Джоди Пиколт
Если бы ты был здесь
– Эй! – окрикиваю я обидчика, подбегая к дому. Я вижу, как бедная Абуэла сгибается, словно ива, под исходящим от мужчины раздражением. – Оставь ее в покое!
Оба удивленно оборачиваются на звук моего голоса.
Это же тот самый засранец из Центра по разведению гигантских черепах… Опять!
– Ты? – недоуменно выдыхаю я.
– Это не твое дело… – начинает он.
– Думаю, мое, – перебиваю я. – Что дает тебе право кричать на женщину, которая…
– …является моей бабушкой, – заканчивает он.
Лицо Абуэлы покрывается тысячами мягких складочек.
– Mijo[26], – говорит она, похлопывая его по руке. – Габриэль.
Я качаю головой, словно не в силах в это поверить.
– Я Диана, – наконец отвечаю я. – Твоя бабушка очень любезно предложила мне пожить у нее, узнав, что мой отель закрыт.
– Это моя квартира, – заявляет он.
То есть он хочет, чтобы я съехала? Из-за этого они повздорили?
– Моя квартира, – повторяет он, делая ударение на первом слове, как будто я могла не понять с первого раза. – Та, которую ты так бесцеремонно заняла.
– Я могу заплатить. – Достав из кармана пачку наличных, я протягиваю ему бóльшую часть своих денег.
При виде денег Абуэла качает головой и отталкивает протянутую руку. Ее внук Габриэль, подавшись вперед, тихо шепчет ей:
– Tómalo. No sabes por cuánto tiempo serán las cosas así[27].
Пожилая женщина кивает, ее губы вытягиваются в тонкую линию. Она берет деньги из моих рук, складывает пополам и засовывает в карман платья.
Сверкая глазами, Абуэла что-то говорит Габриэлю, и на мгновение у него хватает такта выглядеть смущенным.
– Моя бабушка хочет, чтобы я сказал тебе: я съехал месяц назад, а значит, она может пустить в эту квартиру любого, кого пожелает. – Прищурившись, он вновь окидывает меня взглядом с головы до ног. – Кстати, почему ты не в квартире?
– Прости, – отвечаю я. – Я не совсем понимаю. Так ты хочешь, чтобы я там осталась или нет?
– На острове комендантский час. – Его взгляд останавливается на моих мокрых волосах. – С тебя капает. На мою рубашку.
Боже мой, любая мелочь оборачивается для него личным оскорблением!
Внезапно лицо Габриэля меняется.
– Господи Иисусе! – восклицает он и бросается к кому-то на улице.
Подбежав поближе, он останавливается в нерешительности, словно не зная, обнять его или придушить.
В конце концов радость берет в нем верх. Он крепко обнимает встречного, а глаза Абуэлы, которая продолжает с крыльца наблюдать за внуком, наполняются слезами. Она крестится.
Я не знаю, что именно говорит Габриэль, потому что он разговаривает с ним на испанском. Но я могу рассмотреть лицо его собеседника. Это девочка с причала в Конча-де-Перла. Рукава толстовки закрывают ее порезы. Она ловит на себе мой взгляд и молчаливо умоляет меня сохранить ее тайну.
Глава 3
Следующие несколько дней похожи друг на друга как две капли воды. Утром я бегу вдоль пляжа, насколько хватает сил, затем прогуливаюсь до Центра разведения гигантских черепах и Конча-де-Перла. Я выбираю тропинки, которые ведут меня в самое сердце Исабелы или к ее скалистым оконечностям. Иногда я встречаю местных жителей, которые лишь молча кивают мне в знак приветствия. Не знаю, отчего они держатся так отстраненно – оттого, что я могу их заразить, или оттого, что я иностранка? Я смотрю, как рыбаки отчаливают от пристани Пуэрто-Вильямиля на небольших pangas[28], чтобы наловить еды для своих семей.
Я просыпаюсь до восхода солнца и ложусь спать раньше восьми часов вечера, потому что могу провести на улице только половину дня. После двух часов дня, когда наступает комендантский час, я запираюсь в своей квартирке и читаю электронную книжку. Надеюсь, загруженных в нее книг хватит надолго. Затем я выбираюсь во внутренний дворик, примыкающий к пляжу, качаюсь в гамаке и наблюдаю за тем, как местные крабы убегают от прибоя.
Абуэла иногда приносит мне поесть, и это хорошая альтернатива пасте, которую я вынуждена есть чаще всего.
Я больше ни разу не видела ни ее внука, ни девочку с причала.
Я начинаю разговаривать сама с собой, боясь потерять голос от недостатка практики. Иногда, прогуливаясь по колючей пустыне в центре острова, я читаю стихи, которые учила еще в старших классах школы:
Сударыня, будь вечны наши жизни,
Кто бы стыдливость предал укоризне?[29]
Иногда, стирая в раковине свою одежду, а затем отжимая и развешивая ее сушиться на жарком солнце, я напеваю себе под нос. Иногда я позволяю океану мне подпевать.
Я всегда скучаю по Финну.
Поговорить с ним мне так до сих пор и не удалось, но каждый вечер я пишу ему открытки. Надеюсь все же где-нибудь достать марки и отправить свои послания ему по почте. Быть может, мне также повезет обнаружить магазин, где продают мобильные телефоны, и я найду наконец способ отправить эсэмэску в Нью-Йорк. А еще мне нужна одежда, потому что скоро я застираю свой гардероб до дыр. Те немногие магазины, которые все еще открыты, похоже, не работают по обычному графику, и я все время неправильно рассчитываю время. Всякий раз приходя в город, я периодически замечаю признаки жизни то в аптеке, то в ларьке с шаурмой, то в церкви. Сегодня вечером я вновь попытаю счастья в Пуэрта-Вильямиле.
Еще до восхода солнца я выхожу на пробежку и бегаю, пока мои легкие не начинают гореть. Достигнув черной массы застывшей лавы с острыми, словно шипы, выступами, я сажусь на песок и смотрю, как звезды пропадают в небе, словно искры в очаге. Я успеваю вернуться домой до прилива, который стирает мои следы на песке. Я оглядываюсь на пляж через плечо: кажется, меня там никогда и не было.
Я беру еще одну открытку из коробки и ложусь в гамак во внутреннем дворике своего жилища, собираясь закончить очередное послание Финну, но внезапно какое-то движение возле самой воды привлекает мое внимание. В мареве голубого света камни кажутся людьми, а люди – монстрами, и я вдруг понимаю, что, сама того не заметив, встала с гамака и бреду в сторону океана, пытаясь рассмотреть, что же там происходит. И только оказавшись почти у кромки воды, я узнаю девочку из Конча-де-Перла. В одной руке у нее мешок для мусора. Словно почувствовав мое присутствие, она выпрямляется и оборачивается. Во второй руке она держит пластиковую бутылку из-под воды с китайскими иероглифами на этикетке.
– Китайские рыболовы не только занимаются браконьерством, – говорит она на безупречном английском, – но и выбрасывают за борт всякое дерьмо.
Девочка кивает в сторону остальной части пляжа, где я замечаю прочий выброшенный на берег пластик.
Она продолжает собирать мусор как ни в чем не бывало, словно сейчас не раннее утро и словно я не была свидетельницей ее порезов или стычки с Габриэлем.
– Твой брат в курсе, чем ты здесь занимаешься? – спрашиваю я.
Она смотрит на меня широко раскрытыми черными глазами.
– Мой брат? – переспрашивает она, а затем хмыкает. – Он мне не брат. И вообще не важно, знает он или нет. Мы ведь на острове, бежать особо некуда.
После встречи возле кабинета школьного психолога я стала частенько пересекаться с той девочкой, которая намеренно причиняла себе боль. Быть может, мы виделись и прежде, просто я не обращала на нее особого внимания. Как-то раз, встретив ее в коридоре школы, я сказала: «Тебе не следует этого делать. Ты можешь сильно пораниться». – «В том и смысл», – рассмеявшись, ответила она.
Я продолжаю наблюдать за тем, как моя новая знакомая засовывает в мешок одну пластиковую бутылку за другой.
– Ты так хорошо говоришь по-английски, – замечаю я.
– Я в курсе, – подняв на меня глаза, отвечает она.
– Я не хотела… – Я колеблюсь, не желая ее задеть или обидеть. – Просто приятно, когда есть возможность поговорить хоть с кем-нибудь. – Я наклоняюсь, поднимаю с земли очередную бутылку и протягиваю ее девочке. – Я Диана.
– Беатрис.
Вблизи она кажется чуть старше – возможно, ей лет четырнадцать-пятнадцать. Невысокого роста, с резкими чертами лица и бездонными глазами. На ней все та же толстовка, рукава которой спущены ниже запястий. На толстовке я замечаю герб школы. Кажется, общение со мной не доставляет девочке особой радости. Возможно, следует больше уважать чужое личное пространство. Но мне так одиноко, и всего несколько дней назад я застукала ее за намеренным причинением себе вреда. Быть может, не мне одной нужно поговорить хоть с кем-нибудь.
Исходя из опыта предыдущих наших встреч, я понимаю, что она скорее сбежит, чем доверится мне. Поэтому я тщательно подбираю слова, словно протягиваю хлебную корочку птичке в надежде, что она не улетит, а подойдет поближе.
– И часто ты приходишь сюда, чтобы собрать весь этот мусор? – небрежно спрашиваю я.
– Ну кто-то ведь должен это делать.
Я принимаюсь размышлять о том, что толпы туристов вроде меня, ежегодно приезжающих на Галапагосы, безусловно, поддерживают экономику островов. Однако, быть может, перерыв в бесконечных потоках отдыхающих – это не так уж и плохо. Он даст природе возможность передохнуть.
– Так, значит, – возобновляю я наш разговор, – это твоя школа? – Я указываю на школьный герб на груди девочки. – Томас де Берланга?
Беатрис кивает:
– Она находится на Санта-Крусе, но сейчас школа закрыта. Из-за вируса.
– Так ты живешь на Санта-Крусе? – Я стараюсь не отставать от девочки.
– Пока в школе идут занятия, я живу там у принимающей семьи, – тихонько отвечает она. – Точнее, жила.
– Но родилась ты здесь, верно?
Беатрис резко поворачивается ко мне:
– Я здесь чужая.
«Как и я», – замечаю я про себя.
Мы продолжаем брести по пустынному пляжу.
– Значит, ты тут отдыхаешь.
– Ага, – фыркает Беатрис. – Примерно как вы.
Ее слова ранят меня в самое сердце: мой отдых совсем не похож на то, каким я себе его представляла.
– Почему ты ходишь в школу не на Исабеле?
– Меня перевели в ту школу, как только мне исполнилось девять лет. Это очень престижная школа. Мама записала меня в нее, чтобы навсегда увезти с Галапагосов и позлить отца, поскольку это было последнее, чего он хотел.
Я вспоминаю о собственных родителях. Они словно непересекающиеся множества в диаграмме Эйлера. А как бы мне хотелось оказаться в области их пересечения…
– Так он твой отец? – догадываюсь я. – Габриэль?
Беатрис вновь поднимает на меня глаза:
– К несчастью.
Он кажется мне слишком молодым, чтобы быть ее отцом. Вряд ли Габриэль сильно старше меня.
Внезапно Беатрис ускоряет шаг.
– Почему он кричал на тебя? – спрашиваю я.
– Почему вы меня преследуете? – Она поворачивается ко мне.
– Да я не… – И тут я понимаю, что действительно следую за ней по пятам. – Прости меня. Я просто… так долго ни с кем не разговаривала. Я почти не знаю испанского.
– Americana[30], – бормочет Беатрис.
– Вообще-то, я должна была приехать сюда со своим парнем. Но ему пришлось отказаться от поездки в последний момент. – Я читаю в ее глазах неподдельный интерес к своей истории. – Ему нужно работать, – объясняю я. – Он врач.
– Тогда почему вы остались на острове? – спрашивает она. – Когда вы узнали о том, что остров закрывают на карантин?
И правда, почему я осталась? Прошло всего несколько дней, а я уже не помню, что именно подвигло меня на такое решение. Возможно, мне показалось, что это станет отличным приключением?
– Если бы мне было куда идти, я бы тотчас же этим воспользовалась, – говорит Беатрис.
– Почему?
– Ненавижу Исабелу! – рассмеявшись каким-то грустным смехом, объясняет она. – Плюс отец хочет, чтобы я жила с ним в недостроенной лачуге на нашей ферме.
– Так он фермер? – Мне плохо удается скрыть свое удивление.
– Раньше он водил экскурсии, но теперь не водит.
«Вероятно, потому, – думаю я, – что клиенты его недолюбливали».
– Прежде бизнесом владел мой дедушка, но, когда он умер, отец не стал его продолжать. Раньше он жил в квартире, где сейчас живете вы, но потом перебрался в горы, а там нет ни воды, ни электричества, ни Интернета…
– Интернета? Так на острове есть Интернет? – Я понимаю, что все еще держу в руках открытку для Финна. – Я не могу ни отправить электронное письмо, ни позвонить своему парню… Поэтому я решила послать ему открытку. Но нигде не могу купить марки… Я даже не знаю, работает ли вообще почтовое…
– Дайте мне свой телефон, – требует Беатрис, протягивая руку. Я отдаю ей свой телефон, и она тут же лезет в его настройки. – В том отеле есть Wi-Fi. – Она кивает на здание, виднеющееся вдалеке. – Я ввела вам их пароль. Он, правда, чаще не работает, чем работает, к тому же если они закрыты, то, вероятнее всего, отключили модем. Если не сможете подключиться к их Wi-Fi, попробуйте купить в городе новую симку.
Я забираю телефон, и Беатрис наклоняется за очередной пластиковой бутылкой. Внезапно накатывает волна-разбойница, и девочке приходится закатать рукав, прежде чем она вспоминает о красных рубцах на своем запястье. Беатрис тут же прикрывает их ладонью и, дернув подбородком, с вызовом смотрит на меня, как бы провоцируя на комментарий.
– Спасибо, – осторожно говорю я, – что поговорила со мной, – и Беатрис пожимает плечами. – Если бы тебе захотелось, ну, знаешь, поговорить… еще раз… – Мой взгляд скользит по ее руке. – В ближайшее время мне вряд ли удастся покинуть этот остров.
По лицу Беатрис пробегает тень.
– Со мной все в порядке, – говорит она, вновь натягивая на запястье влажный рукав толстовки, и смотрит на открытку, которую я по-прежнему держу в руке. – Я могу отправить ее за вас.
– Правда?
Беатрис снова пожимает плечами:
– У меня есть марки. Не знаю насчет почтового отделения, но рыбакам разрешено вывозить свой улов за пределы острова, так что, вполне возможно, они возят и почту на Санта-Крус.
– Это было бы… – Мои губы расплываются в улыбке. – Это было бы просто здорово!
– Без проблем. Ладно. Мне пора идти отчитываться перед начальником тюрьмы.
Только теперь, оглядевшись вокруг, я понимаю, что мы с Беатрис дошли до самого города.
– Ты имеешься в виду отца? – уточняю я.
– Tanto monta, monta tanto[31], – отвечает она.
Интересно, быть может, Габриэль так крепко держит Беатрис в узде именно потому, что знает о ее шрамах? Возможно, он совсем не злой, а просто отчаявшийся человек.
– Почему же ты не осталась со своей матерью? – вырывается у меня.
Беатрис качает головой:
– Ее нет с нами с тех пор, как мне исполнилось десять.
Мои щеки тут же покрываются румянцем.
– Мне так жаль, – бормочу я.
– Она не умерла, – хохочет Беатрис. – А сбежала на туристическом корабле «Нэшнл джиографик» в Нижнюю Калифорнию, чтобы трахаться там со своим парнем. Скатертью дорога!
С этими словами Беатрис вскидывает мешок с мусором себе на плечо и уходит прочь. Она идет ровно по середине главной улицы города, и испуганные игуаны бросаются от нее врассыпную.
Владелица магазина «Солнцезащитные очки Сонни» прекрасно говорит по-английски, и здесь продаются не только очки, но и саронг, футболки, бикини неоновых цветов, карты памяти для фотоаппаратов и – ура! – сим-карты для международных разговоров, хотя в данный момент их нет в наличии. Мне по-прежнему не везет. Магазинчик находится ровно в том месте, о котором говорила Беатрис, – на главной улице Пуэрто-Вильямиля. По словам девочки, около полудня там всегда открыто.
Так и есть. Дверь распахнута настежь, и хозяйка сидит возле кассы, обмахиваясь каким-то журналом. Эта пышная дама, у которой пышное все: лицо, руки и живот, – смотрит на меня поверх украшенной вышивкой маски.
– Tienes que usar una mascarilla[32], – говорит она, а я в ответ продолжаю просто смотреть на нее, разобрав в сказанной фразе лишь последнее слово, которое по звучанию похоже на английское «mascara», «тушь для ресниц», но на мне нет никакого макияжа.
– Я… no habla español[33], – заикаясь, отвечаю я, и глаза женщины тут же загораются.
– А-а, так ты turista! – восклицает она и, указав на свое лицо, поясняет: – Тебе нужна маска.
– Мне нужна не только она, – говорю я, окидывая магазин взглядом.
Я складываю на прилавок футболки с надписью «Галапагосы», две пары шорт, толстовку, бикини, маску для лица с принтом из маленьких перчиков чили и путеводитель по Исабеле с картой острова. Затем я показываю ей свой телефон, и женщина протягивает мне местную симку. Не представляя, кому из местных я буду звонить или отправлять эсэмэски, я все же покупаю ее. К сожалению, марки в магазинчике не продаются.
Наконец я достаю свою кредитку и спрашиваю:
– Вы, случайно, не знаете, где здесь ближайший банкомат?
– О! – Женщина вставляет мою карточку в старинный импринтер, предназначенный для оформления слипа. – На острове нет банкоматов.
– Даже в банке?
– Даже там. Вы также не можете здесь снять наличные со своей карты.
Я смотрю на ничтожную сумму денег, которая у меня осталась, после того как я заплатила Абуэле за квартиру, – тридцать три доллара. Минус проезд на пароме до острова Санта-Крус… При этих подсчетах мое сердце начинает бешено колотиться. Что, если мне не хватит наличных на то, чтобы протянуть здесь еще как минимум полторы недели?
Мою паническую атаку прерывает звон дверного колокольчика. В магазин входит еще одна женщина. На ее лице – маска, в руках она держит малыша, который тут же начинает извиваться в ее объятиях и звать хозяйку магазина. Посетительница опускает ребенка на пол, и он подбегает к хозяйке магазина и вцепляется ей в ногу, словно моллюск. Она сажает его к себе на колени.
Женщина, пришедшая с маленьким мальчиком, разражается потоком речи, из которой я не понимаю ни слова. Внезапно она замечает, что в магазине еще кто-то есть, и поворачивается в мою сторону.
Она кажется такой знакомой, хотя я не могу понять почему. Но тут женщина вновь поворачивается к владелице магазина, и длинная черная коса хлещет ее сзади по спине. Я вспоминаю, что видела ее возле отеля, и, кажется, у нее был бейджик с надписью «Елена». Именно она сказала мне, что они «закрытые».
– Так ты не уехала? – спрашивает Елена.
– Я остановилась у… Абуэлы, – отвечаю я.
Я в курсе, что «абуэла» значит «бабушка» на испанском. Мне стыдно, что я не знаю настоящего имени своей благодетельницы.
– La plena![34] – усмехается Елена, а затем вскидывает руки и, хлопнув дверью, покидает магазин.
– Ты живешь в старом доме Габриэля Фернандеса? – уточняет владелица магазина и после моего кивка тут же разражается смехом. – Елена разозлилась, потому что сама хотела бы оказаться в его постели.
Я чувствую, как вспыхивают мои щеки.
– Я не… я не… – заикаюсь я, а затем качаю головой. – У меня дома есть парень.
– Как скажешь, – пожимает плечами хозяйка магазина.
Кому: DOToole@gmail.com
От кого: FColson@nyp.org
Я продолжаю проверять свой телефон в надежде получить от тебя письмо. Я знаю, это не твоя вина, но мне так хочется знать наверняка, что с тобой все в порядке. Плюс хорошие новости мне не помешают.
Этот вирус похож на шторм, который все никак не утихнет. Где-то в глубине души ты знаешь, что так не может продолжаться вечно. Вот только он все никак не заканчивается. И становится только хуже.
Обычные симптомы ковида – это высокая температура, боль в груди, кашель, потеря обоняния, металлический привкус во рту, гипоксия и страх.
Необычные – это боль в животе и рвота.
А заражаются ковидом в основном от бессимптомных пациентов, которые обращаются в «скорую помощь», потому что поранили руку, разрезая булочку.
Мой начальник призывает нас исходить из того, что у всех пациентов в нашей больнице есть ковид.
Он чертовски прав!
Но как ни странно, отделение неотложной помощи не сильно загружено. Никто больше не заходит туда без крайней необходимости, все слишком напуганы. Потому что никогда не знаешь, а вдруг парень со сломанной ногой, сидящий рядом с тобой в отделении неотложной помощи, болеет ковидом, просто бессимптомно? И не дай бог тебе кашлянуть где-нибудь в общественном месте, даже если у тебя обычная простуда. Все тут же повернут головы в твою сторону и будут смотреть на тебя как на террориста.
Поскольку никто не хочет лишний раз рисковать, большинство пациентов приезжают в больницу на «скорой помощи», когда уже не могут дышать.
Меня направили в одно из отделений реанимации и интенсивной терапии. Там чертовски шумно. Всякий раз при изменении одного из жизненно важных показателей больного раздается мерзкий писк и начинают мигать различные индикаторы. Аппарат ИВЛ чудовищно гудит, когда дышит за пациента. Хотя посетителей в палатах нет. Странно, что возле больных не сидят плачущие жены, а прочие члены семьи не держат их за руку.
О, и каждый день у нас меняется протокол лечения. Сегодня мы даем гидроксихлорохин. Завтра, упс, нет, уже не даем. Сегодня мы пробуем давать больным ремдесивир, но антибиотики закончились. Кто-то из врачей назначает своим пациентам липитор, потому что он уменьшает воспаление. Другой пробует давать им фуросемид, который показан при острой сердечной недостаточности, чтобы вывести жидкость из легких, пораженных ковидом. Некоторые врачи считают, что от ибупрофена больше вреда, чем пользы, хотя никто не знает почему, поэтому вместо него теперь высокую температуру сбивают парацетамолом. Всех интересует вопрос: так ли эффективна плазма с антителами к ковиду? Но знать наверняка мы не можем, потому что у нас ее недостаточное количество.
Когда у меня выдается небольшая передышка, я читаю исследования о том, как борются с ковидом другие врачи в других городах и странах, какие клинические испытания проводятся. Это примерно как швырять дерьмо в стену, чтобы посмотреть, не прилипнет ли оно.
Сегодня у меня была пациентка с легочным кровотечением. Обычно в подобных случаях мы давали тысячу миллиграммов стероидов, чтобы остановить кровотечение, но врач сомневался в подобном решении, поскольку, согласно некоторым исследованиям, стероиды могут усугубить ковид. Наблюдая за тем, как колеблется мой коллега, я все не переставал думать: имеет ли значение, как именно мы будем лечить несчастную, если в любом случае ее ждет летальный исход?
Но вслух я ничего не сказал. Я вышел из палаты и сделал обход, прислушиваясь к легким, которые не в состоянии прогнать через себя воздух, и к сердцам, которые едва бились, затем проверил жизненно важные показатели и количество жидкости в легких. Я очень надеюсь, что мои пациенты смогут победить вирус до того, как у нас закончатся койки. В Нью-Йорк вскоре должен прибыть военно-морской корабль на тысячу коек, но это произойдет не раньше апреля. Говорят, места в нью-йоркских больницах закончатся уже через 45 дней.
Прошла всего неделя.
Я решил, что больше не буду слушать новости, потому что являюсь их источником.
Боже, как бы я хотел, чтобы ты была рядом!
В 2014 году одна из гипсовых розеток на потолке главного читального зала «Роуз»[35] Нью-Йоркской публичной библиотеки отвалилась и разбилась вдребезги. Во время ремонта решено было также осмотреть потолок соседнего каталожного зала Билла Бласса. Богато украшенный лепниной, потолок отреставрировали и проверили на прочность. Однако фреску-тромплей Джеймса Уолла Финна 1911 года, изображающую небо в облаках, восстановить не удалось, потому что она была слишком хрупкой. Мой отец потратил почти год на то, чтобы воссоздать старинную картину на холсте. Впоследствии изображение должны были закрепить на потолке так, чтобы в будущем его легко можно было снять и отреставрировать.
Установка полотна производилась в 2016 году, и мой отец руководил всей операцией. Будучи перфекционистом, он настоял на том, чтобы самому подняться по лестнице и показать, как следует расположить край холста вровень с позолоченными сатирами и херувимами на обрамляющем полотно резном потолке.
В тот день я поехала в Ист-Хэмптон – там располагался второй дом женщины, которая выставляла Матисса на аукцион «Сотбиса». Наш протокол требовал, чтобы сотрудник аукционного дома присутствовал при транспортировке картины. Поскольку меня только что повысили до младшего специалиста отдела продаж «Имп-мод», этим сотрудником стала я. Подобное задание не требовало больших умственных усилий. На служебной машине я должна была подъехать к дому нашей клиентки, встретиться там с транспортной компанией и нанести на распечатку картины все царапины, отслоения краски и подобные дефекты, прежде чем оригинал будет упакован. Я должна была также проследить сначала за тщательной упаковкой картины, затем за ее погрузкой в машину, после чего мне следовало вновь сесть в служебный автомобиль и вернуться в офис.
Однако все пошло наперекосяк. Клиентка сказала, что нас будет ждать ее домработница, но дома также оказался муж владелицы картины. Он понятия не имел, что его жена продает Матисса, и был категорически против этой сделки. Он настаивал, чтобы я показала ему контракт, а когда я это сделала, сказал, что собирается позвонить своему адвокату. Вместо этого я предложила ему позвонить своей жене.
Все это время телефон не переставал вибрировать у меня в кармане.
Когда я наконец посмотрела на экран, то увидела, что мне звонят с какого-то незнакомого номера.
Диана О’Тул?
Это Маргарет Ву из Маунт-Синая…
Боюсь, с вашим отцом произошел несчастный случай.
Словно во сне, я покинула дом в Ист-Хэмптоне и, пройдя мимо продолжающего беседовать по телефону со своим адвокатом мужчины и рабочих, ждущих моей отмашки для погрузки картины, села в служебную машину и велела водителю отвезти меня к медицинскому комплексу Маунт-Синай. Я позвонила Финну, с которым встречалась уже несколько месяцев, и объяснила ему ситуацию. Он сказал, что приедет прямо в больницу.
Мой отец упал с лестницы и ударился головой, вследствие чего произошло кровоизлияние в мозг. Его тут же доставили в больницу и отправили на операционный стол. Я хотела быть рядом, держать его за руку. Я хотела сказать ему, что все будет хорошо. Я хотела, чтобы мое лицо было первым, что он увидит, отойдя от наркоза.
На Лонг-Айленде, как всегда в это время, были чудовищные пробки. Обливаясь слезами на заднем сиденье лимузина, я решила заключить с высшей силой сделку: я отдам все на свете за то, чтобы оказаться в больнице прежде, чем мой отец придет в себя.
Финн встретил меня на пороге больницы, прямо у раздвижных стеклянных дверей, – я тут же все поняла. Я поняла, что произошло, по выражению его лица и по тому, как быстро и крепко он меня обнял.
– Ты ничем не могла ему помочь, – прошептал он.
Так я узнала, что мир может измениться в считаные секунды, что жизнь – не абсолют, а вечное пари.
Мне разрешили посмотреть на тело моего отца. Какая-то добрая душа обмотала его голову марлей. Казалось, он просто спит, и я взяла его за руку. Она была ледяной, словно мраморная скамья зимой, на которой вы ни за что не просидите дольше пары секунд, как бы ни болели ваши ноги. Я подумала о том, как, должно быть, сжалось его сердце, когда он потерял равновесие. Я подумала о том, было ли последним, что он видел в своей жизни, нарисованное им самим небо?..
Финн крепко держал меня за руку, пока я подписывала документы, стеклянным взглядом смотрела на сотрудников похоронного бюро и отвечала на их вопросы, не понимая, что говорю. Наконец медсестра протянула мне пластиковый пакет с логотипом больницы. Внутри лежал бумажник отца, его очки и обручальное кольцо. Индивидуальность, проницательность и любовь – три вещи, которые мы оставляем после себя.
Мы сели в такси и поехали домой. Финн обнял меня одной рукой, я же продолжала прижимать к груди пакет с папиными вещами. Затем я полезла в свою сумочку, достала телефон и нашла последнее полученное от отца сообщение. Он отправил его два дня назад.
Ты занята?
Я не ответила. Потому что была занята. Потому что в выходные решила заехать к нему на ужин. Потому что ему частенько хотелось поболтать в разгар рабочего дня, когда я не могла присесть – не то что ответить на звонок. Потому что в моем списке было очень много гораздо более важных дел.
Потому что я никогда не думала, что у меня не будет времени ответить. История нашей жизни представляла собой не разделенные знаками препинания короткие предложения, а не пространные описания, не имеющие почти никакого отношения к основному сюжету.
Ты занята?
Нет, – написала я в ответ, а когда нажала «Отправить», то разрыдалась.
Финн полез в карман куртки за носовым платком, однако платка там не оказалось. Я сунула руку в карман своего пальто и достала оттуда распечатку картины Матисса, за упаковкой которой должна была проследить сегодня утром, тысячу лет назад. Я тупо уставилась на обведенные красными кругами царапины и сколы на раме, трещины на холсте, как будто они имели хоть какое-то значение.
Как будто у кого-то из нас нет на душе невидимых шрамов.
Дорогой Финн!
Что ж, здесь по-прежнему очень красиво, и я по-прежнему единственный турист на всем острове. По утрам я бегаю или гуляю, но днем на Исабеле объявлен комендантский час. Подобные меры кажутся излишними, ведь мы и так полностью изолированы от внешнего мира.
Иногда я встречаю морского льва или сажусь на скамейку рядом с игуаной. Меня просто поражает тот факт, что нас не разделяет стена или перегородка и при этом я не чувствую никакой угрозы. Животные первыми населили этот остров, и в каком-то смысле они все еще господствуют над людьми, с которыми теперь делят это пространство. Интересно, каково это – не одной восхищаться местной фауной. Ведь островитяне к ней привыкли. Выходит, теперь ее аудитория уменьшилась до одной-единственной женщины, то есть меня.
Правнучка хозяйки моей квартиры говорит по-английски. Она подросток. Разговоры с ней помогают мне не чувствовать себя одинокой. Надеюсь, на нее они действуют так же.
Время от времени телефон ловит сигнал сети, и я получаю очередное твое письмо. Прямо как подарок на Рождество.
Получаешь ли ты мои открытки?
С любовью, Диана
На следующее утро Беатрис вновь показывается на пляже с мешком для мусора в руках – одинокий борец за экологию. Я уже поджидаю ее, сидя на берегу и возводя замок из мокрого песка.
Краем глаза я замечаю девочку, но вида не подаю. Я чувствую на себе ее взгляд: она наблюдает, как я беру пригоршню мокрого песка и позволяю ему стечь сквозь пальцы, создавая очередную остроконечную башенку.
– Чем это вы занимаетесь? – спрашивает Беатрис.
– А на что это похоже?
– На замок точно не похоже, – смеется она.
– Ты права. – Я тянусь к ее пластиковому пакету. – Не возражаешь?
Беатрис протягивает мне мешок для мусора. Помимо пластиковых бутылок из-под воды с китайских рыболовных судов, там лежат проволочные зажимы для пакетов, увитая морскими водорослями сетчатая ткань, кусочки фольги, а также порванный шлепанец, зеленые пластиковые бутылки из-под газировки, красные пластиковые стаканчики. На самом дне я обнаруживаю ярко-синюю сетку от апельсинов и шип от покрышки. Из всего этого добра я делаю флаги, ров и подъемный мост для моего замка.
