Джоя Гоффни
Дни, когда я плакала
Для Эй-Мэй
(к своему стыду, вплоть до весьма солидного возраста я наивно полагала, что ее так и зовут – Эй-дефис-Мэй).
Ты заслуживаешь всей любви на свете.
Я дарю тебе всю мою любовь и все эти слова.
Excuse Me While I Ugly Cry
Joya Goffney
Copyright © Joya Goffney This edition published by arrangement with Writers House LLC and Synopsis Literary Agency
Перевод с английского В. Ивановой
В оформлении переплета использован портрет с фотографии: © Roman Samborskyi / Shutterstock.com Используется по лицензии от Shutterstock.com
© В. Иванова, перевод на русский язык, 2022
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2022
Глава 1
Дни, когда я потеряла свой дневник со списками
– Фрэнк Синатра.
– Какая песня? – спрашивает Оден.
– Напиши просто «Фрэнк Синатра».
– Но мистер Грин просил нас указывать как можно точнее.
Картер вздыхает. Он сидит в траве напротив меня, обхватив руками колени, и спорит с Оденом. Я не вслушиваюсь в их разговор, потому что чересчур увлеченно наблюдаю за тем, как Картер закатывает рукава футболки. Белая ткань контрастирует с его темной кожей. Я никогда еще не попадала с ним в одну группу, и теперь, когда это случилось, не способна сосредоточиться ни на чем другом, кроме его физической формы.
Когда он переехал сюда, поступив в десятый класс, я, помню, подумала, как же сильно он отличается от богатых белых парней, которыми я всегда была окружена. Они – в шортах-бермудах и рубашках поло, он – в заношенных футболках и мешковатых баскетбольных шортах. Я не могла отвести глаз. Но когда он наконец встречался со мной взглядом, то сразу опускал его. Я почему-то думала, что он заметит меня, по-настоящему заметит меня, принимая во внимание нашу одинаково темную кожу, но нет. Он смотрел на меня ровно с таким же безразличием, как и на всех остальных.
– А, Куинн?
Я поднимаю взгляд от щетины на подбородке Картера к его глазам и обнаруживаю, что он смотрит на меня, его брови сошлись на переносице, словно он спрашивает себя, не чокнулась ли я.
Кровь приливает к моим щекам, я прикрываю рот кончиками пальцев.
– Какой был вопрос? – спрашиваю я Одена, потому что слишком боюсь снова взглянуть на Картера, ведь он уже третий раз за день ловит меня на том, что я таращусь на него.
Оден с нетерпеливым видом закатывает глаза:
– Есть предложения по саундтреку для нашего сценария о Джоне Кеннеди? Проекта, над которым мы работаем уже несколько часов.
Я опускаю руку к основанию шеи. Точно. Я сглатываю и ищу ответ в безоблачном небе.
– А какие песни у нас уже есть? – я тяну время, срывая несколько травинок.
Оден проверяет список, лежащий у него на коленях, раздраженно вздыхая. В этом весь Оден: он милый, но абсолютно не умеет расслабляться. Я уже попадала с ним в одну группу, и стоило нам только получить задание, как он сразу же принимался командовать. А еще он из тех, кто делает всю работу за свою группу, потому что никто никогда не бросается тут же выполнять его приказы. Люди склонны пользоваться этим. Я изо всех сил стараюсь не стать одной из них, но Картер…
Возьми себя в руки, Куинн!
Пока Оден зачитывает названия песен из нашего списка саундтреков, я достаю из рюкзака красную тетрадь на пружинке, пролистываю списки того, что нужно сделать и как это сделать, и дохожу до заднего раздела со всякими прочими списками. Если мне удастся сбросить свои мысли о Картере на бумагу, возможно, я смогу сконцентрироваться на убийстве Джона Кеннеди.
Картер…
1. Классный. Во всех смыслах этого слова.
2. Привлекательный. Чертовски.
3. «Настоящий темнокожий парень» – я то и дело слышу это в коридорах нашей частной школы, подавляющее число учеников которой белые, из-за чего я задаюсь вопросом о том, насколько аутентична моя собственная чернота. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь называл меня настоящей темнокожей девушкой. По правде говоря, мне приходилось слышать только противоположное. Вот ему-то наверняка никогда не приходится общаться с белыми людьми, рассказывающими в его присутствии шутки о темнокожих. Наверное, это клево.
4. Ученик, сидящий-за-задними-партами с-вечно-приклеенным-к-парте-лбом, что только добавляет ему таинственности. Он никогда не делится своими мыслями на уроках, так что, видимо, я сейчас такая пришибленная именно потому, что внезапно получила к ним доступ.
5. Не привязан к материальному, как остальные парни в нашей школе. Ему как будто вообще плевать на бренды. Если это и вправду так, он молодец. Мне это нравится. Я тоже считаю себя достаточно непритязательной.
6. Внимательный к тому, как от него пахнет. Я чувствую его запах отсюда, и он совершенно не похож на омерзительные одеколоны, которыми пользуются другие парни. От Картера пахнет просто чистотой.
7. Не желает встречаться с девушками из нашей школы, и это, прямо скажем, удручает.
8. Игрок? До меня доходили слухи о том, что на вечеринке в прошлом году у них с Эмили Хэйс был секс. Но подтверждений тому нет.
9. Типа асоциальный. Обычно он не зависает в компании белых ребят в школе, значит, у него не особо много друзей. Я видела его болтающим только с Оливией Томас. И каждый раз, глядя, как они вместе смеются, я жалею, что у меня нет темнокожих друзей.
– Хилари! – Я отрываю глаза от своего списка и вижу с любопытством уставившегося на меня Картера. – Ты ведь знаешь, что мы можем сдать только один список от группы, верно?
Он не видит текст у меня в дневнике, но у меня такое чувство, будто он знает, что я пишу о нем. Мои щеки пылают, я захлопываю тетрадь.
– Я занята не этим. – Мой взгляд падает на блестящую красную обложку. – И, пожалуйста, прекрати так меня называть. Я на нее совершенно не похожа.
Он называет меня «Хилари» с тех пор, как сегодня приехал к моему дому. Он вышел из «Ниссана Верса», на котором его привез Оден, окинул взглядом мой дом, словно Уилл из сериала «Принц из Беверли-Хиллз»[1], и сказал:
– Йо-о-оу, я и не знал, что ты живешь вот так. Как Хилари Бэнкс, блин.
Мне кажется, я по меньшей мере Эшли.
Он с улыбкой смотрит на меня, положив руки на колени.
– Я думаю, что ты умнее Хилари. Но, готов поспорить, ты такая же избалованная. Можешь получить всё, что захочешь, надо только крикнуть: «Папочка!»
– Что, прости? – произношу я, оторопев. – Никакая я не избалованная.
– Да ты даже говоришь прямо как она! – он смеется, запрокидывая голову назад.
– Неправда! – мой голос становится ниже. – Я не говорю, как она.
Он трясет головой, игриво цокая.
– Да тут нечего стыдиться, Хилари.
Я закатываю глаза, будто бы от досады, но, если честно, я просто отвлекаю его внимание. Я не привыкла к тому, чтобы Картер вот так пялился на меня, а не бросал короткий взгляд, тут же отводя глаза.
– Кто такая Хилари? – спрашивает Оден, напоминая нам, что мы не одни.
– Тебя тогда еще на свете не было, приятель. – Картер встает, расправляя свою белую футболку. Делает шаг ко мне, загораживая собой солнце. – Мне нужно по-быстрому в туалет сгонять. Покажешь мне, где он?
Я с легкостью могла бы просто указать ему направление (пройти через прихожую и гостиную, первая дверь справа), но он предлагает мне возможность остаться с ним наедине. Как я могу отказаться?
Пульс грохочет у меня в ушах, пока он идет за мной к задней двери.
– Простите. Куда это вы? – спрашивает моя мать со своего кресла на патио. Всё это время она листала ленту в своем телефоне, «контролируя молодежь», словно мы все не двенадцатиклассники, которые через два месяца окончат школу.
– Я просто показываю Картеру, где туалет.
Она снова утыкается в телефон.
– Ладно. Сразу же возвращайся, Куинн.
Мне удается сдержать вздох. В смысле, я всё понимаю. Она не привыкла видеть у меня в гостях каких-то парней, кроме нашего соседа Мэтта. Особенно высоких, темноволосых и красивых темнокожих парней.
Когда за ним закрывается дверь, я вдруг всем телом ощущаю, насколько наша кухня большая и пустая. Что мы совсем одни. Что, проводя его через гостиную, я и понятия не имею, на что он смотрит. Я провожу рукой по волосам на затылке, перекидывая их через плечо.
– У тебя прекрасный дом, Хилари.
Я поворачиваюсь и иду спиной вперед мимо белого, без единого пятнышка, дивана и деревянных приставных столиков.
– Почему ты меня так называешь? Мы же вроде определились, что я умнее ее? – спрашиваю я с усмешкой, подыгрывая ему в его маленькой игре.
Но тут он произносит:
– А так ли это?
Я ударяюсь спиной о косяк туалетной комнаты.
– Это что, шутка?
– Я имею в виду, – он пожимает плечами, направляясь ко мне и окидывая взглядом мебель в гостиной, – если ты поступила в Колумбийский университет, это еще не значит, что ты умная. Это значит только, что ты богатая.
При упоминании Колумбийского университета у меня внутри всё переворачивается. Его тон больше не игривый, как и выражение его лица. Моя усмешка сходит на нет, когда он оказывается рядом со мной в дверном проеме – так близко, что я чувствую его чистый запах.
– А ты, очевидно, ну очень богата, – он указывает на стоящую на каминной полке вазу стоимостью несколько тысяч долларов и шестидесятидюймовый электрокамин с имитацией живого огня. В его голосе звучит горечь. Потом он окидывает меня взглядом – от шлепанцев до пушистых волос. – Девчонкам вроде тебя не приходится вкалывать и вполовину от того, как приходится вкалывать таким, как я.
Я сжимаю челюсти. Он и понятия не имеет, сколько усилий мне приходится прилагать. И даже будучи богатой, я по-прежнему одна из всего пяти темнокожих ребят в нашей школе. Я вынуждена иметь дело с тем же расистским дерьмом, что и он.
– Ты ничего обо мне не знаешь.
Он задумчиво хмыкает, приподняв указательный палец.
– Я знаю, что ты поступила в Колумбийский университет.
Еще один укол в животе.
Он прищуривается и сбавляет тон.
– А еще я знаю, что ты отстаешь по всем предметам.
Мои брови взлетают вверх.
– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я, не успев даже подумать о том, не лучше ли скрыть тот факт, что он прав.
– Это же очевидно, – улыбается, – а я наблюдательный.
Очевидно, что я отстаю? Но я ведь не ору на каждом шагу о своих далеко-не-впечатляющих оценках, так откуда, черт побери, он знает, что я отстаю? Да и вообще, кто он такой, чтобы об этом говорить? Он и сам-то на уроках ни слова не произносит, а за ручку, чтобы записать что-нибудь, берется еще реже. Сомневаюсь, что его оценки намного лучше моих.
Он кивает, словно проводя инвентаризацию всей нашей мебели.
– Готов поспорить, твой папа проспонсировал библиотеку или что-то подобное, – его снисходительный взгляд останавливается на мне. – Насколько я вижу, для тебя это единственный способ попасть в Колумбийский университет.
Он произносит «тебя» так, словно точно знает, насколько я посредственная. Его бесцеремонное предположение заползает мне под кожу и гнездится там.
– Знаешь что? Туалет здесь, – я слегка киваю головой влево. – Всегда пожалуйста, – оттолкнув его плечом, я ухожу.
Да кем он себя возомнил? Я перекинулась с этим парнем от силы двумя словами, а он теперь считает, что знает обо мне всё. Я сказала, что он привлекательный? Я ошиблась. Он выглядит, как грязь под моими ботинками. И настолько же он мне теперь интересен.
Я хлопаю дверью патио, и задние окна звенят. Мама вскидывает голову. Ее глаза спрашивают меня, не выжила ли я из ума.
– Прости, – заблаговременно извиняюсь я.
Оден сидит с опущенной головой, изучая список саундтреков, когда я подхожу к нему. Я беру свой дневник со списками и перелистываю его до списка о Картере.
– Всё в порядке? – спрашивает Оден.
– Всё отлично.
Картер…
10. Осуждающий придурок.
11. Напыщенный ублюдок, строящий из себя всезнающего святошу.
12. Совсем не такой распрекрасный, каким кажется. Лучше б я никогда не заглядывала в его гадкие мысли.
Я размышляю, какие еще оскорбления стоит добавить, когда он выходит через заднюю дверь с самодовольной улыбкой. Я игнорирую его, когда он садится на траву.
– Твой папа дома, – произносит он, улыбаясь, но его улыбка выходит какой-то кривой, словно ему сложно ее удержать. – Увидев меня, он решил, что я грабитель, – Картер опускает глаза, поджимая губы. – Он, кажется, не привык видеть у себя дома настоящих ниггеров.
У меня внутри всё сжимается, по спине стекают капли холодного пота. Оден поднимает глаза.
– Так что я пошел, – Картер кивает, злой, расстроенный и обиженный. Он смотрит на меня так, словно готов повторить: «Я же тебе говорил. Я говорил, что точно знаю, кто ты». Но он ошибается. Это всё просто ошибка.
Я роняю дневник в траву и устремляюсь к патио. До мамы долетают ураганные ветра от моих рук.
– Куинн, что случилось?
Я застаю отца на кухне, он уже одной ногой на лестнице, с рабочими туфлями в руке.
– Что ты сказал Картеру?
Он оглядывается на меня через плечо, приподнимая брови.
– А кто такой Картер? – он включает дурачка, но у меня нет на это времени.
Я указываю на дверь за мной.
– Парень, который только что вышел отсюда. Ему показалось, что ты принял его за грабителя.
– Дезмонд, это правда? – шипит мама, прикрывая за собой дверь.
– Я не принял его за грабителя, – он морщится, – во всем доме не было ни души, за исключением незнакомца, вышедшего из моего туалета. Я всего лишь спросил, что он делает в моем доме.
Я закатываю глаза, тряся головой. Теперь я могу себе представить: Картер выходит из туалета, а папа идет через прихожую, уже сняв обувь у двери. Когда они замечают друг друга, раздается голос папы: «Что ты делаешь в моем доме?» с ясно читающимся в глазах обвинением. Но он в этом никогда не признается и не станет за это извиняться. Он никогда ни за что не извиняется.
– Ты спросил его, как он оказался у нас дома? Это же очевидно, что он мой одноклассник, – говорю я.
– Я знаком со многими твоими одноклассниками, а этого парня никогда раньше не видел.
– Я просто не могу в это поверить, Дезмонд, – говорит мама.
Он переводит взгляд на нее.
– Венди, да кто бы говорил.
– Что, прости? Я никогда не приняла бы его за преступника. На каком основании? Из-за того, как он выглядит? Я из Чикаго…
Папа вскидывает руки, роняя туфли на пол.
– Начинается! Ты из Чикаго. Мы знаем, Венди! Ты так и будешь напоминать об этом при каждой возможности?
Отлично. Они нашли повод поругаться.
Но на кухне воцаряется тишина, когда распахивается дверь, ведущая на патио. Картер и Оден входят в дом с рюкзаками на плечах, определенно будучи в курсе начавшейся ссоры. Я стою между родителями, сгорая от стыда.
Мама расплывается в очаровательной улыбке хозяйки дома:
– Вы уже уходите?
– Да, мэм, – отвечает Оден, – спасибо за гостеприимство.
– Дать вам что-нибудь с собой в дорогу? Картер? – она намеренно спрашивает его, пытаясь сгладить неловкость, возникшую из-за папы.
– Нет, мэм, – он оглядывается через плечо. А потом проходит мимо меня с отвращением на лице.
– Увидимся в школе, Куинн, – прощается Оден. Картер уходит молча.
Входная дверь закрывается, и я уже никак не могу изменить его мнение обо мне или моей богатой высокомерной семейке.
Мама вперивает взгляд в отца.
– Ты оскорбил этого мальчика. Ты обязан извиниться.
– Не буду я извиняться. Если он думает, что я принял его за преступника, то я думаю, что это больше говорит о нем, чем обо мне.
Мама смеется, направляясь мимо меня к бару.
– Ты никогда не готов взять на себя ответственность за то, как заставляешь людей чувствовать себя.
– Я не обязан брать ответственность за исковерканное восприятие, присущее другим людям. Я всего лишь спросил, что он делает в моем доме. Я не сказал ничего такого!
– Да ты никогда не делаешь «ничего такого», Дезмонд!
Эта ссора больше не о Картере.
Услышав достаточно, я выхожу на улицу и пытаюсь выкинуть из головы отвращение во взгляде Картера. Что он теперь о нас думает? Я не знаю, что мне самой о нас думать. Не знаю, что именно произошло, но как же стыдно, что ему пришлось пережить такое в доме темнокожих. Моем доме.
Даже стоя на патио, я слышу, как они кричат. Просто выйти на улицу всегда мало, так что я ухожу. Я иду к дому Мэтта по соседству и взбираюсь на его батут, стараясь удержать свое платье в процессе полета. Я пишу ему сообщение: «Я на базе. Ты где?»
Спустя несколько секунд получаю в ответ: «Уже иду».
Я вытягиваю ноги перед собой и жду, напрягая икры и разглядывая лак на пальцах ног. Каждая секунда добавляет силы к грохоту моего сердцебиения.
Потом открывается задняя дверь. Он выходит на улицу в красно-черной футболке Хейвортской частной школы и ярко-желтых широких шортах, босиком. Переходит на бег, и его идеальные каштановые волосы развеваются на ветру. Добравшись до батута, он подпрыгивает и перелетает через бортик, подкидывая меня вверх, так что мне приходится схватиться руками за платье. Я не в силах удержаться от смеха.
Он садится напротив меня, раскинув ноги в стороны.
– Куиннли, – он улыбается, и, увидев его, я немного воспряла духом.
– Мэттли, – моя улыбка далеко не такая широкая.
Он это замечает, тут же меняясь в лице.
– Что не так? – Он берет меня за стопы и двигается вперед. Наклоняется, обхватив руками мои голени.
Нам нравится играть в «вперед-назад», когда я толкаю его носочками в грудь, а он своей грудью давит мне на стопы. Он говорит, для меня это хороший способ потренировать икры, в то время как он может разминать свои бедра. В конце концов, он же играет в футбол, и по его телу это заметно.
Мне нет нужды разрабатывать свои икры – я ненавижу футбол, но от этой игры мне всегда становится как-то легче.
– Мои родители снова взялись за старое, – говорю я, теряясь в мягкости и тепле его футболки, твердости его груди под ней.
– Что на этот раз?
– Да как обычно! – Мне не хочется рассказывать ему о Картере. – Папа никогда не признает, что он не прав, но, очевидно, крики мамы на него не действуют.
– Пусть лучше кричат. – Он поднимает взгляд, в его голубых глазах отражается солнце. Его родители не ссорятся или, вернее сказать, ссорятся молча. И в их молчании столько же напряжения, сколько в ругани моих родителей, если даже не больше. – Вот если они перестанут ругаться, тогда тебе стоит начать беспокоиться. – Он грустно улыбается.
– Беспокоиться о чем?
– О разводе.
Я давлю пальцами ног ему в грудь, упираясь пятками в батут.
– Твои родители…
Он качает головой, из-за чего волосы падают ему на лоб, а потом пропускает сквозь них пальцы, возвращая на место.
– Не раньше чем я уеду.
– Откуда ты знаешь?
– Я слышал, как они разговаривали об этом, не зная, что я рядом.
Я расслабляю икры, позволяя весу его груди надавить на подушечки под моими пальцами.
– Мне жаль, Мэтт.
Он пожимает плечами.
– Наверно, это отстой, но меня здесь не будет, так что я не увижу, как всё это произойдет.
– А что будет, когда ты вернешься домой на День благодарения или рождественские каникулы?
Он сдвигает брови.
– Об этом я не подумал, – он встречается со мной взглядом, нахмурившись, – спасибо, Куиннли.
Я смеюсь.
– Прости!
– Вот что называется «разрушить планы на будущее»! – он тоже смеется.
Я поднимаю лицо к небу.
– Они будут чувствовать себя насколько виноватыми, что ты получишь подарки к Рождеству в двойном объеме, а еще двойной ужин на День благодарения.
– У меня дома это так не работает. Подарки к Рождеству прекратились, когда мне было лет четырнадцать.
– Да ладно? – рассеянно спрашиваю я. Небо такое голубое и пустое. Я делаю глубокий вдох. Воздух одинаково жаркий, когда влетает в мои ноздри и вылетает из них.
– У нас ведь нет колумбийских денег, – дразнит он.
Я цепенею, опуская глаза.
– Или лучше сказать, у нас нет денег на совершенно новый «Мерседес» в качестве подарка.
Я сгораю со стыда, сгибаясь под тяжестью вины.
– Боже, лучше бы они этого не делали.
– Тебе не нравятся «мерсы»? – Я закатываю глаза, с усилием толкая его носками в грудь. Он смеется, наклоняясь еще ниже. – Тогда в чем дело?
– Я просто… – Я вздыхаю и откидываюсь назад. Мама убьет меня, если узнает, что я положила голову на этот грязный батут. – У меня такое чувство, что я его не заслужила.
– Куинн, я тебя умоляю, ты поступила в Колумбийский университет! Конечно, ты его заслужила.
Я закрываю глаза и зажмуриваюсь.
– Нет, – я шепчу это ветру, боясь признаться, почему именно я его не заслужила. Если б он только знал. Если бы только мои родители знали. Они тут же сдали бы этот «Мерседес» обратно.
– И, кстати говоря, у меня до сих пор не было возможности на нем покататься.
– Ни у кого не было.
– Неправда. Когда твои родители сделали тебе сюрприз, Дестани стала первой, кто сел за руль этой машины.
Мое тело обращается в камень при упоминании ее имени. Пожалуйста, только не спрашивай.
– Если уж речь зашла…
О боже, началось!
– Что происходит между вами? Что случилось на вечеринке у Чейза в прошлый уикенд?
Я ничего не отвечаю. Мои глаза широко раскрыты, до предела наполненные большим голубым небом Техаса.
– Куинн, – говорит он, гладя мои ноги.
– Я не хочу об этом говорить, Мэтт, я не хочу даже думать обо этом.
– Я слышал такую безумную херню, – он произносит матерное слово шепотом. Мэтт не матерится, если только речь не идет о настоящем деле.
– Что именно ты слышал? – спрашиваю я, как будто уже не знаю этого.
– Что вы поссорились из-за меня.
Мои веки, подрагивая, смыкаются.
Мэтт отпускает мои ноги и отодвигается от меня. Я вдруг чувствую вокруг холод, а ноги как будто становятся невесомыми. Скрестив ноги, он усаживается рядом со мной и прижимается щекой.
– Это правда? – спрашивает он.
Я поворачиваюсь и смотрю прямо в его обеспокоенные глаза.
– Мы поссорились не из-за тебя. Мы вообще не ссорились, если уж на то пошло. У нас состоялся окончательный развод.
Он встречается со мной взглядом, хмурясь.
– Если бы тебе не понравилось, что я пригласил ее на свидание, ты бы мне сказала, правда?
– Мэтт, мы с тобой друзья. Ты можешь встречаться с кем угодно.
Я снова закрываю глаза. Может, мы просто вернемся к игре «вперед-назад» и поговорим о чем-нибудь другом? Потому что, даже если бы мне и «не понравилось», что Мэтт пригласил Дестани на свидание, я не настолько малодушна, чтобы позволить этому разрушить нашу десятилетнюю дружбу.
Мэтт берет прядь моих волос и играет с ними. Я начинаю нервничать из-за количества увлажнителя, который нанесла на них сегодня утром и который он может почувствовать. Я вытаскиваю свои волосы у него из рук и перекидываю на спину.
Конечно же, он обращает на это внимание. И удрученно опускает руки.
– Ну теперь я уж точно не смогу пригласить ее на свидание, если хочу сохранить дружбу с тобой.
Я перекатываюсь и ложусь лицом к нему, уперевшись локтем в батут.
– Что есть, то есть.
– А значит, я имею право знать, – его голубые глаза скользят по моему лицу, он переплетает свои пальцы с моими.
Со скрипом распахивается задняя дверь. Из-за нее высовывается голова его мамы.
– Мэтт?
Я выдергиваю из его руки свою.
– О, Куинн! – Она окидывает нас изучающим взглядом, улыбается. – Привет, милая.
– Здравствуйте, миссис Рэдд! – Я сажусь и расправляю платье.
– Ужин готов, – она прислоняется головой к двери. – Мы будем рады, если ты к нам присоединишься.
– Спасибо, но мне пора идти. Мама наверняка уже тоже что-то приготовила.
Это абсолютная ложь. Мама уже лет сто ничего для меня не готовила. Но я определенно не хочу оставаться на ужин у Мэтта, задающего все эти вопросы о моих чувствах к нему и о Дестани, – я не готова обсуждать ни то ни другое.
– Передавай привет Венди.
Я киваю, улыбаясь. Потом бросаю взгляд на Мэтта.
Он говорит:
– Я буду через минуту, мам.
– Ладно. – Она кивает мне: – Рада была тебя увидеть, Куинн.
– Я тоже.
Мэтт поворачивается ко мне с усталым видом.
– Ты ведь и вправду могла бы остаться на ужин. Я знаю, что твоя мама не готовит.
Я улыбаюсь.
– Мне надо проверить дом и убедиться, что он еще цел.
– Ты можешь хотя бы сказать, почему это такой секрет?
– Поверь мне, тебе и вправду лучше не знать! – Я стою на краю батута.
– От этого мне только еще сильнее хочется знать.
Я оглядываюсь на Мэтта.
– Я в платье. Ты не мог бы отвернуться?
Он бросает взгляд на мои голые ноги, потом вздыхает и закрывает глаза.
Я поспешно спрыгиваю с батута с телефоном в руке, придерживая юбку на случай, если его мама смотрит в окно. Надев шлепанцы, я говорю:
– Пока, Мэттли. Спасибо, что встретился со мной.
– Увидимся в школе.
Есть так много причин, почему я не могу рассказать ему, что произошло между мной и Дестани. И они переполняют мой разум, пока я иду домой, из-за этого мне так сложно думать, а еще сложнее не думать.
Короче, первая причина: если я ему расскажу, мне придется заново пережить прошлые выходные.
Вторая: если я ему расскажу, он поймет, какая она на самом деле, и это уронит ее в его глазах.
Третья: если я расскажу ему, а она не упадет в его глазах, тогда он упадет в моих глазах.
Четвертая: ему всё это может показаться не настолько серьезным, как мне.
Пятая: если в итоге он тоже сделает мне больно, я уже точно останусь совсем одна.
Мне нужно всё это записать, чтобы перестать зацикливаться, и тогда я избавлюсь от неуемного желания обернуться и всё ему рассказать, потому что, возможно, он и вправду поймет.
Шестая: он никогда не сможет полностью понять, как я себя чувствую, потому что он белый.
Придя на задний двор нашего дома, я ищу в траве свой дневник. Он лежит рядом с моим рюкзаком. Подняв его, обнаруживаю, что красная обложка вся перепачкана черной ручкой. Несколько секунд растерянно рассматриваю его. Откуда все эти пятна? Переворачиваю его в поисках своего имени на черной задней странице, но вижу лишь какие-то жирные разводы.
Это не мой дневник.
У меня внутри всё падает. Это просто невозможно. Конечно, это мой дневник. Это должен быть мой дневник. В смысле, был две секунды назад. Или нет? Я составила тот список о Картере, а потом бросила его на траву, перед тем как побежать в дом, и вот он здесь. Передняя обложка просто как-то заляпалась ручкой. С моими списками внутри всё в порядке. Должно быть в порядке.
Но, открыв тетрадь, я вижу неразборчивый почерк Картера, а не свои списки.