Джон Киган
Первая мировая война. История Великой войны, которая расколола мир и привела Европу к гибели
Глава вторая
Планы ведения войны
Полководцы всегда планируют свои действия. У Александра Македонского имелся план вторжения в Персию, который состоял в том, чтобы заставить армию Дария принять бой, а затем убить самого царя или взять его в плен[18]. У Ганнибала был план Второй Пунической войны: уклониться от встречи с римским флотом в Средиземном море, переправив карфагенскую армию по короткому морскому пути в Испанию, пересечь Альпы – история о его слонах хорошо известна – и атаковать римские легионы на их родной земле. Филипп II планировал одержать победу в войне с Англией в 1588 году: привести Непобедимую армаду в Ла-Манш, погрузить на суда армию, которая сражалась в восставших нидерландских провинциях, и высадить ее в Кенте. План герцога Мальборо по спасению Голландии в 1704-м состоял в том, чтобы оттеснить французскую армию в низовья Рейна и дать ей бой, когда удаленность от пунктов снабжения ослабит ее. Наполеон Бонапарт строил планы на каждый год своих военных кампаний: в 1798-м начать военные действия против европейских противников в Египте, в 1800-м разгромить Австрию и Италию, в 1806-м совершить блицкриг в Пруссию, в 1808-м завоевать Испанию, а в 1812-м победить Россию. В 1861 году, в начале Гражданской войны в Соединенных Штатах, у северян было стратегическое решение – план «Анаконда» – по усмирению непокорного Юга путем блокады побережий и захвата территорий по линии реки Миссисипи. Даже у Наполеона III имелось нечто вроде стратегического плана в его неудачной войне против Пруссии в 1870 году: вторгнуться на юг Германии и побудить властителей этих земель выступить против Берлина[19].
При этом все названные и многие другие планы составлялись на ходу, когда война была неминуема или уже шла. В 1870-м началась – хотя Наполеон III этого не понял – новая эра в стратегическом планировании. Теперь планы военных кампаний стали абстрактными – их составляли заранее и откладывали до тех пор, пока не представится случай претворить в жизнь. Разработка планов имела два отдельных, хотя и связанных друг с другом ключевых пункта. Первым было развитие сети железных дорог, начавшееся в 30-х годах XIX столетия. Генералы быстро поняли, что железнодорожное сообщение станет настоящей революцией в военном деле, ускорив перемещение и снабжение войск – раз в десять по сравнению с передвижением пешком и на лошадях. Почти так же быстро им стало ясно, что такие перемещения необходимо детально планировать. Любому дальнему походу и в прошлом предшествовала подготовка. Представление о том, что в древности и в Средние века армии отправлялись в неизвестность, не более чем романтическая иллюзия. Александр Великий либо вел своих солдат вдоль побережья на расстоянии не более 120 километров от флота с провиантом, либо высылал вперед лазутчиков, которые подкупали персидских чиновников, чтобы обеспечить войска продовольствием. Две трети необходимого для содержания армии Карл Великий получал от своих вассалов, на территории которых велась военная кампания[20]. После неудачного начала Третьего крестового похода Ричард Львиное Сердце выбрал такой маршрут, который позволял поддерживать постоянную связь со своим флотом, обеспечивавшим его провиантом[21]. Тем не менее до появления железных дорог то, что сегодня мы называем логистикой, было ненадежным, хотя маневр не исключался, поскольку, например, убыль животных, которые погибали от чрезмерных нагрузок или были съедены, восполнялась покупкой либо реквизицией. Для железнодорожного снабжения эти способы не годились. Паровоз нельзя было позаимствовать на ферме, а неразбериха с подвижным составом во время Франко-прусской войны, когда пустые вагоны, скопившиеся на товарных станциях, мешали прибытию полных и последние растянулись на многие километры, преподала французской армии урок, который она уже не забывала[22]. В военное время для железных дорог требовалось расписание – еще более строгое, чем в мирное. В этом убедились военачальники XIX века, поскольку мобилизация требовала, чтобы железные дороги, предназначенные для нагрузки в несколько тысяч пассажиров в месяц, перевозили миллионы человек за несколько дней. Таким образом, составление графиков железнодорожного движения становилось жизненно важной задачей и решать ее нужно было в мирное время.
Для этого требовались специалисты. К удовлетворению военных, соответствующие учебные заведения уже существовали – это были штабные училища. И второй опорный пункт для разработки стратегических планов реализовывался в их удиториях. Штабные училища, подобно техническим и коммерческим, возникли в XIX столетии. Подчиненные Наполеона учились военному делу у старших товарищей, а также на собственном опыте. Их искусство на полях сражений убедило противника в необходимости систематизации боевого опыта. В 1810 году в Пруссии была основана – в тот же день, что и Берлинский университет, – военная академия, задачей которой стала подготовка штабных офицеров[23]. В самой Пруссии и в других странах уже существовали подобные заведения, но штабная работа, которой в них обучали, истолковывалась узко: делопроизводство, картография, составление сводок. Выпускники таких учебных заведений занимали низшие должности. Даже в 1854 году, через 55 лет после появления в Британии первого штабного училища, генералы британской армии, направлявшейся в Крым, выбирали себе начальников штабов дедовским способом – из числа друзей и знакомых[24]. В Пруссии к тому времени под влиянием чрезвычайно одаренного военного стратега и тактика Гельмута фон Мольтке штабное училище стало превращаться в настоящее учебное заведение по подготовке высших штабных офицеров. Курсантам прививали мышление военачальников и организовывали для них приближенные к реальности военные игры. Они изучали конкретную обстановку на местности во время «выездов в войска» и предлагали «решения» стратегических задач, стоявших перед государством (!). После блистательных побед Пруссии над Австрией в 1866-м и над Францией в 1870-м штабные учебные заведения в этих и других странах поспешно модернизировались – или создавались новые, усовершенствованные, такие как Высшая военная школа Франции (1880), Центр высших военных знаний в Париже (1908), так называемая школа маршалов[25]. Методы обучения, включавшие военные игры и выезды офицеров штаба в войска, копировали прусские. Немецкие учебники перевели на французский язык. В процессе обучения анализировалась новейшая военная история, а лучшие выпускники, которые получали назначение на высшие штабные должности армий – конкуренция была жесткая! – должны были составлять планы мобилизации и железнодорожные расписания для развертывания войск, разрабатывать ответы на любые возможные угрозы национальной безопасности. Как это ни странно, в мире дипломатии подобных учебных заведений не было. Еще в XVIII веке в Оксфорде появилась кафедра современной истории, которая готовила будущих дипломатов, однако в 1914 году британское Министерство иностранных дел по-прежнему набирало многих сотрудников из числа молодых людей, отцы которых дружили с послами.
Таким образом, дипломатия оставалась искусством, которому обучали в посольствах. В ней культивировались широта и благородство взглядов. До 1914 года европейские дипломаты были единственным по-настоящему интернациональным классом. Все они знали друг друга, а общим языком у них был французский. Каждый защищал интересы своей страны, но тем не менее все полагали, что задача у них общая – предотвратить войну.
Послы Франции, России, Германии, Австрии и Италии, которые под председательством сэра Эдварда Грея сумели урегулировать Балканский кризис 1913 года, отстаивали свои национальные интересы, зачастую противоречивые и взаимно опасные. В то же время они были абсолютно уверены в неподкупности и порядочности друг друга, придерживались одинаковых взглядов на свою профессию и прежде всего стремились избежать большого конфликта. Дипломаты старой школы не виноваты… в том, что Европа была уничтожена Первой мировой войной… События направлялись совсем другими, не имеющими отношения к дипломатии силами и интересами»[26].
Так писал Гарольд Николсон, сын дипломата и сам дипломат старой школы. Среди не связанных с дипломатией интересов, на которые он намекает, не последнее место занимали интересы профессиональных военных. Они стремились развязать войну не более, чем дипломаты, но мыслили иначе: как в случае международного кризиса получить военное преимущество, а не как этот кризис разрешить. Их взгляды определялись программой штабного училища, которая, в свою очередь, была обусловлена необходимостью мобилизации, сосредоточения и развертывания войск в соответствии с возможностями железных дорог. И хотя историк А. Дж. П. Тейлор явно ошибался, когда легкомысленно характеризовал начало боевых действий в 1914 году как войну по железнодорожному расписанию, поскольку государственные деятели могли предотвратить ее в любой момент, если бы захотели это сделать и проигнорировали советы профессиональных военных, тем не менее в более глубоком смысле эта характеристика была точной. Из-за того что именно расписания сыграли такую важную роль в победе Пруссии над Францией в 1870-м, их составление неизбежно стало доминировать в европейской военной мысли. Точкой отсчета стал день мобилизации, M-Tag, как называли его немцы. Далее жесткий график определял, сколько войск может быть перемещено к той или иной приграничной зоне и с какой скоростью, какое количество припасов нужно им доставить и какой ширины будет фронт, где к определенному сроку можно развернуть противостоящие врагу войска. Одновременно рассчитывались возможности противника. Таким образом, первоначальные планы ведения войны основывались на строгих математических выкладках, которые штабные офицеры предъявляли государственным деятелям. Жозеф Жак Сезер Жоффр, начальник французского Генерального штаба в июле 1914 года, считал, что выполнил свою задачу, предупредив военного министра, что каждый день промедления при объявлении всеобщей мобилизации неизбежно приведет к потере 25 километров территории страны. Заимствованный метеорологами термин «фронт», который описывает движение областей высокого и низкого давления, берет начало в стратегии Первой мировой войны и позволяет глубже понять военное мышление в период непосредственно перед ее началом[27].
К началу ХХ века все европейские армии имели разработанные планы войны, в большинстве случаев примечательные своей негибкостью. В то, что сегодня называют политикой национальной безопасности, не был интегрирован ни один из них… Систему национальной безопасности разрабатывают политики, дипломаты, главы разведывательных служб – она призвана защитить жизненно важные интересы страны, а в то время сие было невозможно. Военные планы являлись совершенно секретными, и знали о них лишь те, кто их непосредственно составлял. В мирное время эти планы не сообщались не только гражданским главам правительств, но зачастую и руководителям других ведомств[28]. В 1915 году, например, командующий итальянским флотом узнал о решении объявить войну Австрии в день, когда об этом стало известно официально, а глава австрийского Генерального штаба, ни во что не ставивший министра иностранных дел, не информировал его о взглядах военных на возможность вступления в войну России[29]. Только в Великобритании, где в 1902-м был создан Комитет обороны империи, состоявший из политиков, государственных служащих, дипломатов, а также военачальников и руководителей разведки, военные планы обсуждались открыто, однако в комитете занимались в основном делами армии, поскольку командование военно-морских сил Великобритании, считавшее себя наследником адмирала Нельсона, имело собственный план победы в войне, нечто вроде второго Трафальгарского сражения, и поэтому смотрело на обсуждения в комитете свысока[30]. В Германии адмиралы тоже получали крохи информации. Кайзер и высшие военачальники вообще к 1889 году сумели отстранить от формирования политики в области обороны и Военное министерство, и парламент – военным планированием занимался исключительно Генеральный штаб. Даже премьер-министру Теобальду фон Бетман-Гольвегу подробности плана войны не раскрывали вплоть до 1912 года, хотя он разрабатывался с 1905-го.
Как бы то ни было, этот план – он по имени автора назывался планом Шлифена – был самым важным правительственным документом из всех написанных в какой-либо стране в первое десятилетие ХХ века. Можно даже утверждать, что это был главный официальный документ столетия, поскольку последствия того, что произошло на полях сражений, а также пробужденных им и не сбывшихся надежд ощущаются и сегодня. Безусловно, влияние написанных на бумаге планов на разворачивающиеся события не следует преувеличивать. Результат определяют не планы. Приведенные в исполнение, они редко реализуются в точности – последующие события по природе своей непредсказуемы и превосходят самые смелые ожидания кабинетных стратегов. Именно это и произошло с планом Шлифена. Он никоим образом не вверг Европу в пучину Первой мировой. Сама война стала результатом решений, принятых – и не принятых – многими людьми в июне и июле 1914 года, а не офицерами немецкого Генерального штаба или одним из них за много лет до этого. Точно так же неудача плана Шлифена, а он потерпел неудачу, не определила ход того, что происходило дальше. Это был план победы в быстрой войне. Долгая война, разразившаяся в Европе, могла быть предотвращена решением воюющих сторон прекратить боевые действия после первых безрезультатных столкновений. Тем не менее план Шлифена – выбором места для начала войны и тактикой немецкой армии на этом театре военных действий – определял, будучи введенным в действие, средоточие кризиса, а также предусматривал возможность политического расширения войны, а значит, и вероятность ее продления. В сам план была заложена опасная непредсказуемость – непредсказуемость быстрой победы, которую он должен был обеспечить, и еще бо́льшая непредсказуемость последствий, если поставленная цель не будет достигнута.
План Шлифена стал результатом кропотливой работы. Альфреда фон Шлифена назначили начальником немецкого Генерального штаба в 1891 году, и он сразу принялся обдумывать стратегию обеспечения безопасности страны в сложившейся политической обстановке. В наследство от предшественников, великого Мольтке и Вальдерзе, Шлифену достались планы, исходным пунктом которых было географическое положение Германии между Францией, настроенной после поражения в войне 1870 года и потери Эльзаса и Лотарингии явно враждебно, и Россией, давней союзницей Франции. В худшем случае это сулило войну на два фронта. Мольтке и Вальдерзе исключали вероятность успеха в войне против Франции, защищенной чередой крепостей и потратившей значительные средства на модернизацию своих вооруженных сил, и поэтому полагали, что немецкой армии следует вести оборонительные бои на западе, используя Рейн в качестве естественной преграды для сдерживания французского наступления, а главные силы развернуть на востоке. Однако и там цель армии ограничивалась созданием оборонительного рубежа непосредственно по ту сторону российской границы. В 1879 году Мольтке писал, что для немцев не представляет интереса развивать успех за пределы принадлежавшего Российской империи Царства Польского и вторгаться во внутренние области России. Великий военный теоретик помнил катастрофу, которой закончился поход Наполеона на Москву[31].
Шлифен, участник Австро-прусской войны 1866 года и Франко-прусской 1870–1871 годов, об этом тоже помнил. При этом Шлифен, получивший образование в созданной Мольтке системе подготовки штабных офицеров, воспринял даваемые ею знания, но не ее дух. Настаивавший на тщательном военном анализе, Мольтке всегда старался приспособить стратегические идеи к дипломатическому курсу страны. Они с Бисмарком, несмотря на политические разногласия, прислушивались к мнению друг друга. Шлифена внешняя политика не интересовала. Он был убежден в том, что все решает сила. Молодой немецкий кайзер – Вильгельм II взошел на престол в 1888 году – выражал недовольство «перестраховочным» договором с Россией, который Бисмарк заключил в 1891-м и который обеспечивал нейтралитет Российской империи, если Германия нападет на Францию, а также нейтралитет Германии в случае нападения России на Австро-Венгрию, союзницу немцев, поэтому, после того как Шлифена назначили начальником Генерального штаба, ему была предоставлена полная свобода действий в реализации его идеи силы[32]. Шлифен действовал как шахматист, просчитывающий ходы. Фигур на доске у него было немного: Франция слабее Германии, но защищена крепостями; Россия слабее Германии, но за нее огромная территория; союзная Австрия слаба, но настроена враждебно по отношению к России, вследствие чего полезна в качестве отвлекающей силы или даже противовеса; Италия, союзница Германии и Австрии, крайне слаба, и ее можно не принимать во внимание; Британию тоже можно не учитывать… Здесь нужно пояснить, что Шлифена до такой степени не интересовала военно-морская мощь страны, что он и думать не думал о немецком флоте. А вот кайзер к нему все больше благоволил[33].
С учетом соотношения сил, а он учитывал только это, Шлифен в конце концов разработал план, предусматривавший, что в случае войны семь восьмых немецкой военной мощи будет использовано в решительном наступлении на Францию – это была рискованная ставка, и в случае неудачи немецкий монарх мог лишиться трона. Однако возможность неудачи Альфред фон Шлифен даже не рассматривал. Уже в августе 1892 года он решил, что основной удар должен быть нанесен на западе, а не на востоке, как планировали Мольтке и Вальдерзе. В 1894-м Шлифен предложил план уничтожения французских крепостей, построенных вдоль границы Германии и Франции. В 1897 году, признав, что немецкая тяжелая артиллерия не в состоянии разрушить оборонительные сооружения, он стал убеждать себя, что нарушение нейтралитета Бельгии и Люксембурга не должно стать препятствием для наступления. Другими словами, Шлифен хотел нейтрализовать французские крепости, обойдя их. Планы, составленные в период с 1899 по 1904 год и протестированные, как сказали бы сейчас, во время военных игр и штабных учений, предполагали наступление через Люксембург и южную часть Бельгии силами, превышающими две трети всей немецкой армии. Наконец, в итоговом документе – меморандуме, законченном в декабре 1905 года, непосредственно перед тем, как уйти в отставку с поста начальника Генерального штаба, который он занимал 14 лет, – Шлифен отбросил осторожность. Нейтралитет Бельгии – его гарантами с 1839 года выступали Британия, Франция и Пруссия – должен быть не аккуратно «обойден», а просто сметен. Почти вся немецкая армия, развернутая в линию от швейцарской границы до Северного моря, перейдет в масштабное наступление, сначала через Бельгию, с правым флангом, проходящим к северу от Брюсселя, затем через равнины Фландрии, так чтобы на двадцать второй день после мобилизации подойти к границе Франции. На тридцать первый день линия немецких войск должна была проходить по рекам Сомма и Мёз, и с этой позиции правый фланг поворачивал на юг, охватывал Париж с запада и начинал теснить французскую армию к левому флангу, наступавшему из Эльзаса и Лотарингии. Таким образом французская армия попадала в огромные клещи глубиной 650 километров и с расстоянием между флангами больше 300 километров. Решительный натиск заставит французов принять генеральное сражение, которое они, конечно, проиграют. На сорок второй день с начала мобилизации война на западе будет победоносно завершена. Немецкую армию тут же по железной дороге перебросят через Германию на восток, где она нанесет сокрушительное поражение русским[34].
Альфред фон Шлифен продолжал совершенствовать свой план даже после ухода в отставку, вплоть до самой смерти в 1913 году. Другое занятие он просто не мог себе представить. Будучи начальником Генерального штаба, Шлифен зачастую работал до полуночи, а отдыхом для него служило чтение книг по военной истории дочерям. Военная история была второй страстью Шлифена – после разработки планов войны. До назначения на пост начальника Генерального штаба он несколько лет занимал там должность военного историка, однако историю войн всегда изучал с чисто технической точки зрения – их причины, как и последствия, Шлифена не интересовали[35]. Образцовым сражением он считал битву при Каннах, в которой армия Ганнибала в 216 году до н. э. нанесла сокрушительное поражение превосходящим ее по численности римским войскам. Когда карфагенский центр прогнулся под ударом римлян, стоящие на флангах войска ударили по втянувшимся в глубь построения легионам, после чего пехота и конница Ганнибала окружили главные силы римлян. Именно этот тактический маневр, принесший победу, вдохновил Шлифена на составление своего плана. В сражении при Каннах немецкий стратег видел воплощение полководческого таланта вне зависимости от дипломатии, политики, психологии битвы и даже обеспечения тылов.
План Шлифена
Альфред фон Шлифен не всегда был штабным офицером – военную карьеру он начинал в уланском полку, но об этом, похоже, уже не помнил. В войнах 1866 и 1870-го он уже служил в штабе, в 1884-м стал военным историком, а после 1891 года свел работу над своим планом к чистой абстракции, командуя армиями на бумаге. Он занимал должность начальника Генерального штаба очень долго, и высокомерие, а также надменность и вера в собственную непогрешимость в расчетах, свойственные ему и до того, привели к тому, что Шлифен свел войну – по крайней мере для себя – до выверенного раз и навсегда алгоритма. Ярким примером этого служит выдержка из его меморандума 1905 года:
По возможности немецкая армия должна выиграть сражение охватом правым флангом. Делать все следует максимально решительно. С этой целью восьми армейским корпусам и пяти кавалерийским дивизиям надлежит форсировать Мёз, используя пять переправ ниже Льежа, и наступать в направлении Брюсселя и Намюра. Девятый армейский корпус присоединится к ним, переправившись через Мёз выше Льежа, после того как возьмет крепость Гюи.
Шлифен был одержим перемещением войск на картах, но не стремился к численному превосходству немецкой армии над противником. Как отмечает Хольгер Хервиг, начальник германского Генерального штаба разделял опасения прусского генералитета, что при увеличении численности в армии окажутся социалисты из больших городов, а сейчас она, слава богу, состоит из аполитичных деревенских парней[36]. Впрочем, в 1905 году Шлифен предложил сформировать 33 новых пехотных батальона. Причина заключалась в том, что, по расчетам генерал-фельдмаршала, именно их могло не хватить для успешной реализации разработанного им плана. На первом этапе Шлифену дополнительных сил не требовалось, но численность населения Германии быстро увеличивалась, и страна могла без труда поставить под ружье много новобранцев. Шлифен решал свою шахматную задачу: как победить в скоротечной войне, используя имевшиеся у него силы. Конечно, он мечтал повторить, а лучше превзойти успехи, достигнутые фон Мольтке в 1866 году в войне против Австрии и в 1870-м против Франции, – эти кампании длились шесть и семь недель соответственно. Главной же целью Шлифена было избежать войны на истощение. «Стратегия изнурения противника, – писал он, – неприемлема, если на снабжение миллионов потребуются миллиардные расходы»[37].
Альфред фон Шлифен не дожил до того времени, когда стало ясно – на примере Гитлера, – что крушение даже самых блестящих планов агрессии неизбежно приводит к войне на истощение. Тем не менее Шлифен был прав – с учетом обстоятельств своего времени, – когда ограничивал масштабы наступления. План Гитлера провалился, потому что после быстрых побед на западе он поверил в то, что сможет повторить успех на огромных пространствах востока. Шлифен этих пространств опасался. Он понимал, что марш пешей и конной армии по бескрайним просторам рано или поздно сведет ее наступательный порыв на нет. Не в последнюю очередь поэтому его полуночные бдения проходили над картами Фландрии и Иль-де-Франс, исторической области во Франции и региона в центральной части Парижского бассейна, – там он перемещал корпуса и дивизии, двигал фланги, форсировал реки, брал крепости. Шлифен считал, сколько нужно немецких войск для противостояния силам, которые способна развернуть Франция, прикидывал их соответствие пропускной способности бельгийских и французских железных дорог. Трудности это не представляло – подобные вычисления составляли основу подготовки в штабных училищах: по заранее разработанным таблицам курсанты перемещали длину колонны на марше – например, 29 километров для армейского корпуса – на карту и определяли, какое количество войск может быть перемещено через данный сектор и с какой скоростью. Предел для форсированного марша равнялся 32 километрам – именно таким могло быть наступление корпуса по одной дороге; однако хвост 29-километровой колонны уже оказывался у границы дневного перехода. Трудность была в том, что неизвестно, сколько окажется дорог. При наличии двух параллельных хвосты колонн пройдут только половину максимального расстояния, при четырех дорогах – три четверти и т. д. В идеале подразделения армейского корпуса должны были наступать развернутой линией, и тогда все они совершили бы дневной переход длиной в 32 километра, но на практике, как признавал в одном из приложений к своему плану сам Шлифен, параллельные дороги располагались в лучшем случае в 1,5 километра друг от друга. На театр военных действий шириной более чем 300 километров требовалось переместить около 30 армейских корпусов, так что фронт наступления каждого корпуса составлял 10 километров, и на этом промежутке можно было найти не больше семи параллельных дорог. Недостаточно, чтобы к концу дня хвосты колонн догнали передовые части. Недостаток серьезен сам по себе, но еще серьезнее абсолютная невозможность любой попытки сосредоточить большее количество войск в необходимом радиусе. Они там просто не помещались[38].
Безусловно, то внимание, которое Шлифен уделял цифрам, было оправданно. Его план основывался на математических реалиях. Как признавал сам генерал-фельдмаршал в последнем дополнении, любая попытка увеличить количество войск на дорогах – а возможно, даже перемещение тех, что уже имеются, – приведет к транспортному коллапсу: «лишние массы войск окажутся позади линии фронта»[39]. К несчастью для немцев, в основе плана Шлифена лежала не только математика. Начальник Генерального штаба оказался во власти эмоции, и эмоцией этой было самообольщение. Альфред фон Шлифен мечтал повторить великие победы 1870 года, но не на франко-германской границе, поскольку понимал, что французы не окажут немцам любезности, второй раз неосмотрительно вторгнувшись на территорию Германии, а в центре самой Франции. Несмотря на то, что, как неоднократно подчеркивал сам Шлифен, Франция представляла собой огромную крепость, защищенную как снаружи – на границе, так и внутри. Париж, например, был окружен современными фортификационными сооружениями. Бельгия тоже укрепилась, но через нее лежал путь в обход французских крепостей, и армия этой страны была слишком мала, чтобы долго сопротивляться немецким войскам. Правда, в этом случае путь до Парижа удлинялся, а фронт наступления сужался. Отсюда и вытекала одержимость дорожной сетью, поиском коридора через Фландрию к Иль-де-Франс и Парижу, по которому корпуса правого фланга могли двигаться достаточно быстро, чтобы достичь поля решительного сражения в течение шести недель со дня объявления мобилизации. Если не уложиться в эти сроки, со своих бескрайних просторов могут появиться русские и разгромить небольшие силы, оставленные для защиты восточных подступов к Берлину.
Мечта рассказывала о вихре, урагане, а расчеты предупреждали о затихающем шторме. В своей записке 1905 года «Война против Франции» Шлифен выразил собственные опасения. «Очень важно, – отмечал он, – максимально ускорить продвижение правого крыла немецкой армии. Командование должно постоянно следить за маршрутами и соответственно регулировать движение»[40]. По его собственному признанию, средняя скорость марша подготовленных войск составляет 20 километров в день. Приказы ускорить движение или сменить маршрут не смогут на это повлиять. Кроме того, следовало учитывать то, что Шлифен называл убывающей силой наступления. «Кадровые части необходимо беречь для битвы и не привлекать их к охране линий связи, осаде или штурму крепостей»[41]. Конечно, следует охранять железные дороги, необходимые для снабжения армии, а также занять крупные города и густонаселенные провинции Бельгии и севера-запада Франции[42]. Выполнение этих задач оттягивало на себя боевые подразделения армии. Могли быть и другие непредвиденные обстоятельства: если англичане высадятся на континенте и начнут наступление, немецкая армия остановится, разобьет их и продолжит операцию против французов. Высадятся англичане или нет, дополнительного времени на эту задержку не предусматривалось. В одном из примечаний к своему плану Шлифен также указывал на то, что после поражения 1870 года французы жаждут реванша: «…теперь, когда они пропитались наступательным духом, мы должны предполагать, что часть [их армии], которая не будет атакована, сама пойдет в наступление»[43]. Появлялась мрачная перспектива войны на истощение, долгих боев с большими потерями. Опасность существовала в любом случае: «Если противник не отступит, войска по всей линии фронта должны пытаться, как при осаде крепостей, вступать в бой на каждой позиции, днем и ночью, наступая, вгрызаясь в боевые порядки врага и снова наступая»[44]. Тревожило Шлифена и другое: «…если французы отойдут за Марну и Сену… война затянется надолго»[45].
Это не единственные ноты неуверенности. Есть и иные. В решающий момент для масштабного наступления через Бельгию и север Франции нужно будет много войск: «Необходимо задействовать большие силы… Потребуется восемь армейских корпусов. Мы можем гордиться численностью населения Германии, огромными людскими ресурсами, имеющимися в нашем распоряжении, но из этих ресурсов уже получено столько обученных и вооруженных людей, сколько они могут дать… Восемь армейских корпусов чрезвычайно необходимы на правом фланге или позади него». Шлифен призывал к формированию этих восьми корпусов, которые увеличили бы силу армии на четверть, из резервов – необученного пополнения и ландвера (резервистов постарше), даже несмотря на то, что разделял опасения других военачальников по поводу проникновения в армию ненадежных элементов. А вот и новые поводы для беспокойства: «Количество корпусов [из восьми], которые можно будет перебросить [на правый фланг], зависит от пропускной способности железных дорог… [они] необходимы для окружения Парижа… Их наступление и атака на позиции противника показаны на карте 3»[46].