Джули Мёрфи
Пышечка

Девять

Мы приезжаем на окраину города, к сгоревшей начальной школе, которая уже несколько лет стоит заброшенная.

Вероятно, это недобрый знак. Кажется, я пропустила стоп-сигнал от инстинкта самосохранения, потому что разве не так начинаются все поучительные истории?

Мы паркуемся, и я жду, пока он вылезет из машины первым. Будь со мной Эл, она сказала бы хвататься за монтировку или накалить докрасна прикуриватель. Но ее здесь нет. Я шарю по пассажирскому сиденью в поисках оружия, но под руку попадаются только пустая банка из-под арахисового масла, доллар и тридцать два цента мелочью и какие-то рекламные брошюры из почтового ящика, которые я забыла занести домой сто лет назад. Я задумчиво взвешиваю в руке ключи.

Вот оно! Я сжимаю кольцо с тремя ключами (машина, дом, Эл) в кулак – так, чтобы каждый ключ торчал у меня между пальцев. Этот прием я запомнила из спецвыпуска шоу Мори^[6], посвященного самообороне. Вот так телевидение спасает жизни.

Это все, конечно, просто курам на смех, ну и пусть.

Бо стоит, облокотившись на свой старый пикап. На боку кузова виднеются следы от надписей – похоже, машина раньше принадлежала какой-то компании.

– Довольно жутковато. – Я указываю в сторону школы рукой без импровизированного кастета.

Здание полностью сгорело, но очертания школы еще просматриваются – за исключением самой середины, от которой ничего не осталось. Хотя и обугленный остов природа тоже не пожалела.

В лунном свете виднеются контуры детской площадки, почти полностью погруженной во тьму. Здесь остался один-единственный фонарь, но мы от него слишком далеко.

– Прости.

Бо уже успел снять рабочую рубашку (я замечаю ее на сиденье в салоне его авто) и теперь стоит в одной майке. Я вижу, что на цепочке, которая вечно выглядывает у него из-под ворота, висит нательная иконка с изображением святого.

– Я здесь учился. До пожара. По-моему, это единственное место в этой части города, куда можно приехать ночью.

– А-а. – Я хочу расспросить его о том, что случилось с его мамой; о том, кто был его любимым учителем; ездил ли он на автобусе, или его подбрасывали каждое утро родители. Но молчу. Просто хочу. Хочу. Хочу.

И вдруг он начинает хохотать. Именно хохотать, а не тихонько посмеиваться. Он буквально задыхается со смеху.

– А ты подготовилась. – Он указывает на мой кулак.

Я поднимаю руку с орудием самообороны в воздух.

– Ну-у-у, ты вообще-то привез меня ночью к заброшенной школе, а это попахивает историей в духе «я прикончу тебя и буду наряжать твое мертвое тело».

Он на секунду перестает смеяться и отвечает:

– Ладно, это разумно. Ты молодец.

Я убираю ключи в карман платья и вскапываю носком гравий.

– Просто не убивай меня.

На его лице снова мелькает улыбка. Потом он говорит:

– Я не должен был целовать тебя просто так. Не спросив разрешения.

– Почему. Тогда. Ты. Это. Сделал? – Каждое слово гулко падает, словно капля в пустое ведро.

– Представь себе, что ты ребенок и день у тебя идет просто отлично. Тебе нравится учительница. У тебя классные друзья. Да и в школе ты не лошок какой-нибудь. А потом ты делаешь что-то эдакое… И даже понимаешь, что сейчас произойдет, но остановиться уже не можешь.

На моем лице написано непонимание, и Бо это видит.

– Ну… Ну представь, что ты вдруг называешь учительницу мамой.

Я стою, не в силах скрыть охвативший меня ужас.

– Э-э-э, что? Прости, ты хочешь сказать, что поцеловать меня – это все равно что назвать училку мамой?

Он хватается за голову и стонет.

– Нет. В смысле да. Но я скорее говорю про ощущения. Я не удержался.

– И теперь тебе стыдно?

– Нет, нет! – Он вытягивает перед собой руки, словно пытаясь отказаться от собственных слов. – Я в том смысле, что не смог остановиться. Мне стыдно только потому, что я не задумался, как ты отреагируешь. Просто сделал, и все. И мне очень жаль, если ты этого не хотела.

– Все в порядке, – говорю я просто потому, что несколько ошарашена красноречием обычно молчаливого Бо.

Он подходит ко мне на шаг.

– Все в порядке в смысле «только не пытайся больше этого повторить» или все действительно в порядке?

Я могу лишь пожать плечами – все мое тело будто парализовано.

Бо делает еще один шаг. Минуту мы молчим. Сейчас я могу отступить и прекратить все это, но самоконтроль ускользает сквозь пальцы.

– Просто мне показалось, что ты поцеловала меня в ответ.

Щеки пылают. Попалась с поличным.

– Было неплохо, хотя и без фейерверков, – вру я.

– То есть посредственно?

Я втягиваю губы в рот и, сделав три шага ему навстречу, встаю рядом. Он вновь облокачивается на пикап и запрокидывает голову. Я повторяю за ним, и некоторое время мы смотрим в небо, пока я не нарушаю молчание:

– То есть ты поцеловал меня под влиянием момента? – Напряжение, сковавшее мышцы, ослабевает, и рядом с Бо я постепенно расслабляюсь. – Но почему?

Однако в голове по-прежнему гудит. Остатки адреналина.

Начинает накрапывать дождь, и воздух мгновенно становится густым и влажным. Бо смотрит в небо, будто прикидывает, как его остановить.

– Пойдем в машину. – Он распахивает для меня пассажирскую дверь, и я запрыгиваю в салон, пока сам он обегает машину спереди.

Едва мы успеваем спрятаться, как начинается настоящий ливень. Капли сердито шлепают по лобовому стеклу. Дождь барабанит так громко, что Бо приходится почти кричать.

– Так сколько бы ты поставила? По десятибалльной шкале.

– Не можешь успокоиться, да?

– Я настоящий эгоманьяк.

А я смелая. Очень смелая.

– Возможно, тебе стоит попробовать снова. Улучшить показатель.

Он откашливается, а я не свожу с него глаз.

– М-м-м, честно говоря, я предпочитаю делать все на «отлично» с первого раза, но как тебе откажешь?

Он тянется ко мне через коробку передач и касается ладонью моей щеки. Потом придвигается еще ближе и, почти касаясь губами моих губ, произносит:

– Уверена?

К своему изумлению, я ничего не отвечаю, а просто целую его. Я целую Бо Ларсона. И когда он приоткрывает рот и отвечает на поцелуй, я ни о чем не думаю. Впервые в жизни я на своем месте. Я там, где должна быть, и в этом нет сомнений.

Он берет мое лицо обеими руками и притягивает его еще ближе.

Если Эл испытывает с Тимом хотя бы десятую долю того, что сейчас испытываю я, то мне непонятно, как она так долго откладывала секс, потому что, когда мы с Бо сливаемся в поцелуе, мир вокруг просто перестает существовать.

Бо проводит рукой по моей шее, по плечам. Эти прикосновения поднимают во мне волну эмоций. Волнение. Ужас. Ликование. Все вместе. Но вот его пальцы скользят вниз по моей спине и останавливаются на талии. Я охаю. Мне будто нож вонзили в спину. Разум предает тело. Он в самом деле касается меня. Касается моей толстой спины и складок на талии. Меня мутит. Я сравниваю себя со всеми девушками, которых он когда-либо обнимал. С их гладкими спинами и тонкими талиями.

Он дышит жарко и прерывисто.

– Прости.

– Нет, – говорю я. – Не надо. Не извиняйся.

Я не из таких девушек. Я не верчусь часами перед зеркалом, размышляя, что бы еще в себе улучшить. Но я так резко отпрянула от Бо, что теперь мне ужасно стыдно, хоть я и не вполне понимаю за что.

Он качает головой.

– Нет, в смысле, не стоило… Наверно… Мне не стоит сейчас ни с кем начинать отношений.

Самое смешное, что, пока он не сказал об этом вслух, такая мысль – и сама возможность, что мы будем парой, – даже не приходила мне в голову.

– А, – звучит как вздох.

– У меня в жизни сейчас какой-то ад, поэтому не стоит. У меня давно уже не было отношений.

Я киваю.

Если бы я услышала от другой девушки, что парень ей такое сказал, то посоветовала бы ей прикрыть лавочку. Притормозить. Потому что это мудацкая отмазка. Но я не могу назвать Бо мудаком, даже в своих мыслях. С другой стороны, наверняка каждая девушка в истории думала так же. Ведь твой случай, конечно же, исключение из правил.

Я открываю дверь машины.

– Мне пора домой.

Дождь льет внутрь салона.

– Уже поздно.

Вот и все. Больше ему сказать нечего.

– Увидимся на работе.

За две с половиной секунды под дождем я успеваю промокнуть до нитки.

Не знаю, где я посеяла свое достоинство.

Я сажусь в машину и жму на газ. Потом включаю радио и выкручиваю громкость на полную в надежде, что оно заглушит все голоса, что звучат сейчас в моей голове. Люси, мама, Эллен, Бо. Кажется, их уменьшенные версии поселились внутри меня и пытаются перекричать друг друга. И только один голос, который сейчас нужен мне больше всего, молчит – мой собственный.

Десять

Сегодня официально слишком жарко для плаванья. Даже для Эллен. Джейк скользит по нашим рукам, а мы смотрим дневное ток-шоу: героиня влюбилась в собственного брата. Она не знала, что это ее брат, так как росли они порознь.

– Они врут, как пить дать, – говорю я.

Эл качает головой.

– Да нет. Они, конечно, странные, но я им верю. К тому же зачем им лгать?

– Ну, затем что они извращенцы и сами это знают. Их небось поймали с поличным, и теперь они пытаются оправдаться.

– Господи, – фыркает Эл. – Какая же ты скептичная! Неужели так сложно поверить, что не все в этом мире коварные свиньи?

Джейк обвивается вокруг моего запястья. Чешуйки у него гладкие – он только-только перелинял.

– Я не всегда скептичная. Но вероятность того, что они говорят правду, ничтожно мала. Ну серьезно, представь, что Тим окажется твоим братом.

Она настолько увлечена шоу, что не отвечает.

Сейчас самое время рассказать ей про Бо.

Мама уже спала, когда я приехала, однако утверждает, что слышала, как я вернулась после двух. А это, как она выразилась, не женские часы. Если это повторится, она обещала позвонить моему начальнику. Меня убило, что у нее даже сомнений не возникло, что задержалась я на работе. Мне хотелось прокричать ей: Я ЦЕЛОВАЛАСЬ С ПАРНЕМ НА ЗАБРОШЕННОЙ СТОЯНКЕ!

Впрочем, едва ли она поверила бы. Мне самой-то верится с трудом. А я там была.

Даже не знаю, как подобрать слова, чтобы рассказать Эл не только о своем первом поцелуе, но и о том, как он превратился в нечто погорячее. Она не на шутку рассвирепеет, когда узнает, что я скрывала от нее свои чувства к Бо. И хотя мы с ним не договаривались хранить произошедшее в тайне, мне кажется, это все равно секрет.

Пусть это прозвучит глупо и Эл никогда бы так не подумала, но случившееся прошлой ночью – полный абсурд. Парень – совершенно потрясный парень, на которого глазеют все девчонки, – поцеловал меня. По-настоящему поцеловал. Это был тот самый поцелуй, от которого сбивается дыхание. Но я не знаю, как рассказать об этом лучшей подруге. Потому что если я начну, то мне придется выложить всё – а именно рассказать, чем закончился вчерашний вечер. Рассказать, как Бо пообещал, что подобное больше не повторится, и поведать, в какой ужас я пришла, когда его руки коснулись моего тела.

Но у меня нет настроения ничего обсуждать. Как бы наивно это ни звучало, я не хочу, чтобы у Эл сложилось о нем дурное мнение, ведь, несмотря на вчера, какая-то часть меня до сих пор надеется, что у нас с Бо еще есть шанс.

Шанс на что? Стать парой? В моем случае это невероятно нелепая мысль. Я вообще не могу представить, как на людях держусь с кем-нибудь за руку.

Дело не в том, что я ощущаю себя недостойной. Нет, я заслуживаю своего хеппи-энда, но что, если для меня Бо – настоящий идеал, а я для него – лишь недоразумение?

Мне нужна Люси.

По экрану бегут титры, и Эл смахивает со щеки пару слезинок.

– О боже, – говорит она. – Боже. Это было так печально. Они так любят друг друга и ничего не могут с этим поделать. Общество никогда их не примет.

– У тебя ПМС, что ли?

– Знаешь, ты иногда такая стерва! – Она встает с Джейком на руках. – Пойду отнесу его. Пообедаем вместе?

Я улыбаюсь.

– Лучше поеду домой. Хочу разобраться с вещами Люси до маминого прихода. Она несколько недель назад начала расчищать ее комнату.

Я следую за Эл в ее комнату, и она опускает Джейка в террариум. Он уютно устраивается под нагревательной лампой. Свет согревает его чешуйки, и он млеет в тепле.

Несколько минут спустя Эл произносит:

– Уилл?

– Да?

– Когда мы были детьми, Люси носила такую пчелиную брошку, помнишь? Она прикалывала ее к зимнему пальто, в котором приходила забирать нас из школы.

У меня во рту вдруг пересыхает. Я киваю. Она носила ее на вороте. Тогда Люси была еще не такая крупная, но уже очень большая. Ее черно-серое пальто не было нарядным – очевидно, она купила его исключительно из прагматических соображений. На такие жертвы приходится идти, когда у тебя большой размер. Но ее брошка – она сияла, словно солнышко, проглядывающее из-за темных туч. Люси называла нас пчелками-с-челками и поила горячим шоколадом в кафе каждый понедельник – мол, уж больно много внимания достается пятницам.

Смешно. Я всегда считала себя именно понедельником, а Эллен себя – пятницей. Но понедельник и пятница – всего лишь отрезки времени длиной в двадцать четыре часа, которым люди дали разные названия.

– Если найдешь эту брошку – и, само собой, если не захочешь оставить ее себе, – отложишь для меня? Она, конечно же, не моя, и у меня нет на нее никаких прав, но она мне всегда так нравилась…

– Конечно. Непременно поищу.

Со дня смерти Люси мне казалось, что я одна стою на страже памяти о ней, и если я не справлюсь, то подведу ее. И теперь осознание того, что воспоминания о ней принадлежат не мне одной, приносит болезненное облегчение.

Одиннадцать

Я не буду целовать Бо Ларсона.

Я не буду думать о Бо Ларсоне.

Я не буду целовать Бо Ларсона.

Я не буду думать о Бо Ларсоне.

Я снова и снова прокручиваю эту мантру в своей голове, а когда оказываюсь одна, даже проговариваю ее вслух.

Сейчас полдень понедельника, и до работы у меня еще несколько часов. Мама просит купить ей лекарство по рецепту: боится, что, когда она освободится, аптека уже закроется.

Я еду в город, в аптеку «Лютер и сыновья» и, поскольку парковка забита, нахожу местечко перед ювелирным «Все, что блестит». Этот магазин – ровесник Кловера и эксклюзивный поставщик корон Мисс Люпин во всем штате Техас.

Пока я запираю дверь машины, духота обступает меня со всех сторон.

– Черт, – выдыхаю я.

Прямо перед местом, где я припарковалась, стоит ведро с бетоном, в которое воткнута табличка «ТОЛЬКО ДЛЯ КЛИЕНТОВ».

Я еще раз оглядываюсь, но парковаться негде, поэтому приходится зайти в магазин.

За пыльным стеклянным прилавком на скрипучем деревянном стуле восседает Донна Лафкин. Лафкины так гордятся своей родословной, что даже консервативные традиции не убедят женщину из рода Лафкин взять фамилию мужа. Впрочем, Донна замуж так и не вышла.

У нее округлая, плотно сбитая фигура. На ней обтрепанные рабочие шорты и резиновые садовые сабо, от которых несет так, будто она и впрямь только вылезла с грядки. В общем, Донна – последний человек, в котором вы заподозрите продавщицу корон для конкурса красоты. Конечно, здесь продаются не только они, но именно благодаря коронам магазинчик и прославился.

– Уиллоудин Диксон. Мы не виделись с… – Она осекается.

– С похорон Люси, – заканчиваю я.

Донна кивает, но улыбнуться не пытается, и я ей за это безмерно благодарна.

– Твоей маме что-то понадобилось? Я как раз получила новые короны.

– Нет, мэм. Просто с парковкой сегодня как-то напряженно, и я подумала: можно я оставлю машину у вас и сбегаю в аптеку?

Она отмахивается.

– Господи, да зачем вообще нужны эти знаки.

– Спасибо! – Я берусь за дверную ручку.

– Хочешь посмотреть?

– На что?

Она ухмыляется.

– На короны, ясное дело.

Казалось бы, ничего особенного, но украшенные фианитами короны охраняются строже, чем банк на соседней улице. Неважно, насколько я презираю этот конкурс, – от таких предложений не отказываются.

Донна запирает входную дверь, и я следом за ней прохожу в коридор за шторкой. Мы минуем пару комнат и заходим в крошечную кладовую, забитую коробками. Все коробки помечены названиями городов нашего штата, но прямо по центру стоят три с надписью «КЛОВЕР».

– Погодите, – говорю я, – а почему три?

Она загибает пальцы:

– Одна – оригинал. Иногда ее выставляют в ратуше. Вторая – та, что вручается победительнице. Третья – запасная, на случай если вторая пропадет.

Донна берет все три коробки и, разложив их на столе, открывает. Корона, которую получает Мисс Люпин, и дубликат почти одинаковые. Но вот оригинал… Он выглядит как драгоценная диковина из бабушкиной шкатулки. С годами искусственные бриллианты помутнели, а металл потускнел, но все равно в этой короне есть нечто величественное. Мне нравится, что она почти не блестит и не такая вычурная, как новенькие, но при всем при этом притягивает взгляд.

Донна замечает, как я разглядываю оригинал.

– Мне она тоже нравится больше всех.

На мгновение я понимаю ценность конкурса красоты, понимаю, почему мама посвятила ему полжизни и почему чуть ли не все девчонки в городе, глядя на звездное небо, мечтают о вечерних платьях и сиянии прожекторов.

– А вы их примеряете?

Щеки Донны слегка розовеют.

– Только между нами и только в этих четырех стенах – да, изредка. – Она с невероятной осторожностью достает из коробки оригинальную корону. – Вот, примерь сама.

– Вы уверены? – Зная, насколько я «везучая», я опасаюсь, что случайно ее сломаю.

Донна смотрит мне прямо в глаза.

– Неужели я похожа на женщину, которая в чем-то сомневается?

Я качаю головой, и Донна подводит меня к дверному зеркалу. Пока она водружает корону мне на голову, я стараюсь не дышать.

Я понимаю, что это просто-напросто декоративная бижутерия, что это не по-настоящему, – и все равно: тяжесть короны кажется мне грузом ответственности. Вот бы Люси, или Эллен, или даже мама видели меня сейчас – в красно-белой форме «Харпи» и с главной драгоценностью Кловера на макушке.

– Честно говоря, я даже не уверена, что твоя мать хоть раз ее примеряла. В общем, никому не рассказывай.

Я говорю «хорошо» одними глазами – кивать мне страшно.

– Но почему вы разрешили мне ее примерить?..

Донна пожимает плечами:

– Может, потому, что вовсе не обязательно выигрывать конкурс красоты, чтобы носить корону.

•

Я не буду целовать Бо Ларсона.

Я не буду думать о Бо Ларсоне.

Маркус позвонил и сказал, что берет больничный, будто почувствовал, какой неловкий вечерок нас ждет сегодня.

Эффект от сияющей короны развеялся: у нас ужасная запара. В конце концов Бо приходится покинуть свое кухонное убежище, чтобы помочь мне на кассе. Кажется, сегодня у него в лексиконе всего две фразы: «Здесь или с собой?» и «С вас [вставить сумму]».

Время от времени мы случайно соприкасаемся руками или задеваем друг друга в суете, и по жилам у меня каждый раз точно пробегает электрический разряд. Однако вскоре Бо начинает пререкаться с покупателем из-за соленых огурчиков, и Рон отправляет его обратно в кухню.

Вечером Рон отпускает нас пораньше. Он обещает приехать завтра до открытия и убрать все так, как того требует инструкция. В другой раз я бы возразила: мама учила меня, что истинная южанка никогда и никому не передоверит уборку, – но я слишком сильно хочу домой.

Я спешу поскорей собраться, чтобы уйти раньше Бо, но он тоже не медлит.

Придется искать другую работу.

И вот я уже тянусь к двери своей машины, чтобы отправиться домой, как вдруг…

– Уиллоудин.

Я оборачиваюсь.

Бо подлетает ко мне так быстро, будто я сама рванула ему навстречу. Наши носы соприкасаются, его губы замирают в миллиметре от моих. Умом я еще не успела осознать и переварить, что Бо здесь, в моем маленьком мирке, и переворачивает с ног на голову все, что, как мне казалось, я о себе знаю. Мое благоразумие. Моя гордость. Где они? Мне словно завязали глаза.

Я целую Бо Ларсона.

Я думаю о Бо Ларсоне.

Впервые в жизни я чувствую себя крошечной. Маленькой. Но не испуганной маленькой овечкой – наоборот. Это чувство – оно придает мне сил.

– Я хочу тебя поцеловать, – говорит он, и при каждом слове его губы касаются моих.

Словно онемев, я запускаю руки ему в волосы и притягиваю его к себе.

ДВА МЕСЯЦА СПУСТЯ

Двенадцать

Я встаю на цыпочки, чтобы дотянуться до верхней полки, и чувствую, как фартук, развязавшись, соскальзывает на пол. Я верчу головой вправо, потом влево и, разумеется, замечаю Бо, который смотрит на меня и ухмыляется.

Он подмигивает мне.

Бо стал лучшей и в то же время худшей частью моего дня.

Если верить часам на моей руке, сейчас две минуты седьмого – время моего законного перерыва. Я поспешно запихиваю последний пакет с булочками на полку (не особо переживая, раскрошу их или нет) и следую за Бо. Ноги сами несут меня, разум, кажется, вообще потерял право голоса. Шум позади стихает, и слышно только слабое эхо рабочего гула. Обрывки заказов. Жалобы клиентов. Посвистывание Маркуса. Шипение мяса на сковородке. Все постепенно исчезает.

В начале этого лета я и помыслить не могла, что так бывает.

Сейчас я схвачу пакет с мусором, оставленный на ящиках у черного хода, и пну дверь, которая и так открыта…

Сейчас брошу влажный пакет возле мусорного бака, а Бо Ларсон всем телом прижмет меня к железной двери и на миллисекунду коснется одними губами, без рук…

А потом, будто вода, прорвавшая плотину, руки вступят в игру и все испортят.

Я вспоминаю, как мне стыдно каждый раз, когда он касается моего рыхлого тела.

Именно в такие секунды, мгновенно, как по таймеру, включается мой разум. Каждое мое движение словно бы отрепетировано, потому что по мере развития наших отношений я всегда пыталась старательно предугадать намерения Бо и теперь знаю всё. Знаю, что, если он подталкивает меня к низенькому мусорному баку с крышкой и обнимает за талию, значит, хочет на него усадить, поэтому всегда отстраняюсь и подтягиваюсь сама. При мысли о том, что он попытается меня поднять и не сможет, меня передергивает. Когда его пальцы скользят по моей груди и дальше вниз, я изо всех сил втягиваю живот. Это, конечно, глупо: на фотографиях никогда не видно никакой разницы, значит, едва ли она есть в жизни.

В такие мгновения я становлюсь тенью самой себя. Той девушки, которую Люси хотела во мне воспитать. И когда он называет меня по имени, я каждый раз этому удивляюсь.

– Уиллоудин, – говорит Бо, и от каждой произнесенной им буквы по телу бегут мурашки.

По вечерам, когда Рон отправляет нас домой, мы идем к машинам и держимся друг от друга поодаль, но потом ныряем в темноту, оставив за спиной красноватое свечение «Харпи». Бо всегда касается кончиков моих пальцев, прежде чем направиться к своему пикапу.

– Езжай за мной.

Я даже не утруждаю себя кивком: я поеду, и он это знает.

Он заводит свою машину, я – свою. Мы словно мчимся по американским горкам. Тормоза, возможно, сломаны, а рельсы в огне, но я не могу заставить себя остановиться.