Оправдание – Дмитрий Быков

…дорога без возврата……роман «Оправдание» – первый опыт выступления в тяжелой весовой категории журналиста, поэта и колумниста Дмитрия Быкова. Внутри текста, некто с говорящей фамилией Рогов, ведёт расследование обстоятельств исчезновения собственного якобы расстрелянного в 38-ом деда, которого якобы видели в 48-ом. Сюжет тут, впрочем, вторичен. «Оправдание», как и множество текстов начала нулевых, очень ретросоветский роман. Плоскостей повествования две. Одна находится в России конца двадцатого столетия, другая – охватывает СССР непосредственно в пред- и поствоенные тридцатые-сороковые. Быков старательно избегает любых конструкций, в которых требуется пристрастность. В отличии от, допустим, того же Проханова. Время существования Красной Империи в романе подано словно в дымке, сквозь мутное стекло и растрескавшуюся желтизну выцветших фотокарточек. Темпоральные пространства тесно переплетаются: одноглазые женщины, деды-внуки, несколько проекций одного и того же посёлка, карманные зеркальца и шифрованные стихотворения присутствуют одновременно сразу в нескольких воплощениях……«Оправдание» – текст взаимоисключающих парадоксов. Во-первых, с каждой новой главой – да что там! – с каждой страницей словно включаются дополнительные мощности, запускаются скрытые до поры от читательского взора производственные линии; раскаляют текст добела невидимые роторы-двигатели. Словеса высекают искру друг об друга. Роман разгоняется, будто паровой локомотив. Да так, что аж винтики точек-запятых из шпал предложений выскакивают. Но, вместе с тем, тут очень, в хорошем смысле, ровная и спокойная композиция. Все события и диалоги чётко структурированы и проистекают друг из друга на вполне законных логических основаниях. А в качестве антитезы композиционной стойкости, отличительной чертой тут является непредсказуемость. Предугадать, куда укажет вектор нарратива, довольно проблематично; причинно-следственные связи у романа не то, чтобы совсем уж уникальные, но подчиняются своим собственным законам……бессистемная и бессмысленная деревня блаженных глухонемых здесь противопоставлена жёстко структурированной коммуне мазохистов-членовредителей. Хотя, «противопоставлена» – не совсем верное определение. Взаимоисключаемость здесь ложная. Вроде того, как в Советском Союзе секса не было, а дети и супружеские измены появлялись с завидной регулярностью. «Оправдание» вообще целиком и полностью происходит в СССР. Даже – и особенно! – те главы, которые как бы в России конца девяностых с гражданином Роговым в главной роли. Номинативная метафора «Рогов-Быков» не сказать, чтобы очень уж изящная. Но со своей задачей – спроецировать фокус героя с читателя на автора – справляется качественно и наверняка. Герой воплощает в себе каждого, подвергшегося воздействию разрушительного импульса вселенской катастрофы; любого, сметённого чудовищной мощью ударной волны злокозненного конца времён. Когда в одночасье тысячи, миллионы тонн материи великой сверхдержавы исчезли за горизонтом событий невидимой чёрной дыры. Несколько поколений лишись детства, юности, зрелости и других, не менее дорогих и важных жизненных отрезков. История, как водится, в очередной раз была переписана под аккомпанемент грохота рушащихся скрижалей. И сотни миллионов в одно мгновение осиротели, утратили собственную страну. Суровую, но такую родную……непременно прочтите до конца. Рассказывать нельзя – там всё самое густое и жирное; насыщенный, естественный предел. Читайте Быкова, читайте. В двадцать первом столетии мало кто на Руси сейчас пишет таким сгущённым слогом. Концентрированно, но широко и интенсивно. А по достижении финала возникает то чувство, знаете ли, когда у фокусника из рукавов и брючин высыпаются разорванные колоды карт и задохнувшиеся голуби, на голове вместе с шевелюрой пылает цилиндр, а распиленная пополам девушка тихонько, дабы не шокировать зрителя, просит вызвать скорую…

Он пьет свой кофе – лучший, чем тогда,

и ест рогалик, примостившись в кресле,

столь вкусный, что и мертвые «о да!»

воскликнули бы, если бы воскресли.

Бродский «Одному Тирану»Из всей О-трилогии дольше всего оставалась нечитаной первая часть: «Орфографию» прочла восхитившись изящной литературной игрой, больше двух лет назад, сразу следом «Остромова» в которого влюбилась насмерть, назначила своей Книгой года 2018 после еще раз перечитала. А до первой книги только вот добралась.Как хорошо, что Редакция Елены Шубиной затеяла цикл «Читаем с редактором», который позволяет в формате zoom-конференции встретиться с человеком, чья работа с текстом важна не менее авторской и благодаря которому мы получаем книгу в ее окончательном варианте ограненного камня, но имени его читатели обычно не знают – с редактором. И как хорошо, что темой очередной встречи станет «Оправдание» (на всякий случай, если интересуетесь, до четвертого марта еще есть возможность попасть). Отчего не прочла тогда первого романа трилогии – не помню. Верно подумала, что после «Остромова» так хорошо уже все равно не будет, осень две тысячи восемнадцатого была моим временем Дмитрия Быкова, читала и слушала от него все: лекции, выпуски программы «Один», стихи, пьесы, критические статьи, прозу. При таком массированном погружении однажды наступает момент, когда нужно переключиться на другое.И то сказать, «О-трилогия» не трикнижие в строгом смысле. Романы, составляющие ее, не объединены общим сюжетом или героями. Разве что в «Остромове» скользит по краю упоминание о Грине, одном из центральных персонажей «Орфографии», и время, место, отчасти среда совпадают. Что до «Оправдания» – оно вовсе не вписывается в концепцию трилогии: события начинаются в тридцать восьмом, через двенадцать лет после «остромовских», очень скоро перетекая в перестроечные годы – время внуков.Вот, собственно, внук репрессированного биолога Скалдина и станет героем книги. Но давайте по порядку. В тридцать восьмом, в разгар волны репрессий, среди прочих учеников биолога Михайлова, был арестован доцент Иван Антонович Скалдин, который проявил на следствии невероятное упорство, так и не подписав показаний. Скорее всего потому что лишился под пытками рассудка. Семье после сообщили, что скончался от сердечной недостаточности.Время было такое, что добиваться правды не рискнул бы и самый безрассудно смелый человек. Марина, вдова биолога, хотела выжить и вырастить дочку Катюшу. Кто ее осудил бы? И вырастила, перебиваясь скудными секретарскими заработками, только вот к старости стала чудить. Все ей казалось, что ее тело пристанище для других людей, которых любое прикосновение тревожит, причиняя им боль. С чего бы? Ну, так, всякий по-своему с ума сходит. Хотя, был в их жизни один телефонный звонок, в сорок восьмом, уже после войны, мужчина попросил Катю позвать к телефону маму, назвав девочку Снегуркой, а так ее, беленькую, звал только отец. Сама девочка не могла этого помнить, но мама не раз рассказывала ей. И она поняла, что папа не погиб, что он жив, ну может быть, на секретном задании. Завершая разговор, собеседник просил передать, что будет ждать Марину вечером возле Почтамта.Встречи не случилось, мать зря прождала два часа на ступенях и после сказала: ошиблись номером или это просто было чьей-то жестокой шуткой. Но обе они, и мама, и дочь, знали – то был отец. А история стала семейной легендой. Обретшей второе дыхание, когда сын Кати вырос, стал историком и начал коллекционировать случаи, подобные этому. Которые, как выяснилось, бывали. Большей частью такие же телефонные звонки от тех, кто числился среди мертвых, и одна очная встреча, когда вид человека из прошлого так напугал свидетеля, что тот сбежал, не сумел заставить себя подойти.Наш юноша, через поколение ушибленный ужасом внезапного калечащего вторжения в жизнь, ищет объяснения. В виктимной психологии есть понятие поиска смысла. То есть, жертва насилия должна уяснить для себя: это случилось, потому что я пошла в это место, в такое время, в такой одежде, сказала эти слова, когда нужно было промолчать или сказать другие. Абсурдно лишь на первый взгляд. На самом деле, бессмысленность произошедшего с тобой хуже диких обвинений в том, что своим поведением спровоцировал насилие. А поиск, в свою очередь, приводит его к созданию конспирологической теории, согласно которой смысл у сталинского террора таки был. Больше того, именно его жестокость позволила стране победить во Второй Мировой. Не буду объяснять, какими кривыми путями Рогов пришел к этому выводу. Суть в том, что придя, всюду начал видеть подтверждение правоты.Одно из главных достоинств Быкова-прозаика в том, что его романы всегда беллетристика. И я не оговорилась, достоинство. Согласно максиме о том, что все жанры хороши, кроме скучного, он умеет завернуть самую горькую пилюлю осознания в нарядную обертку авантюрного, конспирологического, криминального чтива.И он джокер нашей литературы, хотя иного сорта, чем другой знаменитый трикстер Пелевин. Водить читателя за нос, прежде подбрасывая безупречное объяснение, выстраивая четкую картину мира, а после внезапно, щелчком, руша карточный домик очередной иллюзии – Дмитрий Быков отменный мастер. И все-таки главное в быковской прозе не игровой момент, не развлечение ради развлечения, как все чаще у Пелевина, но четкая и безупречно нравственная авторская позиция. К которой в финале приходим.

Новая книга и автор. В этот раз я попала в мир 30-50 годов xx века, в период репрессий. Главный герой Рогов решает найти деда который пропал в 30-е годы, но все найденные улики указывают, что он жив. В процессе расследования Рогов узнает, что организация пыталась создать сверхлюдей для армии. У нас тут и исторические факты, немного детектива, даже есть любовная линия и конечно же фантастика. В принципе книга не плохая и написанная легким языком, но мне не зашла и вряд ли буду знакомится с продолжением.