Джон Диксон Карр Дело «Тысячи и одной ночи»

Как и цилиндр, его пальто было старым, рукава вытерлись со временем, однако же было видно, что за ним тщательно ухаживали. Натянув перчатки, я вновь отодвинул полу пальто. Вокруг его ворота обвивалась черная лента, на конце которой болталось пенсне. На убитом был вечерний костюм, такой же старый, как и все остальное, на жилете недоставало одной пуговицы; рубашка была изношенной, хотя к ней и был пришит новый воротничок неподходяще большого размера. Из груди – немного выше сердца, однако, судя по виду, погиб он, должно быть, мгновенно – торчала, выступая на пять дюймов, окровавленная рукоятка ножа, выполненная из слоновой кости. Я взглянул на его вытянутую правую руку, затем – на книгу, которая вывалилась из экипажа вместе с ним. Она была в потертом переплете из телячьей кожи и раскрылась при падении; казалось, на ее смявшихся страницах можно было вычитать еще более мерзкие тайны, касавшиеся этого дела.

Я подобрал ее с пола. Это была поваренная книга.

Господа, безумию просто не было предела. Название гласило: «Пособие миссис Элдрич по приготовлению домашних блюд»; первым, на что я наткнулся, был небольшой параграф о том, как правильно готовить бульон из барашка.

Я почтительно отложил книгу и, вытянув руку, вскарабкался по высокой лестнице, чтобы заглянуть внутрь экипажа. В свете фонарика я увидел, что повозка внутри была вычищена и вытерта от пыли. Ни на черной кожаной обшивке, ни на чистом дощатом полу не было никаких следов пребывания погибшего. Кто-то, должно быть, поставил его тело на колени, затолкнув внутрь, оно подпирало дверь щекой, и его голова была опущена, чтобы никто снаружи не мог его заметить. Лишь на двери были едва заметные пятна крови – и больше ничего.

Первый факт, который я установил, только добавил хаоса к и без того безумной картине. Я имею в виду личность погибшего. Итак, если, конечно, в самом начале мы не допустили двух грубейших ошибок, мужчина с ножом в груди никак не мог быть тем, кто набросился на сержанта Хоскинса возле музея немногим позднее одиннадцати вечера. Да, он был высоким. Да, довольно-таки худощавым. Да, можно было спутать старомодный чиновничий викторианский фрак с самым обыкновенным пальто, которое было на убитом. Но нельзя же было принять черные бакенбарды за седые, а пенсне на ленточке – за очки в роговой оправе; Хоскинс ни за что не ошибся бы в двух столь важных деталях своего описания. Разумеется, только если кто-то, по какой-то неведомой причине, не совершил эту подмену.

Я спрыгнул вниз и поскреб подошвы на ботинках мертвеца. Они были покрыты толстым слоем угольной пыли.

Однако же самое начало дела не время для раздумий; даже о тех безумных фразах, которые тип с белыми бакенбардами выкрикнул Хоскинсу: «Это ты его убил, и тебя за это повесят, милый мой самозванец! Я видел тебя в повозке!» В тот момент эти размышления следовало отбросить. Я повернулся к Пруэну.

– Вы были правы, – сказал я ему, – внутри и в самом деле оказался труп.

Он стоял на некотором расстоянии, одной рукой обтирал рот тыльной стороной ладони, а другой прижимал к груди фляжку с джином и сверлил меня взглядом своих слезящихся глаз. На секунду мне показалось, что он готов расплакаться. Однако он заговорил.

– Я не знал об этом, – пробормотал он едва слышно, – господи помоги, не знал.

Казалось, его хриплый голос звучал откуда-то издалека. Я выхватил фляжку из его руки и дернул его на себя. Он страшно дрожал.

– Все еще настаиваешь, что, кроме тебя, здесь никого ночью не было? – спросил я. – Если так, то пойдешь по делу об убийстве.

Повисла тишина.

– Я не виноват, сэр. Говорю же вам… это… я… да, я был один…

– Подойди-ка сюда, ближе. Знаешь его?

Он отвернулся с такой неожиданной прытью, что невозможно было ухватить выражение его лица.

– Его? Никогда не видал. Нет. На испашку какого-то смахивает.

– А теперь на нож посмотри. Видел его когда-нибудь?

Пруэн развернулся и заглянул мне в лицо с прежним упрямством во взгляде водянистых слезящихся глаз:

– Да, говорю вам честно и откровенно, я этот ножик тысячу раз видел. Он отсюда, поэтому я его и знаю, делайте с этим что хотите! Сейчас докажу! – Он кричал так, будто я выказывал недоверие. Дернув меня за руку, он указал пальцем в сторону ряда витрин, стоявших посередине зала. – Он из этого шкафа. Ханджар называется, персидский кинжал такой. Слыхали? Ха! Зуб даю, не знали! Ханджар носят с собой эти вот, которые ковры на стены вешают. Кривой такой. Ханджар пропал из той витрины… – Его голос приобрел привычную певучесть, с которой он выдавал заученную наизусть речь, как вдруг он осознал, что именно сказал; он моргнул, вздрогнул всем телом и прислушался к себе.

– Так ты знал о том, что он пропал?

Вновь тишина.

– Я-то? Нет. Я имел в виду, что теперь-то я об этом знаю.

– Мы вернемся к этому после того, как я сделаю пару звонков. Здесь есть телефон? Отлично. Кстати говоря, все еще настаиваешь, что мистер Джеффри Уэйд уехал из города?

Он по-прежнему упорно на этом настаивал. Как он мне сообщил, в отсутствие хозяина за музей отвечал мистер Рональд Холмс. Мистер Холмс жил неподалеку, в служебной квартире на Пэлл-Мэлл-плейс. Пруэн с каким-то дьявольским рвением упирал на то, что мне необходимо тотчас же связаться с ним. Не прекращая болтать ни на секунду, Пруэн подвел меня к двери с надписью: «Хранитель». Однако, нажав на выключатель на стене за дверью, он отшатнулся от открывшегося зрелища, и я готов был поклясться, что для него это было такое же открытие, как и для меня.

Несмотря на то что внутри не было никаких новых трупов, можно было с уверенностью сказать, что здесь совершались некие насильственные действия. Комната выглядела просторной и уютной, на стенах висели восточные ковры. Там стояло два стола: один большой, со столешницей красного дерева в центре, а другой – конторский стол для пишущей машинки в углу, окруженный шкафами. Кресла были обтянуты красной кожей, а на стенах красовалась мавританская резьба, на фоне которой рамки с фотографиями смотрелись чужеродно и диковинно. На столе из красного дерева сбоку от пепельницы, наполненной окурками, лежала раскрытая книжечка.

Но первое, что привлекало внимание в этой комнате, был сквозняк. По левую руку, в глубине комнаты, виднелась открытая дверь, за которой находилась небольшая уборная. В ней на дальней стене, под потолком, прямо над раковиной, располагалось окно; оно было распахнуто настежь. Я осмотрелся. Возле стола из красного дерева на ковре валялись осколки карманного зеркальца. Коврик, из тех, которыми иногда застилают ковры для защиты от грязи, лежал скомканным.

По правую руку от двери, в которую я вошел, располагался встроенный в стену электрический лифт. Двойные дверцы лифта, каждая из которых была оснащена стеклянным окошком, затянутым проволокой, были приоткрыты. Одно из окошек было разбито, судя по всему с внутренней стороны. Осколки валялись на полу рядом с топориком и табличкой, некогда висевшей на одной из створок лифта, на которой крупными буквами было написано: «НЕ РАБОТАЕТ». Я заметил железную щеколду на внешней стороне створки лифта, так что его можно было запирать как снаружи, так и изнутри. Все это выглядело так, будто кто-то застрял в лифте и предпринял все, чтобы выбраться наружу.

Я раздвинул створки. Немного света просачивалось сквозь вентиляционную решетку, установленную в стене, за которой находился главный зал. Внутри лежал перевернутый вверх дном деревянный ящик; в остальном же лифт был совершенно пуст.

– Говорю же вам, я ничего про это все не знаю! – безнадежно простонал Пруэн. – Меня тут сегодня не было. Этот лифт уже с неделю сломанный стоит; видимо, никто здесь не может его починить, и, бог свидетель, я тоже не могу. Старик все время ругался, считая, что кто-то специально его сломал, а это неправда, хотя следовало бы, следовало бы сломать, лифт уже и так разваливался на ходу и два раза чуть башку ему не отрубил; а когда он увидит этот разгром – у-у-у!

– Старик? Вы имеете в виду мистера Уэйда? Кстати говоря, а как он выглядит?

Пруэн уставился на меня:

– Как выглядит? Да неплохо выглядит мистер Уэйд, ну и ладно, что роста небольшенького. Взрывной такой. Артист, ха! У него славные такие седые усищи; в общем, солдафон солдафоном. Да, и самое главное! Он только недавно вернулся: два года пробыл в Персии, откапывал там халифский дворец, и все с правительственного дозволения, с печатью, с подписью. Да, и еще… – Он замолк, взглянул на меня пронзительным взглядом и вдруг заворчал: – А чего это вы так этим заинтересовались? Почему не позвоните, да и все? Там на столе телефон, прямо у вас под носом. Чего не воспользуетесь?

Меня терзала смутная догадка, что этот самый пороховой мистер Уэйд и отправился шататься по собственному музею, наклеив фальшивые седые бакенбарды, но ей очевидно противоречил тот факт, что он был «небольшенького роста». Я позвонил на Уайн-стрит, объяснил Хоскинсу положение дел и приказал ему направить сюда фотографа, дактилоскописта и полицейского врача. После напряженного молчания Хоскинс заговорил так, будто сделал потрясающее открытие:

– Этот прохвост Маннеринг, сэр…

– И его с собой ведите. Вы же не дали ему уйти?

– Не дал, сэр. О, я его приведу, это уж точно! – прошептал Хоскинс. – Более того, у меня есть доказательство. У него из кармана выпала записка, сэр. В ней говорится, что должно было произойти убийство. Вы всё сами увидите. Убийство и тайный сговор…

Для Пруэна я повторил за ним:

– Записка, доказывающая наличие заговора… – я со стуком положил трубку и закончил разговор. – Вот, кажется, все и разрешилось, – сообщил я Пруэну. – Теперь, до тех пор пока я вас не заберу в участок, можете ничего не говорить, если, конечно, сами не захотите. Пазл сошелся. Имел место заговор, так? И вы убили его?

– Нет! Кто вам это сказал? Кто это сказал?

– К чему отпираться? Записка из кармана Грегори Маннеринга все объясняет.

Его настрой изменился; это имя, кажется, привело его в искреннее замешательство.

– Маннеринг?.. – пробормотал он и сморгнул. – Ну же! Маннеринг! Да он же последний человек, самый последний, кому…

Я поднял руку, требуя тишины, поскольку мы оба услышали звук шагов. Дальнее окно в уборной было распахнуто настежь, и звук, казалось, шел оттуда, снаружи. Я сообщил Пруэну, что если он даже пикнет, то последствия ему совсем не понравятся. Затем я вошел в уборную, вскарабкался на умывальник и выглянул в окно.

Позади музея находился дворик с газоном и высокая стена с коваными воротами, через которые можно было выйти в переулок под названием Палмер-Ярд. Некто отпер эти ворота и вошел внутрь. Луна все еще была высоко и светила ярко; я разглядел очертания женской фигуры. Закрыв за собой ворота, она довольно быстро пошла по дорожке. Она заметила в окне тень, которую отбрасывала моя голова, и, разумеется ожидая кого-то здесь застать, помахала рукой.

– Вы останетесь здесь, – приказал я Пруэну, – и будете молчать как рыба… Как отсюда попасть на задний двор?

Он, казалось, и не думал нарушать мой приказ. Чтобы добраться до задней двери, как он объяснил, нужно было пройти через главный зал к двери, находившейся справа от лестницы. Она вела в небольшой коридор, откуда можно было попасть в его собственную комнату, а оттуда пройти к черному ходу. Я вышел в главный зал и, следуя инструкциям, попал в коротенький темный коридор как раз в тот момент, когда женщина открыла дальнюю дверь. В лунном свете я видел ее силуэт, она нащупывала выключатель. Затем загорелся свет.

Вот это была женщина так женщина, скажу я вам, господа. Мне случалось видеть девушек и более красивых, в классическом смысле слова, но никогда прежде я не ощущал в них такого очарования, которое будто бы исподволь подкралось и взяло надо мной верх. Ее присутствие можно было почувствовать. На секунду я увидел ее, неподвижную в неровном электрическом свете, стоящую на цыпочках с поднятой вверх рукой, она щурилась и моргала после темноты. На ее плечи была наброшена темная шаль, под которой скрывалось сильно декольтированное вечернее платье приглушенно-красного цвета. Она была невысокой и я бы не сказал, что полной. Я не стану изъясняться более откровенно, господа, и обрисую ее портрет так, как подобает джентльмену, поскольку наше с ней знакомство теперь носит более тесный характер. Однако, скажу вам, господа, она казалась пухленькой. Ее темные густые волосы словно отражали окружающий свет; веки над лучистыми миндалевидными глазами казались восковыми; рот был розовым, а шея – изящной. В ее взгляде читалось напряжение, было видно, что она нервничала. Но несмотря на это напряжение, от нее исходило невероятное женское обаяние – лучезарная улыбка, безудержная энергия – все это делало ее столь же яркой, как и красное платье, светящееся в этом темном коридоре. Лампочка качалась из стороны в сторону над ее головой, то погружая ее в тень, то заливая светом. Девушка устремила свой взгляд в конец коридора, прямо на меня.

– Эй, Рональд, – нервно заговорила она, – я видела свет твоего фонарика, но не думала, что ты все еще здесь. Я полагала, ты уже ушел домой, и как раз туда собиралась. Что-то не так?.. – Она вдруг остановилась на полуслове. – Кто это? Кто здесь? Что вам нужно?

– Мадам, – произнес я, – без всякого излишнего любопытства я хотел бы узнать, что за чертовщина творится в этом сумасшедшем доме. Кто вы?

– Я Мириам Уэйд. А вы кто?

Ее глаза широко раскрылись от моего ответа, и она двинулась ко мне, чтобы лучше меня разглядеть. Любопытство в ее взгляде было так же велико, как и страх.

– Офицер полиции, – повторила она за мной. – И что вам здесь нужно? Что произошло?

– Убийство.

Вначале она ничего не поняла; будто бы я произнес что-то вроде: «Парковка разрешена не более чем на двадцать минут». А когда поняла, то рассмеялась, и чем дольше она смотрела на меня, тем более истерическим становился ее смех. Ее сжатые в кулаки руки сперва потянулись ко рту, а затем накрыли щеки.

– Да вы шутите…

– Не шучу.

– То есть… труп? И кто это? Это же не?..

– Это я и хочу выяснить, мисс Уэйд. Не взглянете ли на него, может, вы его опознаете?

Она рассматривала мое лицо, будто книжную страницу, ища строчку, которую упустила за чтением; из-под длинных черных ресниц глаза смотрели с волнующей проницательностью, за которой угадывалась настороженность.

– Конечно, – с усилием выговорила она. – Я все еще надеюсь, что вы меня разыгрываете, но пойду. Я хотела бы… То есть я никогда раньше не видела… Ладно, он очень страшный? Вы расскажете, что случилось? Кто вас сюда вызвал?

Я провел ее в зал. Я еще не успел указать на него, как она увидела тот самый Экспонат, лежащий головой в нашу сторону. Когда она отскочила, я точно понял одно: это было для нее неожиданностью. Затем она собралась с духом, вытянув руки по швам, шагнула вперед, заглянула в лицо мертвеца и остановилась. Внезапно нагнувшись, будто бы собираясь встать на колени, она словно опомнилась; ее лицо, ослепительно красивое в лунном свете, вдруг стало не более выразительным, чем зачехленный верх кареты, из которой до этого выпал труп. Это отсутствие выражения почему-то словно бы мгновенно состарило ее. Вдруг в ней произошла какая-то перемена, и на секунду мне показалось, что на ее глаза навернулись слезы. Это ощущение продлилось лишь краткий миг.

Она напряженно поднялась и произнесла тихим голосом:

– Нет, я его не узнаю. Сколько мне еще на это смотреть?

Не знаю, что мною двигало. Думаю, именно некий сердцеедский флёр, исходивший от мужчины, растянувшегося на полу, нечто дерзкое в его мертвенной ухмылке и потертом вечернем наряде, заставили меня произнести следующее:

– Не лгите. Если будете лгать, это невероятно усложнит мою работу.

Она едва улыбнулась, довольно нервно. Ее руки ходили вверх-вниз по бокам платья.

– Вы очень любезны, – ответила она, – но я не лгу. Он напомнил мне кое-кого… вот и все. Бога ради, скажите же, что произошло? Как он сюда попал? Что случилось? Этот нож… – Она указала на него, встрепенувшись, и ее голос сделался еще более пронзительным. – Это же Сэм.

– Какой еще Сэм?

Словно не обращая на меня внимания, она отвернулась и взглянула на вытянутый, несколько даже уродливый ящик, вокруг которого выплясывал Пруэн. Однако мой вопрос она услышала и обернулась ко мне с выражением какого-то жутковатого кокетства, которое тем не менее не избавило ее от неживого, застывшего взгляда и учащенного дыхания, с которым вздымалась и опадала ее грудь.

– Ну уж не обессудьте. Притащив меня осматривать трупы, разве можно ожидать от меня связной речи? Если честно, я ничего такого не имела в виду. Сэм… Сэм Бакстер, это мой друг… ему очень нравился этот нож. Он лежал здесь в какой-то из витрин. Сэм всегда хотел купить этот кинжал у моего отца, чтобы повесить на стену у себя в комнате, он говорил, в этом ноже есть нечто в-в-весьма уродливое и зловещее.

– Успокойтесь, мисс Уэйд. Отойдем отсюда. – Я взял ее под руку и увел в сторону лестницы. – Зачем вы пришли в музей сегодня ночью?

– Я не приходила! То есть Рональд Холмс, это помощник моего отца, Рональд устраивал сегодня небольшую вечеринку у себя в квартире, и я собиралась туда. Если мне случается бывать в этом районе, я всегда паркую машину на Палмер-элли, потому что тогда она не оказывается без присмотра на улице, и никакой полицейский… Не важно, я припарковалась там, а потом увидела свет. Поэтому я подумала, что Рональда, наверное, задержали…

С каждым произнесенным ею словом она все дальше отходила от мертвеца, и я следовал за ней. Теперь она оказалась позади колонн с правой стороны зала. Она потянулась и прикоснулась к длинному персидскому ковру, висевшему на стене; его безумное богатство мерцало позади нее; прислонившись, она гладила ковер своими тонкими руками, будто это придавало ей уверенности.

– Вы направлялись в квартиру мистера Холмса на вечеринку, – повторил я. – А разве ваш жених не собирался пойти с вами?

В воздухе повисла тишина, и мне нужно было как-то выкрутиться.

– Вы помолвлены с мистером Грегори Маннерингом, я правильно понимаю?

– Что ж… да, вроде как. Неофициально.

Она не стала на этом останавливаться, будто это было вовсе не важно; а ее глаза при этом вновь устремились к мертвецу, и взгляд у нее был испуганный.

– Грег! То есть… какое отношение к этому имеет Грег? Он и не видел… не видел же?

– Полагаю, что видел… Послушайте, мисс Уэйд, я не пытаюсь давить на вас и выпытывать какие-то сокровенные тайны.

Это было недальновидно, но я рассказал ей обо всем, что произошло той ночью. Она, казалось, остервенело копалась в своих мыслях, будто женщина, шарящая в поисках чего-то в шкафу, и я готов поклясться, что слышал, как она произнесла: «Подвальное окно». Но я продолжил:

– Вот в чем дело. Я озвучил некоторые необъяснимые факты насчет исчезнувшего человека в накладных бакенбардах… и ваш жених тотчас упал в обморок. Вам это о чем-то говорит?

Но ей, казалось, это было даже неинтересно.

– Полицейский, – произнесла она тогда, – ваш полицейский увидел человека в белых… Ну, знаете, почему это слово «бакенбарды» звучит до жути смешно? Человека в белых бакенбардах, который обвинил его в убийстве? – Ее голос затих; она сделалась куда спокойнее, чем прежде, и мысленно вернулась к моему вопросу. – В обморок? А, вот оно что! Вы не понимаете. Грег упал в обморок, потому что… если б вы только знали его, то поняли бы, насколько это смешно! Грег служил в Гражданской гвардии Испании, его определили в Иностранный легион, чтобы шпионить за арабами там и сям, когда у них что-то затевалось, и это были славные деньки… Но видите ли, его сердце… он принимает дигиталин. Потому-то ему и пришлось оставить службу. В случае перенапряжения или волнения… вы говорили, он повздорил с полицейским, так?.. Может случиться всякое. Только вот на прошлой неделе он пытался на своей спине занести наверх сундук, потому что Рональд Холмс поклялся, что никому не хватит силы сделать это в одиночку, и тогда у Грега случился приступ. Он ужасно силен; пронес этот короб целых два пролета, прежде чем оступился и не удержал его. Только вот сундук оказался доверху набит какой-то старинной керамикой, и отец был просто в бешенстве. Грег упал в обморок из-за того, что ему кто-то что-то там сказал! Абсурд. Понимаете вы или нет?

– Но как так вышло, что он чего-то недопонял про сегодняшний вечер? Он стоял тут и молотил в дверь, знаете ли, настаивая на том, что тут, в музее, должна была состояться какая-то встреча…

Она заглянула мне в глаза:

– Он не получил мое сообщение, вот и все. Я позвонила ему домой в начале вечера; его там не оказалось, но меня заверили, что он будет с минуты на минуту, и пообещали все ему передать. Я сказала, что встреча отменяется и что вместо этого ему нужно идти к Рональду на Пэлл-Мэлл-плейс…

– Кто должен был присутствовать на той встрече?

– Только мой отец… видите ли, я хотела, чтобы он познакомился с Грегом в приятной обстановке; они лично еще не знакомы; Грег даже моего брата не знает… – В отчаянии она выдала целую тираду, но я позволил ей говорить, поскольку надеялся, что в этом словесном потоке обнаружится что-нибудь важное. – Так о чем я там говорила? Ах да. Только мой отец, и Грег, и Рональд, и доктор Иллингворт. Это шотландский проповедник, он ужасно благочестив, но при этом его очень интересует «Тысяча и одна ночь».

– «Тысяча и одна ночь»?

– Да. Слышали про Али-Бабу, Аладдина и всех прочих? И знаете, что меня бесит больше всего? Судя по тому, что говорит мой отец, они ему интересны не просто как сказки. Он даже не знает, что это сказки; он пытается проследить их исторические корни или что-то вроде того. Помню, читала его статью в «Джорнал Азиатика» про одну сказку из «Арабских ночей», в которой люди превратились в рыб – белых, синих, желтых и красных, ну, знаете, в соответствии с их верой: мусульмане, христиане, иудеи или маги. Доктор Иллингворт в своей статье рассуждал о том, что эти цвета связаны с цветом тюрбанов, которые Мохаммед Какой-то Там Египетский приказал носить мусульманам, христианам и евреям в тысяча триста первом году. Уж не знаю, о чем все это было, но одно знаю точно – это какая-то ученая скукота.

Она сцепила пальцы, изо всех сил пытаясь принять непринужденный вид и отвести меня при этом от какой-то темы. От какой именно?

– Ну и что же, – сказал я, – они собирались изучать сегодня, прежде чем вашему отцу пришлось уехать?

– Изучать?

– Да. Насколько я понял, речь шла не об обыкновенном светском рауте. На самом деле мистер Маннеринг сказал: «Мы намеревались расхитить могилу» – и спросил, верю ли я в призраков.

Кто-то замолотил в огромные бронзовые двери, и громогласное эхо заставило ее подскочить на месте. Теперь я увидел страх в ее глазах, когда глухой стук эхом разнесся по музею; и это был последний вопрос, который мне удалось ей задать.