Джон Бакен Клуб «Непокорные»

Прозвучал гонг, приглашавший к ланчу, и я, выбросив из головы все, о чем думал в тот момент, быстренько влез во фланелевые брюки Брамби. Длина у них была вполне для меня подходящей, но они были несколько просторны. На туалетном столике были разложены деньги и всякая всячина, вынутые из моих карманов, однако я не обнаружил ни трубки, ни кисета, из чего я сделал вывод, что их попросту конфисковали.

Я сошел вниз, в большую столовую, заставленную маленькими столиками, за которыми размещалась самая что на есть печальная компания, какую только можно встретить в жизни. За столиками в основном сидели по одному, но кое-где по двое, конечно же, муж и жена или мать и дочь. В столовой было восемь мужчин, включая меня, а остальные были женщины всех возрастов, от молоденьких девушек до бабушек. Некоторые выглядели совсем больными, другие просто источали здоровье, но вид у всех был настороженный, словно им приходилось сдерживать себя согласно условиям некоего строгого режима. Разговоров не вели, всяк принес собой книгу или журнал, которые усердно изучались. В центре каждого столика рядом с солью и перцем стояли несколько бутылочек с лекарствами. Медицинская сестра, что привела меня на мое место, поставила рядом со мной пару таких бутылочек.

Вскоре мне стало понятно, почему люди были столь увлечены чтением. Еда была просто отвратительна. Мне так хотелось есть и пить, что я бы с удовольствием съел два бифштекса и выпил бы кварту пива[31], однако я получил всего лишь три сухарика, тарелку жидкого супа, пюре из овощей и чайную чашку молочного пудинга. Я позавидовал настоящему Брамби, который в этот момент, если у него была хоть капля ума в голове, прекрасно чувствовал себя в трактире. Я не решился просить добавки, потому что это могло вызвать неудобные вопросы, так что у меня было достаточно времени, чтобы понаблюдать за людьми. Никто ни на кого не смотрел; казалось, здесь вошло в моду являть собой воплощенное одиночество, затерянное в глухой пустыне; здесь даже пары не разговаривали друг с другом. Я осторожно осмотрел присутствовавших, чтобы выяснить, нет ли среди них тех, кого я мог знать прежде, но нет, все они были мне незнакомы. Через некоторое время мне стало так одиноко, что захотелось взвыть.

Наконец люди начали вставать и расходиться. Сестра, которая попалась мне на глаза первой, – собравшиеся, обращаясь к ней, говорили ей «швестер», хотя выглядела она скорее начальницей, – появилась с лучезарной улыбкой и дала мне мое лекарство. Я вынужден был принять от нее две таблетки и какие-то ужасные капли, что мне извлекли из коричневой бутылочки. Я прикинулся послушной персоной и подумал, что это может дать мне лишний шанс в поисках моей лошади. Поэтому я сказал сестре, что чувствую себя совершенно отдохнувшим и что после полудня хотел бы прогуляться. Сестра покачала головой:

– Нет, мистер Брамби. Сегодня вам точно положено отдыхать, так распорядился доктор Миггл.

– Но я в самом деле чувствую себя очень хорошо, – возразил я. – Я из тех мужчин, которым все время нужно двигаться и двигаться!

– Не совсем так, – промолвила она с терпеливой улыбкой. – В настоящее время ваша энергия носит болезненный, нездоровый характер. Ее причиной является нерегулярный нервный комплекс, и перед тем, как вы сможете вести нормальную жизнь, мы должны вылечить именно его. Скоро вы начнете совершать долгие приятные прогулки. Вы обещали вашей жене делать все, что вам говорят, и с вашей стороны было совершенно неправильно то, что вы незаметно ушли отсюда прошлой ночью и доставили всем нам массу беспокойства. Доктор Миггл говорит, что больше это никогда не должно повториться!

С этими словами она укоризненно погрозила мне пальцем.

Хорошенькое дело, подумал я, к моим неприятностям добавилась некая жена. Теперь я начал беспокоиться по-настоящему, потому что в любой момент здесь мог появиться не только Брамби, но также и его драгоценная супруга, а между тем я понятия не имел, как объясню ей, что делаю здесь в брюках ее мужа. Кроме того, меня встревожила последняя фраза. Доктор Миггл решил, что сбегать вторично я не должен никак, и был он, судя по всему, человек решительный. Его «никогда» означало то, что я всегда буду под наблюдением и что на ночь дверь моей спальни будут запирать.

Я поднялся в свою комнату – Гримпус остался ожидать меня в зале – и бросил взгляд из окна. Я увидел прекрасную густую виргинскую лиану, по которой можно было легко добраться до этажа ниже, но до земли – совершенно невозможно: там, внизу, зияла огромная пропасть подвала. Нечего было и думать о том, чтобы сбежать отсюда, двигаясь столь ненадежной дорожкой; вначале нужно было пройти через комнату, что была внизу, но если я это сделаю, с моей стороны это будет еще одним грубым нарушением правил, которое может закончиться ужасным скандалом.

Спускаясь по лестнице, я чувствовал себя ужасно подавленным, пока не увидел женщину, выходившую из такой же комнаты, как моя… Господи, да ведь это же моя тетушка Летиция!

Я не должен был этому удивляться, потому что она вечно жаловалась на нервы и всегда ее носило везде и всюду в поисках лекарства. Увидев меня, она подумала, что перед ней Брамби, и поспешила прочь. Очевидно, слава о деяниях Брамби уже разошлась по белу свету, и его психическое здоровье вызвало подозрения у тех, кто его знал. Хотелось последовать за ней, но момент был неподходящим, потому что Гримпус смотрел на меня.

Гримпус проводил меня на террасу, усадил в длинное кресло и велел оставаться там и греться на солнышке. Читать мне было нельзя, но я мог поспать, если бы мне захотелось. Но спать мне не хотелось никак, потому что со стороны это очень бы походило на нарастание душевного расстройства. Я должен был связаться с тетей Летицией. Я видел ее, сидевшую в новом кресле на другом конце террасы, но я понимал, что если встану и подойду к ней, она примет меня за сумасшедшего Брамби и с ней случится истерика.

Я лежал в раздумьях и грелся на солнце около двух часов. Потом я заметил, что сестры разносят чай или лекарства некоторым пациентам, и подумал, что появился шанс сдвинуть дело с места. Я подозвал одну из них и голосом любезным, но жалобным, присущим инвалидам, посетовал на то, что солнце для меня слишком жаркое и что я хочу перебраться на другой конец, где больше тени. Сестра пошла искать Гримпуса, и вскоре честный малый явился.

– Надоело мне это солнце, – обратился я к нему, – чувствую, вот-вот заболит голова. Хочу, чтобы ты переместил меня вон туда, в тень буков.

– Очень хорошо, сэр, – сказал он и помог подняться, прихватив кресло и коврик.

Я слабой походкой поковылял за ним и указал на свободное место рядом с тетей Летицией. Она дремала и, к счастью, не заметила меня. Кресло с другой от меня стороны занимал старый джентльмен, который крепко спал.

Я подождал несколько минут и начал придвигать свое кресло чуть ближе. Затем я достал немного земли из трещины в брусчатке, сделал из нее комок и аккуратно положил комок тетушке на лицо.

– Тетушка Летти, – прошептал я, – просыпайтесь!

Она открыла один глаз, горевший от возмущения, посмотрела на меня, и я подумал, что она вот-вот упадет в обморок.

– Тетушка Летти, – промолвил я голосом, полным муки, – ради всего святого, не кричите. Я не Брамби. Я ваш племянник Майкл.

Нервы у нее были лучше, чем я думал, потому что ей удалось взять себя в руки и выслушать меня, пока я бормотал ей свою историю. Я, конечно, видел, что ей все это дело дико не нравится, что она явно затаила обиду на меня за то, что я осквернил святость ее комнатного лечения. Однако, перемолвившись со мной несколькими словами, она стала тверже камня.

– Ты глава нашей семьи, Майкл, – сказала она, – и я обязана помочь тебе выбраться из положения, в которое тебя поставило твое безрассудство. Я согласна с тобой, что сейчас самое важное – не раскрыть себя. Здесь принято, чтобы пациенты расходились по своим комнатам в половине восьмого. В девять я открою окно, и если ты войдешь через него, сможешь выйти затем через дверь. Это самое большее, что я смогу для тебя сделать. А теперь давай помолчим, потому что мне велено вести себя тихо в течение часа перед чаем.

Можете себе представить, сколь медленно для меня после этого пошло время… Гримпус принес мне чашку чая и сухарики; я заснул и проснулся только тогда, когда он пришел в половине седьмого, чтоб проводить меня в дом. Курить хотелось ужасно, и я бы заплатил несколько фунтов только за то, чтобы выкурить трубку. Ужин был в семь, я сказал, что не стану переодеваться, хотя одежда Брамби была разложена на кровати. Нужно было кое-где подшить, но игла не слушалась меня, потому что я все время боялся, что Брамби может появиться здесь до того, как я уйду.

Вскоре появился доктор и, немного поворковав надо мной и пощупав мой пульс, начал расспрашивать о моей прошлой жизни. Полагаю, так он пытался выявить подсознательные комплексы, которые расстраивали мой разум. Я решил отвечать осторожно: я подозревал, что он либо уже осмотрел Брамби, либо получил отчет о его состоянии. Я был прав, потому что первое, о чем он начал меня расспрашивать, почему я побил свою сестренку, когда мне было пять лет. Не было у меня никакой сестры, и мне пришлось признать, что я побил сестру Брамби; также я заметил, что между мной и моими сновидениями по-прежнему существует ужасная связь. Похоже, услышанное озадачило его, потому что ничему такому не следовало всплывать на поверхность, это должно было глубоко засесть в моем подсознании и беспокоить меня, как заноза в пальце, которую невозможно обнаружить. Он задал мне множество вопросов о моей няне, и я сказал, что у нее есть брат, который попал в тюрьму из-за кражи овец. Ответ ему понравился, и он сказал, что это весьма плодотворное направление для дальнейших исследований. Также он спросил, что мне снится, и я сказал, что мне мои сны нужно записать. Рассказал, что как-то мне приснилось, что кобыла по кличке Няня выиграла скачки у Дубов, но я просмотрел программу и выяснил, что эти лошади в скачках не участвовали. Это его несколько обрадовало, и он заметил, что ключом к разгадке может послужить моя нянечка. Я чуть было не расхохотался, потому что моей нянькой была старая Элисон Хизлоп, которая ныне служит экономкой в Ларристейне, и если бы кто-то обозвал ее «ключом к разгадке», она просто побила бы его до крови.

Ужин был не лучше обеда – тот же суп, те же сухари, те же овощи и немного курицы, которую плохо кормили перед забоем. На этот раз вместо двух мне пришлось принять три лекарства. Я сказал сестре, что очень устал, и Гримпус отвел меня наверх в восемь часов. Он сказал, что доктор Миггл приказал выдать мне еще одну порцию фиолетовых лучей, но я запротестовал столь бурно, заявляя, что чувствую себя слишком вяло для его, доктора, забот, что Гримпус, сходив к доктору, чтобы посоветоваться, вернулся и объявил, что на сегодняшний вечер пресловутые лучи отменяются. Поймите, я очень боялся, что меня уложат в постель и разденут, и мне совсем не хотелось шататься по графству в пижаме Брамби.

Когда Гримпус вышел из комнаты, я услышал, как в дверном замке повернулся ключ. Хорошо, подумал я тогда, что у меня есть план с тетей Летицией.

В девять часов вечера я вылез из окна. Была прекрасная ночь. Солнце только что зашло, и на небе появилась молодая луна. Крепкая виргинская лиана выдержала мой вес, и менее чем через минуту я очутился у окошка тети Летиции. Она уже ждала меня в халате, собираясь впустить, и я уверен, душа ее, многое чего пережившая и перетерпевшая на своем веку, действительно наслаждалась этой шальной авантюрой. Она пожелала дать мне денег на дорогу, но я сказал, что у меня есть и мне хватит. Затем я высунул нос из ее комнаты, убедился в том, что на лестнице и в зале никого нет, и тихо прикрыл за собой дверь.

Большая дверь в зал была закрыта, и я слышал, как по соседней каморке ходит швейцар, у которого, как я уже говорил, челюсть была, как у боксера-профессионала. В ту сторону я пойти не мог, поэтому повернулся и направился в гостиную, что выходила на террасу. Но двигался я впотьмах и догадался, что окна были закрыты ставнями. Попытаться спуститься вниз? Больше ничего не оставалось. Я подумал, что слуги в это время ужинают, и потому прошел через вращающуюся дверь, обитую зеленым сукном, и спустился вниз по длинному пролету каменных ступеней.

Внезапно я набрел на ярко освещенную кухню. В ней никого не было, а за ней находилась дверь, через которую, казалось, можно было выйти на свежий воздух. На самом деле дверь вела в судомойню, где девушка-служанка возилась у крана. Она напевала шотландскую песенку «Когда коровушка вернется домой», и я понял, что она родом из сельской местности. Я тоже был из сельских и решил сыграть – смело и весело.

– Слышь, девчонка, – обратился я к ней. – Куда ведет дорога из этого дома? Мне нужно вернуться в Кирк Аллер до десяти.

Девушка перестала петь и уставилась на меня. Я ухмыльнулся, а она в ответ рассмеялась.

– Так ты из Кирк Аллера? – спросила она.

– Я нашел там работу, – сказал я. – Я тут побывал в почтовом отделении Калли и наткнулся на посылку для одной из местных леди. Но дальше мне нужно проследовать водным путем по дороге на Ларристейн.

– Да что ты говоришь! Я сама из Гледсайда. А куда ты так торопишься? Глянь, какая чудесная ночь! А какая луна!

Девица явно была не прочь пофлиртовать, но времени на развлечения у меня не было.

– В Кирк Аллере есть девушка, которая с меня голову снимет, если я заставлю ее ждать!

В ответ судомойка тряхнула головой и рассмеялась:

– Тогда поторопись, паренек! Добираться будешь на своих двоих?

– Нет, у меня есть велосипед.

– Тогда топай через прачечную, затем вверх по ступеням, обойди рододендроны – и выйдешь на двор. Доброй тебе ночи!

Я, словно заправский фонарщик, поднялся по ступенькам, нырнул в рододендроны и вышел на главную аллею. Она была длинной и вела прямо к сторожке у ворот. Вид ее мне не понравился. Первым моим делом было разыскать свою лошадь, и направление поиска я более или менее обдумал. Дом стоял на правом берегу ручья, и если бы я подался левее, я бы пересек этот ручей ниже по течению и затем поднялся на другую сторону. Так я и сделал, причем без особого труда. Я перешел ручей вброд, вышел на лужайку и вскоре начал подниматься к сосновому лесу, что покрывал ущелье. Менее чем через двадцать минут я достиг ворот, через которые вошел сюда.

Признаков моей лошади не было никаких. Я двинулся вдоль стены, что тянулась слева, пересек ручей, но животного там не было, и к тому же было слишком темно, чтобы я мог разглядеть следы копыт на земле. Я попытался пройти вправо и вернулся на уровень парка, но, увы, положение мое не изменилось. Будь я хоть чуть сообразительнее, я бы прекратил поиски и дошел до Гледфута, как выразилась девушка, на своих двоих. Вместо этого я двинулся, спотыкаясь, по полутемному парку и вскоре попал в беду. Гримпус, похоже, зашел в мою комнату еще раз, обнаружил, что я исчез, и поднял тревогу. Тетя Летиция не попала у них под подозрение, и они, должно быть, вообразили, что я, как кошка, попросту спрыгнул на дорожку. Преследователи помчались по аллее, полагая, что я направился к сторожке у ворот, и, как назло, именно в этот момент я переходил дорогу, и они заметили меня. Помню, что из-за угла я краем глаза увидел огни, зажженные моими преследователями, и подумал о том, как это Гримпус умудрился выбрать момент для возвращения, столь неблагоприятный для меня.

Я побежал в парк, трое парней бросились за мной. Провидение не предусмотрело – и никогда не предусматривало – для меня роли бегуна на длинные дистанции, и, кроме того, из-за недостатка питания я был слаб. Но я так боялся того, что со мной будет, если меня поймают, что мчался, как профессиональный бегун на милю, и эти поганцы меня так и не догнали.

В конце концов, я прибежал все к той же старой стене, покрытой сверху бутылочным стеклом. Я был в отчаянии, но тут мне показалось, что я нашел выход. У стены рос молодой конский каштан, и одна ветвь нависала над ней. Я подпрыгнул, схватился за первую ветвь, подтянулся и с большим трудом пролез между ветвью и стволом. На это потребовалось время, и один из парней успел схватить меня за ногу, однако я тоже кое-что успел – заехал ему в челюсть ботинком Брамби!

Далее я ухватился за ветку побольше и стал карабкаться вверх, пока на оказался над стеной. Затем ветвь, не выдержав моих двенадцати стоунов[32], сломалась, и я тяжело опустился на то, что напоминало большую дорогу.

Я немного ушибся, но времени на размышления не было: погоня приближалась. В поисках укрытия я пошел по дороге и почти сразу нашел его. Впереди медленно двигался большой крытый фургон; изнутри струился свет. Я бросился за ним, взобрался на ступеньку и сунул голову внутрь.

– Можно войти? – задыхаясь, спросил я. – Спрячьте меня на десять минут, а потому я вам все объясню.

Я увидел лицо – старое, с усами и в очках. Оно было весьма и весьма торжественно, но, как мне показалось, в глазах человека я увидел огонек.

– Ага, – промолвил беззубый рот, – можешь войти.

Чья-то рука схватила меня за воротник, и меня втащили внутрь. Должно быть, это случилось как раз в тот момент, когда первый из преследователей упал со стены.