Дмитрий Дубов
Тёмные сказки

Полная версия

Методы воспитания

Воспитание ребёнка – есть

прямая обязанность родителей.

– И вот они зашли в тёмный и страшный лес, который казался живым существом. Искривлённые ветви деревьев тянулись к их обнажённым шеям, словно скрюченные руки старухи к младенцу, пытаясь задушить их и тем самым преградить дорогу к заколдованному замку…

– Папа, мне страшно, – сказал маленький мальчик и заплакал. – Я боюсь их.

– Валер, ты зачем опять Мишку своими страшилками пугаешь? – спросила мужа Марина. Валера имел обыкновение коротать вечера, читая сыну, которому совсем недавно исполнилось четыре годика, страшные истории. – Прочитай ему лучше что-нибудь нормальное!

– А что, по-твоему, нормальное? «Колобок»? Или, быть может, «Красная шапочка»? – усмехнулся Валера. – Мой сын уже вырос из того возраста, чтобы слушать подобные глупости.

– Не забывай, пожалуйста, что он и мой сын тоже, – сказала Марина, входя в детскую. – И я не хочу, чтобы мой ребёнок вырос с расшатанной психикой! Разве мало хороших красивых детских сказок, от которых дети не плачут?

– Да они же все глупые, – настаивал Валера. – Правда, ведь, Миш?

– Да, они глупые, – подтвердил четырёхлетний отрок.

– Ну, я не знаю! – взвилась Марина. – Те глупые, от этих он плачет. Может тогда подождать, пока он подрастёт?

– Что ты, мама?! – испуганно залепетал Миша. – Не надо ждать, просто мне иногда бывает страшно.

– Нет, это нормально? – риторически вопросила Марина. – Валер, и всё же, я прошу тебя: не надо издеваться над ребёнком. Бог с тобой, читай ты ему, что он захочет, но можно ведь опускать наиболее пугающие места?

– Можно, конечно, – ответил Валера. – Но в таком случае и эти сказки станут чрезвычайно глупыми. Ты понимаешь, я хочу, чтобы наш мальчик рос смелым и ничего не боялся.

– Да ты только посмотри на него! – не унималась Марина. – Ведь он же белее бледной поганки! Ну, куда такое годиться?

– Мама, не переживай, я не стану поганкой, если буду слушать эти сказки, – сказал Миша.

Детская непосредственность несколько разрядила атмосферу, и на губах у родителей заиграли улыбки.

Подобные разговоры случались, чуть ли не каждый вечер. Всё это происходило потому, что у родителей были разные взгляды на методы воспитания ребёнка, но всегда в этих спорах побеждал Валера, так как он привлекал на свою сторону мнение сына, а Марине приходилось сдаваться.

Нельзя сказать, что её мучили какие-то предчувствия. Ей просто не нравилось то, каким образом её муж подаёт ребёнку знания. Отчасти это случалось ещё и потому, что иногда она сама слушала эти страшные истории. Она не находила в них ничего привлекательного. На её взгляд: уж лучше «Колобок», чем «Кости цареубийцы». Надо признаться, ей и самой было не по себе от этих историй, и она не понимала, как ребёнок может слушать всю эту чушь. Но он слушал.

– В любом случае, малыш, тебе пора спать. Дочитаете завтра, – поставила Марина жирную точку в сегодняшнем разговоре.

– Но я уже не малыш, мама, – проговорил Миша, кутаясь в уютное пуховое одеяло. – Мне уже нравятся девочки.

Родители вновь засмеялись. По крайней мере, в одном они были солидарны – ребёнку надо отдавать всё своё тепло и ни в коем случае не показывать внутрисемейных конфликтов, пока он не подрастёт, чтобы не пришлось его спрашивать, с кем он хочет остаться: с мамой или с папой?

– Ложись спать, Казанова ты наш, – сквозь смех сказал Валера.

– Пап, а кто такой Казанова? – спросил Миша.

– Спи уже, – вместо ответа произнёс Валера и выключил в детской свет.

После этого родители поцеловали своё чадо, и ушли на кухню. Это была ещё одна семейная традиция: после того, как Мишу укладывали спать, Валера и Марина сидели на кухне, пили чай и о чём-нибудь разговаривали. Последнее время эти разговоры всё больше касались проблематики воспитания малыша, мирно посапывающего за стенкой.

Валера, отец Миши, был полностью уверен в том, что его сын не должен вырасти размазнёй. Он тратил почти всё своё свободное время на то, что закалял сына, учил его делать гимнастику, прививал волю к достижению поставленной цели и т.д. Для того чтобы воспитывать ребёнка подобным образом, он читал массу соответствующей литературы.

В той же литературе было много написано о том, что надо избавить своего ребёнка от всяческих страхов, боязней и фобий. Но как это сделать? Всё там же советовалось подготавливать ребёнка к жестокой повседневной действительности поэтапно. Первым этапом значилось чтение на ночь страшных сказок, чтобы ребёнок научился перебарывать в себе неуверенность в завтрашнем дне и тому подобные эмоции. Да, именно для того, чтобы ребёнок умел справляться с негативными эмоциями, и рекомендовалось читать ему на ночь что-нибудь «душетрепательное».

Вторым этапом шла подготовка ребёнка к стрессовым ситуациям путём симулирования всё того же стресса, но на этот шаг в отношении своего сына Валера ещё не решился.

Очень часто в последнее время по вечерам он пытался показать своей жене преимущества именно такого воспитания, но она ничего не желала слышать об этом. Порою Валере казалось, что она делает это исключительно ему назло, но потом он отметал эти мысли, как несостоятельные. Помимо вопроса о способах воспитания ребёнка, в их семье царили полное взаимопонимание и единые взгляды на всё. Как ни странно, Миша оказался их яблоком раздора.

Конечно, о разводе речь не шла, но он уже наметился чёрным пятнышком на горизонте, за который уходила дальнейшая жизнь. И Валера, и Марина прекрасно понимали, что просто необходимо сохранить семью хотя бы до тех пор, пока ребёнок не повзрослеет. К тому же, они любили друг друга.

– Муж, – сказала Марина, усевшись на кухне на своём привычном месте между холодильником и столом. – Я не хочу, чтобы ты читал нашему сыну на ночь всю эту абракадабру. Я, конечно, всё понимаю, но мне иной раз и самой становится страшно от диких фантазий авторов.

Страшные сказки – глупость какая! А ведь даже такая мелочь может привести к серьёзным разладам в семье.

– Сколько раз мы уже обсуждали эту тему? – поинтересовался Валера. – Сотню? Тысячу? Давай сделаем так: мы раз и навсегда решим этот вопрос, иначе мы просто не сможем дальше жить вместе.

– Я это понимаю, – Марина достала спрятанную пачку сигарет (она никогда не курила при сыне) и затянулась ароматным дымом. – Я и не стала бы затевать всех этих разговоров, если бы не понимала, вот только боюсь, что ты всё равно сделаешь по-своему. Валер, ну я прошу тебя, не травмируй ты его психику всякими этими вурдалаками и прочей нечистью!

Валера задумчиво посмотрел в окно. Там, за стенами их уютного маленького мирка, бушевало лето. Была середина июля – самое время купания и приобретения загара. Сейчас, правда, уже наступали сумерки, но это ничуть не умаляло красоты пейзажа, раскинувшегося за окном.

– Скажи честно, – наконец, произнёс он. – Чего ты боишься? Может быть, ты действительно так считаешь только из-за того, что сама по ночам мучаешься кошмарами? А, может, всё дело в другом? Скажи мне правду. Ты хочешь сказать, что посредством всех этих историй в нашей семье вырастет чудовищный маньяк-психопат?

– Нет, я так не думаю, – ответила Марина. – Просто мне кажется, что твои эти… способы воспитания возымеют обратный искомому результат. Вместо того чтобы вырасти смелым львом, он станет трусливым шакалом – этого-то я и боюсь больше всего.

– Ты зря опасаешься. Наш сын никогда не станет шакалом. Пойми ты, наконец, такую вещь, что я ни в коем случае не занимаюсь отсебятиной. Я постоянно читаю книги по воспитанию, где чёрным по белому написано, что ребёнка надо научить противостоять нега…

– Ты мне уже все уши прожужжал с этими своими книжками, – перебила его Марина. – Однако почему-то мне кажется, что тот, кто написал их, никогда не имел собственных детей! Господи, да у меня же просто сердце разрывается, когда я слышу, как он плачет по ночам после твоих «сказочек».

– Кстати, я всего лишь один раз слышал, как он ночью плакал, и случилось это как раз после того, как ты ему прочитала «Колобка».

– Я что-то не припомню, чтобы он хоть раз плакал после того, как читала ему я.

– Конечно, не помнишь, ты же тогда спала, как убитая, а я подошёл к нему и спросил, почему он плачет. И знаешь, что он ответил?

– Что?

– Он, оказывается, плакал потому, что ему зайчика было жалко, ведь тот остался голодным. Прелесть, а не ребёнок.

– Правда?

– Чистейшая правда.

– Но вернёмся к нашим баранам.

За окном окончательно стемнело, и в открытую форточку доносились приятные ночные запахи и стрекотание цикад. Семья жила в двухэтажном загородном домике, с десятью сотками прилегающей земли. Они называли его своей летней резиденцией.

Земля, составляющая надел этого домика, была засажена фруктовыми деревьями и засеяна газонной травой, образовывая чудный сад, весьма подходящий для развития здорового ребёнка.

– Я понимаю так: что буду просто вынужден прекратить все эти чтения на ночь. Или я не совсем правильно отразил твоё мнение?

– Ну, почему же прекратить? Ты можешь продолжать читать ему, но что-нибудь более изящное, чем все эти рассказы о живых мертвецах, отрубленных головах и так далее. Есть же, в конце концов, такие безобидные писатели, как Жюль Верн, Джек Лондон, Пушкин, наконец! Почему ты не хочешь воспитывать его на той литературе, на которой росли мы?

– Безобидные? Ну, не такие уж они и безобидные, как тебе кажется, – Валера почесал сначала затылок, а потом шею. – Но если ты хочешь, чтобы наш сын вырос таким же, как и мы, то я вполне могу почитать ему «Кота в сапогах», хотя это тоже страшная сказка.

– Причём тут «Кот в сапогах»? И потом, что плохого будет в том, если наш сын вырастет таким же, как и мы?

– Как мы? Да ты посмотри на себя! Ты же при каждом шорохе трястись начинаешь! А я? Я тоже не лучше! Я же хочу, чтобы у нашего ребёнка с малых лет ушла из крови эта привычка бояться всего и вся! – ответил на это Валера.

– Нет, иногда я тебя просто не понимаю, – растерянно пролепетала Марина.

– Давай пойдем на компромисс.

– Это как? – удивилась Марина.

– На некоторое время я перестану читать Мишке ужастики, и, понаблюдав за ним, скажем, до следующего лета, мы вновь вернёмся к этому вопросу. Идёт?

– Хорошо, идёт, – Марина смотрела на мужа изучающим взглядом. Она всегда удивлялась тому, как легко он может сглаживать любые края, будь они даже острыми, как бритва. – Смотри, уже совсем поздно.

Валера промычал в ответ что-то неразборчивое. Он был полностью поглощён изучением темноты, сгустившейся за окном. Небо приобрело тёмно-фиолетовую окраску, и на нём, словно на бархате изумительной красоты, были рассыпаны далёкие солнца иных миров.

Астрономия – это было наиболее серьёзное увлечение Валеры после воспитания ребёнка. Жена шла третьим номером.

– Ты спать идёшь? – спросила Марина, поднимаясь из-за стола.

– Да, да, уже иду, – спохватился Валера и залпом допил остатки остывшего чая.

Спальня располагалась на втором этаже. Это была большая и просторная комната с минимумом мебели: посередине стояла огромная кровать, а в углу у окна телевизор на подставке. По стенам разместились несколько картин.

Несмотря на распахнутую настежь створку окна, в комнате было очень тепло. Атмосфера дышала уютом и спокойствием, напоминая своим обитателям, что они влюблены друг в друга и хотят быть вместе.

Марина поднялась первой. Разделась и сразу же юркнула под одеяло, чтобы к приходу мужа от постели веяло ароматом её прельщения. Так приятны были эти ночи в загородном доме! Столько в них было тепла и покоя!

Валера поднялся спустя несколько минут и, не теряя времени даром, поспешил присоединиться к жене.

Марина очень любила его. Когда он был рядом, она прощала ему все его «задвиги». Он был обыкновенным мужчиной, при этом довольно красивым и статным. А уж темперамента в нём было, хоть отбавляй.

– Валер!

– Чего?

– Я забыла тебе сказать, хорошо, что хоть сейчас вспомнила.

– Что такое? Опять эти дни?

– Да нет же! Пока ты там пугал нашего несчастного Мишутку, мне позвонил главный редактор нашего издательства…

– Так, так, так. И чего же он хочет? Ты же вроде бы как в отпуске?

– Да, но у них там – в Москве – какая-то заварушка с заложниками; и главный просил, чтобы я приехала на пару дней. Ведь ты же знаешь, что твоя жена самый лучший репортёр.

– Как же, как же! Уж мне ли этого не знать?! Но сдаётся мне, что не из-за заложников вызвал тебя главный.

– А из-за чего же?

– А из-за тебя самой. Такой приятной на ощупь и вкус козочки! Ам!

– Ну, хватит дурачиться, я же серьёзно тебе говорю! Ты не против, что я оставлю вас тут на пару дней совсем одних?

– Как же я могу быть против?! О, Джульетта, ты разбиваешь мне сердце! – ласковые прикосновения. – Нет, я не против. Езжай, конечно, только будь поосторожней, ведь мы тебя так любим!

– Я буду осторожной! Я буду о-оч-чень осторо-ожной! Ведь я тоже вас люблю…

* * *

Миша не спал. Нет, отнюдь не оттого, что происходило наверху, – он уже давно привык к этим монотонным поскрипывающим звукам и не боялся их. Не спал он оттого, что ему всюду мерещились вурдалаки и оборотни; деревья, тянущие к нему свои искривлённые ветви, и выползающие из-под кровати змеи.

Он был весь в поту, но боялся откинуть одеяло, так как рисковал быть атакованным всей этой нечистью. Восприимчивое детское воображение впитывало в себя все страхи, словно губка, и усугубляло их. То, что в сказке было просто страшным, ночью представлялось ужасным, а то, что было ужасным в книгах, приходило к Мише кошмарным и чудовищным.

Его тело, укутанное в одеяло, сотрясала мелкая дрожь, и хотелось даже не плакать, а отчаянно кричать и звать на помощь. Но тут же вспоминались слова отца: «Ты не должен ничего бояться, ведь нет ничего в этом мире более ужасного, чем сами страхи». Пусть так, но именно страхи-то и доставали.

Больше всего Миша боялся змей, которые жили у него под кроватью. Днём они куда-то прятались, но ночью выползали в неисчислимом количестве. До сих пор они не нападали, но Миша почему-то не сомневался, что когда-нибудь им надоест ждать, и они обязательно нападут. Чуть ли не каждый раз после того, как гасили свет в его комнате, он представлял себе, как это будет происходить.

Сначала вылезет одна, как бы на разведку. Мальчик всегда видел её без глаз и без ноздрей. А потом уже, когда она сообщит всем, что мальчик абсолютно беззащитен, и его скрывает лишь одно одеяло, они нападут.

Много-много их вылезет с обеих сторон кровати, потом они сцепятся друг с другом и будут душить его до тех пор, пока он уже не сможет вдохнуть. А после утащат его безжизненное тело под кровать, где и… сделают с ним…

(сделают с ним что?)

Впрочем, это уже не важно, потому что будет больно и…

(страшно?)

Ещё ему мерещились огромные пауки с тонкими и длинными лапками, которые ждали только того, чтобы он – Миша – стащил с себя одеяло. Тогда они перескочат на него со стен, свесятся с потолка и станут бегать по оголённым участкам тела. Бегать и жалить, как скорпионы.

Вот уже третий час маленький Миша ворочался в своей кроватке и никак не мог заснуть. Ему нравились рассказы отца, по крайней мере, они не были такими глупыми, как те, которые читала ему мама, но слишком уж жестока была расплата. Даже будучи таким юным, Миша понимал, что все его страхи исходят именно из отцовских рассказов, но он не мог остановить его, сказав: «не читай», потому что ему было до жути интересно, что же случится дальше.

Непредсказуемость – вот что подкупало мальчика в рассказах отца, тогда как истории, которые читала ему мама, предугадывались с начала до самого конца. У мамы всегда (ну, или почти всегда) всё заканчивалось хорошо. До тошноты. Зато в папиных сказках в лучшем случае можно было ждать неопределённости в концовках, а в худшем… Да что уж об этом думать?

Но именно сейчас Мише захотелось, чтобы в страшной сказке хоть раз всё закончилось хорошо. Хотя бы в сказке о нём. Но нечисть, собравшаяся вокруг его кроватки, совсем не хотела, чтобы эта сказка была со счастливым концом.

Малыш лежал на спине, чувствуя, как крупные капли пота перетекают по его телу под одеялом, и никак не мог уснуть. Это было плохо. Мучения всех этих долгих бессонных ночей не исчезали полностью даже днём. Миша постоянно чувствовал, что за ним кто-то следит. Иногда ему казалось, что стоит повернуть голову, и он увидит своих преследователей.

Мише было всего четыре года, но он отлично понимал, что такое состояние не нормально. Даже будучи вместе с родителями, он всегда чего-то боялся. Он знал, что за ним наблюдали и фиксировали каждый его шаг, стараясь вычислить слабые места. Но сказать об этом папе – нет, такого он не мог себе позволить, ведь он – Миша – должен быть бесстрашным.

Да, днём все страхи отходили на задний план, однако всегда незримо присутствовали где-то рядом. Хуже всего было то, что это были детские неосознанные страхи. Миша никогда не испытывал боли. Даже тогда, когда он разбил свою голову, играя с очередным подарком, ему не было больно. То есть все смутные тревоги и ужасные картинки основывались не на страхе боли и мучений, а на чём-то другом. У них была глубокая психологическая подоплёка. Непонятное и необъяснимое всегда хуже того, с чем сталкиваешься каждый день, пускай это будет даже чрезвычайно мерзко и противно.

Но ночью тени сгущались.

Если бы отец этого мальчика знал, что происходит с его ребёнком после того, как гаснет свет, наверняка перестал бы читать ему всякие страшные сказки, а принялся бы за «Колобка» и за всю остальную детскую «глупость», накопленную многими поколениями.

Скрип наверху прекратился. Миша, как всегда, лежал с открытыми глазами. Подспудно он понимал, что его родители скоро заснут, и он окажется совсем один в мире ужаса и страха.

Воспитание. Сколько бессонных ночей, раздираемых духотой постельного белья, принесло мальчику это воспитание? Последнее время он плохо ел, выглядел совсем разбитым, но родителям это почему-то было безразлично. По крайней мере, папе.

Мама частенько спрашивала Мишу, что с ним такое твориться. Но он отвечал, что всё нормально. Не мог же он, в самом деле, рассказать маме, что он не может уснуть ночами, и всё это происходит из-за папиных рассказов. Нет, он не мог этого сделать.

Он не мог отказаться от них. Что-то непреодолимо тянуло его слушать и слушать их вновь. Взрослый человек сравнил бы это с зависимостью от наркотиков. Но Миша ничего не знал о наркотиках, хотя уже прочно сидел на одной из разновидностей.

Потребность в новых дозах была бешенная. Если бы малыш уже умел размышлять, то он сказал бы, что новые впечатления помогают забыть о старых, несколько стереть их из памяти, чтобы они не докучали своим безобразным видом.

Но новые впечатления и образы были куда хуже прежних и куда глубже вгрызались в подсознание несмышлёныша.

Миша очень хорошо помнил, как испугался первый раз в жизни, хотя теперь картина, которую он тогда увидел, лежала в его памяти блёклой чёрно-белой фотографией… Ему шёл третий год. Как-то летом он вышел с отцом из дома и увидел, что тяжёлые массивные облака висят низко-низко. Они были странного желтоватого оттенка, что придавало им абсолютно фантастический и страшный вид…

Отец очень быстро успокоил расплакавшегося было сына, объяснив ему, что ничего страшного в этих облаках нет, и это обычное природное явление. Затем он впервые сказал свою знаменитую фразу о вреде страха.

Теперь Миша не боялся облаков, грозы или других «природных явлений», но не потому, что научился противостоять их сковывающему ужасу, а потому, что за прошедшие два года у него появились гораздо более серьёзные страхи, которые нельзя было объяснить обычным словосочетанием.

Взрослые не понимают детей. Возможно, они и не стараются их понять, а с младенческого возраста пытаются навязывать им свои понятия о жизни. Но всё-таки мамы более близки к пониманию чаяний своих чад, чем папы. Даже Миша это понимал, но он всеми фибрами души тянулся именно к папе, потому что тот до сих пор оставался для него таким ящичком, у которого нет открывающейся крышечки, но в котором всё равно что-то лежит. И вот до этого «чего-то» очень хотелось добраться.

Мише очень хотелось стать таким же бесстрашным, как папа. Он видел, что папу-то совсем не страшат происки нечисти, о которых он читал своему сыну. Это была ещё одна причина, по которой Миша не мог отказаться от страшилок на ночь.

Необъяснимого принято бояться – кажется, это тезис каждого человека. Только у каждого своя степень страха. Мише иногда казалось, что он может полностью потерять связь с реальностью и умчаться в это самое необъяснимое. Степень страха была высшей. Детской.

Дети могут не бояться многого из того, чего бояться взрослые, например, террористов и остальной непридуманной нечисти из реального мира. Зато у них могут дрожать поджилки от чего-то совсем уж пустякового, потому что у всех детей есть привычка возводить все свои страхи в некоторую степень, от чего те выглядят ещё ужасней и неприглядней.

Тело малыша покрылось липкой плёнкой пота, к которой он так хорошо привык за последние месяцы, и которую уже откровенно ненавидел за удушающий запах, служащий, как он считал, приманкой для оборотней и вампиров.

Во всём доме – ни звука, лишь гомон ночной жизни доносился через форточку, но это не могло обмануть малыша, потому что он точно знал: кто-то обязательно притаился где-нибудь поблизости, и ждёт удобного момента, чтобы напасть.

Миша считал себя взрослым мальчиком, тем более, то же всегда говорил его папа, поэтому с детскими страхами пора было кончать. Малыш давно уже вынашивал эту идею, но окончательно решился только сейчас.

Он отчаянным жестом скинул с себя влажное одеяльце и тут же сжался в комок. Он ждал, что на него сразу же посыплются гигантские пауки, или же к его босым ножкам протянется скрюченная костлявая рука, но ничего не произошло. Немного успокоившись, мальчик выпрямился. Сердце, замершее до этого на несколько мгновений, возобновило свой ритмичный, но всё же испуганный, бег.

Малыш свесил ножки с кроватки. Он даже сжал ручки в кулачки, представляя, как по этому поводу радуются змеи, сгрудившиеся под кроваткой. Но снова ничего не произошло.

Это само по себе уже было мистикой, поэтому прежде, чем сунуть ножки в тапки, Миша прислушался. Всё по-прежнему тихо.

Очень хотелось пить. Что ж, променад с целью – это гораздо лучше бесцельного блуждания по огромному дому. Миша встал на пол и почувствовал слабость в коленях. Сказывались недосып и постоянное нервное напряжение.

Он вполне мог спать при выключенном свете, но лишь потому, что свет ничуть не помогал избавиться от иллюзорных привидений, а, наоборот, только создавал новых в тех углах, где царствовала тень.

Вот интересно: если у взрослого прогрессируют необъяснимые страхи и мания преследования, то его признают больным и им занимаются, но если же подобное проявляется у ребёнка, то им никто не занимается. Все эти проявления психических отклонений списывают на возраст и считают, что с годами всё исправится само.

Миша шёл на кухню, стараясь придерживаться дорожки бледного света, благородно предоставленной ему Госпожой Луной (так он называл её про себя, несмотря на то, что в сказках она являлась чаще всего предвестником чего-то нехорошего).

С незапамятных времён на кухне стоял одинокий графин, постоянно наполненный кипячёной водой. Холодный кипяток, как называла её мама, хотя Мише было абсолютно непонятно, как кипяток может быть холодным.

Малыш налил в свою маленькую кружечку воду из графина, всегда имевшую привкус извёстки, и залпом выпил её, наслаждаясь прохладой, успокаивающей жар ночных страхов. Кажется, он даже почувствовал себя храбрее, потому что выпрямил спину и уже без всякой опаски взглянул на этот огромный и загадочный мир.

Он подумал, что сможет теперь спокойно уснуть и проспать всю ночь до самого позднего утра, пока его не поднимет папа и не поведёт заниматься физическими упражнениями.

По пути в свою комнату он зашёл в туалет и, выйдя из него, чувствовал себя прекрасно. Миша подошёл к своей кроватке и посмотрел на неё: откинутое в сторону и скомканное одеяло, сбитые простыни, мокрое пятно на подушке от вспотевших волос (ему казалось, что потеют именно волосы), другие признаки долгой бессонницы, – какими глупыми и надуманными казались ему теперь собственные страхи. Он аккуратно привёл в порядок постель, но сразу ложиться не стал – ему хотелось, чтобы кроватка хоть немного побыла в таком опрятном виде, – а пошёл к окну, чтобы попрощаться с Госпожой Луной.

Окно прикрывал полупрозрачный тюль, делая все очертания предметов снаружи нечёткими и расплывчатыми. Миша решительно отдёрнул эту завесу, отделяющую его от внешнего мира, и тут же пожалел об этом.

Все ранние переживания вернулись к нему с новой силой. Малыш почувствовал себя совершенно одиноким и покинутым на произвол судьбы. Теперь он понял, что все эти жуткие создания, о которых он слышал каждый вечер, прячутся не в комнате, а там – за фруктовыми деревьями, в газонной траве.

Лёгкий ночной ветерок шевелил листву яблонь и груш. Он ласково игрался с несозревшими ещё плодами. Деревья отвечали нежным шелестом.

– Иди к нам, – слышалось Мише.

Он застыл у окна, словно каменный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Не мог он и закричать. Теперь они не отвяжутся от него, чтобы он ни делал, и обязательно сотворят с ним что-нибудь такое…

– Иди же к нам, мальчик, – шептали чудища из сказок под его окнами. – Мы видим тебя…

В Мишиных глазах блеснули слёзы. Он попытался прочистить горло, чтобы хоть что-нибудь ответить. Но это удалось ему не сразу.

– Никуда я не пойду, – трепеща от ужаса, выдохнул он. – Я не боюсь вас.

– Иди к нам, милый, – продолжали шелестеть деревья. Точнее, их голосами шелестели монстры.

– Нет! – почти выкрикнул Миша и в три прыжка оказался в своей уже успевшей остыть кроватке. Он свернулся в комок и дрожал всем телом.

Точно в таком же положении он и провёл всю ночь, а уснул лишь тогда, когда за окнами, изменяя краски, затеплился рассвет.

* * *

Утро выдалось замечательным. Тёплое и ласковое солнышко с самого утра обнимало всё живое, что радовалось ему каждый раз.

Валера проснулся и ещё долго нежился в лучах этой прекрасной звёздочки. Он смутно помнил, как несколько часов назад его жена пыталась попрощаться с ним. Она уехала в Москву, и теперь у Валеры появилось как минимум два дня свободной жизни.

Нет, он не собирался изменять своей жене, так как считал это недопустимым, но, по крайней мере, она не будет доставать его своими нравоучениями по поводу того, как надо правильно воспитывать сына.

Он глянул на часы и убедился, что пора вставать, потому что на дворе было не раннее, и уже даже не позднее утро, а самый, что ни на есть, день. Половина двенадцатого.

Валера встал и накинул на голое тело халат. Сегодня почему-то особенно хотелось расслабиться и отдохнуть ото всего. В такой обстановке не то что делать, а и думать-то не хочется.

Заботливый отец зашёл в комнату и убедился, то его чадо ещё беззаботно дрыхнет. Это было не так уж и плохо, ведь можно будет пропустить сегодня гимнастику. Лучшее, что можно придумать в такой день – это пойти на реку и искупаться, как следует.

Затем Валера пошёл на кухню. Там он улыбнулся приветливому солнышку и, мурлыкая себе под нос какой-то весёленький мотивчик, принялся давить сок из свежих апельсинов.

Когда два высоких стакана были наполнены оранжевой свежестью, он отправился будить Мишу. Тот просыпался даже тяжелее, чем обычно, но Валера не придал этому особого значения. Он в какой-то мере был убеждён, что так влияет на ребёнка пересыпание (он-то находился в полной уверенности, что его сын в девять, в крайнем случае, в половине десятого засыпает), но пока решил ничего не предпринимать в этом направлении. Миша совсем ещё ребёнок, а значит, ему надо спать столько, сколько требует организм.

Они сидели на кухне и пили прохладный апельсиновый сок. То и дело о стенки бокалов звонко ударялись кусочки льда.

– А где мама? – спросил Миша.

– Мама уехала в Москву. Ей вчера позвонили и сказали, что появились срочные дела.

– Кто позвонил?

– Ну, какая тебе разница? – вопросом на вопрос ответил Валера.

Миша терпеть не мог, когда папа так делал. Но к его, папиной, чести надо было признать, что случалось подобное крайне редко. В основном, он, не теряя терпения, разъяснял малышу всё, что знал.

– Никакой, – сказал Миша. – А что мы будем делать сегодня после зарядки?

– Сынок, если ты не против, то сегодня зарядку можно не делать. А после сока я предлагаю пойти купаться.

– Ура! А можно я возьму с собой свой пароходик?

– Конечно, можно.

– А уточку?

– И уточку.

– Ты самый лучший папа на свете!

Миша сиял, едва не затмевая свет солнца. Казалось, что вся его утренняя потерянность сгинула без следа. Лишь вокруг глаз залегли едва ещё наметившиеся тёмные круги.

– Мы даже можем взять с собой надувной матрац, чтобы ты мог поплавать, – сказал Валера.

– Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя, сынок, и хочу, чтобы ты отлично провёл время до возвращения мамы.

– А когда она вернётся?

– Скоро, Мишутка, скоро. Она обещала приехать через два дня, но может немножко задержаться.

– А нырять мы будем? – Миша ещё не отличался связностью мыслей, хотя отлично улавливал её в рассказах.

– Если захочешь, то будем.

– Я хочу, папа.

Затем последовали недолгие сборы, в процессе которых Миша, в основном, носился вокруг своего пытающегося всё собрать и уложить отца и норовил обнять его. Миша действительно любил Валеру, и дорогого стоила эта сыновья любовь.

Наконец, всё было упаковано, и отец с сыном двинулись в путь. До реки было метров триста; до пляжа чуть больше – километр, но для четырёхлетнего мальчугана это было поистине огромное расстояние.

Поначалу он шёл сам, поэтому двигались они медленно, но потом Валера посадил Мишу к себе на шею, объяснив, что тому надо поберечь силы для купания. Минут через пять они были на пляже, а ещё через десять (с учётом накачивания матраца воздухом) – в воде.

Вода была приятно-прохладной. Она снимала с тела утомление, накопленное предыдущими днями, и микрочастицы грязи, которые так и норовят забить поры. Мише эта вода показалась такой же прекрасной, как и вчерашняя из графина. Не по вкусу, конечно, а по ощущениям.

На пляже яблоку негде было упасть. Смеялись и прыгали дети, веселились взрослые; всем было хорошо. В том числе и Мише. На некоторое время он полностью забыл обо всём, что случилось вчера ночью, отдавшись власти волн и задорному настроению. К тому же папа не отходил от него ни на шаг.

Нельзя сказать, что Миша испытывал недостаток внимания, но всё-таки сейчас, когда оно было полностью сосредоточено на нём, и ни на ком больше, он чувствовал себя гораздо более счастливым. Он даже поверил в то, что эти дни без мамы и впрямь станут праздником.