Дмитрий Борисович Соколов
Мединститут
Часть 1
Per aspera ad astra
I
«Принято постановление ЦК КПСС, Совета Министров СССР и ВЦСПС о повышении заработной платы работникам здравоохранения и социального обеспечения, в том числе врачей, провизоров, медицинских сестёр, младшего обслуживающего персонала. Новые условия оплаты труда имеетсяв виду ввести поэтапно в течение 1986 – 1991 годов. В первую очередь повышаютсядолжностные оклады хирургов, анестезиологов-реаниматологов, врачей женских консультаций, родильных домов и других медицинских работников,выполняющих сложные и ответственные виды работ»
(Советская пресса, октябрь 1986 года)
Все знают, что медицинский институт отличается от прочих институтов, и в первую очередь тем, что учёба в нём длится не пять, а шесть лет. Но это не совсем так. Учёба и в мединституте длится пять лет, а шестой год идёт уже не учёба, а «преддипломная специализация». На обычную учёбу она совсем не похожа. В 1986 году специализация будущих врачей шла по трём основным дисциплинам – терапия, акушерство с гинекологией и хирургия. Студенты шестого курса уже и назывались не «студенты», а «клинические субординаторы».
Слово это (хоть и резало с непривычки слух, и настораживало непосвящённых) ни к чему, в общем-то, не обязывало, никаких прав никому не давало, и шестикурсники как были «студентами» все пять лет, так ими и оставались. Но зато они уже были расписаны по клиникам, работали в них, принимали участие в лечебном процессе, самостоятельно вели больных! Молодые люди совершали свои первые шаги на врачебном поприще.
А первые шаги волнительны везде и во всём, первые шаги всегда особенно интересны. Порой случались анекдоты, забавные истории, словом – казусы, как говорят медики. Над некоторыми потом годами смеялся весь институт, некоторые и случались, и заканчивались как-то незаметно, но истории случались постоянно. Любой медик легко, с ходу, вспомнит их добрую сотню, если не больше.
Клиника – это не частная дорогая лечебница за городом, а некое лечебное учреждение, в котором идёт не только лечебный процесс, но и обучение студентов. Как правило, клиники мединститутов создаются на базах крупных городских больниц. Например, 10-я городская больница, или «десятка», называлась Клинической больницей Скорой медицинской помощи, и служила базой К…ского мединститута. Это была крупная, современная, многопрофильная больница, построенная «в годы застоя», как в СССР начали называть конец 70-х годов ХХ века. Она включала в себя целый ряд клиник в составе больничных отделений: травматологическую, хирургическую, кардиологическую, гинекологическую, офтальмологическую, клинику профессиональных заболеваний, и ряд прочих. В каждом таком отделении, помимо заведующего и палатных врачей, гнездились «кафедралы»– научные работники с соответствующих кафедр, «доценты с кандидатами», а то и целые профессора.
Несмотря на громкое название и научный нимб над собою, по своей сути «десятка» была обычной советской больницей конца 80-х годов прошлого века. Как и всё остальное в тогдашнем СССР, поражённой общим кризисом системы развитого социализма. Её многочисленные отделения были просто обречены на хронический недостаток во всём – от постовых медсестёр до наконечников клизм. Нянечки, санитарки и лифтёры встречались в ней куда реже профессоров, а тараканы и подвальные кошки размножались с невиданной скоростью- чему, видимо, способствовал недавний чернобыльский взрыв, задевший краешком и К… . Кормёжка больных осуществлялась в основном гречкой на горелом молоке и слизистыми толстостенными макаронами.
10-я больница служила клинической базой мединституту уже много лет. Особенно она славилась своей хирургией. Целое крыло занимали четыре 80- коечных хирургических отделения, каждое со своим оперблоком, в котором в образцовом порядке содержались и плановые операционные, и, в особенности, операционные для неотложных вмешательств. Отделения одновременно являлись и клиниками, в которых проходили преддипломную подготовку молодые хирурги- субординаторы, постдипломную подготовку молодые хирурги- интерны, окончательную подготовку молодые хирурги- клинические ординаторы. Всё это беспокойное хозяйство было объединено в Кафедру госпитальной хирургии, которую долгие годы возглавлял профессор Тихомиров В.В. – учёный с мировым именем и Лауреат Государственной премии СССР за 1971 год. Два года назад он был избран членом-корреспондентом Академии медицинских наук. Кафедра под его руководством занималась и научной, и преподавательской работой; кафедра придавала всей хирургии городской клинической больницы №10 особый блеск.
Человеку, впервые угодившему туда с приступом аппендицита или с нарвавшим пальцем, нелегко было разобраться в массе белых халатов, сразу обступавших его, и каждый день перед ним появлялись всё новые и новые фигуры. Всякий свежепоступивший больной был уже случай, casus, как говорят медики, и принадлежал науке. Учебный процесс шёл параллельно с лечебным, и был не менее важен.
В хитросплетениях обоих процессов элементарно было запутаться. Многие больные, отлежавшие неделю и больше, так и выписывались в неведении, кто же есть кто – кто тут профессор, кто доцент, кто зав. отделением, кто лечащий врач, кто куратор, кто дежурный, кто ординатор, кто субординатор, кто врач-интерн, кто будет делать операцию, кто лечить потом, а кто будет просто приходить и спрашивать о самочувствии. Одно было ясно – раз такое множество врачей здесь, раз на именно таких, как ты, науку вперёд двигают – значит, попал ты правильно и вылечат тебя непременно!
II
«Темпы общественного прогресса, ускорение социально-экономического развития страны в значительной степени зависят от идейно-политической зрелости народа. Базисная роль в подготовке специалистов, вооружённых марксистско-ленинской теорией, способных применять её на практике, способных мыслить и действовать по-новому, принадлежит высшим учебным заведениям»
(Советская пресса, октябрь 1986 года)
Внешность у Аркадия Марковича была совсем не доцентская – невысок, но очень ладен, открытая мальчишеская физиономия и буйная шевелюра. Он был больше похож на тренера детской спортивной школы или на актёра кино, играющего разведчиков и гусаров, причём все рискованные трюки самостоятельно. Даже очки, большие роговые очки в пол-лица, не спасали Самарцева от сомнений окружающих.
Поэтому Аркадий Маркович старался помалкивать о том, кто он по профессии, и всячески избегал называть свою должность – в то, что он оперирующий хирург, ещё верили, а вот то, что этот «шибздик» – доцент, воспринимали со смехом, вроде бы как кличку рецидивиста в фильме «Джентльмены удачи». Особенно если дело было в кругу незнакомых людей, например, где-нибудь в июле месяце в санатории в Судаке. Много безопаснее было представляться просто «научным работником».
Но это бывало только тогда, когда Аркадий Маркович отдыхал.
На работе же, в клинике, облачившись в хирургический костюм, халат и шапочку, он тут же становился доцентом кафедры госпитальной хирургии. Перепутать его тогда с кем-то просто невозможно было – по избытку деловитости, по проницательному взгляду, по значительности, по всегдашнему окружению из студентов, по вескости разговора с больными сразу было видно, что перед вами настоящий специалист, настоящий хирург, настоящий человек. А узнав, что это ещё и доцент, все только одобрительно кивали – надо же, какой молодой. Но хваткий и энергичный, сразу видно, что на своём месте, и правильно, и очень правильно, пора, в конце концов, давать дорогу молодым.
Так бы везде.
Самарцеву было 44 года – по хирургическим меркам, совсем ещё юношеский возраст. Выглядел же он ещё моложе, максимум на 35. Хотя в этом году было как раз двадцатилетие окончания им мединститута и пять лет, как он являлся вторым лицом на кафедре. Помимо научно-преподавательской работы А.М.– так его называли для краткости- возглавлял первичную парторганизацию хирургической клиники.
В одно октябрьское утро – сразу отмечу, что было уже холодно, дождливо, бессолнечно, что весь лист с деревьев почти облетел, так что ясно читалось наступление сезона работы, делового и трезвого, сезона глубокомысленного, когда всякие летние мысли прекращаются сами по себе – Аркадий Маркович подъезжал к больнице на своих «Жигулях» шестой модели.
Он припарковал машину как обычно, у табачного киоска- уже два года, как руководство больницы боролось с его наличием на своей территории- рядом с белым «Москвичом-412» начмеда и бежевой «четвёркой» зав.орг.методотделом.
На кафедре даже профессор Тихомиров не имел машины и ездил на работу в трамвае, а из всех хирургов «колёса» имели только двое – Пашков из 2-й хирургии, заслуженный старенький врач, и зав. 3-й, торакальной, Емельянов. У Пашкова был «горбатый» «Запорожец», на котором ветеран ездил с 50-х годов, а у Емельянова «408-й», тоже видавший виды. Он его заработал на Севере лет 10 назад, где трудился долго и добросовестно. Конечно, как заведующий отделением он имеет знакомства на СТО, и «Москвича» ему там постоянно ремонтируют, подновляют и красят, раз в году перебирают по болтикам, но всё равно видно, что машина не новая. Самарцевская «шестёра», как самая новейшая, долго лидировала в этом списке. Но с недавних пор тут появилась «семёрка» самой последней модели, новенькая, сверкающая как новогодняя игрушка, сиреневого цвета. Это автомобиль клинического ординатора Горевалова.
«Хорошая машина, – не смог в очередной раз не признать Самарцев и не приласкать «семёрочку» взглядом. – Совсем другой дизайн, да и «движок» чуть ли на в два раза мощнее… Да, Пётр же дежурил вчера. Первое самостоятельное дежурство по клинике – не шутка. Нужно будет узнать, как прошло, и сделать это сразу же»…
10-я городская больница представляла собою кирпичное девятиэтажное здание в форме буквы «Ш» с несколькими входами. Весь первый этаж занимало приёмное отделение. Туда то и дело подъезжали и отъезжали машины «скорой помощи». Главный вход располагался на втором этаже, куда вела широкая просторная лестница, слева от которой был установлен на стенде огромный плакат с аршинными карминовыми буквами «XXVII съезд КПСС. Доверие партии оправдаем!» Молодой рабочий с мечтательным выражением лица, в красной спецовке нараспашку и в красной каске, на фоне красного же цвета строительных конструкций, своим светлым образом подкреплял написанное.
Самарцев взбежал по лестнице так легко, что со спины его можно было принять за студента. К началу рабочего времени в больницу стекался многочисленный персонал и несметное число студентов- медиков. Аркадию Марковичу пришлось беспрестанно кивать головой, отвечая на приветствия, посыпавшиеся с разных сторон. Кивки были энергичные, поэтому пришлось несколько раз придерживать очки пальцем.
Его кабинет находился на четвёртом этаже, во 2-й хирургии. Оба грузовых и оба пассажирских лифта в этот час были битком набиты сотрудниками и студентами, которых старики-лифтёры, важничая и ворча, развозили по клиникам. Самарцев в их сторону даже не посмотрел, взбежал по лестнице. Лифтами он принципиально никогда не пользовался.
Кабинет был уже отперт – Лариса, лаборантка кафедры, всегда приходила первой, наводила порядок, включала радиоприёмник и проветривала. Уходя, она уже не запирала дверь.
Это было довольно большое помещение с двумя окнами. Ввиду стеснённости в площади, самарцевский кабинет служил одновременно и учебной комнатой. Всю середину его занимал большой стол со стульями, на стенах висели несколько плакатов с рисунками и схемами, использующиеся как наглядные пособия, в одном углу стоял личный рабочий стол с телефоном, в другом платяной и книжный шкафы. Ещё имелась небольшая банкетка-топчанчик для осмотра больного, умывальник и зеркало на стене. На самом видном месте висел небольшой плакат «КПСС- авангард Перестройки».
По радио как раз передавали новости.
– …возвратился в Москву из Рейкъявика, где имел встречу с президентом США Рональдом Рейганом. Вместе с М.С. Горбачёвым возвратились секретари ЦК КПСС А.Ф. Добрынин и А.Н. Яковлев, помощник Генерального секретаря ЦК КПСС А.С. Черняев, первый заместитель министра обороны СССР С.Ф. Ахромеев. В аэропорту М.С. Горбачёва встречали члены Политбюро ЦК КПСС Г.А. Алиев, А.А. Громыко, Л.Н. Зайков, Е.К. Лигачёв, Н.И. Рыжков…
Аркадий Маркович сразу переоделся в хирургический костюм. Это был не очень новый, но очень хороший ГДР-овский комплект из 100-процентного хлопка. Два таких костюма Самарцеву посчастливилось приобрести с рук во время стажировки его в Институте Вишневского в Москве три года назад. Содрали бешеные деньги – 25р. за комплект, но форма того стоила – покрой её одновременно изобличал строгость, изящество и так сказать, избранность носителя, его принадлежность к интеллектуальной сфере, к тонким, очень сложным вещам. А качество материала! Швы хоть и вытерлись кое-где, но за три года постоянной носки костюмы почти не выцвели и не истончились. Так что расходы были вполне оправданы. Ещё год, по меньшей мере, их можно было носить.
Самарцев по праву гордился костюмами- не только в родной больнице, но и Областной, и в 17-й, и в 5-й, везде, где имелись хирургические отделения, аналогов его формы не было.
«Чёрт возьми, ну почему у нас никогда не сделают ничего подобного? Если ГДР, соцстрана, шьёт такие костюмы, то в каких же тогда ходят «проклятые капиталисты»? Что-то, наверное, вообще непредставимое. И если таковы их костюмы, то каково же всё остальное»?
Аркадий Маркович думал так каждый раз, когда одевал эти брюки, куртку и шапочку. Подобные мысли, он знал, были нехорошие мысли, тем более, что о достижениях СССР во всех отраслях науки и техники он был осведомлен более чем хорошо. Но всё равно, становилось досадно за «группу Б», тем более, что раз мы можем летать в космос и бороться за мир во всём мире, то не пошить простых дешёвых костюмов для хирургов – верх головотяпства и ведомственной неразберихи, если не что-то худшее!
– …в беседе, прошедшей в атмосфере дружбы и сердечности, обсуждены пути дальнейшего развития и укрепления советско-кубинских культурных связей, в свете задач, вытекающих из решений XXVII съезда КПСС…
Он прикрутил ручку у радио, вздохнул, одел сверху тщательно отутюженный Ларисой халат, переобулся в замшевые болгарские туфли с дырочками, оглядел себя в зеркале. Смотрелось хорошо. Самарцев придал лицу одновременно наивное и вдохновенное выражение и закрыл шкаф.
Постучавшись, в кабинет вошла Лариса. Это была крепенькая тридцатипятилетняя женщина, незамужняя, из породы вечных секретарш и нянечек. Голова её была устроена на манер ЭВМ. Лариса могла хранить и перерабатывать колоссальное количество простой информации, никогда ничего не забывала, но и не вспоминала лишнего, сносно печатала на машинке, вела всю документацию кафедры, без возражений выполняла любое поручение. На этой тихой и незаметной женщине со средним библиотечным образованием держалась вся текучка кафедры.
Лариса получала 70 рублей в месяц.
– Аркадий Маркович, звонил Гафнер, – не здороваясь, точно они и не расставались со вчерашнего дня, сообщила она, переходя сразу к делу. – Он сегодня не выйдет.
– Заболел? – мигом прищурился Самарцев. – Снова?
– Да. Ангина. Голос нехороший, хриплый. Сказал, что идёт на больничный. А у него акушеры с сегодняшнего дня – новая группа.
В.О. Гафнер, довольно пожилой, совсем больной человек, раньше был неплохим практическим хирургом и даже защитился двадцать лет назад. Но после того, как его бросила жена, начал опускаться, злоупотреблять, ушёл из-за скандалов из отделения в кафедральные теоретики и несколько последних лет занимал должность третьего ассистента кафедры. Он вёл занятия с приходящей группой акушеров- гинекологов по неотложной хирургии.
Всё городское и областное акушерство знало «дядю Витю», знало, что он «пофигист» и добряк, что занятия у него – «полная халява», на которую можно «забить» и не посещать. Любые личные проблемы с Гафнером можно было уладить бутылкой, а на зачёт группа скидывалась по трёшке и покупала ему пару «пузыриков» пятизвёздочного коньяку, после чего все за пять минут сдавали на «отлично». Оперировать и вести хоть одну палату Гафнеру не давали, к больным не подпускали, и готовить будущих хирургов не давали тоже, предоставив ему ликбез для гинекологов. Но он и этому был рад, считал себя конченным человеком и не надеялся подняться. Раз в три месяца он внезапно «заболевал» недели на две, после чего приступал к своим обязанностям с опухшим лицом и трясущимися руками. Одну группу он ещё вчера провёл, зачёл и выпустил. А сегодня как раз придёт новенькая.
Самарцев досадливо поморщился. В силу своего положения он был ещё и завучем кафедры, отвечая за преподавательскую работу. Чёрт, поручить больше некому- два остальных ассистента заняты своими группами, да и программы не совпадают- у субординаторов – хирургов углублённая, у акушеров – азы и верхи. Придётся опять самому…Чёрт, ещё ведь и профессора сегодня не будет, он на Учёном совете…
– Хорошо, Лариса, спасибо. Тогда скажите старосте этой группы, чтобы поднимались ко мне сюда. Я пока буду вести занятия. А как Гафнер поправится, заберёт их у меня. Больше никаких новостей?
Лаборантка ответила отрицательно и ушла. Аркадий Маркович открыл и просмотрел ежедневник, затем набрал номер ординаторской 2-й хирургии.
– Доктор Горевалов? – спросил он, улыбаясь. – Да, доброе утро. Как отдежурил, Петя? Никого не оперировал? Проблемных не было? То есть, тебе всё по больным понятно. Тогда поздравляю – первое самостоятельное дежурство, целое событие. А тяжёлые как? Кто именно? Ну этот – огнестрельный, ломоносовский. С разлитым перитонитом. Рыбаков, 27 лет, из одиннадцатой палаты. Он как, не затяжелел? Что? – Самарцев напрягся, поплотнее прижал телефонную трубку к уху, привстал и прикрутил радио. – Стул был? И без стимуляции? Не температурит? Ну что же ты не поинтересовался. Интересный больной, дискутабельный. Но в целом – не хуже? Ладно, отчитывайся Гиви, поговорим потом. Я? Пока занят буду, две группы у меня сегодня. Но ты зайди часиков в одиннадцать. А, у тебя операция? Тогда зайди, как закончите. Ещё раз поздравляю.
Самарцев повесил трубку. Посидел, вертя в руках очки, поразмышлял. Думы были тяжёлыми, о чём сказала протянувшася от носа к губе складочка кожи. Анатолий Маркович несколько раз хмыкнул, отрицательно мотнул головой, потрогал себя за кончик носа.
В дверь постучали. Стучали особо предупредительно.
– Можно?– в учебную комнату заглянуло широкое мужское лицо.– Аркадий Маркович, здравствуйте, извините за столь ранний визит…
– А, здравствуйте, здравствуйте, Сергей Петрович! – Самарцев светло улыбнулся в ответ и встал навстречу посетителю. – Заходите, заходите. Что-то случилось?
Вошёл низенький плотный мужчина средних лет в не очень новой, но очень хорошей, «просто отпадной» кожаной куртке до колен, в белой рубашке, с галстуком, с портфелем под мышкой. Рукопожатие было взаимным и крепким.
– Вы уж извините, что я без предварительного звонка, – заговорил Сергей Петрович, улыбаясь ещё шире и искательнее, – но тут у дочки что-то живот прихватило, с пяти утра. То отпустит, то прихватит, бегаем всё вокруг неё. Я уж подумал, не аппендицит ли? И к вам, Аркадий Маркович, по старой памяти. Посмотрите мою выдру? Там, кстати, на неделе шкафы югославские должны завезти, вы, помнится, интересовались…
– О чём речь, Сергей Петрович, конечно, – гостеприимно развёл руками Самарцев. – А что, раньше такого с ней не было?
– Впервые, Аркадий Маркович, в том-то и дело. Может, там и пустяки какие. Но очень уж я аппендицита боюсь. У меня двоюродный брат от аппендицита помер в 67-м году. Всё думали – то ли гастрит, то ли лимфоузлы. Пока думали, аппендицит лопнул, полный живот гноя был…
– Сейчас разберёмся. Если что, то и анализы, и ФГС, и даже УЗИ можно будет сделать. Пусть заходит девочка…
III
«Почти все студенты, живущие отдельно от семьи, получают от родителей денежную помощь (97%, кроме натуральной помощи (одежда и т.д.) По размерам ежемесячной денежной помощи студенты распределяются так: до 30 рублей-38%, от 30 до 50- 43%, от 50 до 100-11%, больше 100 рублей-5%. Размеры стипендий у большинства студентов незначительны (40-50 рублей в месяц), и, естественно, не обеспечивают прожиточного минимума»
(Советская печать, октябрь 1986 года)
На часах было начало девятого, и в хирургических отделениях дежурный персонал готовился к сдаче смены.
В ординаторских дежурные врачи, сдвинув шапочки на затылок, торопливо дописывали истории болезни поступивших и наблюдавшихся по дежурству, им помогали несколько субординаторов-шестикурсников, оставшихся дежурить эту ночь. На постах медсёстры заканчивали колоть утренние инъекции, мыли и упаковывали шприцы в крафтпакеты и укладывали в большие железные биксы для последующей отправки в стерилизацию. В 4-й хирургии в ургентной операционной заканчивалась операция удаления червеобразного отростка у больного, поступившего как раз под утро; дежурившие хирурги заключали между собою пари на то, что уложатся в стандартные полчаса и успеют закончить до начала пятиминутки. По палатам ходячие больные приводили в порядок себя, койки и тумбочки; лежачие делали это при помощи ходячих или родственников. У некоторых были нанятые сиделки.
Ночных санитарок ни в одном отделении не было.
Понемногу на рабочие места сходился дневной медперсонал.
Крупными шагами прошёл в свой кабинет заведующий 2-й хирургией Гаприндашвили Гиви Георгиевич, и уже со входа в отделение послышался его громкий сердитый голос- он, как обычно, выговаривал курильщикам.
– Здэс болница! Это запрещено приказом Мынздрава! Сосат дома будэте, кто нэдоволэн – на выписку! В самом-то дэле! Рыбаков, тэбя это тоже касается…
В ординаторской дежурный врач, клинический ординатор первого года Горевалов, заканчивая первое дежурство в своей жизни, трудился над историями болезни.
В процедурной, единой на два поста, обе ночные медсёстры в спешке доделывали уколы и брали анализы крови из вены. Точнее, медсестёр ни одной не было. На первом посту вчера дежурила Света Изосимова, 17-летняя студентка медучилища, а на втором – вообще мужик, студент 6-го курса мединститута Антон Булгаков.
Света, худенькое создание в просторном грязном халате, с сосредоточенным и простеньким личиком, только называлась медсестрой, поскольку училась ещё на втором курсе училища, и никак не могла иметь необходимых среднему медработнику теоретических знаний и практических навыков. Она была оформлена ночной санитаркой, да и то с нарушением КЗоТа, поскольку была несовершеннолетней и не имела права работать ночами вообще. Однако работала. Администрация больницы из-за остро-хронической нехватки доврачебного персонала шла на всё, чтобы «заткнуть дырку». Света работала на посту уже третий месяц, ещё с лета. Работала не очень хорошо, даже «отвыратытельно», как в сердцах говорил зав.отделением, под личную ответственность которого Изосимова и работала, но увы, никаких других желающих «вкалывать за копейки» не находилось.
Антон, представительный 23-летний юноша в очках «-3» и со вьющимися чёрными волосами, являл собою иную крайность. Медсестрой, точнее, медбратом, он работал в этом отделении третий год, с начала четвёртого курса, когда студентам мединститута разрешено выполнять обязанности фельдшера. Булгаков собирался стать хирургом, и в настоящее время проходил субординатуру в этой же клинике в группе доцента Самарцева. До диплома ему оставалось чуть больше полугода.
Медбратом же он работал по ночам потому, что не хотел обременять родителей лишними расходами на своё содержание. Зарплата у медсестёр хирургии была ерундовая, всего 80 рублей в месяц, но совокупно со стипендией (45 рублей) выходило неплохо. Став врачом, он начал бы с начальной ставки врача-интерна в 110 рублей. Так что особо торопиться заканчивать институт существенного материального стимула у него не было. Его работой Гаприндашвили был очень доволен.
– Зачем хочешь хирургом стать? – спрашивал он иногда. – Работы много, овэтствэнность огромная, платят с гулкин нос, – перечислял он. – Потом, закончишь, гыде работать собираешься? В земстве каком- нибудь, в амбаре при свэчах опэрировать? Сопыёшься…
– А к вам если, Гиви Георгиевич? Вы ж меня давно знаете, сколько раз я вам ассистировал. Есть же в отделении свободные ставки? – нажимал Антон.
Вопрос распределения начинал его понемногу тревожить. Тучный грузин фыркал в чёрные с проседью усы.
– Есть дыве ставки дэжурантов, но ты нэ мылься, – строго отвечал он.– Эти ставки мы всэ тут понэмногу разрабатываем, пара лишних дэжурств вы месяц никому нэ помешает, у всех сэмьи. У всэх. Да и нэ нужны мыне врачи, своих прэдостаточно. Мэдсёстры нужны. Ой, как нужны. Мэдбратом вазму, а врачом – ызвини…
Света торопливо кольнула своего последнего больного, сверилась с процедурным листом, поставила окончательную галочку, промыла шприцы под краном, разложила их на подоконнике для просушки, закрыла стеклянный шкаф и объявила Антону:
– Ну чё? Я всё, своих всех переколола и переклизмила. Я пошла?
– Как «пошла»? Света, блин, – тут же вскипел напарник. – А отчитываться кто будет? А? Ну, блин, – он как раз надпиливал ампулу, не рассчитал, и, отламывая носик, поранил палец острым краем. – Света, коза! Всё из-за тебя. А у меня полостная операция сегодня. Что, опять мне за тебя отбрёхиваться Гиви?
– Ну ты чё, хочешь, чтоб я на уроки опоздала? Ни фига себе. Мне к первой паре на Свердлова аж ехать! Тебе хорошо – отработал, и всё, дальше здесь остаёшься. А мне мотылять через весь город…
– Света, меня твои пары как-то мало волнуют, – сердито ответил Булгаков, крепко прижав к царапине ватку со спиртом. – Я тебя уже раз отпускал, когда у тебя половина уколов осталась не сделанной. Получил тогда от Гиви по полной программе. А тогда, когда к тебе подруги приходили и ты их тут учила уколы делать? Нет уж, хватит с меня, сама иди и «сдавайся».
– Да всё я сделала, чё ты? – Света столь внимательно посмотрела на Антона, что у того только укрепились подозрения в её правдивости. – Тем более, старшуха в курсе. Я у ней вчера отпросилась.
– Ничего не хочу знать, – отмахнулся Булгаков. – Отчитываться за тебя не буду. Мне своего поста хватает во как.
– Нет, Антон, ну я же тебя отпускала, – заныла Света. Несмотря на очевидную неразвитость, она уже научилась прекрасно обращаться с этим без пяти минут врачом. – Отпускала всё время, когда тебе на операцию или в приёмник нужно, уколы за тебя делаю, капельницы, больных оформляю. А ты гавнишься…
Света решительно обиделась.
Антон тяжело вздохнул.
Действительно, он довольно часто во время своих дежурств оставлял пост на Свету, а сам уходил надолго в операционную, особенно если дежурил с Ломоносовым. Приходилось уступать.
– Ну ладно, если у тебя нет никакой фигни… Ты точно всё сделала? Смотри, я за тебя п…дюлей получать больше не буду.
–Да всё я сделала. Анализы, биксы отнесла, и свои, и твои. К ирригоскопии Федоренко готова.
Наркоту списала?
– Ой… щас!
Света тут же убежала. Антон разложил свои разобранные шприцы для просушки, навёл порядок в шкафах с лекарствами, и, торопливо поработав шваброй, включил кварц и закрыл процедурную. Несмотря на своё почти законченное высшее образование, врач-субординатор очень старательно относился к обязанностям среднего медработника.
IV
«Давно уже меня и моих товарищей мучает вопрос: «Почему комсомольская организация стала такой доступной?» Мы справедливо беспокоимся об упадке престижа звания «комсомолец», так не эта ли доступность принизила роль, которую комсомол играет в жизни молодёжи? Не это ли породило все те многочисленные проблемы, которые стоят сегодня перед комсомолом»
(Советская печать, октябрь 1986)
Работа в хирургии «десятки» начиналась в 8.30. В отделениях проходили летучки- «пятиминутки» по сдаче смены дежурными врачами и медсёстрами, затем в 9.00 все хирурги собирались на третьем этаже в конференц- зале на общехирургическую пятиминутку. Или, как она более правильно называлась, «конференцию». Вёл её профессор Тихомиров, присутствовали прочие сотрудники кафедры, все заведующие отделениями, все дневные врачи. Дежурные врачи присутствововали обязательно, так как их черёд был теперь отчитаться о дежурстве перед профессором и всем коллективом хирургов. Присутствовала так же и молодёжь – клинические ординаторы, «семикурсники»-интерны, шестикурсники-субординаторы, пятикурсники-студенты. Иерархия в хирургии была очень пёстрой и запутанной. Зато собрание получалось представительным и многочисленным. Дежурным хирургам иной раз предстояло отчитываться перед аудиторией из двухсот человек.
Порой даже просторный зал не мог вместить всех собравшихся. Опоздавшим из-за отсутствия мест приходилось стоять вдоль стеночки в два и три ряда. Совсем опоздавшие могли просто уже не поместиться.
Среди шестикурсников, самой многочисленной и самой пытливой публики, не все были субординаторами-хирургами. Присутствовала здесь сегодня и новенькая группа акушеров-гинекологов. Будущие специалисты по женским болезням (если беременность и роды можно было назвать «болезнями), придя в этот специфический мир, сразу же ощущали на себе то особое высокомерие и насмешливое презрение, с которым все, особенно самые молодые хирурги, относятся к нехирургам, а особенно к тем, кому тоже приходится пользоваться скальпелем в своей работе. Гинекологов или демонстративно не замечали, или ехидничали, поддразнивая, или просто молча мирились с их присутствием. Поэтому тем приходилось держаться дружно и кучно, стараться приходить первыми и сразу же занимать для своих самый дальний уголок зала, «забивая места» для опаздывающих.
Надя Берестова была одним из 12 студентов в этой группе. Она приехала сегодня специально пораньше, одной из первых, чтобы успеть оглядеться на новой кафедре и понять что к чему. Собираясь вполне осознанно связать свою дальнейшую жизнь с практическим акушерством, Берестова тем не менее питала определённую слабость к хирургии и к хирургам. Ещё до поступления в институт, она, будучи девушкой романтичной, находила в этих словах что-то априорно прекрасное и манящее к себе, точно белый парус на морском горизонте. На последнем курсе мединститута, когда каждый студент знает каждого, Берестова была известна под идиотской кличкой «Крупская», которая приклеилась к ней давным-давно. Наверное, это было связано с тем, что её звали Надежда Константиновна, как и супругу Ленина. Неизвестно, что за остряк придумал ей эту кличку, это так и осталось неразъяснённым. Было ясно, что у него не всё в порядке с ассоциативным мышлением и моральным кодексом- одним словом, дебил.
