Дмитрий Чарков
Сжигая пред собой мосты
«Классно!» – в восторге произнёс мальчик. Он заворожено смотрел на Сашку, который урчал и заливался мощным двигателем заправского автогонщика, разбрызгивая вокруг себя слюну и покачиваясь будто бы в такт преодолеваемым поворотам и крутым виражам, и Борис тоже почувствовал прилив энергии, словно и его подхватила струя стремительного потока и понесла навстречу победам и триумфам. Ему тоже стало казаться, что они мчатся вперёд, обгоняя незадачливых соперников.
«А я умею ездить!» – вдруг выпалил он: нужно же было хоть как-то отличиться перед товарищем. Сашка покосился в его сторону, но только ещё больше прибавил газу и заурчал пуще прежнего. Их машина уже, наверно, попала на ухабы, потому что водитель запрыгал в своём кресле от воображаемой тряски. Но такая реакция не совсем устроила амбициозного Борьку. «Честно-честно, умею! И скорости переключать могу», – с этими словами он взялся за какой-то рычаг, торчавший вверх между передними креслами автомобиля, с маленькой кнопочкой на самом верху, и подёргал его.
Но рычаг не поддавался. Он совсем не двигался ни в какую сторону. Боря обернулся назад посмотреть, чем была занята Сашина мама. Ясно: своей книжкой – сейчас был шанс отличиться. Боря потянулся было к переключателям под рулевым колесом, но Саша отстранил его руку, строго покачав головой: нельзя! Борька в ответ прошипел: «Да чего ты боишься, я же умею!»
Но Саша был непреклонен, и тогда его напарник снова взялся за рычаг между сидениями, надавил на кнопку на самой его макушке, и рычаг вдруг поддался и сдвинулся с места – вниз, прямо до упора. Борька посмотрел по сторонам и тут заметил, что автомобиль начал медленно двигаться назад, со стоянки прямиком к проезжей части, которая шла вдоль их дома! У мальчика глаза полезли на лоб от страха, и волосы, казалось, зашевелились на макушке, а Сашка, обнаружив неладное, закричал: «Ты что, ручной тормоз трогал?!»
Автомобиль медленно сползал вниз по наклонной, в сторону одного из подъездов.
В этот момент Светлана Александровна рванула сзади на себя злополучный рычаг. Машина резко дернулась и встала. Боря обернулся и увидел строгое лицо женщины, а сквозь заднее стекло – высокое дерево у подъезда, в которое они лишь чудом не врезались.
«”Я могу ездить, я могу управлять”!» – передразнил его Саша, и казалось, будто он продолжал урчать, играя в гонщика, только сейчас его урчание скорее напоминало рёв перегретого мотора. «Тоже мне, ямогучка выискался»! Боря растерянно моргал глазами, не зная, что сказать: он чуть было не стал виновником самой настоящей аварии. Вот же!…
«А если бы сзади проходили дети, или бабушки, или всё равно кто?» – спросила Сашина мама. Серьёзность поступка, наконец, стала ему понятной. – «Я же не специально, – промямлил он виновато. – Я же не думал…» – «Так думать прежде надо! – сказал Саша и отвернулся к окну. – Сейчас папа мне никогда не разрешит сидеть впереди, и всё из-за твоих дурацких ямогучек». – «Я… я не буду больше, простите», – сказал Боря и, открыв дверь машины, выскочил наружу.
Пробежав по тротуару до своего подъезда, он, запыхавшись, остановился и присел на скамейку, почувствовав себя в безопасности. Сердце сильно колотилось, и пальцы непроизвольно сжимались в маленькие кулачки. Он увидел, как появился Сашин папа, и Борька сразу пригнулся, чтобы спрятаться за невысоким кустарником, тянувшимися вдоль тротуара. Чужой папа недоуменно взглянул на свою машину, каким-то чудесным образом оказавшуюся совсем не там, где он её оставил, и расстроенное лицо Саши, который начал что-то ему объяснять, указывая в сторону, куда убежал виновник происшествия.
Мальчик пригнулся ещё ниже и уставился на свои новенькие кеды. Тут он вспомнил про заляпанную одежду, про ремонт и деда Колю. Вдруг его художества навечно засохли на стене? Что, если их уже никак нельзя оттереть, и вся проделанная работа пойдёт насмарку? Бориска поскрёб ногтем белые твёрдые капельки шпатлёвки, засохшие на коленке, и они, к его радости, быстро отскочили.
И тут рядом знакомый голос, словно отвечая на его мысли, произнёс: «Ну что, строитель, уже и водительские права получил?» Боря оглянулся и увидел деда, незаметно присевшего на другом конце скамейки.
«Да я ведь… это…» – «А, ты ведь и в футболе успел отличиться?» – Николай Кузьмич хитро прищурился. Борис вздохнул: «Так ты видел всё!» – «Да уж… За один час ты здорово потрудился, Бориска».
Мальчик заёрзал на месте. «Ничего у меня сегодня не получатся, деда Коля, – вздохнул он.– Вон ты как ловко с этой штукой…!» Дедушка помолчал, затем, пересев поближе, обнял мальчика за плечи и прижал к себе: «Да ты не переживай. Я тоже не сразу шпатлевать начал». – «А как?» – «Сперва учился, потом работал на стройке, потом в цеху на заводе – мы танки для фронта делали… Умение приходит с опытом – это когда ты с настоящим желанием делаешь свою работу. Любую работу. Потом и навыки приобретаешь. Без этого никак». – «Как Славка?» – «Это ваш футболист местный? – переспросил Николай Кузьмич. – Ну, по нему сразу видно, что он серьёзно спортом занимается. А там ведь – работа на выносливость, на скорость, на технику владения мячом, точность паса. Это большой труд – овладеть какой-то игрой, не просто так. Всё требует специальных знаний и умений. А представь, если бы это не футбольная площадка была, а, скажем, бассейн два метра глубиной – ты бы тоже прыгнул поплавать наперегонки?»
Эта мысль не приходила Бориске в голову. Плавать он не умел, и это, хочешь-не хочешь, а нужно было признать. «Вот лучше и не пробуй на такой глубине, пока не научишься». Внук согласился с таким разумным подходом. И спросил: «А что станется со стеной в той комнате? Ну, с которой я…» – «…поработал?» – с улыбкой закончил за него фразу дедушка. Мальчик кивнул.
«Ну, куски глины – это так: засохнут и отвалятся. Я заново сделаю. А вот знания из головы уже не выпадут, если туда однажды попали. Для тебя сегодня день, наверно, с пользой прошёл, да?» – с этими словами дед поцеловал внука в макушку, поднялся со скамейки и скрылся в тени их подъезда.
Борис ещё некоторое время посидел, выводя рифлеными подошвами причудливые знаки под ногами. Он попробовал оттереть все засохшие капли шпатлёвки со своих ладошек, и они легко отлетали, но под ними оставались белесые пятнышки, которые прочно, казалось, въелись в кожу.
Они так и не оттёрлись до конца. Но Борька догадывался, что не это главное.
Иван тогда издали наблюдал за братом. Странное дело: если бы не тот нелепый гол Борьки в собственные ворота, то их соперники не обозлились бы и не накостыляли им в ответ с десяток – так что он, Иван, тоже-таки получил тогда от товарищей по команде «на орехи». А лишь только братец сбежал из скатившихся «Жигулей», на то место, где только что стояла машина, прилетел мяч, мощно запущенный Славкой выше всяких ворот и ограждений спортплощадки – так что не известно, в общем-то, осталось ли бы целым лобовое стекло, за которым маленький Санька играл в гонщика.
Но Борька этого уже не видел и не знал, поглощенный своими недетскими думами после того разговора на лавочке с дедом Николаем.
Для Ивана же, в призме жизненной ретроспективы, ясно было одно: после того дня брат никогда уже не хвастался впустую и не брался за то, чего не мог наверняка добротно осилить.
***
С кладбища возвращались хмурые. Весенняя слякоть и бездорожье погоста не прибавляли людям шагу: все были по колено в грязи, а кто махнул лишнего ещё до поминального обеда, так и вовсе сидел задницей в холодной жиже, призывая добросердечных знакомых вызволить его из свалившегося на беду конфуза. И такие, конечно, находились – помогали. Чай, не за границей же.
В ту ночь к нему и заявился в первый раз Кузьмич. Дед стоял в двух метрах от его кровати, опустив вдоль тела руки – как-то и не по-людски даже. В комнате ощущалась неестественная прохлада. Иван не употреблял алкоголь после похорон – никогда не употреблял, когда на душе тяжесть – поэтому пенять на пьяные галлюцинации не приходилось. Он каким-то непостижимым дремотным образом догадался о постороннем присутствии ещё до того, как резко открыл глаза во тьме и пробормотал спросонья:
– Дед, ты чего без бандажа-то? Опять свалишься.
Но тот лишь молча покачал головой и растворился в полумраке комнаты. Прохладу унёс собой.
На седьмую ночь Николай Кузьмич явился снова. Теперь Иван мог его разглядеть получше: дед стоял в своём заношенном пиджаке, широких брюках с подтяжками, в старых домашних тапках на босу ногу.
– А чего новое-то не одел, дед? Мы ж тебе такой костюм прикупили! И рубашка белая…А ты, глянь – в пиджаке и тапках!
На этот раз Кузьмич приблизился к внуку – настолько, что Иван кожей почувствовал смертельно-могильный холод и различил белесо-голубые зрачки покойника под седыми мохнатыми бровями и шевелящиеся губы. Звука, однако, никакого не доносилось. Но Иван точно был уверен, что ему сказал дед: «Ты знаешь. Ты примешь. Это твоё теперь». Вот так – всего три отрывистые фразы. И в тот момент Иван понимал, о чем говорил дед. Он даже вспомнил тут же одну из их последних встреч, перед смертью Кузьмича, на пасху, когда тот, посмеиваясь, ни с того ни с сего передал ему за столом вместо праздничного кулича ломоть черного хлеба, посыпанного солью, с этими же словами: «Принимай. Твоя доля. Твоя».
О какой доле шла тогда речь, Ивану стало очевидным значительно позднее. Но тогда он лишь усмехнулся в ответ, не став перечить деду: «Моя. Конечно, моя, дед!» И принял. С головой у Кузьмича никогда проблем не было – но, мало ли, какие там могли бродить фантазии?
На девятый день он с утра уже был на могиле, чтобы всё прибрать к поминкам, до прихода родителей – мама с отцом и тётя Лиза собирались на кладбище ближе к полудню. И ещё издали почувствовал, что что-то не так, а, подойдя, ахнул: на месте земельного надгробия, которое они вдвоём с отцом накидали поверх могилы и сверху аккуратно присыпали влажным песочком и цветами меньше недели назад, зияла дыра. Иван даже сперва подумал – уж не вырыл ли кто гроб ненароком? – но, с опаской заглянув в могилу, обнаружил, что она просто провалилась вниз на добрые полметра. Вместе с цветами. Рядом с соседнего памятника на него с любовью глядели добрые глаза бабы Наташи…
