bannerbannerbanner
Одна история

Джулиан Барнс
Одна история

Полная версия

* * *

Вспоминаю, как Сьюзен играла в теннис. Моя собственная игра – по-моему, об этом сказано выше – была по преимуществу любительской, я полагался на хлесткие удары запястьем, не уделял должного внимания положению корпуса и в последний миг умышленно менял направление удара, отчего сам обалдевал не меньше, чем мой соперник.

Когда же я играл против Сьюзен, эти ленивые тактические приемы зачастую ослабляли мой неуемный азарт. Ее манера игры базировалась на солидной подготовке: Сьюзен тщательно обрабатывала каждый удар с отскока, выходила к сетке лишь в случае крайней необходимости, бегала так, что только пятки сверкали, и в равной степени смешливо реагировала на победы и поражения. Таковы были мои первые впечатления от ее игры, и я, недолго думая, распространил их на ее характер. Мне представлялось, что она и в жизни спокойна, организованна и надежна, играет глубоко и на задней линии неукоснительно обеспечивает поддержку своему нервному, импульсивному партнеру, когда тот играет у сетки.

На летних клубных соревнованиях мы с ней заявились на турнир смешанных пар. В первом круге за нашей игрой против какого-то старичья лет пятидесяти с лишним наблюдали трое зрителей. Среди них, к моему удивлению, оказалась Джоан. Когда мы менялись сторонами и она исчезала из поля зрения, до меня все равно доносился ее кашель курильщицы. Старичье загоняло нас до полусмерти, играя так, как и подобает супружеской паре: они инстинктивно предугадывали все тактические ходы друг друга и обходились без слов, а уж тем более без выкриков. Сьюзен, как всегда, играла солидно, а я по-дурацки мельтешил. Самонадеянно перехватывал мячи, отбивал те, которые следовало пропустить, и элементарно впал в прострацию, когда старичье выиграло сет и победило со счетом 6:4.

Потом мы сидели вместе с Джоан, взяв на троих два чая и один джин.

– Извините, что подвел вас, – сказал я Сьюзен.

– Ничего страшного, Пол, мне практически все равно.

От ее уравновешенности я еще больше досадовал на себя.

– Да, но мне не все равно. Я наделал массу глупостей. Был абсолютно бесполезен. Первая подача вообще не шла.

– Потому что опускаешь левое плечо, – неожиданно встряла Джоан.

– Но я же подаю правой, – с некоторым раздражением ответил я.

– Вот именно. Поэтому левое плечо опускать нельзя. Чтобы не терять равновесие.

– Я не знал, что вы разбираетесь.

– Разбираюсь? Ха! Да я сто раз выигрывала этот сраный турнир! Пока колени гнулись. Тебе бы взять несколько уроков, юноша, вот и все. Но кисти у тебя в порядке.

– Смотри-ка: покраснел! – без надобности отметила Сьюзен. – Раньше за ним такого не водилось.

Позднее, в машине, я спрашиваю:

– Джоан правду говорит? Она в самом деле прилично играла?

– О да. На уровне графства им с Джеральдом практически не было равных. Она и в одиночном разряде показывала класс – ты, наверное, догадался, – но потом ее стали подводить колени. Впрочем, ее коньком была парная игра. Где нужно получать и оказывать поддержку.

– Мне нравится Джоан, – говорю я. – Мне нравится, как она сквернословит.

– Да, это все подмечают – одним это претит, другим нет. Джин, сигареты, бридж, собаки. И сквернословие. Джоан далеко не проста.

– А я ничего и не говорю, – запротестовал я. – Тем более она сказала, что кисти у меня в порядке.

– Не пытайся острить без передышки, Пол.

– Ну, знаете, мне всего девятнадцать, как не устают повторять мои родители.

Сьюзен ненадолго умолкает, а потом сворачивает в «карман» и тормозит. Смотрит вдаль сквозь лобовое стекло.

– Когда умер Джеральд, переживала не я одна. Джоан была безутешна. Они рано остались без матери, отец с утра до ночи трудился в страховой компании, так что брат с сестрой были предоставлены сами себе. А когда Джеральда не стало… она просто сорвалась с катушек. Спала со всеми подряд.

– Дело житейское.

– И да и нет, Кейси-Пол. Все зависит от того, кто ты и кто они. И у кого больше жизненных сил. Обычно у мужчины.

– Мне кажется, у Джоан жизненных сил предостаточно.

– Это показное. Все мы что-то делаем напоказ. Придет день – и ты будешь устраивать показательные выступления, уж поверь. Джоан была неразборчива в связях. Поначалу это вроде бы не играло роли, коль скоро она не забеременела и никак не пострадала. В самом деле. Но потом ей вскружил голову… не будем уточнять кто. Естественно, женатый, естественно, богач, естественно, распутник. Снял ей квартиру в Кенсингтоне.

– Ничего себе. Джоан была… содержанкой?.. наложницей?

Эти слова и обозначаемые ими сексуальные ипостаси я почерпнул из книг.

– Называй, как хочешь. Все равно это будет неточно. Слова редко бывают точны. Как бы ты назвал себя? А меня? – (Я промолчал.) – Джоан просто помешалась на этом негодяе. Ждала, верила его обещаниям, изредка летала с ним на выходные в Европу. Три года он морочил ей голову. И вот наконец, как обещал, развелся с женой. Джоан решила, что пробил ее счастливый час. Более того, она готовилась всех нас посрамить. «Пробил мой счастливый час», – твердила она.

– И ошибалась?

– Он женился на другой. Джоан узнала об этом из газет. Собрала все подаренные им наряды, бросила на пол в гостиной, обрызгала бензином из баллончика для зажигалок, чиркнула спичкой и хлопнула дверью, бросив ключи от съемной квартиры в почтовый ящик. Вернулась к отцу. Свалилась как снег на голову. Подозреваю, что от нее тянуло паленым. Отец не сказал ни слова, ни о чем не спрашивал, просто прижал ее к груди. Прошел не один месяц, прежде чем она ему открылась. Если ей в чем-то и повезло – впрочем, какое уж тут везенье, – то лишь в одном: что огонь чудом не уничтожил другие квартиры. Она только прожгла дорогой ковер. А ведь могла бы отправиться в тюрьму за убийство. После того случая она беззаветно ухаживала за отцом. Увлеклась собаками, хотела стать заводчицей. Научилась коротать время. В этой жизни все мы ищем для себя безопасную гавань. А не найдя, учимся коротать время.

Я про себя думаю: передо мной вряд ли встанет такая проблема. Жизнь слишком полнокровна, и так будет всегда.

– Вот несчастная старушка Джоан, – говорю я вслух. – Кто бы мог подумать.

– Она жульничает, когда решает кроссворды.

Не усматриваю логики.

– Что-что?

– Жульничает. Ищет ответы в справочниках. А не найдя – она сама мне призналась, – вписывает любое слово, подходящее по буквам. Но это извращает саму идею… а вообще говоря, ответы есть в конце любого сборника кроссвордов.

Я в недоумении, а потому только повторяю:

– Несчастная старушка.

– И да и нет. И да и нет. Вы не забывайте, юноша. История любви у каждого своя. У каждого. Пусть она закончится крахом, угаснет, пусть даже не начнется вовсе и останется в воображении, но от этого она не станет менее реальной. Наоборот, она может стать даже более реальной. Иногда встречаешь пожилых супругов, которые, как видно, до смерти наскучили друг другу, и диву даешься: что между ними общего, почему они до сих пор вместе? И оказывается, не потому, что их держат условности, привычка или самоуспокоенность. А потому, что у них есть история любви. Она есть у каждого человека. И это – единственная история.

Молчу. Я получил отповедь. Причем не от Сьюзен. А от жизни.

* * *

В тот же вечер я пригляделся к родителям и внимательно прислушался к их разговорам. Сделал попытку представить, будто у них за плечами тоже есть история любви. Из стародавних времен. Но продвинулся я недалеко. Затем постарался представить, что у каждого из них все же была любовная история, но совершенно отдельная, либо до свадьбы, либо – что еще более щекотливо – в браке. Но и тут ничего не срасталось; я сдался. Почему-то эти мысли вытеснялись другими: а способен ли я, подобно Джоан, играть некую роль, не вызывающую любопытства? Как знать?

Потом я мысленно отмотал события назад и попытался представить, как складывалась родительская жизнь до моего появления на свет. Вижу, как они начинают путь: бок о бок, рука об руку, счастливые, уверенные, шагают вперед по борозде, выстланной мягкими, нежными травами. Кругом тянутся бескрайние цветущие луга, природа никуда не спешит. Жизнь идет своим чередом лет десять, а то и двадцать, ровно и мирно, не предвещая опасностей, но мало-помалу из-под изумрудной зелени начинают проглядывать бурые проплешины, борозда углубляется, а края становятся выше, и что за ними творится – уже не видно. Из борозды теперь не выбраться, возврата нет. Вверху только небо, и к нему тянутся бурые земляные валы, грозя похоронить под собой путников.

В мои планы совершенно не входило увязать в такой борозде. Или становиться заводчиком собак.

* * *

– Постарайся понять, – говорит Сьюзен. – В семье было трое детей. В те годы образование давали прежде всего мальчикам. Филип отучился как положено, а на долю Алека денег хватило лишь до пятнадцати лет. Мы с Алеком были очень близки. Алека обожали все, он во всем был лучшим. В положенный срок, естественно, ушел в армию – по примеру лучших. Служил в Военно-воздушных силах. Дорос до пилотирования «сандерлендов». Это самолеты-амфибии. Они подолгу летали над Атлантикой, искали подводные лодки. Патрулировали часов по тринадцать кряду. Чтобы экипажи не теряли бдительности, им выдавали таблетки. Но речь сейчас о другом. Приехав домой в свой последний отпуск, Алек пригласил меня поужинать. Не в какое-нибудь шикарное заведение, а в скромный ресторан «Корнер-хаус». И там, взяв мои ладони в свои, сказал: «Сью, родная, до чего же они коварны, эти чудовища-„сандерленды“. Похоже, мне они не по плечу. Уж слишком коварны. Когда час за часом кружишь над водой, где не на чем остановить глаз, никто, даже штурман не может определить, куда нас занесло. При взлете и посадке я каждый раз молюсь. Хоть и неверующий, а все равно молюсь. И каждый раз цепенею от страха. Ну вот, высказался – и полегчало. Теперь будем уповать на четное число взлетов и посадок». С тех я его больше не видела. Через три недели нам пришло сообщение, что он пропал без вести. Самолет бесследно исчез. И я всегда представляю, как Алек над водой цепенеет от страха.

 

Я обнимаю ее за плечи. Она хмуро стряхивает мою руку.

– Погоди, это еще не все. Мне казалось, что вокруг постоянно кишат мужчины. Шла война: думаешь, их дело – воевать, но многие, уж поверь мне, ошивались в тылу. Людишки мелкого пошиба. Среди них случайно затесался Джеральд, который дважды пытался пройти медкомиссию, но так и не смог, а потом и Гордон, которому, как он любил повторять, «дали бронь». У Джеральда была мягкая натура и приятная внешность, Гордон же вечно пытался язвить, но в любом случае мне просто нравилось танцевать с Джеральдом. Мы с ним обручились – пойми, в военное время так было принято. Не могу сказать, что я потеряла голову от любви, но Джеральд, вне сомнения, был добрым человеком. А потом он скоропостижно умер от лейкемии. Я уже рассказывала. Надо же было такому случиться. И я подумала, что нужно выйти хотя бы за Гордона. Надеялась его перевоспитать. Однако, если ты мог заметить, такое попросту невозможно.

– Но ведь…

– Согласись: мы – отработанное поколение. Лучшие ушли. Остались людишки мелкого пошиба. В этом суть любой войны. Поэтому теперь одна надежда – на твое поколение.

Я не ощущаю своей принадлежности к какому-либо поколению и ни под каким видом – хоть и поражен ее рассказом, ее историей и предысторией – не хочу идти в политику.

* * *

Однажды мы, собравшись куда-то прокатиться, сели в мою машину – защитного цвета «морис-майнор» с откидным верхом. Сьюзен сказала, что он напоминает штабной немецкий автомобиль для низшего состава. Пустая дорога шла в гору. Я никогда не лихачил, но тут втопил педаль, чтобы эффектно преодолеть длинный подъем. И метров через пятьдесят почувствовал: что-то не так. Притом что я убрал ногу с педали газа, машина разгонялась как бешеная. Я инстинктивно ударил по тормозам. Это не помогло. Во мне одновременно проснулись паника и ясность мысли. Не верьте, если вам скажут, будто эти состояния несовместимы. Двигатель ревел, визжали тормоза, машину бросало из стороны в сторону, скорость держалась на уровне сорока-пятидесяти миль в час. У меня даже в мыслях не было спросить совета у Сьюзен. Я считал, что это моя проблема – мне ее и решать. И тут меня как ударило: выжми сцепление. Так я и сделал. Автомобильная истерия прекратилась, и мы замерли у обочины.

– Молодчина, Кейси-Пол, – говорит Сьюзен. В ее устах это двойное имя обычно служит признаком одобрения.

– Как же я сразу не сообразил? В самом деле, достаточно было выключить зажигание. И дело с концом. Но мне такое даже в голову не пришло.

– По-моему, на спуске будет автосервис. – Сьюзен как ни в чем не бывало выходит из машины.

– Ты испугалась?

– Нет. Я знала, что ты найдешь выход из любого положения. Мне с тобой всегда спокойно.

Хорошо помню, как она это сказала и как я раздулся от гордости. Но столь же отчетливо запомнились и те ощущения, которые охватили меня в неуправляемом автомобиле, который не слушался тормозов и зигзагом летел по шоссе.

* * *

Должен рассказать вам, какие у нее были зубы. Ну хотя бы передние. Верхние резцы. Она сама говорила о них «кроличьи зубы», потому что их длина где-то на миллиметр превышала строгий национальный стандарт; но мне виделась в этом особая изюминка. Бывало, я легко постукивал по ним средним пальцем, проверяя, оба ли на месте и надежны ли, как она сама. Это превратилось в регулярное действо, чем-то похожее на инвентаризацию.

* * *

У нас в Деревне все взрослое население – точнее, все население средних лет – увлекалось кроссвордами: мои родители, их знакомые, Джоан, Гордон Маклауд. Единственное исключение составляла Сьюзен. Особенно ценились головоломные кроссворды из «Таймс» и «Телеграф», а Джоан вдобавок покупала сборники, чтобы не дожидаться очередного номера газеты. Я с некоторым презрением взирал на эту типично британскую форму досуга. В ту пору мне нравилось вскрывать тайные мотивы (предпочтительно лицемерные), скрытые за явными. Понятно же, что это безобидное на первый взгляд занятие не сводилось к отыскиванию ответов на замысловатые вопросы и заполнению клеток. Мой анализ выявил следующие факторы: 1) желание свести вселенский хаос к ограниченной и понятной черно-белой фигуре, расчерченной на квадраты; 2) глубинная уверенность, что в этой жизни рано или поздно для всего находится решение; 3) подтверждение того факта, что бытие – это, по сути дела, одна из форм игровой деятельности, и 4) надежда, что на недолгом земном пути от рождения к смерти эта деятельность позволит отодвинуть житейские муки. Вот, похоже, и все!

Как-то вечером Гордон Маклауд, выглянув из облака сигарного дыма, обратился ко мне:

– Город в Сомерсете, семь букв, последняя «н».

Я немного подумал и предположил:

– Суиндон?

Он снисходительно поцокал языком:

– Суиндон – столица Уилтшира.

– Разве? Какой сюрприз. Вы там бывали?

– Бывал, не бывал – это к делу не относится, – ответил он. – Подойди, взгляни сюда. Может, угадаешь.

Я пересел к нему. Действительно, в верхней строке осталось шесть пустых квадратиков и за ними «н», что не давало никаких дополнительных подсказок.

– Таунтон, – провозгласил Гордон, вписывая ответ.

Я подметил у него странную манеру письма: он изображал буквы отдельными штрихами, отрывая ручку от бумаги. Притом что букву «н» можно вывести единым росчерком, он трижды заносил ручку над газетой.

– «Город в тоне Сомерсета». Здесь и зашифрован ответ. «Город» и «тон». Усек, Вьюноша?

– А, теперь дошло, – покивал я. – Остроумно.

Конечно, я просто ерничал. А к тому же не сомневался, что Маклауд сперва нашел разгадку, а уж потом обратился ко мне с вопросом. По этой причине я впоследствии внес еще один пункт в свой анализ увлечения кроссвордами, или, как выражался Маклауд, крестословицами: 3.1) ложное подтверждение своего интеллектуального превосходства.

– А миссис Маклауд решает кроссворды? – спросил я, уже зная ответ. А сам подумал: это игра для двоих.

– Крестословицы, – с некоторой иронией начал он, – не женская забава.

– Моя мама разгадывает вместе с папой. Джоан тоже увлекается.

Опустив подбородок, он смотрит на меня поверх очков.

– В таком случае нужно, видимо, постулировать, что крестословицы – забава не для женственных женщин. Что скажешь?

– Скажу, что для таких обобщений у меня маловато жизненного опыта.

Хотя в уме я уже так и этак вертел фразу «женственная женщина». Что за ней стояло: восхищение любящего мужа или завуалированное оскорбление?

– Тогда что мы имеем: двенадцать по вертикали – в середине буква «о».

Откуда ни возьмись появилось это «мы». Я уставился на вопрос. «Нота со множеством увечий»?

– Ресторан, – пробормотал Маклауд, вписывая ответ – два-три штриха на каждую букву. – Гляди: нота «ре» – и дальше «сто ран».

– Да, тоже остроумно. – Я изобразил восторг.

– Избито. Мне такое уже встречалось, – с налетом самодовольства прокомментировал он.

Подпункт 2.1): дополнительная уверенность в том, что найденное однажды верное решение подойдет и впредь для решения аналогичных задач, причем повторное использование того же самого решения создаст иллюзию пика зрелости и мудрости.

Маклауд, не спросив моего согласия, вознамерился преподать мне все тонкости решения такого рода крестословиц. Анаграммы и пути их выявления; простые слова, спрятанные внутри сложных; излюбленные газетчиками сокращения и уловки; общепринятые аббревиатуры; буквы и термины, заимствованные из шахматной нотации, воинских званий и других сфер; написание слова снизу вверх в дефиниции к слову, расположенному по вертикали, или же обратное написание в дефиниции к слову, расположенному по горизонтали.

– Вот видишь: «Да, паз» – это же «запад», только задом наперед.

Исправление к пункту 4). Прежде всего: «надежда, что эта до чертиков нудная забава даст возможность…»

Впоследствии я попытался составить анаграмму из слова ЖЕНСТВЕННОСТЬ. Ничего вразумительного у меня, конечно, не получилось. ЖЕСТЬ… СОВЕСТЬ… и прочие бессвязные обрывки.

Еще одно добавление: 1.1) удачный способ отвлечь внимание от вопроса любви, который по большому счету главенствует в этой жизни.

Тем не менее я и дальше составлял компанию Маклауду, пока тот, дымя сигаретами «плейерс», заполнял клеточки своими нелепо-механическими штрихами. Похоже, он находил особое удовольствие в том, чтобы растолковывать мне дефиниции, а мои редкие присвисты и мычания расценивал как овации.

– Мы еще сделаем из него специалиста по крестословице, – заметил он жене за ужином.

Иногда у нас с ним находились общие занятия. Не очень существенные, не очень продолжительные, но все же. К примеру, он звал меня в огород, чтобы вбить колышки и натянуть веревку для идеального выравнивания капустных грядок. Пару раз мы слушали радиотрансляцию какого-то международного матча по крикету. Однажды он попросил меня помочь, по его выражению, «заправить автомобиль горючим». Я поинтересовался, какую именно бензоколонку он собирается осчастливить. Ближайшую, ответил он, как и следовало ожидать. Я рассказал, что в случае с излюбленным напитком Джоан проанализировал соотношение цен и расстояний.

– Какая скучища, – прокомментировал он мои выкладки, а потом осклабился.

Я поймал себя на том, что много раз видел его глаза. А Сьюзен не видела их годами. Вероятно, она преувеличивала. Или, быть может, просто не давала себе труда внимательно посмотреть.

ЕСТЕСТВО… НЕЖНОСТЬ… нет, все не то.

* * *

Вот какая мысль преследовала меня в ту пору: окончив школу и обучаясь в университете, я ничего не знаю о реальной действительности. Что до Сьюзен – хорошо, если она закончила хотя бы начальные классы, но знаний у нее куда больше, чем у меня. Я черпаю сведения из книг, она – из жизни.

Нельзя сказать, что я во всем с ней соглашался. Рассказывая о Джоан, она как-то сказала: «Все мы ищем для себя безопасную гавань». Я довольно долго размышлял над этими словами. И пришел к такому выводу: может, оно и верно, однако мне «всего девятнадцать», я еще молод и выбираю для себя опасные рифы.

* * *

Для описания наших отношений я, по примеру Сьюзен, пользуюсь эвфемизмами. Похоже, у нас сложилось взаимопонимание поколений. Мы с нею партнеры по теннису. Мы неравнодушны к музыке и ездим в Лондон на концерты. Посещаем художественные выставки. Ну, не знаю, что еще, но как-то же мы ладим. Понятия не имею, кто из нас во что верит и насколько моя гордыня стремится к показным эффектам. Сейчас, на другом конце жизни, я безошибочно определяю, связывают ли ту или иную пару близкие отношения: если с виду кажется, что это весьма вероятно, значит так оно и есть. Но те события происходили не одно десятилетие назад, и вполне возможно, что там, где думалось «весьма вероятно», ничего такого и не было.

* * *

И еще: дочери. В том возрасте общение с девушками – как с однокурсницами, так и с теннисными Каролинами – давалось мне нелегко. До меня не доходило, что всякие… шуры-муры… смущают их не меньше, чем меня самого. И если парни запросто сыпали всякими доморощенными откровениями, то девушки в вопросах понимания мира руководствовались, как видно, Житейской Мудростью. Если девушка, ничуть не превосходившая тебя знаниями ни в какой области, изрекала: «Задним умом все мы крепки», от ее слов так и веяло фальшью. Подобная реплика могла исходить от моей матери. Другой пример житейской мудрости, запомнившийся мне с той поры: «Если опустишь планку, потом не жалуйся». Мне виделась в этом некая обреченность – как у матери сорока пяти лет, так и у двадцатилетней дочери.

Итак: Марта и Клара. Мисс Б. и мисс НТ. Мисс Брюзга и мисс Не Такая (Брюзга). Рослая, красивая Марта внешне походила на мать, но сварливый нрав унаследовала от отца. Клара, пухленькая и округлая, выказывала больше дружелюбия и живости. Мисс Брюзга относилась ко мне с неодобрением, мисс Не Такая – даже, можно сказать, с интересом. Мисс Брюзга говорила: «У тебя, что ли, своего дома нет?» Мисс Не Такая спрашивала, что я читаю, и однажды даже показала мне свои стихи. Но в то время (впрочем, как и сейчас) я мало смыслил в поэзии, так что мой отклик, видимо, ее обескуражил. Таковы, насколько я помню, были мои предварительные оценки.

Если общение с девушками в целом давалось мне нелегко, то что уж говорить о тех, которые были чуть постарше меня, да к тому же приходились дочерьми моей возлюбленной. Мое напряжение, очевидно, только подчеркивало ту безмятежность, с которой они расхаживали по дому, появлялись, исчезали, поддерживали или не трудились поддерживать беседу. Возможно, моя реакция на такое положение вещей оказалась грубоватой, но я решил уделять им не больше внимания, чем они уделяли мне. То есть еле-еле процентов пять. Меня это вполне устраивало, потому что более девяноста пяти процентов моего внимания сосредоточивалось на Сьюзен.

 

Поскольку от Марты исходило больше неодобрения, именно ей – то ли с вызовом, то ли с извращенным нажимом – я сказал:

– Вероятно, мне следует объясниться: Сьюзен в некотором роде моя приемная мать.

Нет, получилось не слишком убедительно, как ни крути. По всей вероятности, это прозвучало фальшиво, как будто я, скользкий тип, надумал подольститься к Марте. Та ответила не сразу, с изрядной долей сарказма:

– Лично я в приемной матери не нуждаюсь. У меня родная есть.

Неужели мое заявление было частью моей лжи? Трудно поверить.

Как ни странно, проблема разницы в возрасте совершенно меня не волновала.

Возраст, с моей точки зрения, не играл, как и деньги, существенной роли. Я не воспринимал Сьюзен в контексте родительского поколения – «отработанного» или какого-нибудь еще. Она никогда не подавляла меня авторитетом, никогда не цедила: «Вырастешь – поймешь» – ничего такого. Только родители без конца прохаживались насчет моей незрелости.

Ага, скажете вы, но ведь сам факт того, что ты признал Сьюзен своей приемной матерью, выдал тебя с головой в глазах ее дочки? Можешь сколько угодно твердить, что держал фигу в кармане, но разве шутки – это не всеобщий способ унять собственные внутренние страхи? Сьюзен, почти ровесница твоей матери, ложилась с тобой в постель. И что? Да то.

Вижу, что у вас на уме: перекресток трех дорог на пути в Дельфы.[2] Послушайте, у меня не было желания – ни под каким видом, ни на каком уровне сознания – убивать родного отца и спать с родной матерью. Правда заключается в том, что у меня было желание спать со Сьюзен (и я не раз его осуществил), а кроме того, в течение нескольких лет мне не давало покоя еще одно желание: убить Гордона Маклауда, но это уже другая глава моей истории. Не вдаваясь в излишние подробности, скажу: как по мне, миф об Эдипе всегда имел скорее мелодраматическую ценность, нежели психологическую. За всю свою жизнь я не встречал ни одного человека, к кому мог бы относиться этот миф.

Вы считаете меня наивным? Хотите указать, что человеческая мотивация зарыта хитро и скрывает свои таинственные механизмы от того, кто слепо ей подчиняется? Возможно. Но даже Эдип – в особенности Эдип – не хотел убивать своего отца и спать со своей матерью, верно? Нет, хотел! Нет, не хотел! Ладно, оставим этот диалог для сцены.

Нельзя сказать, что предыстория не играет никакой роли. Наоборот, предыстория, на мой взгляд, играет ключевую роль в любых отношениях.

* * *

Лучше расскажу вам про ее уши. Я упустил их из виду при первом знакомстве в теннисном клубе, когда волосы Сьюзен были стянуты на затылке зеленой лентой в тон отделке и пуговицам платья. Обычно ее волосы кудрявились над ушами и свободно ниспадали до середины шеи. Поэтому ее ушки бросились мне в глаза лишь позднее, когда мы лежали в постели и я обшаривал, исследовал ее тело, каждый уголок и каждую складочку, все, что видел прежде и чего еще не видел: вот тогда-то, пригнувшись сверху, я отвел назад ее волосы и под ними обнаружил уши.

Об ушах я никогда раньше не задумывался, разве что в комических ситуациях. Нормальными считал незаметные уши, которые не привлекают внимания, уродливыми – те, что торчат, как крылья летучей мыши, или изувечены боксерским ударом, или мясисто-красные, волосатые, как у того разъяренного автомобилиста на пешеходном переходе. Но ее ушки, ох, ее ушки… от деликатных, почти незаметных мочек они аккуратно разворачивались к северу, но в середине меняли изгиб под таким же углом, чтобы прильнуть к голове. Можно было подумать, что созданы они для красоты, а не для практических нужд слухового аппарата.

Когда я сообщаю об этом Сьюзен, она отвечает: «Это, наверное, для того, чтобы всякий сор пролетал мимо, не попадал внутрь».

Но это еще не все. Исследуя их кончиками пальцев, я открыл для себя нежность ушных раковин: тонких, теплых, нежных, почти прозрачных. Знаете, как называется этот внешний лабиринт? Для него есть специальное слово: завиток. Ее уши были неповторимы, как ДНК. Двойные завитки.

Позднее, пытаясь разобраться, что она имела в виду под словом «сор», который не попадает в ее изумительные ушки, я заключил, что самый грязный сор – это, пожалуй, обвинения во фригидности. Если не считать того, что слово это проникло ей в уши, а оттуда в голову, где и застряло навечно.

* * *

Деньги, повторюсь, играли в наших отношениях столь же ничтожную роль, как и возраст. Платила обычно она, но это не имело значения. У меня в этом смысле не было никакой дурацкой мужской гордыни. Вероятно, безденежье даже придавало моей любви к Сьюзен оттенок благородства.

Через пару месяцев или немного позже она заявила, что мне нужно создать резервный фонд.

– Зачем?

– На случай побега. У каждого должен быть резервный фонд на случай побега.

Аналогично тому, как у каждого молодого человека должна быть репутация. Откуда пошла эта идея? Из какого-нибудь романа Нэнси Митфорд?[3]

– Но я не собираюсь бежать. От кого – от родителей? Я от них и так дистанцировался. Мысленно. От тебя? С какой стати? Я хочу, чтобы ты всю жизнь была со мной.

– Ты чудесный, Пол. Но пойми: речь идет не о каком-то особом фонде. Это, так сказать, фонд общего назначения. В определенный момент у каждого возникает желание убежать от своей жизни. Это, пожалуй, единственное, что роднит всех людей.

Такие идеи выше моего понимания. Могу представить себе разве что побег вместе с ней, но не от нее.

Проходит несколько дней – и она вручает мне чек на полтысячи. Взятый напрокат автомобиль обошелся мне в двадцать пять фунтов; за целый семестр я потратил менее сотни. Так что сумма эта выглядела столь же чрезмерной, сколь и бессмысленной. Мне даже не пришло в голову слово «щедрость». У меня не было предубеждений в плане денег – ни за, ни против. В наших отношениях они ничего не решали – это я знал наверняка. В общем, по возвращении в университет я отправился в город, открыл счет в первом попавшемся банке, протянул в окошко чек и напрочь о нем забыл.

* * *

Наверное, мне с самого начала следовало кое-что прояснить, иначе из моего рассказа недолго сделать вывод, будто наши отношения со Сьюзен напоминали милую летнюю интрижку. Стереотипные представления рождают именно такую мысль. Вначале совершается сексуально-эмоциональная инициация, далее следует упоительная пора наслаждений, удовольствий и потаканий, затем женщина испытывает укол совести, вспоминает, что такое честь, и отпускает молодого человека в бескрайний мир, населенный прелестями его сверстниц.

Но, как я уже сказал, у нас было не так. Мы прожили вместе – да, именно вместе – десять или двенадцать лет, смотря откуда вести отсчет времени. Эти годы пришлись на ту эпоху, которая в публицистике именовалась Сексуальной Революцией. В тот период всеобщей плотской любви (по крайней мере, так нам внушали), мимолетных удовольствий, свободных и необременительных связей во главу угла ставились неодолимые влечения и эмоциональная раскрепощенность. Так и получилось, что мои отношения со Сьюзен не укладывались ни в новые, ни в старые нормы.

* * *

Помню такой случай: однажды вечером, надев легкое платье в цветочек, она бросилась на обитый ситцем диван.

– Смотри, Кейси-Пол! Я исчезаю! Это фокус! Здесь пусто!

Смотрю. Действительно, почти так и есть. Я отчетливо вижу ее ноги в чулках, голову, шею, но туловище вдруг растворяется.

– Ты бы не возражал, верно, Кейси-Пол? Чтобы мы вдруг стали невидимками?

Не могу взять в толк: она серьезно спрашивает или просто дурачится. Как реагировать – непонятно. Сейчас задним числом догадываюсь, что принадлежал к тому типу людей, которые все понимают буквально.

* * *

Я рассказал Эрику, что познакомился с неким семейством и нашел свою любовь. Описал Маклаудов, их дом, уклад жизни, порадовался своему красноречию. И подчеркнул, что сделал шаг во взрослую жизнь.

– Так в которую из дочек ты втюрился? – спросил Эрик.

2На перекрестке трех дорог вблизи города Дельфы герой древнегреческого мифа Эдип убил своего отца, которого не знал; впоследствии он женился, сам того не ведая, на собственной матери.
3Нэнси Митфорд (1904–1973) – британская журналистка, биограф, автор романов из жизни высшего света Англии и Франции.
Рейтинг@Mail.ru