Джон Джулиус Норвич
Венеция. История от основания города до падения республики

Франкские государства Утремера отчаянно нуждались в помощи: они переживали величайший за всю свою недолгую историю кризис. В июне 1119 г. Роже Салернский – регент одного из них, княжества Антиохийского, – погиб вместе со всем своим войском в сражении, удачно прозванном «битвой на Кровавом поле», и в результате крестоносцы лишились значительной части живой силы именно тогда, когда нуждались в ней больше всего. Серьезные неприятности доставлял и флот Фатимидского халифата, непрерывно курсировавший вдоль побережья, из-за чего регулярные морские коммуникации стали почти невозможными. Получив известие о «битве на Кровавом поле», король Балдуин II немедленно воззвал о помощи к Венеции. Его поддержал новый папа Каликст II; и к концу года общее собрание граждан Венеции постановило откликнуться на этот призыв.

Такое решение (принятое, кстати сказать, далеко не единогласно) объяснялось и некоторыми дополнительными соображениями. Уже не первый год отношения Венеции с Византийской империей постепенно ухудшались. Как мы помним, во время Первого крестового похода венецианцы проигнорировали просьбу Алексея I Комнина вернуться домой. Вдобавок торговая экспансия Венеции на побережьях Эгейского и Черного морей давно вышла за пределы того, на что рассчитывал император, когда даровал Доменико Сельво в 1082 г. особые привилегии; этот процесс продолжался и ныне грозил удушить торговлю, которую вела на этих землях сама империя. Поэтому одним из первых указов Иоанна II, сына Алексея, сменившего его на престоле в 1118 г., стала отмена этих привилегий и льгот. Венецианцы, как дал понять новый император, вольны продолжать свою обычную коммерческую деятельность, но отныне торговать им придется на тех же условиях, что и всем их конкурентам.

Возмущение, с которым эти известия встретили на Риальто, было не вполне безосновательным. Рассчитывая, что договор 1082 г. будет действовать и впредь, венецианцы сделали крупные капиталовложения в торговлю на имперских землях, а Генуя и Пиза и без того причиняли им немало хлопот, так что молча смириться с этим неожиданным ударом было невозможно. В итоге 8 августа 1122 г. дож Доменико Микьель выступил из Венеции; за ним следовал 71 боевой корабль и множество судов помельче. Не исключено, что на мачте дожеского корабля развевался флаг с изображением Креста Господня, но сам этот поход был направлен – по крайней мере, поначалу – отнюдь не против неверных, а против своих же собратьев-христиан.

Первым делом флот устремился к острову Корфу, близ которого Венеция сорок лет назад потерпела унизительное поражение в битве с Робертом Гвискаром. Корфу издавна был одним из важнейших аванпостов Византии и охранялся сильным и морально устойчивым гарнизоном. Венецианцы взяли его в осаду, но за полгода не добились никаких успехов. Возможно, они задержались бы и дольше, если бы не обещания, данные крестоносцам, но тут из Палестины прибыл специально посланный корабль с известием об очередной беде: короля Балдуина захватили в плен. От Венеции требовалось немедленное вмешательство, иначе латинскому Востоку пришел бы конец. Дож Микьель неохотно отдал приказ сниматься с якоря, но, по-видимому, так и не счел призыв о помощи достаточно срочным: флот продвигался на Восток неторопливо и постоянно задерживался, чтобы атаковать встречные греческие суда. Более того, если верить византийскому историку Иоанну Киннаму, венецианцы завернули по пути в Эгейское море и разграбили Лесбос, Хиос, Родос и Кипр, а до порта Акры добрались только в мае 1123 г.

Зато теперь они с лихвой искупили свою вину. До них дошли известия, что египетский флот отказался от попыток блокировать Яффу, двинулся дальше к югу и встал на якорь близ Аскалона – единственной, не считая Тира, прибрежной крепости, остававшейся в руках мусульман. Других сведений дожу не потребовалось. Он быстро отправил в погоню флотилию из небольших судов, чтобы заманить египтян в битву. Основная часть флота продвигалась следом, держась за пределами видимости. План сработал превосходно. Не успели египтяне вступить в сражение, как венецианцы, далеко превосходившие их числом, взяли их в кольцо. Практически все египетские суда были уничтожены или захвачены в плен; дож лично повел свой корабль против флагмана Фатимидов и пустил его ко дну. Эта победа оказалась еще более значительной, чем он думал. После того как нормандцы в конце предыдущего столетия завоевали Сицилию, мусульманские верфи испытывали постоянный недостаток древесины и вынуждены были рассчитывать на импорт из Европы, а когда по стратегическим причинам поставки прекратились^[82] (или, по крайней мере, существенно сократились), стало невозможно не только строить новые корабли, но и ремонтировать старые. Таким образом, победа венецианцев в битве при Аскалоне положила конец господству сарацин в водах Восточного Средиземноморья.

Доменико Микьель с триумфом вернулся в Акру (в придачу захватив по дороге десять нагруженных доверху торговых судов), где ему предстоял нелегкий торг. Франки намеревались использовать его флот для захвата Тира или Аскалона, а если удастся, то и обоих этих городов; но после такой убедительной демонстрации своих достоинств венецианцы находились в более сильном положении. Переговоры затянулись на несколько месяцев. Между тем наступило Рождество, которое Микьель встретил в Вифлееме, после чего прибыл в Иерусалим, где его с почестями приняли патриарх и другие представители пленного короля. Наконец в первые недели 1124 г. было достигнуто соглашение, и стороны подписали договор – еще более выгодный для венецианцев, чем тот, который был заключен в 1110 г. и утратил силу со смертью Готфрида Бульонского. Венеция получала собственную улицу с церковью, банями и пекарней в каждом городе Иерусалимского королевства, а также освобождалась от всех повинностей и налогов. Кроме того, за ней подтверждалось право использовать собственную систему мер и весов, не только для сделок между самими венецианцами, но и для внешней торговли на землях королевства. В заключение, при условии, что Венеция примет участие в захвате Тира и Аскалона, ей обещали по третьей части от этих городов.

Как только договор был подписан, дож без промедления повел свой флот на север, к Тиру, а франкская армия одновременно выступила в том же направлении вдоль побережья. В те времена, как и сейчас, Тир располагался на оконечности короткого и узкого полуострова; с материком его связывал лишь искусственный перешеек – в сущности, не более чем дамба, построенная Александром Македонским полтора тысячелетия назад. Вдоль нее тянулся акведук, жизненно важный для города с большим населением, которому не хватало собственных водохранилищ и колодцев. Короче говоря, на свете нашлось бы не так много городов, более уязвимых для врага. Микьель вытащил свои корабли на берег – все, кроме одного, который остался патрулировать подходы с моря, – блокировал акведук и 15 февраля 1124 г. замкнул кольцо осады.

Несмотря на непрекращающийся обстрел из баллист и катапульт, жители Тира храбро обороняли свой город. После зимних дождей городские водохранилища были полны, и запасов продовольствия тоже хватало. Горожане надеялись, что на подмогу им придут египтяне с моря или сухопутное войско, обещанное эмиром Дамаска. Но ни того ни другого не случилось. Египетский флот еще не оправился после недавнего разгрома, а эмир не рискнул выступить в поход без поддержки с моря. С приходом жарких летних дней защитники города, измученные жаждой, были вынуждены сдаться, хотя и сумели выторговать избавление от резни и грабежей. 7 июля христианская армия вступила в город, водрузив над главными воротами знамя иерусалимского короля. По обе стороны от него, на привратных башнях, подняли знамена Триполи и Венеции. Микьель получил третью часть захваченного города, как ему и обещали; там был посажен венецианский правитель, вступили в действие венецианские законы и была открыта великолепная церковь, посвященная святому Марку.

Так родилась Венецианская империя. Ей предстояло продержаться дольше всех остальных в истории Европы – почти семь столетий, вплоть до окончательного падения республики. Но сам дож задержался в Тире лишь на несколько дней, чтобы удостовериться, что франки исполнят свою часть договора. Прошло уже два года с тех пор, как он покинул родину. И хотя венецианцы добились небывалых успехов, поход уже чересчур затянулся. В руках неверных оставался еще один прибрежный город Аскалон, и франки обещали весьма существенную награду за помощь в его захвате. Но решили, что Аскалон может подождать, – и в результате он прождал еще тридцать девять лет. Весьма довольный итогами своей кампании, Микьель возвратился домой со всеми кораблями, задержавшись лишь для того, чтобы выгнать из Спалато венгров и между делом совершить несколько набегов на византийские острова, попавшиеся на пути. Помимо прочих трофеев, он, разумеется, привез и священные реликвии: мощи святого Доната с острова Кефалония, которые были захоронены в посвященной ему изысканной романской церкви на острове Мурано; мощи святого Исидора с острова Хиос, добытые, надо полагать, не столь благородным путем, как это изображено на стенах его часовни в северном трансепте собора Святого Марка; и, наконец, гранитную плиту, на которой, по преданию, стоял сам Христос во время проповеди, обращенной к жителям Тира, и которая по сей день венчает алтарь в баптистерии того же собора.

Доменико Микьель, в свой черед, удостоился торжественной и радостной встречи, а на следующий год окончательно закрепил за собой репутацию славного героя, одержав несколько крупных побед над венграми в Далмации и над византийцами на Кефалонии – наконец вынудив Иоанна Комнина вернуть республике все торговые привилегии, отнятые при восшествии императора на трон. В следующие столетия дож Микьель превратился в настоящую легенду. Три разных художника увековечили его – единственного из всех правителей республики – на трех картинах, украшающих Зал выборов во Дворце дожей, который, вместе с примыкающим к нему Залом Большого совета, мы вправе назвать венецианской галереей славы^[83]. Из трех этих полотен только одно – кисти Перанды, изображающее победу над египетским флотом близ Аскалона и расположенное над третьим по счету окном, выходящим на Пьяццетту, – отличается исторической точностью (в той мере, в какой этого можно ожидать от художника эпохи Возрождения). Картину Альенсе, которую можно увидеть дальше на той же стене, стандартный путеводитель Лоренцетти описывает так: «Дож приказывает перенести на берег паруса и рулевые устройства кораблей, дабы показать союзникам, что венецианские галеры никуда не уйдут, пока Тир не будет захвачен». Ни один хронист того времени не упоминает о подобном красивом жесте. Известно, что Микьель распорядился вытащить корабли на берег, но это было обычной практикой в ситуациях, когда флоту предстояло задержаться где-либо на неопределенно долгий срок, и нет никаких оснований полагать, что в этот приказ был вложен подобный символический смысл. Третья картина, небольшой овал кисти Бамбини, расположенный на потолке, изображает дожа, отвергающего корону Сицилии, которую ему в действительности никто никогда не предлагал. Последние пять лет своего правления Доменико Микьель благоразумно воздерживался от заморских приключений, сосредоточившись на внутренних делах республики. Среди прочего он организовал своего рода осветительную систему, благодаря которой Венеция стала первым в Европе городом (возможно, за исключением Константинополя), улицы которого регулярно и в обязательном порядке освещались по ночам. В то время по всему городу, в нишах на стенах домов, располагавшихся на углах каналов и главных улиц, как раз начали появляться анконы (ниши) – маленькие, типично венецианские святилища Девы Марии или святого покровителя квартала. Именно Доменико Микьель в 1128 г. распорядился зажигать в каждой нише светильник с наступлением темноты, возложив эту обязанность на местных священников и оплачивая расходы из государственной казны. Два года спустя, после одиннадцати лет правления, он отрекся от должности и удалился в монастырь Сан-Джорджо-Маджоре, где вскоре скончался – и где по сей день стоит его усыпальница.

8
Меж двух империй
(1130 –1172)

 
Народу над народом власть дая,
Она свершает промысел свой строгий,
И он невидим, как в траве змея.
 

Данте. Божественная комедия. Ад, VII.82^[84]

Тридцатиоднолетний Пьетро Полани занял освобожденный его тестем Доменико Микьелем дожеский трон всего через несколько недель после двух куда более знаменательных событий: провозглашения нормандской Сицилии королевством (до сих пор она считалась графством) и восшествия на ее престол первого короля. Им стал граф Рожер II де Отвиль, племянник Роберта Гвискара. В глазах венецианцев, да и большей части Европы средства, которыми Рожер добился успеха, были небезупречны. Несколькими месяцами ранее, в ходе папских выборов, всех соперников обошли два кандидата, практически равные по силам. Один из них, будущий Иннокентий II, благодаря страстному заступничеству со стороны святого Бернара Клервоского заручился поддержкой большей части западных христиан; другой же, Анаклет, обратился к Рожеру, который потребовал королевскую корону в обмен на помощь. В таких обстоятельствах трудно было ожидать, что приверженцы Иннокентия признают новое королевство – на земли которого вдобавок до сих пор притязали обе империи, и Восточная, и Западная; кроме того, многим внушала опасения стремительность, с которой Отвили поднялись на вершину богатства, преуспеяния и власти. Да и сама Сицилия была слишком важна: как центральная точка Средиземноморья – перекресток множества путей и рынок трех континентов – она держала под контролем торговые маршруты между севером и югом, востоком и западом. При этом византийское и мусульманское прошлое острова и его настоящее, в котором до сих пор процветали и мирно уживались между собой арабы и греки, придавали сицилийским портам космополитический характер, отличавший их от любых других городов того времени. За последние два года Рожер прибрал к рукам практически все земли Италии к югу от Рима, прежде принадлежавшие его слабым, незадачливым и, по счастью, бесплодным кузенам, а его последний блестящий ход, благодаря которому Рожер теперь мог говорить с государями Европы на равных, не обещал ничего хорошего.

В Венеции эти события вызвали особое беспокойство. Сицилия уже начала успешно соперничать с ней на море; торговля на рынках Палермо и Катании, Мессины и Сиракуз становилась все оживленнее, что не могло не отражаться – пусть еще не катастрофически, но уже ощутимо – на кошельках риальтинских дельцов. Вдобавок венецианские торговые суда все чаще подвергались нападениям сицилийских каперов: к 1135 г. их совокупные потери уже составляли около 40 тысяч талантов. И когда в том же году дипломатическая делегация из Константинополя, направлявшаяся ко двору западного императора Лотаря II, посетила по дороге Венецию в поисках финансовой и морской поддержки в готовящейся совместной экспедиции против так называемого короля Сицилии, дож Полани не только охотно согласился, но и добавил к византийскому посольству собственных представителей, чтобы придать обращению дополнительный вес.

Экспедицию снарядили, и на следующий год войска вступили в Южную Италию, но это был не столько морской, сколько военный поход, в котором пока не требовалось участие Венеции. Как оказалось, это было и к лучшему: несмотря на некоторые тактические успехи, нанести сколько-нибудь серьезный удар по престижу и власти Сицилии не удалось. Пожилой император скончался в 1137 г. – на обратном пути, во время перехода через Альпы; не прошло и восьми недель, как следом за ним сошел в могилу антипапа Анаклет; а в июле 1139 г. папа Иннокентий, поведший на юг собственную армию, попал в засаду, был захвачен в плен и освобожден лишь после того, как вынужденно признал Рожера законным королем Сицилии.

Никогда еще нормандская угроза не была столь велика, но с этим пока ничего не могли поделать. Новоизбранный император Запада Конрад Гогенштауфен^[85] оставался слишком занят внутренними проблемами Германии. Папская курия смирилась со своим честолюбивым южным соседом и приспособила свой политический курс к новым реалиям. Иоанн Комнин в Константинополе по-прежнему твердо намеревался сокрушить «сицилийского узурпатора», но весной 1143 г., на охоте в Киликии, был случайно ранен отравленной стрелой и через несколько дней умер от заражения крови. Дож Полани тоже сосредоточил внимание на более насущных делах. В 1141 г. жители маленького городка Фано обратились к нему за помощью в обороне от соседей, угрожавших нападением. Венеция, никогда не упускавшая случая утвердить свой авторитет, согласилась, и Фано стал первым городом Италии, с которым республика заключила прямой договор. Условия его как нельзя лучше показывают, с каким почтением относились к Венеции жители Адриатического побережья. Отныне все венецианцы, прибывающие в Фано, пользовались такими же правами и привилегиями, как и местные уроженцы, а право разбирать судебные дела, затрагивающие интересы обоих городов, переходило к венецианским судьям. Жители Фано, со своей стороны, обещали признать себя вассалами республики (в той мере, в какой это не противоречило их вассальным обязанностям перед Западной империей) и выплачивать ежегодную дань оливковым маслом: 1000 мер – для освещения собора Святого Марка и 100 мер – для Дворца дожей.

Через два года начались неприятности с падуанцами, которые попытались самовольно изменить русло Бренты. Они хотели сократить речной маршрут до лагуны, не понимая того, что очень хорошо знали венецианцы, а именно что малейшее вмешательство в географическую систему лагуны чревато нарушением того невероятно тонкого равновесия между сушей и водой, от которого зависело само существование Венеции. Опасаясь возникновения песчаных наносов вокруг Сант-Иларио и заиливания каналов, венецианцы выразили решительный протест, а когда соседи ответили им высокомерным отказом, тотчас взялись за оружие – с предсказуемым результатом: в открытом военном конфликте падуанцы были им не соперники. После одного-единственного короткого и сокрушительного столкновения жители Падуи сдались, пообещав прекратить работы по повороту русла и возместить весь уже причиненный ущерб. Но что еще важнее и в чем состоит единственная причина, по которой мы вообще решили упомянуть столь тривиальное происшествие, – в конфронтации с Падуей, первой за всю историю военной кампанией, которую Венеция провела без поддержки с моря, сражались не сами венецианцы, а наемники под началом двух самых выдающихся кондотьеров того времени. Гвидо ди Монтеккьо^[86] из Вероны командовал конницей, а Альберто да Брагакурта – пехотой. Отчасти это, несомненно, объяснялось тем, что венецианцам не хватало опыта сражений на суше, но не исключено, что они уже поддались тому страху, который впоследствии стал навязчивым и превратился в настоящую фобию, – страху, что любой уроженец Венеции, возглавивший войско и вернувшийся с победой, может обрести популярность и престиж, не приличествующие гражданину республики, и даже, возможно, стать опасным для государства. Последующие столетия, на протяжении которых кондотьеры захватывали один город за другим и в конце концов завладели большей частью Северной и Центральной Италии, показали, что эти опасения были отнюдь не беспочвенными.

Преемником Иоанна Комнина стал его сын Мануил, которому в то время еще не исполнилось и тридцати. Он был молод, хорош собой и славился неотразимым обаянием, а вдобавок не разделял ксенофобских наклонностей отца. В ранние годы он много общался с франкскими рыцарями Утремера, и западные обычаи так его восхищали, что Мануил даже учредил в Константинополе рыцарские турниры и сам в них участвовал, поражая и возмущая старшее поколение своих подданных. Кроме того, он был ученым интеллектуалом, и отчеты о блестящем дворе в Палермо наверняка производили на него сильное впечатление: при Рожере, взявшем под свое покровительство науки и искусства, столица Сицилии быстро превращалась в один из крупнейших культурных центров Европы, где встречались и обменивались опытом ведущие мыслители трех великих цивилизаций Средиземноморья – латинской, греческой и арабской.

Разумеется, Мануил прекрасно понимал, какую опасность представляет нормандская Сицилия. Но понимал он и то, что ему предстоит нешуточная борьба за выживание: две трети Малой Азии, которая в прошлом была основным источником живой силы для пополнения византийской армии, уже заняты турками-сельджуками, подступившими почти вплотную к западным рубежам империи. Так уж ли прав был его отец в решимости противостоять Сицилийскому королевству? Не разумнее ли договориться и объединить силы? Вскоре после восшествия на престол Мануил отправил посольство в Палермо, чтобы прощупать почву для возможного союза, который можно было бы скрепить браком византийской царевны с одним из сыновей короля.

Если бы эти переговоры увенчались успехом, Венеции пришлось бы туго, так как Рожер Сицилийский взял бы под свой контроль пролив Отранто с обеих сторон. Но договориться не удалось, и Мануил занялся еще более важным вопросом – устройством собственного бракосочетания со свояченицей некоронованного императора Конрада. Свадьбу сыграли в начале 1146 г., а всего три месяца спустя, в Вербное воскресенье, произошло крупнейшее событие, оказавшее влияние на весь цивилизованный мир. Святой Бернар Клервоский объявил о начале Второго крестового похода.

Регулярные попытки этого святого вмешиваться в политические дела (искушение, которому он так и не научился противостоять за всю свою жизнь!) почти неизменно приводили к катастрофическим последствиям, но никогда еще фиаско не было таким унизительным, как на сей раз. Конрад и французский король Людовик VII совместно повели огромное войско на Восток, чтобы вырвать Эдессу из рук сарацин и укрепить владычество франков в Леванте. Бесчисленные тысячи участников этого похода умерли, даже не добравшись до Святой земли, а те, кто пережил путешествие, разбежались после первого и единственного вооруженного столкновения. Участвовал ли в походе венецианский флот, точно неизвестно, – и один этот факт красноречиво показывает, насколько скудны источники наших сведений по истории республики за тот период. Хронист Марино Санудо Старший уже в XIV в. сообщал о «большой военной помощи» (magnum auxilium), посланной от республики под началом Джованни Полани, брата дожа, но другие историки Второго крестового похода не подкрепляют это заявление, так что его почти наверняка можно сбросить со счетов. Впрочем, если венецианцев и оставили в покое, то ненадолго. Уже в первые недели 1148 г. к ним воззвал о неотложной помощи император Мануил: против его империи выступил сицилийский флот.

Командовал этим флотом Георгий Антиохийский – левантийский грек скромного происхождения, поднявшийся благодаря своим талантам до головокружительных высот. Он стал первым обладателем самого гордого титула нормандской Сицилии – ammiratus ammiratorum, что значит «эмир эмиров», – и одновременно занял должности верховного адмирала^[87] и первого министра королевства. Первым делом Георгий установил контроль над Корфу; остров сдался без сопротивления и добровольно принял сицилийский гарнизон численностью 1000 человек. Затем, обогнув Пелопоннес и разместив вооруженные отряды в стратегически важных точках вдоль побережья, эмир эмиров вновь повернул на север и дошел до Эвбеи, захватывая и грабя города, попадавшиеся по пути. Особенно богатую добычу принес древний город Фивы – центр византийского шелкового производства: оттуда вывезли не только тюки дамаста и парчи, но и множество высококвалифицированных работниц-евреек, которых затем отправили в королевскую шелковую мастерскую (выполнявшую также функции гарема) в Палермо. Наконец, на обратном пути Георгий разграбил Коринф, после чего – как пишет Никита Хониат, живший приблизительно в одно с ним время, – боевые сицилийские корабли стали похожи не на «разбойничьи», а на «огромные транспортные суда, – так они были переполнены множеством дорогих вещей, погружаясь в воду почти до самого верхнего яруса!»^[88].

Употребив слово «разбойничьи», Никита был совершенно прав: Георгий действовал как настоящий пират. Но за его поступками стояло нечто большее, и король Рожер не питал на этот счет никаких иллюзий. Стало ясно, что союз с византийским императором невозможен, и теперь Мануил – вероятно, в союзе с Венецией и Западной империей – рано или поздно должен выступить против Сицилии. Это был только вопрос времени. Рожер решил нанести упреждающий удар в надежде спровоцировать Мануила на преждевременную атаку и, самое главное, завладеть стратегически важными крепостями на Балканском полуострове и островом Корфу – основным плацдармом для любых возможных вторжений из Южной Италии.

Венецианцы никогда ничего не делали даром, и Мануилу пришлось расширить для них торговые льготы на Кипре и Родосе, а также в собственной столице. Лишь после этого он получил то, что хотел, – полную и безоговорочную поддержку военного флота республики на шесть месяцев. Тем временем император отчаянно готовил собственный флот: ему требовалось около 500 галер и 1000 транспортных судов, чтобы оказать достаточную поддержку армии численностью около 20–25 тысяч человек.

Однако удача отвернулась от этой грозной объединенной силы с самого начала. Встреча была назначена на апрель 1148 г., но обе стороны сильно задержались: греки – из-за внезапного вторжения куманов (половцев) из Великой степи, выбравших именно этот момент, чтобы перейти Дунай и обрушиться на земли империи, а венецианцы – из-за смерти дожа Полани. В итоге два флота встретились в Южной Адриатике только осенью. Они приступили к осаде Корфу, а следующей весной император лично присоединился к ним во главе армии.

По прибытии Мануил обнаружил, что осада идет неважно. Цитадель, в которой держал оборону гарнизон Рожера, стояла на высокой скале над морем, вне досягаемости для византийских баллист. По словам Никиты Хониата, грекам приходилось метать копья как будто прямо в небо, тогда как сицилийцы без труда низвергали на противника град камней и ливень стрел. Многие, добавил он, удивлялись, каким же образом Георгию удалось захватить эту крепость так легко. Но еще опаснее было то, что отношения между греками и венецианцами мало-помалу портились, и в конце концов дело дошло до открытого конфликта: венецианцы заняли близлежащий островок и подожгли некоторое количество византийских судов, вытащенных на берег. Позже им удалось захватить императорский флагман, на борту которого разыграли издевательский спектакль: в насмешку над смуглой кожей императора венецианцы облачили в парадные одежды эфиопского раба и устроили шуточную коронацию на виду у своих греческих союзников.

Этого оскорбления Мануил им так и не простил. Однако тогда Венеция еще оставалась союзницей Византии, и обойтись без ее поддержки было невозможно. С присущим ему терпением, тактом и обаянием император наладил отношения с венецианцами и взял на себя непосредственное командование осадой.

К концу лета Корфу пал – возможно, не обошлось без предательства, так как Никита Хониат писал, что начальник гарнизона впоследствии перешел на императорскую службу. Но радость императора омрачили известия о том, что Георгий Антиохийский с сорока кораблями прошел через Дарданеллы и Мраморное море и подступил к самым стенам Константинополя. Высадиться им, по счастью, не удалось, но сицилийцев это не слишком огорчило: пройдя вверх по Босфору, они разграбили несколько богатых вилл на азиатском побережье, а на обратном пути имели дерзость выпустить стрелу-другую по садам императорского дворца. Вдобавок, отвоевав Корфу, Мануил был вынужден на этом остановиться: срочные дела призывали его на Балканы, где вспыхнуло новое восстание – весьма вероятно, не без подспудного влияния Рожера, раскинувшего свои дипломатические щупальца далеко за пределы собственной державы.

Так завершилась война с Сицилией, на которую и Венеция, и Византия возлагали столь большие надежды. Единственным достижением стал возврат одного-единственного острова, захваченного всего пару лет назад. Сицилийские гарнизоны по-прежнему стояли вдоль греческого побережья; король Рожер крепко держался на троне и не уступал могуществом любому другому монарху Европы и Средиземноморья. Оглядываясь на эти события в исторической перспективе, мы можем сказать, что самым примечательным итогом войны, по-видимому, оказался самый прискорбный из всех ее эпизодов, а именно та злосчастная ссора между союзниками у берегов Корфу, которая посеяла семена вражды между республикой и империей. Пятьдесят пять лет спустя, во время Четвертого крестового похода, эти семена созрели и принесли ядовитые плоды.

Весной 1148 г., выводя свой флот из лагуны на помощь византийцам, дож Полани уже страдал от недуга, которому суждено было свести его в могилу. Дойдя лишь до Каорле, он вынужденно повернул назад и всего через несколько недель скончался. На следующие семь лет и семь месяцев дожеский престол занял Доменико Морозини. Его семья играла важную роль в государственных делах Венеции уже двести с лишним лет, а за последующие столетия дала республике еще трех дожей. Правление самого Доменико стало для его подданных счастливым. К концу 1149 г. с Сицилией был заключен мир; на картах великого арабского географа Абу Абдаллаха Мухаммада аль-Идриси, который провел пятнадцать лет при дворе в Палермо и к трудам которого король Рожер проявлял особый личный интерес, северная часть Адриатики была обозначена как Gulfus Venetiarum (Венецианский залив), а по смерти Рожера, скончавшегося в 1154 г., его сын и преемник Вильгельм официально закрепил за Венецией все воды к северу от демаркационной линии, проведенной на запад от Рагузы. Несмотря на злосчастный инцидент у берегов Корфу, отношения с Византией оставались дружественными, а ее недавние торговые уступки начали окупаться сторицей. Западная империя в лице Фридриха Швабского – племянника Конрада, наследовавшего своему дяде в 1152 г., – без малейших проволочек подтвердила прежние привилегии республики. Неудивительно, что при Морозини в Венеции снова началось большое строительство, а главным событием в этой области стало возведение колокольни Святого Марка, достроенной через 250 лет после того, как было заложено основание собора.