Дмитрий Дубов
Тёмные сказки
В коридоре он встретил медсестру.
– Пойду ещё раз наведаюсь в третью, – сказал он ей мимоходом и, подумав, добавил. – Будь наготове, чтобы, в случае чего, сразу же вызвать санитаров. Поняла?
– Иван Фёдорович, он же страшный, может, не стоит? – спросила Лена.
– Стоит – стоит, – бросил на ходу Актаков, и лишь ускорил шаг.
И раскаялся в этом сразу же после того, как вошёл в палату. Нет, Коля лежал на своём месте и был спелёнат по всем правилам, но жутковатая атмосфера повисла в помещении.
Его глаза… Сколько раз за последние часы он думал о его глазах? Сотни? Тысячи? Может быть, и так. Взгляд этих глаз втягивал его, погружая в тревожную эйфорию. Именно в них… в них сокрыта основная тайна, которую он тщетно силился разгадать на протяжении сегодняшнего дня.
Актаков взглянул в Колины глаза и ужаснулся…
* * *
Да, во мне, в моей голове начало зарождаться что-то совсем иное. Появился ещё один, новый голос, сводящий с ума, и, если бы не было голоса Глаголющего, который пусть и говорил страшные вещи, но зато и успокаивал, то я точно рехнулся бы. Так во мне появились два противоборствующих голоса, которые иногда даже устраивали перебранки между собой, но чаще старались просто не замечать присутствия другого. Они были во мне, они были мной, я был ими.
От этого я не стал лучше спать, я был уверен, что те, с рожками и трезубцами, всё ещё жаждут моей крови. Но, по крайней мере, у меня появилась – а потом и окрепла – надежда, что я ещё некоторое время не умру, иначе бы, зачем надо было появляться этому второму? Нет, я не тешил себя иллюзиями, что протяну достаточно долго, и осознавал, что обречён, но у меня есть несколько дней для того, чтобы успеть поведать миру слова Последнего Пророка о выборе пути и о том, что может случиться, если человечество останется глухо.
Конечно же, мне мешали. Если раньше я просто не мог раскрыть рта, то теперь голос второго, который я назвал драконьим, просил, умолял, приказывал, чтобы я отказался от своей затеи, и угрожал в противном случае сделать так, чтобы я ещё очень долго мучился. Я ему объяснил, что с радостью так и поступил бы, да вот есть обстоятельство, которое я никогда не смогу преодолеть. Если я откажусь от своих поисков, то не смогу больше находить успокоение, а эти, с трезубцами, меня доконают. Дракон, правда, пообещал мне, что, если я откажусь от поисков, то он отзовёт своих слуг и даст мне жить спокойно.
Это было довольно-таки заманчивое предложение, но, тщательно обдумав его, взвесив все «за» и «против», я был вынужден отказаться, потому что меня совсем не грела мысль проспать несколько ночей, а после этого увидеть Знамение Божье о конце света и гореть в Геенне Огненной.
Дракон был вне себя от ярости, и чуть было не погубил меня. Однако вмешался Последний Пророк, и на некоторое время я ещё остался жить. Это было плюсом, переоценить который невозможно, но был и определённый минус. Он заключался в том, что во мне вполне серьёзно назревало конкретное противоречие. Я склонялся то в одну, то в другую сторону, не имея возможности остановиться где-нибудь посередине и не вмешиваться во всё это.
К тому времени я ещё никому не успел рассказать о том, что слышал от Глаголющего. Поняв, что физически не смогу этого сделать, я прибёг к хитрости. Я взял бумагу и простую шариковую ручку и принялся писать всё то, что Вы сейчас читаете. У меня нет ни малейшей надежды на то, что кто-нибудь увидит этот текст, к тому же я не уверен, что если его и прочитают, то поверят мне на слово. Как бы там ни было, но я решился сделать это, чтобы донести до людей истину.
Поначалу мне было очень тяжело. Я сомневался, получится у меня или нет. Оказалось, Дракон имеет власть и над моим телом. Он делал так, что я не мог связать одно предложение с другим или же все нужные слова просто выскакивали у меня из головы, но постепенно я приспособился и принялся за рукопись.
Дело шло очень медленно, и я выдавливал из себя всего лишь по нескольку строчек в день. И вот, настал момент, когда я удовлетворился написанным.
Ну, кого я хотел обмануть?
Если бы я хоть на мгновение задумался о последствиях, то не находился бы сейчас там, где нахожусь. Я трясусь в маленьком фургончике, на котором снаружи нарисован крест. Я ещё не знаю, смогу ли я дописать всё, что собираюсь, но, по крайней мере, попробую.
Пришёл день, когда я решил, что смогу убедить людей пойти тернистым путём исправления при помощи нескольких обрывков бумаги, которые вполне могли показаться обычным бредом сумасшедшего, а не Откровениями Последнего Пророка, но ведь могло случиться и так, что мне поверили бы.
Ещё раз перечитав всё от начала и до конца, я аккуратно убрал рукопись в портфель и прощальным взором окинул свою квартиру. Уже тогда я предчувствовал, что больше никогда не вернусь сюда. Потом я вышел и пошёл вперёд, не оглядываясь, потому как знал, что, если обернусь и посмотрю на свой дом, то мне тяжело будет идти дальше и, скорее всего, я просто не смогу этого сделать.
Первым делом я решил направиться к своим старым знакомым, которых хорошо знал и которым доверял. Нельзя сказать, что они встретили меня с распростёртыми объятьями, но всё-таки отнеслись с пониманием, пока я не сглупил.
Я болтал на всяческие отвлечённые темы, пил несладкий чай и пытался морально подготовить себя к тому моменту, когда мне надо будет достать свою рукопись и показать её своим знакомым. Одна фраза: «А не хотите ли взглянуть на мою писанину?» – стоила мне просто нечеловеческих усилий. Я обливался по́том, когда произносил восемь несложных слов.
Но вот первая попытка позади, и мне ответили согласием. Ознакомившись с текстом, глава семейства взглянул на меня с удручённо-озадаченным видом, словно не зная, что ещё можно ожидать от такого человека, как я. Потом он с женой о чём-то долго шептался на кухне, после чего вернулся ко мне.
Мы снова заговорили на отвлечённые темы, обсуждая погоду и международное положение, и я потерял бдительность. Жена его вернулась чуть позже – она с кем-то разговаривала по телефону, – и вроде бы ничего не предвещало беды. Лишь раз я напрягся, когда меня спросили, с каких это пор принято ходить в гости в пять утра, но потом снова расслабился, объяснив это тем, что у меня нет часов, и вообще я в последнее время потерял ощущение дня и ночи.
Думаете, они подарили мне часы? Как бы ни так! Через полчаса в дверь постучали, а затем я оказался в фургончике с красным крестом, намалёванным с внешней стороны.
Обещали отобрать рукопись. Они это сделают, уж будьте уверены, но пока у меня осталось несколько минуток, я собираюсь использовать их с толком.
В последние несколько часов я ощущаю, что силы, заключённые во мне, приходят в движение. Уже пару раз у меня ручка выпадала из рук, но, скорей всего, это не из-за усталости, хотя и из-за неё тоже, но, вместе с тем, я терял сознание, и совершенно не помню, что со мной происходило за это время. Когда я приходил в себя, то у меня очень болели все конечности, а голова просто раскалывалась.
Я чувствую, что всё глубже и глубже погружаюсь в мир видений, и это пугает меня не меньше чем всё остальное. Оба голоса – и Дракона, и Последнего Пророка – мне уже изрядно надоели, и я молюсь, чтобы это всё поскорее закончилось. Никто не может знать, как тяжело находиться в той ситуации, в которой оказался я.
Уже в третий раз я потерял сознание, а когда пришёл в себя, то обнаружил, что моя правая рука разбита в кровь, а на внутренней обшивке автомобиля видны чёткие отпечатки моих кулаков. Теперь уж совершенно точно у меня отберут мою писанину, и я не смогу, не успею…
Машина остановилась. Сейчас придут те крепкие парни в белых халатах, которые меня сюда грузили, и препроводят на новое место жительства. Но больше всего меня пугает не это, а то, что мне в голову, ко всему вдобавок, запихнули кусок льда, и теперь он там плавится…
Ну, вот и всё. Если кто-то когда-то это будет читать, пусть знает, что я ни о чём в своей жизни ни жалею. Каждая секунда, прожитая мною, прожита не зря. Быть может, человечество сможет ещё повернуть на другой путь и обрести спасение. Я…
* * *
Теперь Колины глаза не были наполнены ни красным, ни голубым сиянием, но также они не были и тускло-серыми, а стали серебряно-стального цвета, причём, без зрачков. В пору было и удивиться, и ужаснуться.
– Что с Вами творится, Коля? – спросил Актаков.
Новый пациент, в который раз, с интересом рассматривал своего лечащего врача. Только теперь в его взгляде не было ничего человеческого. Так могла бы смотреть змея на свою жертву перед тем, как полакомиться ею. В глазах плескалась ртуть, изо рта то ли ощеренного, то ли искривлённого судорогой не доносилось ни звука, если не считать полувсхлипы-полувздохи, которые, при желании, можно было принять за учащённое дыхание.
Иван Фёдорович обратил внимание на то, что путы Коли в некоторых местах были пропитаны кровью. Откуда это?
– Стигматы, – подсказал Коля, словно он слышал то, о чём думал Актаков. Его голос не был похож на обычный человеческий голос. Скорее, это было дыхание, оформленное в буквообозначающие звуки.
– Что? То есть это получается… – Актаков не в силах был продолжать. Им, в который раз за день, обуревали противоречивые чувства. Он хотел помочь этому несчастному, но, в то же время, он его ненавидел, хотя даже под угрозой убийства не смог бы ответить, почему так происходит.
Снова повисла густая тишина, которую вполне можно было потрогать руками, вдохнуть… Она тяготила и не давала сосредоточиться на каких-то конкретных мыслях. Что-то происходило.
Актаков чуть было не выбежал из палаты, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но удержался. Тут явно что-то происходило, но он никак не мог понять, что именно. Мистическая пелена окутывала его сознание, и Иван Фёдорович то находился на пороге великого открытия, то погружался в непроглядный мрак непонимания.
Коля лежал спокойно, словно чего-то ожидая.
– Кто ты? – спросил Актаков.
– Я – парадокс, – ответил Коля. – Я – поле брани. Я воплощение всех сражающихся сил. Я и Дракон, и тот, кто ему противостоит, а также я тот, кто выступает беспристрастным судьёй в этом вечном споре.
– Я не понимаю, – сказал Актаков.
– Это неудивительно, – спокойно проговорил Коля. – Ты в высшей степени невнимателен. Я рассказал тебе уже обо всём, а ты до сих пор не можешь понять, что к чему, а, может быть, ты просто не хочешь ничего понимать, ведь так жить гораздо проще.
– Ты болен! – произнёс Актаков, теряя самообладание. Он уже был готов взорваться.
– Нет, это ты болен, – всё тем же беспристрастным тоном констатировал Коля. – Вы все больны, но даже не осознаёте этого. Вы не хотите признаться в своей болезни даже самим себе, а, между тем, ваша болезнь быстро прогрессирует, и уже совсем скоро придёт время горькой расплаты. Эта болезнь называется грех, и она смертоноснее чумы и заразнее холеры. Вы уже подошли к своему концу. Вы стоите на краю пропасти и смотрите вниз, но по какой-то причине думаете, что внизу раскинулись плодородные долины, которые вы ещё не успели испоганить. На самом деле в каждом из вас есть и Дракон, и Пророк, но вы предпочитаете слушать первого, а не того, кто хочет помочь вам спастись. Вы специально давите в себе Глаголющего, чтобы не задумываться ни о чём, что вам неудобно. Вы давите в себе Пророка и вскармливаете Дракона. Так удобней, Дракон дарит вам минуты ложной радости, а Пророк годы, а то и десятилетия истинного страдания. Судья безмолвен, и лишь изредка вы чувствуете угрызения совести, но вы предпочитаете не замечать этого. Так легче. Вы подкупаете своих судей, чтобы они не видели, не слышали, не замечали. Ваша болезнь смертельна, причём, не только для тела и не столько для него, как для души. Пророк начинает пророчить с самого вашего рождения, но вы не слушаете, иначе бы все люди уже давным-давно спаслись бы. Он мучается, не в силах пробудить в вас желание жить так, как надо. Вы сами лишаете его голоса. Вы заражаете его своею болезнью и с удовольствием смотрите, как он умирает. Может быть, вы не понимаете, что, когда в вас умирает Глаголющий, то наступает затмение и Вечная Тьма. Вам всё равно, ведь вы привыкли поклоняться Дракону, который балует ваши тела, но, вместе с тем, пожирает ваши души. Для человечества была одна-единственная возможность. Должен был появиться тот, кто смог бы пробудить в каждом человеке Пророка. Но ваша болезнь была уже слишком запущена, а Глаголющие либо мертвы, либо уже бились в предсмертных агониях, и поэтому, когда Вестник сошёл на землю, то не смог найти Глаголющего в людях, кроме одного. Был один человек, который не так сильно был подвержен вашей болезни. Он услышал. Но вы, а точнее ваши Драконы, сделали всё возможное, чтобы изолировать этого человека, дабы он не смог вмешаться в уже установленный порядок. Они ужасно боялись, что кто-то сможет пробудить Глаголющих и спасти человечество. Спасти души – значит, вырвать их из когтей этих Драконов. Вы все больны. Вы больны Драконами, и эта ваша болезнь будет способствовать вашим вечным мучениям. Но здесь с вашей болезнью легче, потому что, если вы вдруг сможете справиться с Драконом, то у вас появятся стигматы, и вы будете испытывать физическую боль. Духовная болезнь является обезболивающим для физического тела.
– Вы бредите, – сказал Актаков, уверенный, что его пациент тронулся рассудком. – Вас надо лечить.
Нельзя сказать, что Актакова не задела за живое эта речь, но теперь он пытался не допустить чувства родства с этим человеком. Иван Фёдорович понимал, что, если он вновь допустит установление связи с ним, то не сможет найти себе места. Тем более, в Коле не осталось ничего, что могло бы притягивать. Остался только холодный отталкивающий свет, от которого стыла кровь в жилах. Серебристо-стальной цвет глаз, словно в них разлилась ртуть.
Необходимо было что-то делать. Но в этого человека уже вкололи изрядное количество лекарств, хотя по нему нельзя было сказать, что они подействовали. Ясно одно: надо избавиться от новенького любыми путями.
– Нет, это вас надо лечить, – негромко проговорил Коля. – Я пытался излечить Вас, ведь Глаголющий в Вас ещё не умер, но и Дракон оказался слишком силён. Он не только смог заткнуть Пророка, но и убить его. Вас надо лечить, но, по всей видимости, не осталось никого, кто смог бы это сделать.
Актаков видел, что пациент сам скоро умрёт. Тот судорожно втягивал в себя воздух и, не мигая, смотрел в потолок. Ивану Фёдоровичу вдруг неудержимо захотелось ещё раз заглянуть ему в глаза. Он поднялся со стула (установленного взамен сломанного) и подошёл к кровати.
Коля уже не представлял собой ничего сверхъестественного. У него были обычные тусклые глаза, а на лице застыла мученическая гримаса. По всему было видно, что ему очень больно, но лекарства не помогали. Он вызывал только жалость. В какое-то мгновение Актакову действительно стало жалко его.
– Всё будет хорошо, – попытался он заговорить с Колей. – Всё будет хорошо.
– Да, – ответил Коля, только в его интонации не было ничего от согласия.
– Могу я Вам чем-нибудь помочь? – спросил Актаков. – Как-нибудь облегчить Ваши страдания?
Коля молчал. Доктор и сам не понимал, что заставило его задать этот вопрос, но, как ни странно, в нём до сих пор шла необъяснимая борьба. Правда, теперь она стала похожа на безнадёжное сопротивление, но это отражалось на Иване Фёдоровиче.
Может быть, он зря снова заговорил с этим человеком? Но что-то надо было срочно делать. Потребность в этом буквально жгла Актакова изнутри.
– Да, – наконец, ответил Коля.
– Чем же? – спросил Актаков.
– Когда меня сюда привезли, то у меня была рукопись и ручка. Я был бы Вам очень благодарен, если бы Вы мне их принесли и дали бы возможность ещё немного пописать.
– Коля, я бы с удовольствием исполнил твою просьбу, но ты уже скомпрометировал себя.
– Этого больше не повторится.
– А могу ли я Вам доверять? – сказал Актаков. – Ведь в прошлый раз Вы тоже говорили, что будете вести себя спокойно, а затем чуть не убили меня. Я думаю, что мне не стоит во второй раз повторять свою ошибку.
– Я скоро умру, – проговорил Коля, прикрыв глаза. – Мне просто необходимо закончить рукопись. Если Вы хотите быть спокойным, то поставьте в дверях санитаров. Но будьте уверены, что я больше не буду буйствовать. Во мне даже нет больше той части, которая могла бы убить Вас.
Актаков внимательно рассматривал своего пациента. Холодное спокойствие разливалось по внутренностям врача. Он решил, что ничего плохого не выйдет из того, что он даст этому несчастному немного позаниматься его любимым делом.
Через полчаса перед пациентом Колей стоял журнальный столик с коричневой поверхностью, на котором лежала рукопись и ручка. В дверях стояли два здоровенных санитара, которые должны были обеспечить безопасность Коли от самого себя. Больного освободили от пут, и он задумчиво склонился над своей писаниной, перечитывая всё, что написал ранее.
Актакова интересовало, о чём идёт речь в тех строках, написанных от руки неровным и дрожащим почерком, но он даже не взглянул на текст, когда нёс рукопись Коле, а только прочитал три слова, значащиеся на переднем листе. Впрочем, те полностью соответствовали словам, написанным на карточке больного: «Откровения Последнего Пророка».
Теперь понятно, что это означает. Это и диагноз, и название работ этого несчастного. Отдав рукопись Коле, и выполнив тем самым желание больного, врач Актаков удалился в свою каморку, чтобы передохнуть, покурить, попить кофе и вернуться к своим обязанностям.
* * *
К счастью, у меня появилась возможность завершить свою рукопись. Я попробую выложить всё, что знаю до того момента, когда умру. Жить мне осталось недолго, я это чувствую, впрочем, хватит об этом.
Итак, я нашёл Глаголющего. Я не могу описать, как это получилось, но постараюсь изложить, что случилось со мной после того, как я попал в психиатрическую больницу, и, может быть, вы сами поймете, что к чему.
Когда открыли двери фургончика, в котором меня привезли, я снова потерял сознание, если можно так выразиться. Я продолжил свои поиски Последнего Пророка, но теперь уже внутри себя самого.
Может быть, вам это покажется глупым, но именно так я и поступил. Я блуждал по своим собственным видениям и искал там истину. Я увидел всё, о чём думал за свою жизнь. Я нашёл тех существ, которые продолжали меня изводить. Я даже видел того огнедышащего Дракона, о котором уже рассказывал. Как ни странно, но он был скован цепями, из которых тщетно пытался вырваться. Но всё это было незначимым по сравнению с тем, что в самом укромном уголке себя я нашёл Последнего Пророка.
Очнулся я уже в палате, привязанным к койке, но это не доставляло никакого неудобства, ведь теперь я был практически свободен, если не считать тех тварей с трезубцами. Но что они могли мне сделать? Ведь я нашёл Глаголющего и разговаривал с ним! Теперь никто мне не мог причинить никакого вреда, хотя я по-прежнему не мог уснуть.
Потом пришёл врач, и Глаголющий начал разговаривать с ним через меня. Какое же это было счастье! Самое главное, что врач внимал Глаголющему, но не тому, который был во мне. Он внимал Пророку, который находился в нём. Я лишь способствовал тому, чтобы этот человек сумел услышать самого себя. Моя душа пела, но так не могло продолжаться вечно, а жаль…
Дракон, существовавший внутри этого человека, не сидел на привязи, как у меня, и потому был очень силён. Конечно же, он воспротивился такому повороту событий и начал действовать.
Он не только задушил Глаголющего внутри самого врача, но и освободил моего Дракона. Для меня до сих пор осталось секретом, как такое стало возможным, но факт остаётся фактом, и я снова впал в беспамятство.
На этот раз я участвовал в битве. Мой Дракон пытался одолеть моего Глаголющего. Он выдыхал огонь из своего зловонного нутра, но Последнего Пророка защищало Клеймо Вестника, которое оставил на нём Ангел, беседовавший тогда со мной. Силы были примерно равные, и поэтому я поспешил вмешаться.
Тогда откуда-то из пелены тумана на поле брани выступило четвёртое лицо. Это был невидимый Судья, которого мы привыкли звать совестью. Он зна́ком показал мне, что я не должен вмешиваться, а потом отступил обратно в тень. Я поспешил последовать его примеру.
И вот я стал очевидцем борьбы, которая свидетельствует о том, что человек жив. Пока Глаголющий в нём противостоит Дракону, человек жив, но, если один из них одерживает победу, то…
Я сказал, что умру, и это действительно так, потому что если победу одерживает Дракон, то человек погибает душой, а если Глаголющий – то телом.
Последний Пророк во мне победил, и теперь я обречён на неминуемую смерть, которая будет величайшим подарком, поскольку я избавлюсь от своих мучений.
Я не буду в красках описывать эту самую битву, потому что она происходит в каждом, и надо всего лишь прислушаться и присмотреться, чтобы всё увидеть и узнать, но я опишу, что было дальше.
Судья зафиксировал победу Глаголющего, и в этот же момент я узнал всю правду. Что на самом-то деле Пророк находится внутри каждого из нас, и не надо искать его по улицам, а надо всего-навсего посмотреть внутрь себя, и мы сразу же увидим и услышим его.
Я хотел донести пророчества Глаголющего, но, в конце концов, отказался от этой затеи, поскольку те, в ком Глаголющий ещё жив, сами смогут услышать их безо всяких искажений, вызванных варварским способом переписывания, а тем, в ком Пророк уже умер, они всё равно не помогут. Было же сказано: «Имеющий уши, да услышит, имеющий глаза, да увидит…» Могу посоветовать одно: прислушайтесь к себе и к окружающим.
Когда я очнулся в этот раз, то снова оказался привязанным, и снова это было сущим пустяком. В особенности потому, что по мне больше никто не ползал.
Уснуть же я всё равно не мог, поскольку острая боль пронзала мои кисти и ступни. Поначалу я очень испугался, потому как подумал, что мерзкие твари с трезубцами дорвались до меня, но на самом-то деле это были всего лишь последствия победы Глаголющего – стигматы. Они раскрылись на моих ладонях и ступнях и стали предвестниками моей скорой гибели, которая станет обещанным вознаграждением и избавит от мук, на которые обрёк меня мой собственный Дракон, павший всё же раньше, чем я, что не могло не порадовать.
Затем снова пришёл мой лечащий врач, и на этот раз я почувствовал в нём преобладание Дракона. По всей видимости, в нём тоже происходила битва, но исход оказался не таким удачным, как у меня. Теперь он обречён на погибель души.
Однако вскоре я убедился, что ошибался на его счёт, и Глаголющий в нём ещё жив, и борьба продолжается, ведь дал же он мне дописать рукопись. Но перед тем как мне открылось это, с ним заговорил Судья, находящийся во мне. Он высказал то, что я сам осознавал, но не при каких обстоятельствах не смог бы воплотить в словах. Врач всё выслушал, и после этого я попросил его принести мне мою рукопись. Он принёс.
Не знаю уж, что будет с этим врачом дальше, но я ему желаю победы Пророка, которого я смог пробудить к жизни, или, по крайней мере, продолжения борьбы. Он этого заслуживает.
Теперь я сижу в своей палате и записываю последние строки. Мои руки перебинтованы, чтобы кровь не попадала на бумагу, они с каждой минутой слабеют, и мне всё тяжелее удерживать в них ручку, но я просто обязан написать заключение.
Это касается конца света. Пока хоть в одном человеке будет жив Глаголющий, и будет продолжаться борьба между ним и Драконом, конец света не наступит, но как только все Драконы одержат победу и объединятся в одного большого Дракона, то Землю тотчас проглотит тьма.
Берегитесь! Это я говорю тем, кто слышит в себе голос Пророка, потому что Драконы будут охотиться за вами. Вы должны опасаться происков Драконов, но, в то же время, вы должны пробуждать Глаголющих в тех, в ком они не потерпели окончательного поражения, но спят.
Я не утверждаю, что у вас всё будет происходить точно также, но многое будет похоже. Может быть…
Мои слова оптимистичны, но внутренне я чувствую некую обречённость, которая сводит меня с ума. Почему-то мне кажется, что изменить уже ничего невозможно. Перед глазами постоянно встаёт образ Ангела, мимо которого проходили все без исключения, не замечая его. Иногда я даже уверен, что Пророк, который живёт во мне, действительно последний, и нет больше никаких Глаголющих.
Мне становится невыносимо горько от таких мыслей. У меня даже были порывы порвать всё, что написал, однако я не сделал этого. А вдруг найдётся человек, которому поможет эта рукопись? А вдруг не во мне, а в ком-то другом живёт настоящий Последний Пророк?
Ну вот, вроде бы и всё. Силы уже совсем покидают меня, а бинты промокли настолько, что я боюсь запачкать бумагу, на которой пишу. Теперь я точно знаю, что не увижу всепоглощающую тьму, и от этого мне становится радостно на душе, но я не хочу, чтобы кто-нибудь из вас или ваших детей видел это.
Помните всегда о том, что пока Глаголющий жив, тьма не наступит, и старайтесь поддерживать его в борьбе с Драконом. И ещё одно: не забывайте о вашем внутреннем Судье, который всегда сможет отличить для вас слова Глаголющего от слов Дракона. Судья отличит истинное от ложного.
Всего вам доброго, и да хранит вас Бог!
* * *
– Да это же бред душевнобольного! – вскричал Актаков, прочитав то, что написал его пациент.
Иван Фёдорович сидел в своей каморке и прикуривал одну сигарету от другой. Когда Коля закончил писать, то разрешил ему прочитать рукопись. На это ушло полчаса, и вот теперь он был в бешенстве.
Коля так и не понял одного: Драконы иногда тоже способны на благосклонность. Борьба в нём была уже закончена, когда Актаков разрешил Коле завершить писанину. Сейчас Иван Фёдорович проклинал себя за то, что позволил этому напрочь повредившемуся рассудком человеку марать бумагу, считая, что она всё вытерпит. Читать этот бред было ещё хуже, чем слушать его из уст Коли.
Актаков готов был уже порвать несколько листков, испещрённых мелким и неровным почерком, но в последний момент остановился и решил не делать этого, по крайней мере, в ближайшее время. Ему в голову пришла мысль, что на основе этой рукописи будет проще поставить диагноз несчастному.
Несчастному?
Да ведь он чуть было не убил его – Актакова, – а он называет этого шизофреника несчастным! Нет, этот Коля может принести ещё много неприятностей! Драконы! Глаголющие! – Тьфу! Чушь какая! Надо что-то делать!
Актаков уронил взгляд на заглавие самого бредового рассказа, который он только читал в своей жизни. «Откровение Последнего Пророка», – кричало оно.
– К чертям! – вскричал Актаков.
Последняя капля переполнила чашу, и не скреплённые листки рукописи разлетелись по всей каморке. Потом послышался жалобный звон разбившегося оконного стекла – это тяжёлая пепельница вступила с ним в контакт, разбросав перед тем десяток окурков, хранившихся в ней до поры.
Иван Фёдорович впал в то состояние, которое, ему было очень хорошо знакомо по его постоянным пациентам. Он рвал и метал, теряя связь с реальностью. Если бы в его каморке сейчас находился Коля, то он увидел бы огромного огнедышащего Дракона, пришедшего в неистовство. Коля не закричал бы, но ему стало бы страшно. Он понял бы гораздо больше, чем понимал в тот момент, когда дописал свою рукопись.
Дракон уже знал, что надо делать. Врач – нет. Он не потерял сознание, как это случалось с Колей, когда над ним получали власть различные силы, но, несмотря на это, утратил связь с тем серым расколотым небом, которое неудержимо вползало теперь в его каморку сквозь разбитое стекло. Это было похоже на временное помешательство, но не было им. Это было торжество Дракона.
Когда Актаков пришёл в себя, он увидел разбитое стекло и разбросанные листки на полу и почувствовал страшное опустошение. Он подобрал все исписанные листочки и сложил их один к одному. После этого он сел на стул и закурил.
Ни одна мысль не посещала его разум в это время. Опустошённость давила. Актаков даже не заметил, когда обугленный фильтр оставил ожёг на пальцах.
Тишина. Непробиваемая стена пустоты и тишины. В глазах ни единого проблеска.
Актаков (точнее, его оболочка) встал и открыл верхний ящик своего стола. Он вытащил оттуда верёвку, проверил её на прочность и остался доволен.
В то же время Коля лежал на койке. Его снова привязали, как только он дописал свою работу. Он дышал часто и неглубоко. Мысленно он был на полпути в мир иной и представлял, что скажет, когда предстанет пред Богом.
Он услышал шорох сотни лап возле своей койки и открыл глаза. На него в упор смотрел Дракон.
– Я ждал тебя, – сказал Коля.
– Неужели? – выдохнул Дракон, и верхние слои ткани, опутывающей Колю, опалились.
– Ты должен был прийти, – Коля оставался спокойным. – Потому что хотел взглянуть на того, кто бросил вызов вашему племени.
– Ты жалкий прыщ на теле силы, о которой не имеешь ни малейшего понятия. Не жди, что я облегчу или усилю твои мучения, но я действительно пришёл посмотреть на того, кто решил помахать кулаками, когда драка уже завершена.
– Ты жалкий неудачник! – сказал Коля. Он не был рад. Хорошее настроение испарилось вместе с появлением Дракона.
– Нет, – зашипел Дракон. – Неудачник – это ты. Мы выиграем!
– Нет, – отрезал Коля.
То, что произошло дальше, так навсегда и останется неизвестным, потому что палату заволокло неестественным туманом, в котором, подобно молниям, сверкали красные и голубые вспышки и слышались неразборчивые голоса.
В тот самый момент дверь открылась. На пороге стоял Актаков с верёвкой в руках… Когда он вошёл, то его глазам предстал Дракон, лежащий на койке вместо Коли.
В коридоре, возле небольшого столика сидела медсестра Лена с вязанием на руках. Что-то в состоянии Ивана Фёдоровича показалось ей странным и необычным, хотя она и не могла понять, что именно. Она вновь попыталась сосредоточиться на своём занятии, но не смогла. Возникшее из ниоткуда чувство тревоги не покидало её. Влекомая внезапным порывом, она отложила спицы и проследовала за врачом.
Актаков же всё делал, словно сомнамбула, не отдавая себе отчёта в своих действиях. Он накинул верёвку на шею спелёнатого Дракона и принялся тянуть её на себя. Дракон пыхтел и задыхался, но ничего не мог сделать. Верёвка надёжно перекрыла доступ воздуха, и вскоре существо перестало подавать признаки жизни, и только предсмертные конвульсии сотрясали его тело.
Иван Фёдорович отпустил верёвку и, глядя прямо перед собою, пошёл прочь от дела рук своих. В дверях он столкнулся с медсестрой Леной, но, не обратив на неё никакого внимания, оттолкнул и пошёл дальше.
