Дмитрий Ежов
Стрелец
– А где Захар? – спросил я о полусотнике в сотне Щербины. – Теперь, получается, он должен командовать.
– Захар!!! – крикнул Игнат.
– Что? – ответил Захар, выйдя чуть вперед.
– Принимай руководство над всеми нами! – ответил я ему.
– Но по знатности первым является Федор! – ответил Захар.
– Федор Никифорович ранен! – ответили с противоположного конца нашего строя.
– Тогда ладно! – сказал Захар и отдал команду. – Взять прицел!!!
Тем временем дым окончательно рассеялся, показав нам вражеский строй, и в нем я недосчитался около половины стрельцов. Результат нашего огня превзошел все мои ожидания и, видно, очень не устроил вражеского воеводу, так как под стук барабанов ливонские стрельцы разошлись в стороны, пропуская вперед пикинеров.
– Spitzen vorwärts!!! Zum Angriff34!!! – прозвучало над вражеским строем.
Немецкие пикинеры взяли свои пятиаршинные пики и направили их наконечники в нашу сторону, а затем под бой барабанов медленно стали приближаться к нам, идя по трупам своих стрелков. И тут мне стало не по себе, ведь противопоставить холодной стали нам было нечего, стрелять во врага бесконечно мы не могли, а значит, вскоре сверкающие в солнечном свете наконечники пик омоются нашей кровью.
Не знаю, чем бы это все закончилось, но в ливонском лагере прогремел оглушительный взрыв, а через несколько мгновений второй. Взрывы были такими сильными, что подняли снежную пургу, накрывшую нас. Вслед за этим по округе разнеслись голоса зурн, возвестивших о возвращении из набега нашей конницы. Колыванский полк встал как вкопанный, когда на горизонте показались наши конники, и ощетинился пиками, словно еж, впустив предварительно в защитный квадрат стрелков.
Посмотрев на это, вперед вышел Захар и сказал:
– Надо отступать, но перед этим попотчуем врага напоследок, чтобы они надолго запомнили нас и наших павших товарищей!!!
Второй раз говорить Захару не пришлось, и во врага полетели десятки пуль, отправляя на суд Божий латинянских еретиков.
Серьезно проредив ряды вражеских пикинеров, мы, забрав с собой всех убитых и раненых, отступили к турам, где нас дожидались телеги, оставшиеся после разгрузки пороха. Вскоре к нам подъехал гонец от князя Катырева с приказом первыми отступить в крепость, чем мы и занялись.
Первыми к крепости ехали телеги с убитыми и ранеными нашими товарищами, а следом, соблюдая строй, шло стрелецкое войско, в то время как конные сотни прикрывали нас со спины. Противник же долгое время не решался приблизиться, и лишь когда мы стали подниматься к захабу, восемь ливонских конных сотен попытались атаковать нашу конницу, но залп из двенадцати крепостных пушек заставил их забыть о своих намерениях.
Через четверть часа все стрельцы построились у Домского собора, и лишь тогда нам удалось подсчитать свои потери. Стрелецкое войско недосчиталось тридцати воинов, включая обоих сотников и одного полусотника (Федор скончался по пути в крепость). Также на лечение в собор было отправлено пятьдесят восемь стрельцов. В целом, несмотря на бодрый вид, после потери трети бойцов мы представляли сейчас жалкое зрелище, и это было видно по лицу воеводы Андрея Ивановича, приехавшего поздравить нас с успешной вылазкой. Особенно великими наши потери казались в сравнении с конными сотнями, среди которых вообще не было убитых, а раненые не превысили и двадцати человек.
– Спасибо вам за работу! Вы не уронили чести и не позволили врагу нанести нам поражение! – обратился к нам князь. – Я скорблю вместе с вами о погибших, но знайте, они погибли не зря, а за души их будут молиться во всех церквях и храмах Пскова, ради этого мне серебра своего не жалко! А теперь отпускаю вас на отдых и верю, что завтра вы снова встанете на защиту стен Юрьева!
Закончив речь, воевода ускакал приветствовать возвращающиеся конные сотни, а мы пошли по домам. Однако Захар догнал меня и попросил описать весь бой на бумаге для воеводы.
– Нас осталось всего три полусотника, если мы все напишем по бумаге, то, наверное, ничего не упустим, – закончил свое обращение Захар.
Я согласился и поплелся со своими стрельцами отдыхать. И хоть весь бой продлился не более двух часов, устали мы при этом страшно, так что я заснул практически сразу, как только добрался до своего лежака, успев подумать, прежде чем погрузиться в темный сон: «Надо отдать шапку Данилки в почин, хотя лучше купить ему новую».
3 глава
На следующий день мы все узнали, что наша вылазка принесла свои плоды, но даже воевода Андрей Иванович удивился, когда ему доложили:
– Ливонцы сняли лагерь и ушли на запад.
Город ликовал, услышав эту весть. Трудно было поверить, что столь малыми силами нам удалось без внешней помощи снять осаду, и все видели в этом Божье провидение. Правда, мы тогда еще не знали, что ливонцы сегодня ночью потерпели поражение под Новгородком, и это тоже повлияло на решение магистра Ливонского ордена об отступлении.
К пущей радости, вечером к крепости подошли три московских стрелецких приказа во главе с прославленными головами Григорием Кафтыревым, Тимофеем Тетериным и Андреем Кашкаровым, под началом которых была тысяча стрельцов. Стрелецкие головы тут же подчинили себе осиротевшие полусотни, я же оказался под началом Тимофея Ивановича.
Хоть все и были рады прибытию столь большого подкрепления, разместить новые войска в Юрьеве было практически негде, но князь Андрей Иванович Катырев-Ростовский нашел воистину Соломоново решение, разместив все лишние войска в опустевшем ливонском лагере, благо там все было готово для житья, и при этом, на удивление всем, ушли морозы, отдав власть осенней слякоти.
Не успели мы расположиться на новом месте, как получили приказ совершать набеги на ливонцев, расположившихся вместе со своим магистром у монастыря Фалькенау в двенадцати верстах от Юрьева. Этим делом с охотой занялись конные сотни, тогда как стрельцам было поручено прикрывать их во время походов, а также наш брат стал охранять все дороги в округе. Но князь Андрей Иванович решил, что этого мало, и послал небольшой отряд в Лаис для того, чтобы они совершали набеги на ливонцев с севера. Во главе этого отряда был поставлен голова Кафтырев, и по этой причине основой рати стали его двести стрельцов.
На следующий день после ухода малой рати в Лаис нашим конным сотням удалось взять языка, который сообщил о желании ливонского магистра Кеттлера поймать синицу в лице сей малой крепости. В связи с этим было решено усилить набеги на ливонцев, дабы нанести им как можно больший урон перед атакой на Лаис. Однако все это не касалось меня и моих людей.
Моя полусотня, как, впрочем, и все стрельцы, участвовавшие в вылазке, была оставлена в лагере. Многие сочли это за дополнительную награду сверх того серебра, что мы получили от князя Катырева, но мне показалось, что стрелецкие головы решили пока к нам присмотреться, прежде чем использовать в реальном деле. Я же решил воспользоваться затишьем и написал письмо Настасье, где вкратце рассказал об осаде и постарался успокоить ее, чтобы она не переживала о моем здоровье. Письмо я вручил Данилке, которого и отправил в Ругодив верхом на муле. По моим расчетам, он должен был вернуться в течение недели, а я тем временем с чувством выполненного мужнего долга и легким сердцем приступил к охране лагеря. Так я и простоял в охране лагеря до четырнадцатого декабря и простоял бы и дальше, если бы не случай, произошедший этой ночью.
Ту ночь стрелецкий голова Тимофей Иванович Тетерин по своему обыкновению коротал с бутылкой вина, запивая ее водкой. Обычно он делал это тихо, сидя у себя в землянке, но в этот раз он решил на пьяную голову проверить посты и, к своему удивлению, обнаружил, что все стрельцы трезвы и добросовестно исполняют свой долг. С этим наблюдением он и обратился ко мне:
– Я смотрю, твои люди водку стороной обходят, и это при том, что за службу недавно получили неплохой прибыток серебром.
– Да, Тимофей Иванович, князь Катырев-Ростовский одарил нас всех двадцатью рублями, но мы решили отдать это серебро семьям погибших товарищей, чтобы они ни в чем не нуждались.
Стрелецкий голова, пошатываясь, выпрямился и с уважением посмотрел на меня.
– Воистину Русь всегда держалась и держится до сих пор единством и взаимовыручкой служилых людей. Выпьем за это, – сказал Тимофей Иванович и сделал большой глоток из бутылки, а затем передал ее мне.
Пить на посту мне не пристало, но и уважить своего командира было необходимо. По этой причине я лишь пригубил вина из бутылки, но сделал вид, что выпил много.
– Единство… – продолжил Тетерин. – Дети боярские, крепко дружащие между собой, лучше дерутся, так как каждый стремится защитить своего товарища в бою. Но и в миру мы должны помогать друг другу и с боярами рука об руку жить едино, особенно против этих выскочек из новых земель. Многие из них и по-русски то говорить с трудом могут, а мы перед ними расшаркиваться должны по велению царя. А ведь как говорит князь Андрей из Курбских, с которым я хорошо знаком, – на наших плечах держится столп государства нашего. И он прав: не будь нас, старых московских родов, нас бы уже давно татары перебили и не было бы никакого царства Московского.
Тимофей Иванович прервался, дабы сделать еще несколько глотков из бутылки, а затем продолжил:
– А царь наш светлейший, солнышко наше, Иван Васильевич, одурманенный медом, льющимся из уст новых подданных, возомнил себя первым после Бога. Но кто он без нас – петрушка на троне. Возложи венец на козла и ничего не изменится, ведь возле трона стоим мы – истинные правители Руси. Как мы решим, так и будет. Управились же мы как-то с правлением при малолетнем Иване, да и без него тоже управимся. Но надо отдать должное: умен наш царь и ловко водит нашего брата за нос, сталкивая лбами и не позволяя объединиться против него.
Стрелецкий голова закончил свою речь и опять приложился губами к бутылке, а я, стараясь сохранить спокойствие, с ужасом думал, что за такие слова Тимофей Иванович может быстро оказаться на колу и заодно меня туда же усадит.
– Ты, я смотрю, молчаливый – это хорошо, – продолжил Тетерин. – Я вообще считаю, что сын боярский должен поменьше говорить и побольше славы ратной искать. Но ведь одной славы мало, нужно еще и серебро в кармане иметь, и я тебе могу с этим помочь. Я помню тебя по Ругодивскому взятию, ты один из первых оказался на стене и помог захватить ворота. Такие люди нашему делу любы, и я хочу тебе устроить хорошую службу, нужно лишь в назначенный час помочь благодетелю своему в одном важном деле. Ну так как, согласен, Василий?
Говоря это, Тимофей Иванович тыкал в меня пальцем, а закончив свой вопрос, пошатнулся и упал бы, если бы я не поддержал его. Затем я помог ему добраться до землянки и передал в руки его холопов и пошел прочь, обдумывая то, что сейчас услышал.
Всю ночь я ходил по лагерю, пытаясь сообразить, что мне делать с услышанным: сказать воеводе, но что стоит мое слово безродного сына боярского против слова боярина; согласиться и потерять свою честь и, возможно, жизнь, когда поймают Тимофея Ивановича, и тем самым похоронить весь свой род; промолчать и сделать вид, что ничего не было и просто подождать дальнейших событий. В итоге я подумал, что утро вечера мудренее, и, возможно, днем, посоветовавшись с Вятко, имевшим прямой выход к воеводе, ко мне придет решение, но все вышло иначе.
После утреней мою полусотню на постах сменил Захар со своими людьми, и я было уже собрался идти в крепость, как вдруг ко мне подошел один из холопов Тимофея Ивановича и передал приказ явиться к нему для разговора. Когда я пришел, стрелецкий голова сидел у себя в просторной и сухой землянке за столом и слегка дрожащими руками наливал в кружку вино. Он взглянул на меня мутным взором, когда я зашел, и тут же опустошил кружку. Затем он встал, накинул на себя тегиляй, подбитый мехом куницы, и, слегка покачиваясь, подошел ко мне.
– Здравствуй, Василий. Я вчера немного перепил… Ты не помнишь, о чем мы ночью говорили? – спросил Тимофей Иванович.
– Мы говорили о единении сынов боярских в ратном деле и службе государевой, – ответил я.
– И больше ни о чем? Может, я тебе чего лишнего сказал?
– Не-ет… Извините, но вы пытались что-то сказать, однако ничего кроме несвязных фраз не получилось, – соврал я.
– Да. Видно, действительно я много вчера выпил, – сказал Тетерин и как-то странно посмотрел на меня. – Ну да ладно об этом, я тебя за другим позвал.
Тимофей Иванович прошел к выходу и сделал мне знак рукой следовать за ним. Выйдя на свежий воздух, стрелецкий голова повел меня к одной из землянок, что занимали конные сотни, и позвал какого-то Михаила. На зов Тимофея Ивановича вышел сотник гдовской сотни Михаил Петрович Гнедой.
– Все готово к выходу, Михаил? – спросил Тетерин.
– Да. Думаю, с рассветом поедем, – ответил сотник, оценивающе смотря на меня.
– А я тебе сослуживца на время похода нашел. Вот, знакомься: Василий Дмитриевич, полусотник Ругодивской сотни, – представил меня Тимофей Иванович.
Я сразу понял, что Тимофей Иванович хочет от меня избавиться и побыстрей.
– Мои люди всю ночь на постах стояли, а вы меня, видимо, посылаете в поход, не дав отдыха?! – возмутился я.
– А что делать? Мне больше некого послать. Да и, кроме того, мы же с тобой ночью говорили о том, что войско наше сильно взаимовыручкой детей боярских, – смотря мне в глаза, сказал Тимофей Иванович. – Или, может, ты трусишь и только прикрываешься усталостью?
Такие слова в других обстоятельствах кончились бы поединком, но их сказал мой командир, перечить которому я не мог, не вызвав на себя опалу.
– Я трусом никогда не был, и никто не может меня в этом обвинить. Я поеду с Михаилом Петровичем, но мне нужно время собрать припасы, а для этого хотелось бы узнать, как далеко мы едем, – ответил я.
– Вчера ливонцы свернули лагерь и пошли на север, надо думать, к Лаису. Мне же приказано за ними следить и всячески вредить, – ответил за Тимофея Ивановича сотник.
– Значит, припасов надо взять как можно больше, – подытожил я.
– Верно. Я буду ждать тебя с рассветом у западного выезда из лагеря, – сказал Михаил Петрович.
– Вот и славно. Желаю вам удачи, с Богом, – сказал Тимофей Иванович и перекрестил нас, а затем, слегка пошатываясь, пошел к себе в землянку.
Я же распрощался с сотником и пошел к своим людям, по пути проклиная судьбу. Злость овладела мной, и я даже грешным делом подумал, не убить ли по тихому Тетерина, но, дойдя до своей полусотни, немного остыл и понял, что это не решит проблемы, а только все ухудшит.
Моя полусотня тем временем успела позавтракать, и многие уже улеглись спать. Мне было совестно прерывать их заработанный отдых, но нам было необходимо выполнить работу. После того как все собрались вокруг меня, я рассказал им о том, что через пару часов мы должны будем выехать в поход вслед за ливонским войском. В ответ на это воздух сотрясли раскаты брани, вызванные негодованием уставших людей, но вскоре все затихло и люди были готовы выполнять приказ.
Первым делом мы собрали припасы для похода, да так много, что я стал опасаться за здоровье лошадей, однако, пересчитав мешки, пришел к выводу, что еды нам хватит едва на десять дней, и решил оставить все как есть. Кроме того, у нас осталось восемь свободных лошадей, оставшихся от убитых и раненых товарищей. Эти самые восемь лошадей мы начали использовать как кошевых, и они приняли на себя солидный кусок поклажи.
В общем, через два часа мы были готовы к выходу, но меня омрачило лишь состояние нашего оружия, точнее, отсутствие запасов пороха и пуль. Можно было решить эту проблему, съездив в Юрьев, но у нас не было времени, так что с собой мы взяли только двадцать два заряда на каждого стрельца. Этого, конечно, было недостаточно для нашего похода, и я лишь надеялся, что нам удастся пополнить свои запасы пороха за счет противника. Но, как бы то ни было, к рассвету моя полусотня конной стояла у западной сторожи лагеря в ожидании гдовской сотни, и надо отдать им должное, ждать их долго не пришлось.
Гдовская сотня специально собиралась для помощи Юрьеву и прибыла сюда только неделю назад, но была при этом одной из самых боеспособных. Сотня насчитывала восемьдесят три сына боярских при семидесяти четырех послужильцах, а вместе с кошевыми гдовцев насчитывалось более двухсот. Такой сильный конный отряд был серьезной угрозой в набегах, а совместно с моей полусотней мог устроить серьезные проблемы врагу.
– Михаил Петрович, моя полусотня готова и можем идти вместе с вами, – обратился я к сотнику, выехав к нему на встречу.
– Вижу, – ответил сотник, – Василий, можешь звать меня просто Михаил.
Я кивнул в знак согласия.
– Дозоры в дороге будут держать мои люди, а ты со своими стрельцами пристраивайся вслед основному отряду, – повелел сотник. – И гляди, не отставай – ехать будем быстро.
В таком порядке мы и выехали из лагеря, и Михаил тут же дал понять, что не шутил, погнав лошадей почти вскачь. При такой скорости мы достигли брошенного ливонского лагеря еще до обеда, а к вечеру из передового дозора сообщили, что догнали сторожу ливонцев. После этого Михаил приказал замедлиться и съехать в лес, дабы укрыться от взора врага.
В лесу мы и сделали свой первый за день привал, а получив известие, что ливонцы располагаются на ночлег, Михаил приказал разбить лагерь, но костров разжигать мы не стали, так что есть нам пришлось сухари, запивая их водой. За этим делом меня и застал сотник.
– Как дела, Василий? Как люди? – усевшись рядом со мной, спросил Михаил.
– У людей все хорошо, а вот лошади устали, так что не знаю, как они завтра поедут, – озабоченно ответил я.
– Ничего, завтра будет легче. Нам ведь приказали следить за ливонцами и по возможности вредить, а не перегнать их войско и прибыть к Лаису первыми, так что идти будем неспешно, – успокоил меня сотник.
– Тогда все будет хорошо, и лошади выдюжат.
– Это верно… – задумчиво сказал Михаил. – Василий, мне нужно с тобой тишком поговорить.
Немного подумав, я приказал своим людям оставить нас одних.
– Что ты хочешь мне сказать, Михаил? Что-то с моими людьми? – спросил я.
– С твоими людьми все в порядке, Василий, а мне интересно, что у тебя с Тимофеем Ивановичем произошло? Что он так на тебя взъелся?
– Он напился, и мы повздорили, ничего особого, – слукавил я.
– Ничего особенного… Не хочешь говорить – не говори, – сказал сотник, достал небольшой бурдюк и изрядно отхлебнул из него, а затем надолго задумался.
– Знаешь, Василий, Ругодив от Гдова недалеко, и я кое-что о тебе слышал, – сказал спустя несколько минут Михаи. – Кроме того, ты из Псковской земли выходишь, а значит, приходишься мне земляком. По этим причинам я буду с тобой откровенен – сегодня рано утром Тимофей Иванович позвал меня поговорить, и хоть он был со страшным похмельем, ум имел при этом ясный. Он посулил мне пятьдесят рублей серебром и благосклонность князя Андрея Курбского, а взамен попросил сделать так, чтобы ты из похода не вернулся.
От этих слов у меня пересохло во рту, и рука сама потянулась к рукояти кинжала. Михаил заметил это и, усмехнувшись, сказал:
– Меня тебе бояться не стоит, я тебе не враг и вреда не причиню. Я не какой-нибудь наймит, и моя честь не продается, да и к тому же мои сродственники знакомы с Бельскими, а этот Курбский даже сапоги им чистить недостоин.
Слова сотника меня немного успокоили, и я убрал руку от кинжала, но опасение при этом никуда не делось.
– Спасибо за честность, я очень тебе благодарен, – слегка поклонившись, сказал я. – Но сдается мне, что Тимофей Иванович может нанять кого другого.
– Может, но не раньше, чем мы вернемся из похода, а до этого тебе опасаться нечего, кроме ливонской стали, конечно. А когда закончим это дело с Лаисом, тебе следует уйти подальше от Тимофея Ивановича – вернись в Ругодив или еще в какую-нибудь крепость поменьше служить уйди. Сам понимаешь, чем меньше вокруг людей, тем сложнее к тебе подойти незамеченным, – сказал, вставая, Михаил и, обернувшись ко мне, добавил: – В общем, я тебя предупредил и надеюсь, что этим спас жизнь. Ну а теперь хочется думать, что ты честно будешь воевать – твои стрельцы мне очень пригодятся в борьбе с ливонцами.
Сотник ушел во тьму, а я остался в раздумьях. Получалось, что я, ничего не делая, нажил себе смертельного врага, да к тому же оказался у него в подчинении. Прав Михаил, мне нужно как можно быстрее куда-нибудь уехать: Тимофей Иванович хоть и богатый сын боярский, но все же руки у него коротки. Однако просто так из войска не уедешь, но если отличиться в походе, то можно будет обратиться к воеводе Катыреву и попросить у него помощи. Это все означает, что ближайшие дни мне и моей полусотне придется стараться в ратном деле, не щадя себя. С этими мыслями я проходил весь вечер и с ними же лег спать, предварительно приказав своим людям быть бдительными в отношении гдовцев.
Следующие два дня мы ехали лесом в стороне от ливонцев, ища момента для удара, но враг не давал нам для этого повода. Все вражеские отряды во время движения не теряли из виду друг друга, а значит, могли в любой момент прийти друг другу на помощь. В этой ситуации Михаил принял решение идти к Лаису и там искать счастья в атаке на врага.
– Когда они успели это сделать? – удивился я, смотря из леса на возведенные туры напротив Лаиса. – За два дня такое не сделать.
– Видать, кто-то просмотрел выход передового полка ливонцев – он явно прибыл сюда дня четыре, а то и пять назад, – сказал Михаил.
– Да, за это время можно туры поставить, тем более такие, – сказал я, приметив, что немецкое укрепление было в два раза меньше туров под Юрьевым.
– И что же нам теперь делать? – спросил Петр, полусотник гдовской сотни.
– Будем бить их обозы и ждать удобного случая, чтобы ударить по лагерю и сжечь их припасы, – ответил сотник.
– А если ливонцы не будут сидеть под стенами и решатся взять крепость силой? – спросил я.
– Это вряд ли – ливонцы всегда долго осады ведут, – ответил Михаил.
Но в этот момент по крепости был сделан первый выстрел из пушки, и ядро выбило большой кусок из стены. Всем стало ясно, что старые стены Лаиса долго не продержатся под огнем врага.
– А если ливонцы все же пойдут на приступ, тогда надо будет попытаться улучить момент и напасть на атакующие отряды, дабы ослабить натиск врага, но стоить нам это будет очень дорого, – дополнил свой ответ Михаил.
– И как понять, когда наступил этот момент? – спросил Петр.
– Понятия не имею. Надеюсь, Бог нас направит, – ответил сотник и перекрестился.
Тем временем стены Лаиса планомерно разрушались вражескими ядрами, и происходило это быстрее, чем нам бы хотелось. Уже через два часа в стене появилась первая прореха, а еще через час рухнул участок стены шириной примерно в шесть саженей, и ливонцы тут же начали выстраивать пешие полки для атаки. Но в это же время из крепости выехали два всадника, в руках у одного из них был белый флаг.
– Это же Кафтырев едет! Они что, решили сдаться? – удивился я.
– А что им еще делать? У ливонцев четыре тысячи человек, и без стен им не удержаться, – ответил Михаил и тяжело вздохнул.
Я со злостью посмотрел на лаиских парламентеров и до хруста в пальцах сжал поводья. Мне было сложно поверить, что крепость сдастся без боя, но поделать с этим ничего не мог.
Тем временем из ливонского лагеря выехали встречные парламентеры во главе с рыцарем с большим белым пером на шапке. Кафтырев и ливонцы встретились на полдороги между крепостью и турами. Однако вопреки моим ожиданиям переговоры затянулись и закончились, только когда солнце коснулось верхушек деревьев, возвещая о конце светового дня. Переговорщики разъехались, а когда Григорий Иванович добрался до крепости, его сопровождающий остановился и демонстративно бросил белый флаг на землю, возвестив тем самым, что переговоры не удались.
– Ну что ж, видно, завтра будет бой и нам к нему следует подготовиться, – посмотрев на это действо, сказал Михаил и повернул коня к нашему лагерю.
Ночью я немного продрог, несмотря на то что укрылся двумя покрывалами и надел валенки, видимо, зима захотела все же взять свое, хотя снег в этом году еще пока ни разу не выпал. Поежившись, я встал и немного походил для согрева и только потом сменил валенки на сапоги. Вместе со мной проснулся и весь лагерь, но было тихо и чувствовалось напряжение предстоящего дела, из которого не всем будет суждено выйти живым.
За час до рассвета мы в полном снаряжении выехали из лагеря, оставив на хозяйстве кошевых с заводными лошадьми: Михаил решил, что они сегодня не понадобятся.
В предрассветной мгле Михаил и я выстроили свою небольшую рать в лесу, а сами поехали к опушке посмотреть на поле предстоящей битвы. А там мы застали выстроившиеся пешие отряды ливонцев, готовые атаковать пролом в стене. И как только солнце показалось над лесом, грянули барабаны, и пешцы пошли в атаку, а я заметил, что впереди всех идет уже знакомый мне Колыванский полк, которому, видимо, предстояло первым войти в крепость по телам наших товарищей. Они шли гордо и величественно, уверенные в своей победе: разрушенные стены не представляли для них препятствия, а численное превосходство не оставляло шансов защитникам. А барабаны тем временем разрывали своим громом небо, вселяя в наши сердца тревогу.
– Ничего… – успокаивая самого себя, сказал Михаил. – Хорошо, что в атаку идут одни пешцы, это позволит нанести быстрый удар по ним сзади. А ты, Василий, не дай их конникам ударить по мне слишком рано, задержи насколько сможешь. Глядишь, так и остановим атаку и дадим передохнуть защитникам, а там, может, и Бог поможет.
Михаил перекрестился и, видно, начал читать молитву про себя, беззвучно шевеля губами.
Тем временем ливонцы подошли к пролому в стене на расстояние в сто шагов, но темнеющая крепость хранила молчание. И тут все во вражеском войске вздохнули от удивления – поднявшееся солнце осветило разрушенные стены и явило на месте пролома новую деревянную стену.
Я, как и Михаил, был поражен, как быстро (всего за одну ночь) защитники крепости возвели столь массивное сооружение, поставившее под вопрос наступление врага. И ливонцы поняли это: пики Колыванского полка тревожно заколыхались, отряды, поддерживающие их, на мгновение вообще остановились, но все же движение вражеских пешцев продолжилось.
Крепость продолжала хранить молчание. Молчала она и когда колыванцы подошли на расстояние в пятьдесят шагов. Молчала, когда до стен осталось сорок шагов, потом тридцать. И вот уже ливонцы опустили пики, а их сапоги ступили на гору битого камня, оставшегося от крепостной стены. Казалось, что сейчас они поднимутся и ворвутся в крепость, но именно в этот момент Лаис ожил: сразу восемь пушек, стоящие на деревянной стене, изрыгнули из своего чрева свинцовую дробь, которая начала пронзать, рвать и калечить немецкую плоть.
После пушечного залпа первые ряды Колыванского полка легли как шли, и было видно, что больше они уже никогда не встанут. Их товарищи тут же начали отходить, но им вдогонку полетели пули, выпущенные стрельцами Кафтырева. Колыванский полк при этом не побежал, а, сохраняя строй, медленно отступал, несмотря на витающую в воздухе смерть. Надо отдать должное, мужества им не занимать: я видел, как их знамя дважды падало наземь, но каждый раз вздымалось опять. Благодаря своему хладнокровию остатки полка смогли отойти на безопасное расстояние, где огонь из пищалей им не мог нанести урон, а крепостные пушки уже не обращали на них внимание35.
Второй залп раздался с деревянной стены, и в рядах сопровождавших колыванцев пешцев появились прорехи, вызванные большими взрывами. После этого начался общий отход ливонской рати. А крепостные пушки тем временем открыли огонь по турам, стараясь заткнуть глотки ливонских пушек, начавших стрелять по крепости. В этом поединке двух нарядов Бог оказался на нашей стороне: две ливонские пушки удалось разбить, а у остальных поубивало пушкарей.
Пока огонь крепостных пушек был сконцентрирован на турах, пешие ливонские полки смогли отойти в лагерь. Тут же к ним подъехал на белом аргамаке в дорогом червленом доспехе воевода с накинутым на плечи плащом с изображением ливонского креста в золотом обрамлении и начал, судя по всему, требовать возобновления атаки. Я не знал, что вижу в этот момент самого Якоба Кеттлера, магистра Ливонского ордена, старающегося посылами и угрозами возобновить атаку на крепость. В своих стараниях магистр ударил плетью одного воина из Колыванского полка, и это чуть не стоило ему жизни: весь полк как один направил против него свои пики, и их поддержали остальные пешцы. Вскоре северная часть ливонского лагеря превратилась в ощетинившегося ежа – немецкая пехота в этот день войну закончила.
Видя всё это, защитники Лаиса устроили ликование, и мое сердце радовалось вместе с ними. Противник был отброшен, и ничто не могло заставить его вновь пойти в атаку – это была победа, добытая малой кровью.
Довольные и радостные, мы вернулись в свой небольшой лесной лагерь, где я в подробностях стал рассказывать о всем увиденном сегодня обступившим меня воинам. По лагерю тут же пошли шутки и шапкозакидательские разговоры, стало настолько шумно, что Михаил всерьез забеспокоился – не обнаружат ли нас ливонцы.
Михаил полагал, что ливонцы начнут долгую осаду и нам придется еще несколько дней провести у них под боком, а значит, нужно блюсти осторожность. Однако утром дозорные донесли, что ливонцы снимают лагерь и расходятся в разные стороны: на север к Колывани пошла большая часть пешцев; на запад к Полчеву36 с большей частью войска пошел сам магистр; на юг к Риге подались конные наймиты.
– Видать, немцы вчера всерьез рассорились, но это нам только на руку, – сказал сотник, выслушав дозорных, а затем обратился ко всем стоящим рядом: – Пешцев догонять нам не с руки, магистра не достать, а вот наймиты как раз мимо нас пойдут, вот им мы устроим встречу.
Сказав это, Михаил отвел меня с Петром в сторону и рассказал, как планирует атаковать немцев.
Гауптман ганноверских рейтар Берхард Шульц ехал в благостном расположении духа: прошедшая кампания сложилась для его людей как нельзя удачно – они получили, хоть и не без труда, хорошее жалование, а в бою им поучаствовать так и не довелось. Кроме того, в обозе было много товара, который удалось позаимствовать у местных крестьян и у одного незадачливого купца. Правда, из-за этого обоза приходится ползти как черепахе, но как известно – свой карман не тянет.
Но Берхарда Шульца сейчас заботило только одно – как он будет тратить заработанное серебро в таверне «Якорь», что стоит в Рижском порту. Особенно гауптману вспоминалась жена трактирщика Анна, что оказала ему недвусмысленное внимание, когда он в первый раз зашел в таверну четыре месяца назад после высадки его сотни в порту. Весь поход Берхард ждал, когда сожмет в своих руках ее колышущуюся грудь и отлично проведет с ней время, попивая пиво, закусывая его хорошо прожаренным каплуном.