Дмитрий Ахметшин
Сердца под октябрьским дождём
Тенью взлетела на подоконник соседская кошка, до нервного хохота напугав обоих людей. Ульрика жила у вдовы по фамилии Нордическая (Алёнка считала это сочетание имён едва ли не проявлением высшей гармонии), через две квартиры на их этаже, и была прославленной путешественницей. Через вечно открытую форточку выбиралась на карниз и запрыгивала в открытые окна, чтобы посмотреть, что там хозяева забыли убрать в холодильник.
К двум часам ночи они поняли, что могут обсуждать происходящее с Валентином не повышая друг на друга голоса.
– Что ни говори, а ведёт он себя очень разумно… и знаешь, что я ещё заметил? Он страшно увлечён.
Алёна подняла брови.
– Ты считаешь, что он в восторге оттого, что сидит взаперти?
Юра откинулся назад и, пытаясь облегчить боль в спине, принялся качаться на стуле. От резких движений обёртки от шоколадок, которыми был усыпан стол, зашевелились.
– Нет, не в том смысле. Он увлекается, когда описывает происходящее. Сначала всё лаконично и кратко, записывает, как и положено человеку, что стремится сохранить для потомков свои злоключения, рассказать хоть кому-то что с ним происходит. Потом эпитеты начинают нарастать, как грибы на гнилых пеньках. Предложения становятся законченными, оформленными – хоть сейчас на страницы бульварного романа. Только вчитайся: «Я заметался как лис, чей хвост был так шикарен, что воспламенился одним прекрасным утром». Парень едва не спалил себя вместе, может быть, со всем домом, и на тебе, сидит, меткие сравнения подбирает!
– Он несостоявшийся писатель, – напомнила Алёна.
– Невозможно быть писателем, когда с тобой происходит такая чертовщина, – жёстко сказал Юра. – Ты в первую очередь человек, маленький, дрожащий комочек плоти, который ни черта не понимает и пугается каждого нового звука. Для того чтобы быть писателем, нужно привести в порядок голову.
– Ну вот, опять двадцать пять, – Алёнка засмеялась. – То есть ты считаешь, что голова у него не в полном порядке?
– Думаю, голова у него в порядке. Я всё ещё считаю, что он дурит нам головы.
Впрочем, фраза прозвучала далеко не так убедительно, как он надеялся. В первую очередь для себя. Если всё так просто, то почему кровать до сих пор не разобрана? Алёнке простительно – она натура увлекающаяся, – но он? Он школьный учитель с практическим складом ума, с шестерёнками вместо мозгов, если угодно. Какая-то разновидность дистанционного гипноза? Быть может, вирус, который заставляет монитор мерцать с определённой частотой? Хорь потёр глаза.
Алёна отобрала у него мышку.
– Посмотри… вот здесь, посмотри, как он пишет о ребёнке! Об Акации. Такие чувства невозможно выдумать. Как будто мечется от одной крайности к другой, от глубокого отвращения и неприязни, к безусловной любви. Я… даже не знаю, каким человеком нужно быть, чтобы переживать такое снова и снова.
Юра улыбнулся.
– Очень талантливым. Либо полным психом.
Алёнка уставилась невидящим взглядом, перебирая шёрстку задремавшей у неё на коленях Ульрики.
– Бедная девочка. Повезло ей с количеством конечностей или нет, её нужно забрать. Кто знает, что он сможет с ней сделать? В момент одного из своих перепадов настроения швырнуть в огонь? Запросто. Уморить голодом? Ещё проще. Не уберечь от одного из этих монстров, не важно, в квартире они обитают или в его голове? Всё возможно.
Юра протянул руку, обхватил её пальцы своими. Он молчал, не пытаясь даже найти нужных слов.
Часы на Думской башне пробили половину третьего. Кофе, сигареты, накопившаяся за день усталость и джаз сделали своё дело. Обнимая за талию жену, Юра рассеянно думал, что никогда ещё не пробовал такого гремучего коктейля. В молодости у них бывали забеги по ночным концертам, по гремящим танцполам, были марафоны с просмотром фильмов на всю ночь и с изучением тел друг друга насколько хватало сил, но никогда ещё они не оставались наедине в полном смысле этого слова. Юра даже почувствовал нечто вроде благодарности к парню, скрывающемуся по ту сторону монитора. Жив он или мёртв, сидит, улыбаясь собственной шутке, в кресле, попивая вино, или заперт в камере в психушке – разгадать бы тот волшебный рецепт, которым он сумел соединить два сердца в одно!
Они кружились в медленном танце, и расставленная кое-как мебель вальсировала вокруг них. Часто ли бывает, что ты чувствуешь себя центром вселенной? Колодцы-дворы наполняли тихую музыку смыслом, голоса пьянчужек были похожи на бормотание спящих под карнизом воробьёв. Стены исчезали, опускались, как стенки картонной коробки, которую какой-то бедняк решил превратить в коврик у порога. Юрий в первый, наверное, раз с двадцатилетнего возраста чувствовал, что прекрасно может обойтись без алкоголя.
Им, ощущающим себя частью огромного мира, мистически легко удавалось сочувствие по отношению к отрезанному от жизни Валентину.
Склонив голову к плечу мужа, Алёна сонно шептала:
– Мария, младшая сестра… как думаешь, в состоянии она помочь? Она выглядит здравомыслящей женщиной.
Юрий подумал, что до конца дневника их отделяет рывок в полтора-два часа. Самых тёмных ночных часа, которые придётся идти на ощупь. Именно в часы перед рассветом умирают старики. Именно в это время любая встреча может окончиться несчастьем. Если долго сидеть без движения, можно почувствовать, как волосы зарастают паутиной. Если бодрствуешь в это время, оно превращается в череду внезапных приступов дрожи, неосознанных движений, почёсываний, пощипываний, призванных доказать самому себе, что ещё жив. Приближение солнца ощущается стекающим по коже густым маслом.
Юрий понятия не имел, откуда взялись эти мысли, но наверняка знал, что предпочёл бы между тремя и четырьмя часами крепкий сон любому, даже самому приятному бодрствованию.
По крайней мере они нашли общий язык, – подумал он, а потом, спохватившись, произнёс то же самое вслух.
– Она, кажется, сама не слишком-то представляет что делать, – озабоченно произнесла Алёна. – В мире фантазий могут позволить себе прятаться только маленькие девочки. Потом петля начинает затягиваться. Я сама поняла это довольно поздно – в девять. Но я успела выбраться, – она потёрла шею, воспоминания о том времени доставляли ей почти физическое неудобство. Юрий, погрузившийся было в дремоту, поднял голову: она никогда не рассказывала ему о своём детстве. – До этого времени я жила в книжках и собственных рисунках, кочуя между этими берегами на хрупком, разваливающемся плоте повседневной жизни. А иногда они подходили настолько близко друг к другу, что я не могла вспомнить, придумала ли я ту или иную сцену, или вычитала её в каком-нибудь романе. Я решила построить лестницу в небо, твёрдо веря, что если гордые древние существа с телом человека, головой и крыльями грифа, что обитают между облаками, заметят, как я по ней взбираюсь, они заберут меня к себе. Я знала, что построить лестницу до облаков мне не под силу, но сгодилась бы почти любая – лишь бы заметили и оценили.
Она вздохнула, глядя в пространство над левым плечом мужа. Приёмник пощёлкивал, будто Дюк Эллингтон задевал ногами скомканные и разбросанные под роялем газеты.
– Я строила её из чего придётся – летом, на даче, где хватает потайных уголков, чтобы спрятаться от родителей. Любой прутик шёл в ход. Клей, папина изолента, резинки для волос… И вот наконец этот день настал. Когда мама и папа пошли подремать после обеда, я прислонила лестницу к скату крыши сарая… она оказалась выше. Достаёт до солнца – так мне казалось. Помню, у меня захватило дыхание – вот оно! Я очень ясно представляла, как вибрирует воздух под контурными перьями человека-птицы, который меня заметит и кинется вниз, чтобы подхватить прежде, чем я доберусь до верхней перекладины. Но ничего не вышло. Лестница рассыпалась, когда я была на высоте двух метров. Я кувырком полетела вниз, сильно ударилась головой и четыре недели пролежала на больничной койке. Меня каждые два дня водили к специальному врачу и что-то там снимали, подключая провода к лобной доле. Жуткое унижение! Это было моим жёстким приземлением. И это изменило мою жизнь. Я научилась мириться с реальностью, признала её власть над собой…, – морщины на её лбу и веках казались росчерками простого карандаша. – У этой женщины, у Марии, похоже, не было сломанной лестницы. Она смогла построить свою под постоянным надзором, из куда более прочного материала.
– Хорошо это или плохо? – спросил Юра, удивившись своему голосу: он звучал как воронье карканье.
– Не знаю, – Алёна потихоньку приходила в себя. – Но, представь себе, я немного завидую. Самую малость. Слушай, как бы не обстояли дела на самом деле, мы должны помочь. Возможно, мы единственные, кто прочёл этот дневник.
Они всё ещё кружились в танце, хотя музыки больше не было. Она замолчала на самой тихой ноте: будто пластинка закончилась, а ведущий ночной программы и звукорежиссёр спали без задних ног, похрапывая каждый в своём кресле.
– Мы не знаем, как всё закончится, – сказал Юрий; его слова частью заглушил налетевший на растущие под окном вязы ветер, но Алёна поняла.
– Как бы ни закончилось…, – прошептала она, стискивая в своих тонких пальцах его майку, – как бы ни закончилось… если он всё ещё там, мы обязаны сделать хоть что-то. Если нет – разве тебе не хочется чуть больше разузнать об этой истории? Узнать, кто такой этот Валентин, и на самом ли деле имели место быть все те ужасные вещи?
Юра почувствовал, как внутри сковала всё вечная мерзлота. Как говорят: «Кто-то прошёл по твоей могиле», и Хорь мог бы добавить: «Я стучался изнутри, разбил в кровь все кулаки, но никто не услышал». Дальнюю дорогу и белые линии разделительной полосы можно было пощупать.
Он запнулся о ножку стола, и это привело его в чувство. Большой палец на правой ноге распухал, наливаясь кровью, мужчина наклонился, чтобы оценить масштаб повреждений. Руки Алёны бродили в его волосах. Не поднимая головы, он сказал:
– Я сказал Василине Васильевне, что у нас появились срочные семейные дела. Это подразумевает, что я не появлюсь завтра – точнее, уже сегодня, – но, наверное, можно представить товарища Валентина как дальнего родственника и взять небольшой отпуск. Только, чур, родичем он будет твоим. Я не хочу иметь ничего общего с психопатом. Мои классы, как и зарплату за этот месяц, наверное, уже поделили между собой самые ушлые коллеги. Денис Михайлович, например. Это наш химик.
Он не стал уточнять, как жена будет утрясать вопрос со своей работой… Ясно, что не это её сейчас волнует. Планировала ли она поездку заранее или приняла решение спонтанно? Если первое, то Хорю придётся решить для себя: насколько всё это похоже на один большой капкан? Если второе… что ж, деньги и карьерный рост никогда не были для Алёны смыслом жизни. Он знал, что многочисленные таланты и умение неплохо ладить с людьми позволит ей подобрать себе работу по душе. В конце концов, Хорь влюбился когда-то в эту женщину, влюбился окончательно и бесповоротно, без задних ног, искренне не понимая, как встречные мужчины не падают перед ней ниц.
– Значит, едем, – задумчиво сказала Алёна, и Юрий почувствовал, как по позвоночнику пробежал электрический разряд. Капкан захлопнулся. Он знал, что из этой поездки не выйдет ничего хорошего, как знал и то, что ничего не может изменить. Даже если он запретит, она уедет, исчезнет из его рук, как маленькая скользкая рыбка. Звук отодвигаемого стула зазвучал в ночной тишине как рёв циркулярной пилы, приближающейся к грудной клетке. Время возвращаться к спрятавшимся между строчек демонам.
Фигуры расставлены, до рассвета час – в самый раз, чтобы изучить правила.
Больше не ощущая боли в ушибленной ноге, Юрий поднялся, чтобы присоединиться к жене.
Глава 4. Дорожные знаки.
Блог на livejournal.com. 16 апреля, 03:12. Без названия.
…Что-то происходит.
О Божечки, помогите! Кто-нибудь!
Эти… звуки. Будто кто-то всасывает ртом воду и одновременно пытается подавить рвотные позывы…
1.
Пробуждение в кресле – не всегда приятно. Значит, ты или изрядно перебрал накануне и не был достаточно удачлив, чтобы не разбудить жену, которая выселила тебя из собственной постели, или случилось нечто из ряда вон выходящее. Юрий протёр воспалённые глаза, бросил неприязненный взгляд на монитор, где по-прежнему бежали чёрные буквы на синем фоне. Хорь вспомнил, как рано утром к нему пришло чувство, будто он путешественник, что стоит на берегу, на мысе под названием «И я уж постараюсь не сорваться, обещаю вам», на самом его краю, и смотрит на уходящие к горизонту воды. Он чувствовал себя так, будто пересёк пустыню.
Алёнкин голос, переплетающийся с запахом варёного кофе, доносился из кухни: она довольно аутентично напевала Джеймса Бланта. Проверил телефон: два пропущенных звонка от Василины Васильевны. Она из тех, кто звонит дважды… однако если на второй раз ты не ответил, то знай, что добиться новой аудиенции будет ой как не просто.
– «Просто считай, что ты в отпуске», – пробубнил Юрий слова из песни какого-то барда. Он крикнул: – Мне кажется, у меня кофе уже вместо крови, по венам течёт.
Нет ответа. Ну и ладно.
Солнце отогрело глыбу замёрзшего воздуха, по её гладкой поверхности водой из-под крана побежали звонкие ручейки. Юрий обнаружил, что спал в очках, водрузил их глубже на переносицу. Потрогал языком потрескавшиеся губы. Мебель сгрудилась у стен. Ковёр в центре комнаты, в котором как в траве тонули ночью их босые ноги, пошёл морщинами. Ничего не изменилось, и глаза ты закрыл пять минут назад, на удивительный отрезок времени, в течение которого ночь дала течь и пошла на дно, окружённая сиянием умытого, как лицо смеющейся малышки, утра.
Почёсываясь, Юрий вышел на кухню.
Остановился в дверях, распахнув рот. Голос жены, напевающей Бланта, растаял в воздухе, как мягкое мороженое. Остался только голос певца. «Привет, Джеймс», – пробормотал Юрий, потрясённый, что мог перепутать Алёнку с каким-то парнем, пусть даже вполне сладкоголосым. Приёмник никто так и не выключил с ночи. Запах кофе, казавшийся таким свежим, исходил от кофейника на плите. Струйка воды стекала в мойку, разбиваясь о край тарелки.
– Алёна? – спросил Юра.
Страшные подозрения роились в груди, как в улье. Алёна… она будто перестала существовать в тот момент, когда он отключился в половине пятого утра. Никто не закрыл окна – а ведь жена отличалась мерзлявостью. Никто не укрыл его ноги пледом, не убрал с подлокотника кресла пустую чашку (кажется, именно её падение и разбудило мужчину).
Он заглянул в ванную. На негнущихся ногах проверил спальню. Кровать оставалась не разобранной. Стул, на котором Юрий шутливо предлагал вырезать: «Собственность Алёны Хорь. Только для личного использования! Да прибудет на этой спинке только её одежда, отныне и вовеки веков!» по-прежнему ломился от мягкого груза лифчиков, платьев, рубашек, штанов и юбок. Пару раз Юра буквально видел, как у многострадального предмета мебели подкашиваются ножки.
Встав на колени, Хорь заглянул под кровать. Он не мог себе объяснить, для чего так сделал – уж конечно, жена не стала бы играть с ним в прятки. Пыль, да пара потерянных носков. Юрий почувствовал себя обворованным…
А потом ужасная, почти невыносимая мысль пришла ему в голову. Ветер ворвался в раскрытые окна, зашелестел в бумагах, Алёнкиных и Юры вперемешку, разбросанных на письменном столе. Он всегда держал свои записи в порядке, но Алёна, стоило ей усесться за рабочее место, одним своим присутствием открывала двери в мир хаоса. «У тебя не две руки, а восемь, – по-доброму ругался муж. – Неважно, насколько занята пара тех, что растёт из плеч, мои тетради всегда оказываются не в том порядке, в котором я их сложил».
Учитель вскочил с колен, метнулся к двери, едва не уронив с носа многострадальные очки. Алёнкиных любимых кроссовок на было на полке для обуви. Пропала её жёлтая куртка с капюшоном; ключи были на месте, и это взорвало в голове Юрия маленькую атомную бомбу. Она не могла так со мной поступить, – сказал он себе, едва не усевшись прямо на пол, на резиновый коврик с мордой тигрёнка, хобби которого было коллекционировать пыль, тополиный пух и облетевшие листья.
Он добрых пять минут в ступоре смотрел на дверь. А потом, как пущенная стрела, сорвался с места. Сунул ноги в ботинки, даже не потрудившись завязать шнурки. Сообразил что без рубашки, и метнулся в комнату. Вернувшись, набросил на плечи пальто, карман которого оттопыривался от трамвайных билетов. Пошарил на верхней полке, где лежали ключи от машины… Пусто. Чёрт!
Хорь выскочил из квартиры, захлопнул дверь, запинаясь о болтающиеся шнурки и на каждом пролёте рискуя полететь кверху тормашками, сбежал вниз. Напугал женщину с коляской, что ждала лифта. Лёгкие кучевые облачка с копьями солнечного света наперевес ринулись в атаку на его глаза. Увидев прямо у парадной знакомый задний бампер с характерной вмятиной, не смог сдержать крика ужаса и облегчения. Казалось, колёса машины вращаются и она стремительно удаляется, но на самом деле – Юрий понял это, когда оцарапал руку о решётку радиатора – у него просто кружилась голова.
Алёнка, копавшаяся в бардачке, оглянулась на звук и помахала рукой.
Силы оставили Юрия и он опустился на стоящую рядом скамейку. Помассировал себе виски, кое-как поднялся и открыл дверцу машины.
– У тебя нет кофейных таблеток? – деловито спросила жена. – Или хотя бы аспирина от головы? Нужно заехать в аптеку.
– Ты сбежала… без меня сбежала.
– В ванной, в шкафчике над стиральной машиной, я уже смотрела… погоди, что ты сказал?
– Ты хотела уехать без меня, – Юрий почувствовал, как голос перекатывается в носоглотке обещанием грома, глубокой, дикой обиды, и попытался приглушить в себе эти чувства. Он был уже большим мальчиком и знал, что ни к чему хорошему это не приведёт.
Почувствовал натяжение этих струн кончиками пальцев… и вдруг явственно увидел – сквозь пол автомобиля, сквозь рессоры и амортизаторы – как дрожит земля.
Алёнка бросила копаться в бардачке и засмеялась, будто бы через силу. Её глаза были похожи на отверстия в картонном лице из музея восковых фигур:
– Я же здесь, верно? Мы собирались ехать вместе. Правда же, собирались?
– Да… – сказал Юрий, пытаясь осознать, чувствует ли он облегчение. На крышу автомобиля приземлился воробышек, запрыгал, громко стуча коготками. – Да. Прости меня. Просто когда я проснулся и понял, что один в квартире, я подумал: с тебя станется просто взять и пропасть из моей жизни, так же просто, как появилась. Конечно, это всё глупости…
Алёнка уже не слушала. Она достала из сумки перекидной блокнот и что-то старательно писала огрызком карандаша.
– Я взяла наши с тобой карточки и всю наличность из комода. Зальём сейчас полный бак. Я поведу первой, а ты пока поспи. По твоему лицу как стадо слонов прошлось.
Юрий забрался в машину, откинулся на продавленное сиденье и закрыл глаза. Он подумал, что сказали бы его ученики, те, которым он преподал короткий урок по устройству мира, увидев, как установленный порядок вещей в жизни их уважаемого Хоря рушится на глазах. Кто-нибудь из них непременно бы поднял руку чтобы спросить: «Ну, и где теперь ваша осторожность, дядь Юр? Вы всю жизнь смотрели в оба и тихо ждали… чтобы однажды вас так вот просто одурачили и увезли, перекинув через седло, словно девицу на выданье».
– Нужно бы собрать кое-какие вещи, – сказал он вслух, но когда открыл глаза и посмотрел в окно, оказалось, они уже сворачивают с Севастопольской на КАД. Он дремал около получаса.
– Заедем в торговый центр за городом, – сказала Алёнка, вращая руль двумя пальцами, легко, как штурвал корабля, бороздящего её красочные сны.
Она одета в удобные брюки и майку без рукавов. На заднем сидении валялась синяя кофта с капюшоном и жёлтая куртка. Волосы наспех закручены в «шишку» на затылке. Юрий оглядел себя: домашние штаны, под лёгким пальто футболка с удобно расположившимся в кресле мультяшным псом, закинувшим ногу на ногу так, как это никогда не дано сделать псам, и надписью «Только попробуйте меня отсюда вытащить». Хорошо, что выскочил наружу не в одних трусах. Кто знает, изменилось бы Алёнкино лицо хоть на йоту, но дама с коляской возле лифта совершенно точно бы шлёпнулась в обморок.
– Как ты себя чувствуешь? Что-то мне подсказывает, что ты спала не больше меня.
Неразобранная кровать. Открытые вкладки в браузере, коллекция грязных кружек на столе… если бы она пошла спать, то, конечно, растолкала бы и его.
– Конечно я выспалась. Мне нужно немного времени для сна. Как дельфинихе. Ты знаешь, у них полушария мозга спят по очереди.
– На ночь ты отправила спать левое, – утвердительно сказал Юрий. – Ответственное за логику.
Не отрывая взгляда от дороги, она сделала в воздухе пасс рукой, мол, «ты видишь меня насквозь».
Город по обеим сторонам шоссе сходил на нет. Побежали придорожные кафешки, рынки, на которых можно купить сушёную балтийскую корюшку, пыльные банные веники да уголь для мангала, затем – большие замусоренные площадки, служившие стоянками для большегрузов. Погода что надо, и, расслабившись на сидении, можно легко представить, что тебе снова десять лет и что ты мчишься с родителями в деревню. Старая отцовская «четвёрка» пыхтит и воняет бензином, и ты, надышавшись за два с половиной часа дороги, почти умираешь. А потом воскресаешь в объятьях деревенских друзей, лепишь на тело пластыри – языки бродячих псов, – собираешь раннюю землянику и до мурашек купаешь руки в молодой, ещё не щипучей, крапиве.
– Я всё ещё не могу поверить, что ты подбила меня на эту затею, – услышал он свой голос. – Ты бы уехала одна, если бы я отказался?
Вопрос прозвучал прежде, чем Юрий успел себя остановить. Он выругался про себя. Это всё проклятый недосып – хуже перепоя. Ты отрубаешься, а за тебя живёт, говорит и действует кто-то другой.
– Этот парень, – Юрий намеревался высказать жене всё про неприятного незнакомца, который, наверное, сидит на его левом плече и в минуты слабости пользуется ухом, как люком в голову. Но неожиданно для себя закончил совсем не так, как собирался: – видно, сам господь Бог, раз ты оставила свои занятия, оставила наш дом и вот так просто пошла за ним.
Слова прозвучали, и нелепо было приносить за них прощения. Солнце больше не грело; оно, как болезненный волдырь, просто висело над головой. Затаив дыхание, Юра ждал, что будет дальше.
Но Алёна, обычно являющая в такие моменты взрывной темперамент, жгучую, как уксус, обиду и острый язычок, не сказала ни слова. Они ехали довольно долго – достаточно, чтобы Хорь, вернув себе власть над дрожащими пальцами, включил радио, и под бессвязное его бормотание (словно вещали с Марса) сказал: «Извини». Только тогда она ответила:
– Это приключение, Юр, приключение, которого мне недоставало. Времена сейчас не те, понимаешь? Приключения не торопятся находить себе героев. Подчас нужно приложить значительные усилия, чтобы привлечь их внимание к свей персоне. Да, наверное, я бы уехала без тебя. Но зачем думать о том, чего не случилось – ведь ты был рядом, всё видел своими глазами и согласился разделить его со мной.
Учитель задумчиво исследовал складки кожи между пальцами правой руки. Непрошенный гость, вломившийся несколько минут назад в голову, спрятался в чулане, чувство тревоги утихло. Не исчезло, нет – но стало почти незаметным, словно запах крови, въевшийся в стены скотобойни. Внутренним зрением, таинственным органом, которым Юрий почти не мог управлять, он отыскал приоткрытую дверь в чулан, разглядел там бесстрастный взгляд и ухмылку, словно говорящую: «Я здесь… и всегда буду здесь. Рано или поздно ты снова отвлечёшься, и я буду ждать этого столько, сколько потребуется».
Загипнотизированный этим оскалом, Юра сказал:
– Нам с тобой не помешал бы мальчишка. Такой же непоседливый как ты. Или девочка. Одним словом, кто-то, для кого ты могла бы создавать приключения. Тот, кому не нужно отпрашиваться с работы и даже выезжать из города, чтобы поучаствовать в одном из них. Чтобы проникнуться хорошей историей и почувствовать себя её участником. Мне кажется, у нас с тобой получилось бы создать идеальное детство для одного или двух ребятишек. А? Что думаешь?
Заканчивая фразу, Юрий чувствовал себя настоящей сволочью. Мужчина видел на своих коленях тень Алёнкиного профиля. Пытался определить, как на ней отразились его слова. Алеет ли там румянец, похожий на багровый след от оплеухи? Но тени – довольно сдержанный народ, а поднять глаза не было сил.
– Не думаю, что ты готов в нагрузку ко мне получить ещё и одного-двух младенцев, – отрезала она. Рессоры скрипели, распределяя возросшую скорость – они наконец вырвались из города. По салону летали оглушённые потоком ветра насекомые. – Так же как и я не готова ни с кем делиться своим временем. Зачем нарушать такую чудную гармонию?
Юра подумал, что гармония – слово недосягаемой высоты. Словно придумано специально для поэтов и живописцев. В реальной жизни её и не встретишь. Кто-то из двоих всегда любит меньше, и всегда находятся незначительные на первый взгляд проблемы, которые грозят перерасти в настоящую катастрофу.
Но что стоит жизнь, если за недосягаемой этой гармонией не тянуться? Не более чем дырявый рубль, висящий на шнурке на шее.
Блог на livejournal.com. 16 апреля, 03:45. Без названия.
…Не сплю всю ночь. Сижу с подтянутыми к груди коленями. По крайней мере, что-то пришло в движение, и я этому рад. Но скажу честно: сейчас я на грани нервного срыва. Ощущение, что твоя голова свалилась с плеч и катается по стенам и потолку – это ведь оно, да?
Это началось с того, что я услышал странные звуки из ванной комнаты.
«Чипса?» – спросил я.
Но попугай сидел жёрдочке, глядя на меня маслянистыми глазами и разевая клюв.
Кажется, это своенравное, отделанное белым кафелем помещение обиделось, что я его не упомянул в своём «описании странностей», и решило показать, где зимует Кузькина мать.
Я что-то напутал. Ну да не важно.
Пожалуй, больше всего на моё решение приобрести эту квартиру повлияла именно ванная комната. Риэлтор бормотала о плюсах проживания в центре города (а где, интересно, ещё можно жить в городе, который за тридцать минут пройдёшь пешком из конца в конец?), а я пялился на блики на изгибах эмали, на высокое овальное зеркало за раковиной и зеленоватую мозаику, занимающую почти всю стену. Мозаика изображала зелёные волны и плывущих по ним тупоносых рыб вперемешку с кораблями. Сложно было понять, кто за кем гоняется: не то отважная команда рыболовецких шхун пытается изловить себе на завтрак эту плавучую громадину, не то рыбина надеется поживиться командой…
Ничем не закрытые трубы всегда блестели конденсатом. Этот конденсат успокаивал меня; такой мог появляться где-то глубоко под землёй, на стенах пещер, в которых никогда не ступала нога человека.
Я был на кухне, смотрел в окно, наблюдая, как гаснут и зажигаются окна в доме напротив, когда раздался он – мерзкий звук, что чуть не отбросил меня от подоконника. «Трубы? – подумал я. – Как же, скажите на милость, я вызову сантехника?»
Шучу, я подумал об этом только сейчас, чтобы хоть немного вывести себя из предобморочного состояния.
Я знаю, что многие неодушевлённые предметы могут издавать удивительно «живые» звуки (когда-то в детстве газовая плита в доме у родителей едва не сводила меня с ума), но этот явно подразумевал наличие диафрагмы и способность страдать.
«Кто там?» – закричал я, скрючившись под дверью. Открыть её? Да вы что, с ума сошли?
Звуки не прекращались. Я щёлкнул выключателем. Всё равно не прекращались. Потом в голову пришла идея. Я лёг на живот и приблизил лицо к щели под дверью. Если бы внутри кто-то был, свет не был бы таким ярким. Немного успокоился. Постучал, послушал, ещё раз постучал, не для того, кто может там находиться – я уже видел, что там никого нет – а больше для себя, чтобы вернуть способность рассуждать здраво.
Несколько раз глубоко вдохнул и вошёл.
Это сливное отверстие в раковине! Мать его, сливное отверстие вопило как узник концлагеря на электрическом стуле. Пожелтевший от времени фарфор обрёл форму губ, которые спазмически сжимались вокруг железной решётки слива. Звук был негромкий, но чёткий. От него у меня на несколько секунд замерло сердце и потемнело перед глазами.
Я захлопнул дверь, не зная что предпринять. Возможно, я схожу с… нет, не стоит допускать даже такой мысли! Это мир вокруг меня чокнулся, квартира решила, что она вполне способна не считаться со своим хозяином и делать вид, что ничего не происходит, дальше просто нельзя. В кладовой есть кувалда…
Потом дала о себе знать та моя сущность, которая не любит громких звуков и не любит ворочать тяжёлыми предметами. Может, взять подушку и попробовать придушить то, во что превратилась моя раковина?
Не придумав ничего лучше, я пошёл за подушкой. И осел, как горе-кочевник, чья кобыла сломала ногу, здесь, за компьютером. Обнимаю подушку.
Звуки не стихают…
2.
Когда стрелка часов на приборной панели перевалила за три, Юра сел за руль. Алёна была против, но он настоял, апеллируя к тому, что ей тоже необходим отдых.
– Всё нормально, – попробовала протестовать Алёна, но в конце концов подчинилась. Пересев на пассажирское сиденье, она словно перестала чувствовать пальцами минорно-мажорную ноту всех песен о путешествиях. Хотя музыка, которую она слышала, музыка шуршания шин, кочек, рёва проезжающих мимо грузовиков и жужжания шмелей ей импонировала. Что-то важное пропало. Казалось, только её интуиция, вынуждающая подчиниться тому или иному повороту, приведёт их к Кунгельву. Только семя, давшее в её разуме первый робкий побег, способно отделить настоящее шоссе, быть может, ведущее в никуда, от потустороннего, сумеречного шоссе, словно сошедшего со страниц романов Стивена Кинга или сценариев Дэвида Линча.
Но она не знала что муж способен ехать по этой дороге, пусть и не подозревая о её существовании, на любом транспорте, и даже идти пешком.
Юра, едва сев за руль, начал думать о километрах. Девяносто два их оставалось до последнего крупного населённого пункта, семьдесят пять – до Зеленогорска, но туда им не нужно. Приблизительно пять километров до залива, ветер преодолевает это расстояние за десять минут, принося просоленный свежий запах, и ещё – почему-то – запах мокрого бетона.
Двести четыре километра до границы с Финляндией. А где-то чуть раньше – старинное поселение, мелькающее за окнами настоящих путешественников, которые отправляются смотреть Европу или, напротив, дикую, позабытую Христом Русь, лишь бликом в окне автомобиля. Юрий не знал точных цифр, что могли бы привести его к Кунгельву, и это по-настоящему его злило. Он перестроился из второго ряда в первый и ловил глазами каждый указатель, каждый информационный щит, надеясь увидеть там заветное сочетание букв и рассуждая про себя: «Что, если всё это окажется одним большим мифом?»
