Дмитрий Форверц
Сказки города, спрятанного в тумане
Вне времени
Не существует ни начала, ни конца. У меня есть весь мир и моя душа, растворяющаяся в нём каждый день, чтобы затем наслаждаться всем, что увидела, ночью. Не существует начала, но у меня есть смутное знание о том, что когда-то было иначе. Когда-то я была привязана к земле, а огромная масса людей была моим домом и моими цепями. Я не помню ничего из того времени, словно его никогда и не было. Я просто до сих пор чувствую восторг от ощущения свежей, как ветер, абсолютной свободы, пронизывающей каждую мою часть, и знаю, что наслаждаюсь этим, потому что когда-то видела, как может быть по-другому.
Внизу шумят, проезжая, запоздалые машины, изредка проходят люди – маленькие куколки, как мне видится отсюда. Сейчас ночь, моё самое любимое время за целые сутки – многоэтажные дома зажигаются окнами, разными, как и жизни, что за ними проходят, магазины привлекают к себе уютным светом свечей, пойманных в маленькие капли стекла, а улицы освещаются старыми, жёлтыми фонарями. Когда я отталкиваюсь в прыжке от очередной многоэтажки, проводя в полёте до следующей крыши почти десять секунд, я будто немного приближаюсь к глубокому, тёмному небу с яркими звёздами. Городские огни почти затмевают их, если смотреть с земли, а здесь, на высоте, они видны ярко-ярко. Хорошо, что сегодня совсем безоблачная ночь.
Каждый день с наступлением темноты некоторое время я неистово перепрыгиваю с одной крыши на другую без цели и направления, выписывая в полёте кувырки и громко для себя и беззвучно для мира ликуя. Наконец-то свобода! Прямой взгляд меня не увидит. Люди могут только краем глаза заметить промелькнувший силуэт, такой неясный, что тут же обо мне забудут. Мой голос – это тихий шёпот, который слышат, проваливаясь в сон, и уже не знают – наяву это или нет, далёкие слова, которые звучат во снах и забываются после пробуждения. Мои прикосновения ощущаются как пробежавший ветер, а силы вот так прыгать между крышами никогда не заканчиваются. О нас никто не знает, и мы почти никогда не видели друг друга. Мы – сосредоточение человеческой свободы, мыслей и внутреннего света, ду́ши, получившие дар вечно наслаждаться этим миром и быть его частью. Эта мысль о себе, появившаяся в раздумьях во время одного из дневных странствий, мне вполне нравится и откликается внутри, где-то возле сердца.
То, что я вижу каждые день и ночь, запоминается так хорошо, будто записывается несмываемыми чернилами в мою память. Каждый раз я наблюдаю за миром так, будто впервые по-настоящему открыла глаза, даже если смотрю на что-то, что уже видела. Моя стихия, несомненно, город, хоть я и выбираюсь время от времени за его пределы и от души наслаждаюсь пребыванием на природе. Всюду, куда ни посмотри, дома́, дома́ и ещё раз дома. Город белеет на солнце днём и утопает в огнях вечером, пестрит самыми разнообразными крышами и, почти не прекращая, шумит машинами и многоголосьем людей. Самые чудесные – летние вечера; когда воздух тёплый, как дыхание спящего, и пахнет разнеженной, согретой солнцем зеленью. Тёплый ветер ласкает всё встречающееся ему на пути и далеко разносит разговоры идущих по своим делам людей; летом я чаще, чем в другие времена года, слышу их весёлый, звонкий смех. По вечерам, когда закаты разливаются солнечным мёдом по небу, а воздух становится немного прохладнее, можно увидеть, как люди сидят рядом на своих балконах, накрывшись общим пледом, и разговаривают. Мне нравится слушать их беседы. Они говорят об их жизнях, их любви и о мире. Я могу часами сидеть возле таких пар и смотреть, как они растворяются в этом общении душ, ненадолго выпадают из постоянно бурного течения жизни. Словно остаются совсем одни на целой планете. Когда люди такие, я чувствую, как они становятся больше похожими на нас, а ещё почему-то чаще меня замечают. Интересно, с чем это связано.
Кажется, лето начинает уходить. Только думает об этом, ещё не забрало своего тепла днём и яркого солнца, но уже пускает прохладный ветер по вечерам и чуть более холодные ночи. Наверное, сейчас начало сентября. Ещё одна моя черта – я чувствую всё, что происходит вокруг, будь то ветер, холод, тепло или прикосновение к воде или горячей крыше. Чувствую, но не могу замёрзнуть или обжечься. Словно моё тело даёт только ощущать, но не позволяет причинить боль. Зато любое изменение в мире, каждое его едва уловимое дыхание я ощущаю очень тонко, вижу малейшие перемены. Больше всего мне нравится мир осенью и весной – когда медленно впадает в долгий сон и так же медленно просыпается. Скоро он заснёт, пушистый снег приглушит все голоса города, а в лесах и вовсе воцарится тишина, нарушаемая лишь осторожными звуками, которые создают животные, и далёким-далёким шумом неба.
Но это будет не завтра. Пока что улицы сильно прогреваются днём, наперебой щебечут птицы и смеются гуляющие дети. А сейчас, ночью, всё немного стихло. Я сижу на самом краю высокой многоэтажки, которая сильно возвышается среди всех стоящих рядом, и потому могу смотреть ещё дальше, чем обычно. Здесь немного ветрено, и мои волосы время от времени развеваются за спиной от порывов прохладного воздуха. Внизу – целое море огней, а над моей головой бескрайнее, огромное небо, усеянное яркими звёздами. Если долго смотреть на них, можно почувствовать, как ты растворяешься в этом бесконечном пространстве.
Я уже успела потеряться там и только что резко вернула себя обратно на крышу. Каждый раз как в первый; это ощущение, к которому, на мой взгляд, невозможно привыкнуть. Ты выпускаешь свои мысли, и они поднимаются в небо, растворяются в нём и перемешиваются с ним, а затем ты резко зовёшь их обратно в свою голову. После этого короткого странствия в ней прохладно и чисто, а мысли словно приносят на себе частицы звёздной пыли. Я поднялась на ноги и спрыгнула вниз.
Приземлившись на кромке соседнего дома, я подняла голову. Высокая многоэтажка красовалась новыми, белыми кирпичами и широкой крышей с большой паутиной проводов. Она выглядела модницей среди её домов-соседей, под крышами которых люди живут уже, наверное, около пятидесяти лет. Если честно, именно эти дома вызывают во мне больше симпатии, чем такие же молодые многоэтажки. Что-то отзывается в глубине меня, когда я смотрю на дома из больших квадратных панелей, у которых стены стали серыми со временем и покрылись кое-где тонкой сетью трещин. Даже свет из их окон мне почему-то нравится больше, кажется более уютным и тёплым.
Неожиданно я поймала себя на том, что моим снова разбредшимся мыслям что-то мешает. Я сфокусировалась, и оказалось, что мой взгляд остановился на одном из окон старого дома, стоящего чуть поодаль новенькой многоэтажки. Попыталась найти причину, что же меня отвлекло, но так и не поняла. Окно как окно. Высоко, на восьмом этаже. Свет, исходящий из него, сильно приглушённый, словно в комнате горела одна свеча, а ведь стёкла даже не занавешены; сквозь них виделись кусочек потолка и угол комнаты. Ещё немного постояв на месте, я решила приблизиться к странному окну, тянувшему меня к себе, как за верёвку. Два прыжка – и я опустилась на подоконник.
В комнате, которая была за окном, действительно горел один-единственный источник света: старая лампа на столе с пожелтевшим от времени абажуром и невысокой ножкой. Однако испускаемый ею свет был такой мягкий и тёплый, что я завороженно замерла, разглядывая, как он лежит на убранстве комнаты. Тени от мебели и предметов становились полупрозрачными, а сами они расплывались границами, почти сливаясь со светлыми стенами и друг с другом. Я так засмотрелась, проникаясь царившей здесь атмосферой, что не сразу заметила человека.
За столом, где стояла лампа, чуть сгорбившись из-за высокого роста, находился юноша. Он обратил моё внимание на себя тем, что неожиданно выпрямился и сладко потянулся; до этого он сидел неподвижно, склонившись над чем-то. Первое, что я увидела – россыпь чёрных, задевавших плечи, крупных кудрей на его голове. Даже со спины он излучал собой жизненную силу, бегущую по его телу, здоровье и юность. Я залюбовалась его волосами, а он тем временем откинулся на спинку своего стула, посидел с минуту и встал из-за стола, положив ручку на потрёпанную тетрадь, в которой он что-то писал перед тем, как я пришла. Когда он повернулся в комнату, и я смогла увидеть его лицо, я почувствовала, как моё тело, до этого всегда лёгкое, каменеет.
Ещё никогда я не видела человека прекраснее, чем тот, на кого я сейчас смотрела. У него светлая кожа, мягкие, плавные черты лица и выражение необыкновенной чистоты, сияющее над ним. Но чудеснее всего были его глаза. Тёмно-карие, обрамлённые чёрными ресницами, чуть опущенными вниз, что делало его взгляд трогательным, как у ангела. Эта схожесть подкреплялась рассыпчатыми кудрями, которые осторожно касались его щёк и шеи. Не в силах двинуться, я наблюдала, как он убрал в стол свою тетрадь, выключил лампу и, в чём был, рухнул на небрежно застеленную красным пледом одноместную кровать. Комната вместо свечения лампы заполнилась ночной синевой, а через окно внутрь расстелилось полотно лунного света. Вытащив из-под себя одеяло, юноша завернулся в него и затих. А я наконец смогла двигаться.
Осторожно, несмотря на то, что он и не смог бы меня услышать, я прошла сквозь приоткрытое окно и опустилась на пол. И, так же стараясь быть тихой, приблизилась к юноше. Стремление двигаться осторожно было вызвано не столько опасением создать шум, сколько моим состоянием крайнего восхищения, если не сказать благоговения. Я просто не могла вести себя иначе.
Разумеется, он ещё не заснул. Я приблизилась к кровати и опустилась на корточки совсем рядом с его лицом, настолько, что чувствовала прикосновение дыхания к своей коже. Завороженно я разглядывала каждую его черту, каждую ямку. Он необыкновенно красив. Никогда не ощущала подобного рядом с людьми. Я положила руки на кровать, а на них легла щекой, оказавшись ещё ближе к нему. Его ресницы, чёрные-чёрные, чуть подрагивали; протянув руку, осторожно, самым кончиком пальца, я дотронулась до его лица возле уголка глаза. А затем осмелела и погладила всей ладонью по щеке. Какой же он приятный и тёплый. Его кудряшки, упавшие на висок, оказались на ощупь гладкими, как молодая трава, и такими же мягкими. Пока я разглядывала и касалась его, дыхание юноши стало более тихим, глубоким и ровным. Он уснул.
Я просидела возле него всю ночь, наблюдая, как он спит. Не знаю, зачем он заворачивался в одеяло, если вскоре почти отбросил его в сторону, видимо, из-за того, что стало жарко. Золотое рассветное солнце легло на завитки его кудряшек и отразилось от них яркими бликами; оказалось, что волосы юноши не чёрные, как я подумала сначала, а тёмно-тёмно каштановые, настолько насыщенные, что их настоящий цвет видно только под солнечными лучами. Когда солнце немного поднялось над горизонтом, я почувствовала, как сон юноши стал лёгким, полупрозрачным; казалось, его можно было развеять дуновением ветра. Это было ещё одним новым ощущением для меня, ведь прежде я никогда не наблюдала за спящими людьми, но я почувствовала эту перемену, как чувствую весь остальной мир, и интуитивно поняла, что скоро он проснётся. Я поднялась на ноги и взошла на подоконник; ещё раз посмотрела на юношу и шагнула вниз, за окно.
С того дня я стала возвращаться к нему каждый вечер. Днём я ходила по городу, погружённая сама в себя, и с нетерпением ждала позднего вечера, чтобы прийти тогда, когда он уже будет засыпать. Мне не хотелось находиться постоянно рядом, потому что любой душе нужно хоть некоторое время каждый день побыть одной, а моё присутствие он мог почувствовать, то, что я за ним наблюдаю. Кому это понравится? Зато, когда он спит, я могу не беспокоиться, что помешаю или встревожу.
Иногда, нечасто, я всё же приходила вечером или даже днём. В эти моменты я видела его не только наедине с самим собой, но и с его семьёй и друзьями. У него очень необычное имя; я никогда не встречала, чтобы так назвали человека. Его зовут Май. И это имя будто бы полностью предопределило, каким он будет. У него милая, тёплая улыбка и такой же смех. Его словно окружает свет, мягкий и чистый, как будто ему не хватает места в душе и он вырывается наружу; это видно во всём, что он делает: как говорит со своими родителями, как общается с друзьями, как он читает и особенно как пишет. Оказывается, в той тетради он пишет рассказы. Я заглядывала ему через плечо, когда он писал и перечитывал готовые, и не могла оторваться; мне нравится каждый из них, каждая строка. Читая его рассказы, я теряла всякую связь с реальностью и полностью погружалась в написанное, так, что после прочтения чувствовала себя упавшей с высоты, резко возвращённой с небес на землю.
Каждый вечер я приходила к нему. Наблюдала за тем, как он учится, пишет или же отдыхает, а после всего ложится спать. С этого момента наставало моё самое любимое время. Я садилась рядом и гладила его по волосам, напевала колыбельные, невесть откуда всплывавшие в моей памяти, рассказывала о том, что я видела, пока путешествовала днём или что видела до встречи с ним. Разумеется, он меня не слышал. Не мог слышать. Я садилась к нему на кровать, там, где лежала подушка, чтобы его голова будто бы лежала у меня на коленях, и гладила по ней, по его щекам, губам и лбу. Играла с его кудрями; никак не могла перестать восхищаться тем, какие они мягкие, но вместе с тем упрямые – они тут же возвращали свой прежний вид, когда я пыталась их распрямить.
Засыпай. Я буду здесь, охранять твой сон. Я буду гладить тебя по волосам хоть всю ночь и смотреть, как ты спишь. Спокойно, тихо. Глаз не отвести. Обещаю, пока я здесь, тебя не потревожит ни один кошмар.
***
Нет никакого смысла вести счёт времени. Оно не обозначает для меня ничего. Я никак не меняюсь, а мир никогда не остаётся одним и тем же. Каждый день он делает едва заметное движение вперёд, настолько крохотное, что для того, чтобы заметно измениться, ему потребуются тысячи восходов солнца. Единственные, кто быстро меняются – люди.
Твоя ангельская юность слишком быстро сменилась расцветшей молодостью, хоть мы и встретились, когда ты уже был на её пороге. Твой взгляд стал ещё спокойнее и добрее, движения – увереннее, а осанка – прямой, как у молодого ясеня. Ты всё так же светло улыбаешься и неизменно часто поправляешь свои тёмные кудри, щекочущие тебе щёки, пряча их за уши. От первого же твоего движения головой или дуновения ветра они падают обратно, и через некоторое время ты снова безуспешно заводишь их назад. Я столько времени нахожусь рядом с тобой, что, казалось бы, должна была видеть в тебе всё. Знаю каждое твоё движение, каждое выражение лица, малейшие чёрточки твоей мимики. Видела тебя и неимоверно счастливым, и радостным, и печальным, изредка гневающимся или расстроенным. Но чаще ты спокоен, как летний ветер в саду. Я столько видела у тебя, но каждый день всё равно вижу что-то новое, узнаю твои новые мысли или наблюдаю, как появляется и расцветает какая-нибудь новая черта твоей души. Ты – огромный, бескрайний мир, который никогда не обойдёшь до конца. Я могу заглянуть в него, если посмотрю в твои глаза. Ты видел, как в них вспыхивает янтарь, если на радужку тебе падает солнечный свет? Это ещё одна вещь, которую я могла бы разглядывать вечно.
Если бы ты знал, как я счастлива просто знать, что ты существуешь. Видеть тебя, быть рядом, смотреть, как ты живёшь свою жизнь. В моём существе не помещается столько нежности, сколько её у меня есть. И я каждые вечер с ночью отдаю её тебе, пусть я могу делать совсем немного. Окружаю тебя всем теплом, что у меня есть. К рассказам о путешествиях я теперь добавляю долгие рассуждения, что рождаются в моей голове во время странствий по городу. Ты никогда не перебиваешь. Просто идеальный слушатель, правда? На самом деле ты просто меня не слышишь. Даже не знаешь, что я существую и разговариваю с тобой. Не знаешь, что я рассказываю тебе, как горит и переливается моя душа от того, насколько сильно я тебя люблю, и никогда этого не узнаешь. Но это ничего, правда. Никак иначе быть не может, и я это понимаю. Самое главное – то, что ты живёшь счастливо.
Ты уже закончил учёбу и переехал в другое место. Как я вижу, ты не слишком волнуешься о том, чем тебе заниматься – твои истории и рассказы стали появляться в твоей комнате ещё в доме твоих родителей, в красивых мягких и твёрдых обложках, напечатанные ровными буквами на белой бумаге. И время от времени продолжают появляться новые. Их читают много людей, а я горжусь тем, что вижу все твои истории самая первая, одновременно с тобой. Я по-прежнему читаю всё, что ты пишешь, и по-прежнему восхищаюсь. Казалось, что уже нельзя лучше обращаться со словами, но ты каждый раз изумляешь меня всё больше.
Твой дом теперь за городом. Он совсем небольшой, всего с двумя маленькими комнатами и кухней. В нём много света и длинные белые занавески, развевающиеся на сквозняке, который проникает через большие деревянные окна с белыми рамами. Красные кирпичики стен видели не один десяток зим, и по ним на одном углу бегут вверх, к солнцу, светло-зелёные ростки плюща. На небольшом участке, окружающем дом, растут розовые кусты, вишнёвые и яблоневые деревья, а у самого входа – раскидистые кусты сирени. Правда, они ещё не зацвели, слишком рано. Сейчас весь участок припорошен белыми с розовым румянцем лепестками вишни, а сами они похожи на огромные облака с бордовыми прожилками веточек. Весна только начала набирать силу.
Сегодня по-настоящему весенний день. Солнце кажется таким же румяным, как вишнёвое дерево, его лучи очень ласковые, тёплые и мягкие. Изредка пробегает ветерок и срывает несколько лепестков, роняя часть на землю, а оставшиеся унося с собой. Если выйти из ворот участка, окажешься на тихой улице, вдоль которой стоит ряд похожих домиков, а если пройтись ещё дальше, то, выйдя уже за общие ворота, увидишь дорогу, за которой начинается лес. Он тянется далеко-далеко, настолько, что, наверное, люди могут заблудиться в нём, если не будут достаточно осторожными. Я каждый день наслаждаюсь прогулками по верхушкам пушистых сосен; особенно весело в ветреную погоду, ведь тогда высокие деревья сильно раскачиваются, скрипят и щёлкают от недовольства, что их тревожат. Цепляясь за самые высокие ветки, я качаюсь и кричу от восторга, ведь сверху это кажется ещё страшнее и захватывающе, чем выглядит снизу. Ещё мне нравится поводить время у длинной реки, к которой можно попасть, если подольше пройти направо от леса. Сначала редеют сосны, всё чаще появляются другие деревья, а затем остаются только круглые кустарники и ивы, бурно разросшиеся по берегу. Я не умею спать, как Май, но я могу часами лежать в прохладной от близости воды траве, одновременно греясь под солнцем, слушая шум воды и кипящую вокруг реки жизнь. Вечером я, как всегда, возвращаюсь к Маю, чтобы рассказать ему засыпающему обо всём, что видела.
Ночью тонкие ветви деревьев сплетаются в чёрное кружево, особенно хорошо видное на фоне освещённого луной неба; оно либо лежит неподвижно, либо плавно, размеренно колышется на ветру. Воздух становится будто бы более чистым, хотя на самом деле это лишь кажется из-за его прохлады, а мир полностью затихает, даже дыхания неба почти не слышно. Только ночные птицы и насекомые нарушают тишину, да иногда раздаются перекликания летучих мышей. Я несколько раз гонялась за ними, забавляясь, как смешно они пугаются моего присутствия и поспешно улетают. Очаровательные создания. Вдалеке на тёмном полотне земли можно увидеть маленькие огоньки – это горят окна тех, кто любит засыпать далеко за полночь. Май делает так очень редко, только если рукопись совсем не может отпустить, или же интересная книга. Иногда, исследуя окрестности, я с улыбкой думаю, как легко я забыла про город, который раньше считала своей стихией. Оказалось, я могу жить где угодно. Особенно, если в этом месте будет жить и Май.
Здесь ещё меньше замечается движение мира. Видимо, из-за того, что его здесь больше, чем людей. Так странно видеть, как всё вокруг остаётся практически неизменным, а Май взрослеет будто бы с каждым вздохом. Не торопись, пожалуйста. Я так мало была рядом с тобой. Живи долго, напиши ещё много-много книг, увидь весь окружающий мир, каким его вижу я. Я хочу смотреть, как ты, задумавшись над рукописью, останавливаешь взгляд на танцующей прямо за окном яблоне, стучащей в сильный ветер ветвями по стеклу. Хочу, притаившись в верхушке сирени, наблюдать, как ты пьёшь в её тени свой утренний чай. Видеть, как ты радуешься, когда навещаешь родителей или когда к тебе приезжает твой самый близкий друг, оставшийся рядом с тобой ещё с юношества. Всё так же гладить тебя по голове всю ночь и петь нежные песни, охраняя твой сон, как я делаю это все года. Замедлись хоть немного. Я так хочу, чтобы ты чувствовал всё то, что означается словом «жизнь».
Твои волосы уже немного короче, чем были, и из тёмно-каштановых постепенно становятся тёмно-серыми с яркими серебряными нитями. Однако всё так же вьются, даже стали ещё непослушнее, чем раньше – завитки из более жёстких волос ещё хуже поддаются распрямлению. Ты посвятил свою жизнь книгам и созерцанию этого мира, и я очень надеюсь, что ты видел его так же ясно, как и я. А лучше было бы, чтобы ты видел больше меня. Я стараюсь не задумываться о том, что твой закат когда-нибудь закончится ночью, и это порождает мою сильнейшую надежду на то, что твоя жизнь была такой, какой ты хотел её видеть, что ты в полной мере насладился тем временем, которое было у тебя. Не хочу думать о том, что скоро оно закончится, не позволив тебе увидеть ещё что-нибудь прекрасное.
Май уже несколько дней, почти не разгибаясь, трудится над новой книгой. Он купил красивый большой блокнот в красно-коричневой кожаной обложке и что-то увлечённо пишет в нём, с переменным успехом вспоминая о том, что нужно питаться. Ни разу не видела его настолько усердного. Даже стал часто задерживаться до середины ночи, не отрываясь от записи, страницы только успевали заполняться словами и перелистываться. Это вызвало во мне огромный интерес, и я изнывала от нетерпения в ожидании, когда же Май закончит свою работу. Судя по его поведению, то, что он пишет, должно выйти самым лучшим из всего, что он писал до этого. Впервые дни потянулись куда медленнее, словно издеваясь надо мной, а потому я даже вскричала от радости, когда увидела, что он наконец отложил ручку и довольно выдохнул, откинувшись на спинку стула. До конца блокнота оставалось полстраницы.
Май вышел из-за стола с записями в руках и пересел в кресло, включив над ним высокую лампу. Я моментально оказалась за его спиной, вцепившись в плюшевую спинку и приготовившись к чтению. Наконец блокнот открылся на самой первой странице.
«Мне кажется, никто ещё не проживал жизнь настолько необычную, насколько прожил я. И дело даже не в том, как именно она прошла, хоть я и понимаю, что для довольно большой массы людей я останусь чудаком-одиночкой, живущим поодаль ото всех. Моя жизнь была необычной из-за чего-то, что я никогда не видел и не мог контролировать, что я никогда не создавал, но оно, появившись из ниоткуда, стало неотделимой моей частью.
Самое первое, что я вспоминаю – это ощущение всепоглощающего тепла. Я хорошо запомнил ту ночь, когда впервые почувствовал его во сне, а утром после пробуждения долго лежал, не в состоянии отойти от того, насколько оно было реальным и как сильно не хотелось его отпускать. Впрочем, я бы в любом случае никак не мог его удержать. Оно всегда появлялось и уходило, когда ему захочется, но всегда было рядом тогда, когда я в нём нуждался. А вскоре после его первого появления нужда стала постоянной, и я уже не представлял свои сны без него. Сначала они просто заполнялись тем теплом, я чувствовал себя невероятно спокойно и уютно, но время шло, и всё стало меняться.
Я стал видеть во сне её. Мне никогда не удавалось разглядеть её как следует, уж тем более – заглянуть в лицо, но за столько лет мне запомнились несколько деталей: белые одежды, слегка развевающиеся, будто на ветру, светлые волосы и тонкие, белые руки. Но самое яркое – её улыбка и голос. Не могу сказать, что я чётко запомнил эту улыбку, скорее я чувствовал её; она всегда была похожа на солнечный, тёплый луч. Зато очень хорошо в моей памяти остался голос. Звенящий, чистый, всегда далёкий и от того неясный. Я никогда не мог разобрать, что она говорит, но от её слов становилось тепло, а во сне – будто бы ярче, словно выходило солнце. Я видел чудесные видения, возникающие под перелив её голоса, видел наш мир с огромной высоты и близко-близко, из самого его сердца.»
Не в силах двинуться, как когда-то давным-давно, в нашу первую встречу, я читала строчку за строчкой и не могла поверить тому, что вижу. Как это произошло? Разве это возможно?
«Во снах я чувствовал, будто нахожусь рядом с самым дорогим мне человеком. Всё моё существо становилось этим неописуемым чувством нежности, счастья и правильности. Я чувствовал себя на своём месте, словно меня по-настоящему вернуло домой. И я даже не задумывался о том, откуда мы знаем друг друга, как её зовут. Кажется, если бы во сне мне задал кто-то эти вопросы, я бы просто не понял их. Я словно знал её всю жизнь и сотню жизней до этого, а имена нам просто были не нужны.»
«Любовь, что я каждой частью души чувствовал во снах и испытывал в ответ, постепенно осталась со мной и за их пределами. Какой бы ни был день – радостный, спокойный, грустный или плохой – я всегда чувствовал, что её нежность незримо рядом со мной, оберегает меня от невзгод. Это заполнило мою жизнь, и я даже не задумался о том, чтобы с кем-то сблизиться, настолько мне хватало этой любви. Светлая девушка из моих снов заняла всю мою душу, сделала меня способным быть с самим собой, давала столько тепла, что я мог жить в одиночестве, не чувствуя его.»
На страницах были все эти года, когда я была рядом. Я пребывала в глубоком шоке. Ни при каком раскладе я бы не предположила, что он хотя бы краем глаза заметит меня, а тут оказалось, что он знает и видел гораздо больше, чем я думала. Он дочитал свою книгу, а я всё ещё не могла отойти от потрясения. Всё это время он чувствовал меня. Я была уверена, что моё присутствие останется секретом одной души, но всё оказалось совсем иначе. Ещё некоторое время я приходила в себя, а затем стала осмысливать и остальное написанное. И меня погребло под волной восторженной нежности. Слова, что он писал обо мне, о своих чувствах и о том, чем он жил и о чём размышлял, заставили меня испытать ещё одно новое ощущение – мне показалось, что ещё немного, и я попросту растаю, растворюсь в воздухе. Ещё много раз с того дня я украдкой ночами перечитывала написанное под голубым светом луны, едва не распадаясь на большой всполох счастливых искорок. Май никогда не убирал книгу в шкаф, оставляя её лежать на краю стола.
С того дня сменилось четыре лета, пришло пятое. В воздухе пахло ягодами и наливающимися сладостью плодами, стояла тёплая, безветренная погода, а земля не успевала остыть ночью от дневных стараний солнца. Я почти весь день провела посередине огромного поля высокой травы и полевых цветов, наблюдая за неторопливыми, пушистыми облаками и путешествуя по далёким закоулкам своих мыслей. Май стал выглядеть уставшим, больше сидит, чем гуляет, а его волосы до конца окрасились пеплом. Однако буквально несколько дней назад он закончил ещё одну книгу, бо́льшую часть времени по-прежнему проводит в саду, если хорошая погода, а его кудри всё так же вьются крупными завитками. Сейчас они стали длиннее, так как Май реже их подстригает; ему то ли больше так нравится, то ли уже всё равно. Пока я неторопливо, совсем как облака надо мной, раздумывала, мир начал сменять солнечный день на румяный вечер. Небольшое движение, заметное только мне. Я поднялась на ноги и направилась домой.
К моему удивлению, Май в такой тёплый вечер находился не в саду, а дома. Он сидел в комнате-писательской, как я её называла, развернув кресло к окну, и задумчиво смотрел в сад. Я вошла через открытые ставни вместе с лёгким, едва ощутимым дуновением ветра, всколыхнувшим белую тюль. Чудесный ангел. У него прошло столько времени, а его глаза, взгляд, свет где-то в самой его глубине ничуть не изменились. Я приблизилась к нему и мягко обвила одной рукой плечи, положив голову ему на плечо, накрыв свободной ладонью его руку, лежавшую на подлокотнике кресла. Не видев его лица, я почувствовала, как он улыбнулся и как будто облегчённо вздохнул. Что это он? Май ведь даже не спит, вряд ли он смог почувствовать моё прикосновение. Мы вместе смотрели за окно, наблюдая, как постепенно загорается небо, как плавится солнце и окрашивает облака в ярко-оранжевый и розовые цвета, мешающиеся с вечерней синевой.
В комнату проникли золотые лучи, окрасив собой белые занавески и руки Мая. Я подняла голову и посмотрела ему в лицо. Его глаза, всё такие же яркие, как и много лет назад, сейчас светились янтарём вперемешку с растаявшим шоколадом. Пушистые, трогательно опущенные ресницы отбрасывали на веки длинную тень. Как так вышло, что его глаза ни капли не повзрослели, оставшись такими же, какими были у юноши Мая? Вряд ли я узнаю ответ на свой вопрос. Я, едва ли не та́я от собственной нежности к нему, обняла крепче и прильнула ещё ближе, как можно ласковее целуя Мая в щёку, а затем вернулась взглядом за окно. Май слегка наклонил голову в мою сторону.
Прошло ещё немного времени. Золотой свет стал немного слабее, так как солнце стало медленно клониться к горизонту. Я мысленно унеслась далеко-далеко, наслаждаясь умиротворением от нахождения рядом с Маем, когда в дальнем углу моего сознания что-то изо всех сил затрепетало, возвращая меня обратно. Я лихорадочно прислушалась к своим ощущениям, стараясь понять, что не так. Вроде бы всё в порядке. Мир готовился облачиться в бархатное ночное одеяние и погрузиться в тишину.
Точно. Тишина. Вот что меня отвлекло. Вокруг воцарилось ощущение звенящей тишины, какая бывает после прогремевшего резкого, громкого звука, напугавшего собой всех, кто был рядом. Но мир за окном продолжал жить, я слышала его дыхание, слышала тихий шелест листвы деревьев и шум неба. Вдруг в мыслях выскочила догадка, заставившая всё моё существо сжаться в маленький твёрдый комок где-то возле сердца, а саму меня вскочить и посмотреть на Мая.
Он всё так же сидел на кресле, только его голова совершенно бессильно покоилась на спинке, опустившись набок, к плечу. Да и всё его тело было безжизненным, таким, что я его даже не узнавала. Я только что, совсем мало времени назад, видела его ясный взгляд, а сейчас смотрю на кого-то, кто выглядит, как Май, но в ком нет ни следа его души. Я рухнула на пол перед ним, словно к моим ногам привязали камни, не в силах отвести взгляда от его лица. Нет, прошу тебя. Не уходи. Твоя жизнь была слишком короткой. Ты мог бы прожить дольше, мог бы создать ещё прекрасные книги или картины, которыми ты увлёкся несколько вёсен назад. Я могла бы дальше отдавать тебе свою любовь. Просто не могу осознать то, что твоя жизнь закончилась уже сейчас.