Дмитрий Андреевич Шашков
После войны
На одной московской стройке копает гастарбайтер Иваныч. Энергичными движениями срезает лопатой и выкидывает из коллектора тяжёлую влажную глину. Под вязнущими сапогами громко чавкает вода. Из раскрытого ворота рубахи выпадает крест, бодро хлопает Иваныча по широкой груди, и прячется обратно под рубаху.
Иваныч, поглядывая на траки и катки работающего рядом экскаватора, вспомнил свою малую родину, Донбасс, и войну, как он прятался от рвущихся мин в мелком узком окопчике, а рядом угрюмо рычал, остановившись, огромный танк. Танк был свой, однако опасность была в том, что танкистам его, Иваныча, вместе с его окопчиком не видно, и стоит им крутануться и поехать в его сторону, они его тут же и похоронят, даже не узнав об этом. Он тогда крикнул было снизу-вверх стальной махине: "Братцы, не задавИте!" – хотя это было совершенно бессмысленно: голос его, обычно казавшийся бодрым и громким, безнадёжно потонул в рёве дизеля. И не увидеть им его через эти щели триплексов! Рядом оглушительно хлопнула очередная мина. Иваныч слышал громкий звон в ушах и сквозь него тихий звон осколков по броне. Сейчас танк точно куда-нибудь поедет! Иваныч тогда молился, как никогда прежде, и страх отступил, и танк поехал в другую сторону, обдав его на прощанье удушливым выхлопом с характерным запахом работающего дизеля… Теперь, на московской стройке, он смотрел на траки и катки экскаватора с улыбкой – такими маленькими и даже хрупкими они казались по сравнению с танковыми. И совершенно безопасными.
Жизнь никогда не баловала Иваныча. С молодости, после армии, тяжёлый труд шахтера, потом, в зрелые годы, эта нежданная война. Он раньше не интересовался политикой и никогда не пошёл бы ни на какую войну, если бы не регулярные артиллерийские обстрелы его родного города обнаглевшим от безнаказанности противником. Всё, что он мог противопоставить этому, – трудная и опасная служба в пехоте. К тяготам военных действий и постоянному риску погибнуть добавлялся страх за жену и детей, которым беспорядочные обстрелы городов угрожали не меньше, чем военным. Потом ранение, возвращение на службу, опять война, только вялотекущая, – теперь уже реже в полевых условиях и чаще в казармах. Приходилось "тянуть лямку", как когда-то в молодости, только тогда считали дни до дембеля, а тут дембеля не предвиделось. Скромного денежного довольствия едва хватало, чтобы прокормить семью. Хотя потери стали меньше, по-прежнему сохранялся риск однажды не вернуться с очередных полевых позиций. Мрачно шутили, что служат не до дембеля, а "до двухсотого", то есть пока не убьют. Причём чем дальше, тем более нелепым концом казалось такая смерть, когда погибали от внезапного обстрела, на который, согласно приказу, даже нельзя было отвечать, если только противник не идёт на прорыв линии соприкосновения. Однако попыток прорыва противник, как правило, не предпринимал, ограничиваясь безнаказанными обстрелами. Впрочем, обстрелы со временем всё же становились реже, так что какая-то дипломатия в недосягаемых кабинетах властей, наверное, и правда работала.
