Дмитрий Ахметшин
Погоня за миражами
– Где черти? – орал капитан. – Собрать всех на главном мониторе, чтобы я их видел!
Черти собирались, и капитан тыкал в них пальцем.
– Завтра! Завтра, а может, сегодня к вечеру мы найдём нашу потерянную землю. Тогда я запишу вас auf die flesch-Karte и брошу в жерло гейзера, если он там ещё работает. Вот тогда повеселитесь!
Хотя, случалось, и общались. Вспоминается разговор:
– Ты помнишь Ватнайёкудль? – спрашивает капитан, и ладони его трутся друг о друга с таким звуком, будто способны высечь огонь. С руками, в отличие от позвоночника, у него всё в порядке. – Помнишь этот ледничок, прохладный, как попка Kalteblut женщины? Как ты думаешь, его уже нет, или там ещё можно хранить пиво?
Ларссон отвечает, невольно заразившись настроением капитана:
– Ну конечно, он ещё там! Куда он денется, это же ледник. Он таял тысячи лет и будет таять ещё столько же.
– Наверное, – говорит капитан, опуская подбородок и трогая внутреннюю сторону щеки кончиком языка. – Как хочется… да! Как хочется пройтись по Аустурстрайти, взять сосиску со жгучим соусом и посмотреть на возню голубей. Как думаешь, голуби ещё остались?
Звейтэкапитан отвечает на бесчисленные вопросы, большей частью риторические, и вместе со своим патроном погружается в тихую, наполненную свистом ветра под карнизами исландскую ночь.
Каждое новое слово о второй родине вызывает в голове целый поток ассоциаций, картинок, таких ярких, будто выстрелы из сигнальной ракетницы. Ларссон может рассказать о Рейкъявике не меньше, чем капитан; они дополняли друг друга, словно идеальные супруги. Чего не помнил один, обязательно припоминал другой.
Постепенно старик утомляется, лицо его костенеет, на лбу вздуваются вены. Он умолкает, потом тихо-тихо говорит, и голос его теряется в дыхании машины:
– Мы никогда туда не попадём, сынок. Так и будем странствовать вокруг земли, пока не упадём в Raubwasser. Проклятые меценаты, они знали, что отправляют нас в вояж, которому не будет конца…
Возможно, он скоро умрёт, и тогда Ларссону предстоит стать капитаном. Первого помощника такая перспектива не пугает и не радует. Он будет делать то же, что и сейчас. Тосковать по потерянной родине и вглядываться в мониторы в надежде увидеть на горизонте похожую на обломанный грифель вершину Керлинга. Капитан уже утратил надежду, хотя психомодуляторы говорят, что это невозможно. Тоска съела его с потрохами и катается сейчас на кишечнике, точно на качелях. Он – нет. Он, Ларссон, никогда.
Никогда не допустит такого, чтобы нынешняя его жизнь стала бледнее предыдущей. Кажется, это невозможно: в памяти иногда всплывают моменты из прошлого, из самой пыльной архивной папки из всех, что у него имелись, и выглядят они как нефтяные пятна в океанских водах. Каким бы мрачным не был океан, какие бы грозовые облака он не отражал, эти моменты светлее, чем любой из тех, что случились двадцать лет назад.
