишки. Топ-топ-топ.
Я кисло усмехнулся.
– Когда-то, – господи, кажется, что прошла целая вечность! – я читала в учебнике, что некоторые виды муравьев закупоривают ходы в муравейники своими головами. У них в процессе эволюции появились такие наросты на лбах, – она показала рукой. – Как крышки люков. Скажи, Марк, а у вас они тоже вырастут?
– Ты слышала новости? – перевел я разговор.
– О чем именно? Если о том, что вчера в главном городе раздавило двухсотый этаж «Икарико», то мы не только слышали это, но даже и видели.
– Нет, я про новости из Японии.
– Марк, вы так любезно поделились с нами динамомашинами, – подозреваю, что теми, которые были вам уже не нужны, но все равно спасибо, – но забыли дать нам радио и телеустановки. Те, что в главном городе, уже разрушены. А мы, когда переселялись сюда, как-то не ожидали, что собственные родственнички пожопятся нам на автономии.
– Миранда, ты стала выражаться.
– Любезный братец, я даже курить стала. Однако отмечу, что это я тебя старше, и поэтому твои нравоучения могу пропустить мимо ушей.
– На восемь минут, – уточнил я. – Но так вы ничего не знаете про Японию?
– Мне кажется, что я уже дала это понять, – пожала она плечами. – Что там? Массовое харакири?
– Да нет. Наверное, нет, – неуверенно сказал я. – Просто они решили не закапываться в землю, а построить город-убежище под водой.
– А, это-то я помню, – кивнула она. – Сомнительная затея, как мне кажется.
– Ну, их ученые придерживались иного мнения, – покачал головой я. – И, судя по радиопередачам, японцы были весьма довольны тем, как у них все проходит. Они даже успели переселить на дно практически весь Токио.
– Практически весь?
– Неэтнических японцев они репатриировали.
– Все равно, какие няшечки, – улыбнулась она. – Смотри, не делили на достойных-недостойных.
– Но связь с ними пропала неделю назад. Со всеми подводными городами – разом.
– А на поверхности есть кто-то еще?
– На поверхности осталось несколько временных городков, для тех, кто вел работы на берегу. Их должны были переселить в последнюю очередь. Но они сами не знают, что произошло. Радиосигнал не проходит, никаких следов жизни под водой нет.
– Закуклились и прикинулись ветошью, – пожала она плечами. – Примерно как вы, когда начали переселяться. Не возражаешь, если я закурю?
Я махнул рукой.
Она затянулась сигаретой. Поплыл легкий пряный аромат.
– Тут нет табака, – пояснила она. – Весь использовали лет пять назад. И трав нет, все вытоптали. Старые обои. Эти – с золотым тиснением. Успокаивает, знаешь ли.
Сигаретный дым тяжелел от сырости и висел клубами, лениво покачиваясь.
– Вы уверены, что ваши перекрытия выдержат? – спросила она, наблюдая за ним.
– Наши перекрытия – это земная кора, – усмехнулся я. – Конечно, она выдержит.
– Но горы тоже в некотором смысле слова земная кора, – покачала она головой. – И, тем не менее, все видели по телевизору, как рушился Эверест.
– Это другое, – отмахнулся я.
– И вы создаете дополнительные полости в недрах – разве не может так случиться, что вас просто… сожмет?
– Это исключено, – я пожал плечами. – Совершенно исключено. Это первое, что мы обсуждали. Ходы и перекрытия расположены таким образом, что векторы давления будут направлены… – я махнул рукой. – Какая, впрочем, разница.
Она пожала плечами – точь-в-точь как я.
– Мы называем вас Содом и Гоморра, – зачем-то сказал я.
– Вы опоздали, – покачала головой она. – Мы были ими года три назад. Пока еще хотели быть хоть кем-то. Мы плавали в собственном дерьме, признаюсь. Здесь, – она обвела рукой зал, – был самый большой и шикарный бордель. Там, где когда-то ставили Шекспира и Ростана, был бордель.
– А ты?
– А я делала представления для посетителей этого борделя. Шекспир и Ростан, да.
Она стала методично давить еще не докуренную сигарету о подлокотник кресла.
– Марк… – спросила она. – Сколько нам осталось?
– Ты ничего не знаешь, есть ли в городе какой-то заговор? – я сделал вид, что не расслышал ее вопроса.
– Заговор?
– Или что-то вроде того. Не слышала слова «ботва», «корнеплод»? Применительно к Верхнему и Нижнему?
Она вздернула бровь и странно посмотрела на меня.
– Ты думаешь, что заговорщики будут делиться своими планами с актрисой? – спросила, помолчав.
– Нет, но…
– Не надо, Марк, – махнула она рукой, продолжая все так же странно смотреть. – Давай я буду думать, что ты пришел ко мне, потому что шел ко мне, а не потому, что тебе нужно расследовать какой-то заговор.
Я встал.
– Ну хорошо, – согласился я. – Давай. Тогда прощай.
– До свидания, Марк. До свидания.
Я покачал головой и ушел.
* * *
Странно, но я уже привык к местному воздуху. И даже больше, – мне стало казаться, что в нашем подземном городе душно и вонюче. А как еще может быть там, где из стен деревенского яруса растут морковки, а ярус генетиков разводит мясных дождевых червей у себя в потолке? И эта слизь… может быть, я просто уже забыл, как вода стекает по коже?
Над головой зашипело. Я схватился за револьвер и поднял взгляд. «Теат. Отр…о» – еще пару раз мигнула вывеска, затем заискрила и погасла. Я пожал плечами и шагнул с тротуара. Миранда разберется с этим сама. Я же сюда больше не вернусь.
Это силовое поле что-то делало с водой. Она больше не приходила дождем, скорее мелкой водной пылью. Дождь прост. Идет сверху, падает вниз. Хочешь от него скрыться – накройся чем-нибудь и не забывай о лужах.
Я поежился, отчасти от влажности, отчасти от того, что в голову лезли всякие нехорошие мысли.
Надо рассуждать логически.
В Верхнем городе заговорщиков нет, иначе бы о них знал Ящерица. Да, положа руку на сердце, и не только Ящерица. Не так уж тут много людей, чтобы не знать о том, чем занимается твой сосед. И совершенно невозможно упустить из виду, что где-то базируется склад подрывных материалов. У них здесь немного вариантов развлечений, и упустить такое первейшее и древнейшее, как слухи и сплетни, они попросту не могли бы. Они бы не сохранили это в тайне.
Да, конечно, можно предположить, что и Ящерица, и Миранда были в курсе происходящего, но просто не захотели поделиться этими знаниями со мной. Тоже вариант. Тоже возможно. Сестра и не скрывала, что у нее был и есть зуб на меня. И никто не мешает иметь точно такой же зуб и Ящерице. И пусть это немного нелогично, ведь он рассчитывал на то, что за хорошую службу получит местечко в Нижнем городе, а потворствовать террористам в этом случае – все равно что пилить сук, на котором сидишь… но кто говорит о логике в случае людей, которые живут в постоянном ожидании смерти? У Ящерицы давно могли заехать шарики за ролики. Игра в двойного агента, так сказать.
Я вздохнул и поднял воротник.
Глухо. В Верхнем Городе их нет. Точнее, может быть, они и живут здесь, но совершенно точно, склад у них где-то в другом месте. Но каком?
Тихий, едва уловимый то ли хрип, то ли стон прорвался сквозь липкий шум дождя. В другое время я даже и не обратил бы на него внимания, слишком уж привычен он стал в последние годы. Но сейчас мой разум настолько лихорадочно перебирал все возможные варианты решения мучавшего меня вопроса, что не упускал ни одной зацепки.
Стон умирающего мира.
Звук рушащегося главного города…
Главный город. Вот оно.
* * *
Я ошибся. Здесь долгие годы уже никого не было. Никого – из людей. Тощая собака, завидев меня, шарахнулась в сторону, забилась под насквозь проржавевший остов автомобиля и растерянно зарычала оттуда. Она не видела людей много лет. Если вообще когда-нибудь видела.
Я ошибся на несколько десятилетий. Да, тогда, лет пятнадцать-двадцать назад мародеры, хулиганы, мальчишки, ностальгирующие романтики и многие другие еще наведывались сюда. Каждый со своей целью: поживиться в оставленных домах, покататься на брошенных автомобилях, пожечь мусорные баки, погромить витрины или же пройти по дорогим сердцу местам и вспомнить прошлое. Это длилось несколько лет, а потом закончилось. Может быть, стало нечего красть, или некуда класть награбленное; может быть – сгорели все баки и кончился бензин во всех машинах; может быть – умерли последние романтики… Я не знаю. Никто не знал. Но с тех пор главный город был покинут окончательно. Его даже и называли «главным городом» вскользь и пренебрежительно, не звучала ни одна заглавная буква.
Я стоял посреди пустынной улицы, которая когда-то была оживленным проспектом, и, задрав голову, смотрел на небесную твердь. Отсюда, из центра, если так можно сказать, событий, она выглядела совсем по-другому. Это была не картинка в перископах Нижнего Города и не мутный потолок города Верхнего. О нет, здесь над моей головой текло и пульсировало жидкое золото. И я не мог оторвать глаз от этого прекрасного убийцы нашего мира.
В городе больше не было самых высоких зданий. Великий Уравнитель достаточно рьяно взялся за свою работу, и теперь центр представлял собой единый массив скособоченных, полуразрушенных, сплюснутых, но одинакового размера строений. Мечта перфекциониста, да. Везде лежали строительный мусор, куски кровли, обломки арматуры, какие-то камни и осколки плит. А в жаркое время ветер, наверное, гонял столбы пыли. Хотя… откуда теперь здесь взяться ветру?
Наверное, с моей стороны это было глупостью. Причем глупостью вдвойне: ведь я уже понял, что здесь террористов нет, так зачем было тратить время на мертвый город? Но мне слишком хотелось, хотелось просто так, без какой-то ясной цели или выгоды, и поэтому я сделал это.
Конечно, я не рискнул пользоваться лифтом. Это было бы даже не глупостью, а чистой воды самоубийством. Кто знает, как покорежены шахты и в каком состоянии тросы? А выйти из-под земли, чтобы разбиться о землю – такой иронии даже для меня слишком много.
Да, с физкультурой у нас внизу дела обстояли совсем плохо. Это я понял уже на двадцатом лестничном пролете. И это я еще как бы нахожусь в хорошей форме по сравнению со многими другими. А что будет через пару лет? Десять? Превратимся в подобие слизней или будем передвигаться по туннелям путем перекатывания с боку на бок?
Вязкая слюна накапливалась во рту, сердце билось где-то в висках, лицо онемело, а ноги вообще были будто не моими, но останавливаться было уже поздно. Даже когда так не вовремя проснувшийся здравый смысл озадаченно вопросил меня, зачем я это делаю, – даже тогда время для возврата уже ушло. Слишком большой путь был проделан, чтобы бросить его на половине.
