Джоди Пиколт
Если бы ты был здесь
На полпути домой я слышу, как у меня звонит телефон. Я вытаскиваю его из кармана и смотрю, как на экране один за другим высвечиваются сообщения от Финна:
Я тебя потерял.
Эй, ты там?
Пытался дозвониться до тебя по FaceTime, но…
Проблемы с Wi-Fi? Попробую набрать тебя завтра.
Он прислал кучу сообщений, прежде чем наконец понял, что мой телефон, должно быть, совсем здесь не ловит. В последнем сообщении он обещает прислать мне электронное письмо на случай, если я наткнусь на интернет-кафе.
Я смотрю на ряд плотно закрытых дверей магазинов и фыркаю.
Но по-видимому, я нахожусь прямо в точке максимального приема сигнала в Пуэрто-Вильямиле, потому что, когда открываю свою почту, то обнаруживаю там электронное письмо от Финна. Я сажусь прямо на землю, скрестив ноги, и начинаю читать, впиваясь взглядом в его слова, словно они – оазис в пустыне.
Кому: DOToole@gmail.com
От кого: FColson@nyp.org
Не могу поверить, что прошло всего два дня. Однако уже закрыли все школы, бары и рестораны. Только в Нью-Йорке 923 случая. Десять человек умерло. В метро никого нет. Как будто Нью-Йорк – пустая оболочка, а все его жители куда-то попрятались.
Впрочем, я не особо в курсе, потому что все это время не покидал больницу. Нам пришлось отказаться от хирургов-ординаторов. Помнишь, как раньше я жаловался на то, что младшим ординаторам вечно приходится брать ночные смены и проводить консультации по эректильной дисфункции, в то время как старшие ординаторы участвуют в реальных операциях, и ты уверяла, что однажды придет мой черед? Что ж, он так и не пришел. Быть может, я и работаю младшим ординатором четвертый год, но все это уже в прошлом. Никто больше не проводит операций. Все плановые операции – и даже аппендэктомия и холецистэктомия – отменены, потому что хирургическое отделение заполнено ковидными больными. Полагаю, ординаторы – расходный материал, поскольку всех нас перевели на ковид.
Честно говоря, мы не видим ничего, кроме ковида. Хотя я и учился на хирурга, но теперь вынужден работать терапевтом, лечащим инфекционные заболевания, и я понятия не имею, что делаю.
Впрочем, здесь все такие.
Я отработал уже 34 часа своей 12-часовой смены, потому что рук не хватает. Пациенты не перестают прибывать. Их всех привозят к нам, когда уже слишком поздно. Больные задыхаются, им не хватает воздуха. Они пытаются сделать вдох, но воздуху просто некуда идти, поэтому в конечном итоге они лишь сильнее изматывают свои и без того изможденные легкие – порочный круг. Прежде мы подключали их к аппаратам ИВЛ с использованием неинвазивных носовых канюль, которые поставляют в десять раз больше кислорода, но они лишь разносят вирус по всей больнице. Поэтому теперь мы используем кислородные маски или маленькие носовые канюли. Однако они не работают. Никакие наши ухищрения не действуют. У пациентов почти каждую минуту отказывают легкие, потому что им не хватает кислорода, и единственное, что остается делать, – это интубировать, что крайне опасно, так как мы не можем подключить больного к ИВЛ, не забрызгавшись вирусом с головы до ног – в буквальном смысле.
У нас вроде бы есть броня, но ее недостаточно. Теперь, просто чтобы увидеться с пациентом, я должен надеть шапочку для волос, маску-респиратор № 95, защитный экран для лица, бумажный халат поверх обычного и две пары перчаток. Нам прислали видеоинструкции, в каком порядке надевать каждое СИЗ, и за нами наблюдают специальные люди, чтобы убедиться, что мы ничего не забыли и готовы ринуться в бой. Как-то нелепо, что этот маленький фильтр на моем лице – единственная защита от вируса. Чтобы надеть СИЗ, требуется шесть минут, а чтобы снять – все двенадцать, так как именно тогда шансы заразиться максимально высоки. В костюме ужасно жарко, все зудит и вообще противно, но я все думаю, каково, должно быть, пациентам, ведь мы ведем себя, словно у них чума.
Впрочем, быть может, так оно и есть.
Мы стараемся не задерживаться в их палатах. Мы не трогаем их без крайней на то необходимости. Никто на самом деле не знает, как долго вирус остается активным на открытом воздухе, поэтому мы предполагаем худшее. Покинув палату, мы снимаем перчатки, выбрасываем их в мусорное ведро и моем руки. Затем мы выбрасываем в мусор шапочку для волос и снова моем руки. Халаты складываются в специальное пластиковое ведро, после чего мы вновь моем руки. Затем мы снимаем защитный экран и моем руки еще раз. Маски-респираторы приходится использовать повторно, потому что их не хватает. Мы кладем их в специальные ящички, помеченные нашими именами, и в сотый раз моем руки. В Италии врачи носят костюмы, как для защиты от радиации, а я протираю свою маску гребаной влажной салфеткой.
Костяшки пальцев на моих руках кровоточат, кожа потрескалась.
Впрочем, мне не на что жаловаться.
Сегодня пришлось делать экстренную крикотиреотомию пациенту с ковидом. У него могли вот-вот отказать легкие и остановиться сердце. Я вызвал бригаду из ОРИТ, но у парня была слишком толстая шея, и реаниматолог-анестезиолог не смог найти нужное место и интубировать пациента достаточно быстро. Там были только я, анестезиолог, медсестра и мужчина, хватающий ртом воздух. Мне пришлось вмешаться и сделать экстренную коникотомию, чтобы обезопасить дыхательные пути и интубировать его, пока не стало слишком поздно. Я страшно испугался, потому что, если сделать что-то неправильно, если допустить хотя бы одну малюсенькую ошибку, можно заразиться. Мне пришлось сжать кулаки, чтобы унять дрожь в руках, прежде чем сделать разрез. Я уговаривал себя сделать все максимально быстро и правильно, чтобы как можно скорее убраться к чертовой матери из палаты и привести себя в порядок.
Когда все закончилось, мы с анестезиологом выскочили из палаты, как ошпаренные. Я успел снять все свое снаряжение в нужной последовательности и вымыть руки, прежде чем, потянувшись за антисептиком, понял, что медсестра осталась в палате, где воздух насыщен молекулами вируса. На вид ей было лет двадцать пять. Она гладила руку пациента, и я заметил, как она смахнула слезу со щеки несчастного, который крепко спал. Она разговаривала с ним, хотя пациент был под действием успокоительного и не мог ее слышать.
То есть я тут жалуюсь на то, что приходится делать разрез в бумажном скафандре, а она оказывала настоящую, реальную помощь пациенту.
И я подумал: она гребаный герой.
Не знаю, зачем я тебе это рассказываю. И все же мне приятно знать, что ты меня слушаешь.
Не могу сказать, как долго я просидела на главной улице Пуэрто-Вильямиля, перечитывая электронное письмо Финна вновь и вновь. Солнце припекает голову. Описание дел в городе и больнице кажется мне ужасно мрачным, нереальным. Как могло так многое измениться всего за сорок восемь часов?
Внезапно я понимаю, каким ребячеством выглядят со стороны мои переживания из-за того, что я живу не в забронированном мной отеле, или того, что мне нечего есть. Я ни за что на свете не стану жаловаться Финну на жизнь, а потому набираю на телефоне:
Здесь так красиво. Глаза разбегаются: вода тут такая прозрачная, что можно разглядеть рыбу, проплывающую по дну океана. Куски застывшей лавы такие картинно-причудливые, а пересекающие главную улицу игуаны такие неторопливые и спокойные.
Местный народ крайне дружелюбен.
Я рассказываю ему про морского льва на причале в Санта-Крус и про неспокойную поездку на пароме, но умалчиваю о толпе обезумевших туристов, встретивших нас на Исабеле.
Плохо лишь то, ну, кроме отсутствия связи, что рядом нет тебя.
Просто невыносимо осознавать, что я здесь, а ты – там, в самой гуще событий. Я хотела бы быть рядом с тобой.
Я не уточняю, что, даже если бы я и решилась вернуться домой, добраться до Нью-Йорка у меня нет никакой возможности.
Я нажимаю кнопку «Отправить».
Затаив дыхание, я вглядываюсь в экран телефона, пока на нем не появляется уведомление:
Подключение к Интернету отсутствует.
В сфере продаж произведений искусства видеопрезентации менее существенны, чем печатные каталоги. Гораздо важнее, чтобы ваши клиенты имели возможность внимательно изучить превосходные по качеству фотографии, прочесть провенанс, а также определить – по размещению в каталоге, – насколько тот или иной предмет искусства значим. Окончив программу «Сотбис», я получила степень магистра в области арт-бизнеса. После годичной подготовки в 2014-м меня взяли младшим каталогизатором в отдел продаж «Имп-мод». Моя работа состояла в том, чтобы придумывать подписи к фотографиям. Специалист заполучал картину для аукциона, но моей задачей было вдохнуть жизнь в тот или иной лот.
Библиотека «Сотбиса» на самом деле представляет собой ряды стеллажей с книгами, расставленных в коридорах каждого этажа нашего здания. Как каталогизатору, мне нужно изучить все доступные материалы, чтобы собрать воедино сведения о первоначальной рыночной стоимости произведения, стоимости аналогичных работ на рынке и любые пикантные подробности, чтобы разнообразить подписи к фотографиям. Легко привлечь внимание покупателей к тому или иному произведению с помощью детали, которая отложится в их сознании, – штрих, который выделит его из ряда подобных: то, что картина была написана за день до встречи художника со своим покровителем; то, что это была первая работа живописца маслом; то, что на сюжет оказали влияние Дега, Гоген или Сезанн. Каждый фрагмент описания того или иного лота был составлен, отредактирован и подан так, чтобы заинтересовать покупателя и держать в напряжении все то время, пока он перелистывает одну за другой страницы каталога.
На практике это означало, что в течение дня мне редко удавалось присесть, ну разве что иногда за компьютер, чтобы набрать текст. А потом я передавала макеты и правки от одного специалиста другому, после чего относила их в отдел по маркетингу и наконец оставляла в художественном отделе, где каталог готовили к печати. Кроме того, приходилось все делать в сжатые сроки, поскольку отправить каталог в печать было необходимо задолго до предстоящего аукциона.
Именно по этой причине как-то раз после трех лет работы в «Сотбисе» я решила воспользоваться лестницей вместо лифта. Мой тогдашний босс Ева Сент-Клерк к тому времени уже возглавляла отдел продаж «Имп-мод». Я должна была безотлагательно сообщить ей что-то крайне срочное и, поскольку лифт долго не приезжал, решила спуститься по лестнице. Но я так спешила, что споткнулась и полетела головой вперед, не расшибившись только благодаря тому, что выставила вперед левую руку.
Я пришла в себя уже на лестничной площадке: колготки порваны, на колене ссадина. Лежа на полу в странной неудобной позе, я решила быстренько сбегать наверх и надеть запасную пару колготок, которую храню в своем столе, чтобы Ева Сент-Клерк, едва взглянув на меня, разочарованно не вздернула бровь. Я попыталась выпрямиться и чуть не потеряла сознание от прокатившейся по всему телу волны жуткой боли.
Вновь обретя способность дышать, я вытащила телефон из кармана пиджака, набрала одной рукой сообщение: «На помощь» – и отправила его Родни.
К тому времени, когда он обнаружил меня на лестничной площадке, я уже сидела, прислонившись к стене, вытянув ноги перед собой и обхватив левую руку правой. Родни помог мне подняться и повел к ближайшему лифту.
– Мы едем в больницу, – объявил Родни и, взглянув на мое запястье, поморщился. – Выглядит жутко и неестественно.
– Я не могу просто взять и уйти. Ева…
– …вряд ли обрадуется судебному иску из-за того, что ты свалилась с лестницы, торопясь успокоить ее величество.
Мы спустились на первый этаж, и Родни повел меня через вестибюль к выходу. Отделение неотложной помощи Пресвитерианской больницы Нью-Йорка находилось всего в нескольких кварталах от нашего офиса. Мы постоянно слышали звук сирен «скорой помощи».
Приемный покой был заполнен лишь наполовину: там были матери, баюкающие плачущих малышей, пожилой мужчина с сильным кашлем, пара, яростно перешептывающаяся о чем-то на испанском, и молодой человек в костюме строителя, прижимающий окровавленное полотенце к ране на бедре. Медсестра на ресепшене записала мои данные, и через сорок пять минут меня вызвали.
– Хочешь, чтобы я пошел с тобой? – спросил Родни; хотя мне очень хотелось ответить «да», я решила вести себя как взрослая девочка и покачала головой. – Отлично, потому что от этого номера журнала «Пипл» за две тысячи шестой год невозможно оторваться.
Меня провели через двойные двери в маленький кабинет и усадили на кушетку. Все это время я старалась лишний раз не трогать руку, которая словно бы полыхала от боли. На меня навалилось все и сразу: боль, горящие сроки по каталогу, возможный перелом. Слезы покатились по щекам, из носа потекли сопли, а когда я попыталась здоровой рукой дотянуться до пачки салфеток, стоявшей рядом с кушеткой, коробка упала на пол, и я разревелась.
В этот момент в кабинет вошел врач – высокий мужчина, чьи светлые волосы постоянно падали ему на глаза.
– Мисс О’Тул? Я доктор Колсон, ординатор в… – Он заглянул в мою карту. – Я так понимаю, вы упали… – Тут мужчина посмотрел на меня, и его брови моментально взлетели вверх. – С вами все в порядке?
– Если бы со мной было все в порядке, – всхлипнула я, – я бы не находилась сейчас в отделении неотложной помощи.
– Расскажите, что с вами случилось, – попросил врач.
Пока я описывала свое падение, он осторожно коснулся моего локтя и запястья, а затем начал медленно их вращать, остановившись, когда я ахнула от боли. Его пальцы были такими теплыми и двигались с такой уверенностью. Врач задал мне несколько вопросов, проверяя на сотрясение мозга, затем осмотрел царапину на моем колене и синяк, образовавшийся на бедре.
– Вы всегда так торопитесь? – наконец поинтересовался он.
Его вопрос застал меня врасплох.
– Наверное, – нерешительно ответила я.
Впервые с начала осмотра наши глаза встретились.
– Полагаю, это не так уж плохо, если вы точно знаете, куда направляетесь, – заметил врач.
– Сегодня так говорят вместо «примите две таблетки аспирина и перезвоните мне наутро»?
– Нет. Без рентгена я вас не отпущу. – Он слегка улыбнулся одной стороной рта. – Плохая новость состоит в том, что у вас, скорее всего, сломана рука. Хорошая же новость состоит в том, что, если у вас все в порядке с чувством юмора, смерть в мою смену вам не грозит.
– Просто прекрасно, – пробормотала я.
– Так и есть, – согласился врач. – Я бы не хотел, чтобы пострадал мой рейтинг на yelp.com[24]. – Он выглянул из кабинета и сказал что-то проходящей мимо медсестре, а затем вновь повернулся ко мне. – Вас отвезут на рентген и сделают снимок, а после вы вернетесь в этот кабинет.
Я кивнула, а затем добавила:
– Меня кое-кто ждет в приемном покое. Вы не могли бы сообщить ему, что меня везут на рентген?
Врач тут же выпрямился:
– Да, конечно, мы передадим новости о вашем состоянии вашему молодому человеку.
– Мы просто работаем вместе, – уточнила я. – Его зовут Родни. Это он привез меня сюда. Вы легко его узнаете – он единственный на весь приемный покой одет от-кутюр.
– Нельзя не любить героя в костюме «Прада», – ухмыльнулся врач.
На то чтобы сделать снимок моей руки и поставить диагноз, ушел целый час. Когда доктор Колсон вернулся в кабинет, я лежала на кушетке, стараясь не шевелить больной рукой. Он поднес к моим глазам планшет с рентгеновским снимком и указал на хорошо различимую линию перелома в моей кости.
– Перелом без смещения, – резюмировал врач.
– И что это значит? – отозвалась я.
– Это значит, что вам не нужна консультация ортопеда. Я наложу вам гипс, и можете идти.
Он показал, как именно мне следует вытянуть вперед руку и оттопырить большой палец, после чего надел на мою руку гипсовый лонгет, затем взял бинт и принялся обматывать им руку, словно я была мумией. Все это время доктор Колсон не переставал расспрашивать меня: как долго я работаю в «Сотбисе»? Изучала ли я историю искусств в колледже? Что мне больше нравится – современное искусство или импрессионисты? Врач также рассказал немного о себе: вот уже год как он работает ординатором в отделении хирургии, а в данный момент отрабатывает положенные две недели в неотложке. Затем он признался, что это был его первый гипс.
– Мой тоже, – сказала я.
Гипсовый лонгет почти застыл, когда доктор Колсон предложил мне выбрать цвет бинта для последнего слоя повязки: голубой, оранжевый, хаки или ярко-розовый.
– Я сама могу выбрать цвет? – изумилась я.
– Бонус для первых клиентов, – улыбнулся врач.
– Розовый, – уверенно ответила я. – Хотя Родни сказал бы, что он не подходит ни к одной вещи из моего гардероба.
– Выберите цвет, который вам не надоест в течение следующих шести недель, – предложил доктор Колсон. – Если вы любите все сочетать, выбирайте голубой, под цвет ваших глаз. – Сказав это, врач покраснел и опустил голову, сосредоточившись на последнем слое моей повязки.
Наконец он закончил перевязку, и я попробовала пошевелить рукой, чтобы оценить проделанную работу.
– Неплохо для новичка, – резюмировала я. – И точно заслуживает пяти звезд на yelp.com.
– Ух! – Врач смахнул со лба воображаемый пот и рассмеялся.
– Что ж, – я посмотрела на него снизу вверх, – я могу идти?
– Секундочку. – он достал из кармана своего белого халата черный маркер. – Можно мне расписаться на вашем гипсе?
Я улыбнулась и кивнула.
Доктор написал на моем гипсе свое имя – Финн – и номер телефона.
– На случай осложнений, – пояснил он, встретившись со мной взглядом.
– Мне кажется, это нарушение врачебной тайны или чего-то в этом роде.
– Только если вы являетесь моим пациентом. Но к счастью для меня, – он протянул мне бумаги для выписки, – вы больше не мой пациент.
Прежде чем я вернулась в приемный покой, мы договорились пообедать следующим вечером. Я практически не чувствовала боли в своей руке. Родни все еще ждал меня, лежа поперек четырех стульев. Он посмотрел сначала на меня, затем на подпись на моем гипсе и сказал:
– Девочка моя.
Прочитав письмо Финна, я решаю во что бы то ни стало вернуться в Америку, даже если для этого мне придется переплыть океан. Я иду к себе в комнату, чтобы собрать вещи, а затем возвращаюсь в Пуэрто-Вильямиль. Исабела почти не подает признаков жизни, но все же в городе больше шансов найти способ добраться до аэропорта на Бальтре.
Я торчу на пристани уже около часа, когда наконец замечаю вдали маленькую лодку с пыхтящим двигателем. С такого расстояния мне трудно разглядеть сидящего в ней человека. Размахивая руками, я быстро сбегаю вниз к причалу. Из лодки выпрыгивает мужчина и, даже не взглянув в мою сторону, начинает швартоваться.
– Hola, – осторожно начинаю я, не зная, хватит ли моего испанского для того, чтобы озвучить просьбу.
Мужчина тем временем выпрямляется, вытирает влажные руки о шорты и наконец поворачивается ко мне – и тут я понимаю, что передо мной вчерашний незнакомец из Центра разведения гигантских черепах, который был так груб со мной.
– No es cierto[25], – бормочет он и на секунду прикрывает глаза, словно молясь, чтобы я исчезла.
Что ж, по крайней мере, я знаю, что он говорит по-английски.
– Еще раз здравствуй, – с улыбкой повторяю я. – Я хотела спросить, не могу ли я взять твою лодку напрокат?
Он лишь качает головой.
– Прости, но это не моя лодка, – отвечает он и, словно не замечая меня, проходит мимо.
– Но ты только что был в… – Я пытаюсь его нагнать. – Слушай, я понимаю, что наше знакомство прошло не совсем гладко. Но у меня чрезвычайная ситуация. – (Он останавливается, скрестив руки на груди.) – Я заплачу. – Я не собираюсь сдаваться. – Я заплачу, сколько скажешь, только отвези меня, пожалуйста, на Санта-Крус.
У меня не так много наличных, но в Пуэрто-Айоре наверняка есть банкоматы.
– А что там, на острове Санта-Крус? – прищурившись, уточняет незнакомец.
– Аэропорт, – отвечаю я. – Мне нужно домой.
– Даже если ты попадешь на Санта-Крус, аэропорт тебе не поможет. Все рейсы и туда, и обратно отменены.
– Пожалуйста! – умоляю я.
Наконец он смягчается или мне так только кажется.
– Я не могу отвезти тебя туда. На острове строгий карантин. За его соблюдением следят федеральные власти.
Я едва сдерживаюсь, чтобы не разреветься.
– Я знаю, ты считаешь меня глупой туристкой. Я должна была уехать на последнем пароме, ты прав, – признаю я. – Но я не могу оставаться здесь бог знает сколько времени, пока люди, которых я люблю, находятся в… – Слова застревают у меня в горле; я пытаюсь сглотнуть и продолжаю: – Неужели ты никогда не ошибался?
Он вздрагивает, как будто я влепила ему пощечину.
– Послушай, мне все равно, что станет со мной, – отвечает незнакомец. – Но если тебя арестуют за поездку на Санта-Крус, домой ты все равно не попадешь. – Он меряет меня взглядом, от макушки до кончика кроссовок. – Надеюсь, ты что-нибудь придумаешь, – добавляет он и, коротко кивнув, уходит прочь.
Я остаюсь одиноко стоять на причале.
Ближе к вечеру, хотя моя голова все еще забита мыслями о том, чтобы выбраться с острова, я начинаю размышлять над другим вопросом: как много людей осталось на Исабеле вместе со мной?
Мне начинает казаться – пусть это и полная чушь, – что я последний человек на земле. После стычки с тем засранцем в Центре разведения гигантских черепах я не видела ни единой живой души. В той части дома, где живет Абуэла, нет ни движения, ни света. Пляж совершенно пуст. Допустим, из-за угрозы коронавируса на Исабелу не пускают туристов, и все же мне кажется, что я попала на съемочную площадку очередной антиутопии. Декорации превосходные, но в них дико одиноко.
Я вдруг понимаю, что бреду в том же направлении, что и вчера, к Центру разведения гигантских черепах, вот только сегодня я, похоже, заблудилась и вместо черепах вижу перед собой деревянную дорожку, ведущую в мангровый лес. Скрученные ветви деревьев надо мной, словно руки с длинными пальцами, согнутыми в костяшках, кажутся какими-то бесцветными. Здесь пустынно и как-то причудливо красиво, словно я в сказке и из-за дерева вот-вот должна выскочить ведьма. Вот только в этом лесу я совсем одна, если не считать игуаны на деревянных перилах, зубцы на гребне которой встают дыбом, когда я прохожу мимо.
Я замечаю указатель на Конча-де-Перла, и что-то щелкает в моей памяти: помню, как отметила это место в путеводителе, который затерялся вместе с моим багажом, как интересное для нас с Финном. Кажется, Конча-де-Перла подходит для снорклинга, поскольку застывшая лава, обхватив небольшую часть океана, словно пара рук, превратила ее в естественную лагуну. У меня нет с собой необходимого снаряжения, но я вся вспотела и умираю от жары, а потому мечта о том, чтобы нырнуть в прохладную воду, становится чем-то вроде навязчивой идеи.
Памятуя об отравленных яблоках, я оглядываюсь в поисках запрещающих знаков, но не нахожу никаких предупреждающих об опасности табличек. Деревянная дорожка заканчивается небольшим крытым причалом, который выходит прямо к воде. Два морских льва распластались на досках, и вокруг них, словно контуры на месте преступления, темнеют влажные следы. Животные никак не реагируют на мое приближение, а я, перегнувшись через перила, вглядываюсь в водную гладь: зеленоватую, но прозрачную, – в этот момент прямо подо мной проплывает семейство морских черепах.
Что ж… Если я последний человек на земле, мне повезло оказаться не в самом худшем месте.
Я скидываю с себя кроссовки, стягиваю носки и прячу их под скамейкой на крытом причале. Словно эксгибиционист, я раздеваюсь, но здесь никого больше нет, а у меня слишком мало одежды, чтобы намочить ее. В спортивном лифчике и трусиках я начинаю спускаться по лестнице в воду. Погрузившись в воду по колено, я делаю небольшую паузу, а затем ныряю в лагуну.
Вода приятно холодит кожу, и когда я стою, то пальцами ног почти касаюсь песчаного дна. По краю лагуны растут мангровые деревья, а сквозь рябь воды можно различить черные тени застывшей лавы. Кое-где бугорки лавы выглядывают над поверхностью воды – острые, как зубы какого-то гигантского животного. Несколько мгновений я топчусь на месте, а затем беру курс на эти лавовые островки. Солнце жарит так сильно, что мне кажется, будто я нахожусь совсем рядом с ним. Я ложусь на спину и плыву, глядя на облака, неспешно движущиеся по небу.
Внезапно я чувствую, как меня кто-то тыкает в бок. Вздрогнув, я ухожу под воду, а когда выныриваю, наглотавшись воды, вижу перед собой парочку пингвинов, которые, похоже, совсем не ожидали встретить меня здесь, впрочем, как и я – их.
– Приветики, – шепчу я, ухмыляясь.
Каждый из них размером с мое предплечье, окрас напоминает смокинг, а вместо глаз – желтые точки. Я осторожно протягиваю руку, приглашая подплыть поближе. Один из пингвинов уходит под воду и почти тут же выныривает где-то слева от меня.
А второй клюет меня так сильно, что выступает кровь.
– Господи! – вырывается у меня, и я тут же пытаюсь отплыть от пингвина как можно дальше, зажимая рукой рану на плече.
Рана вроде бы пустяковая, но болит довольно сильно.
Я вспоминаю детские рассказы о пингвинах, которые заставляют нас считать их дружелюбными и милыми животными. Быть может, они просто ревностно защищали свою территорию? Быть может, я нарушила какие-то невидимые границы и случайно заплыла в их часть лагуны? В попытке дистанцироваться от агрессивных птиц я отплываю все дальше от причала, в сторону зарослей мангровых деревьев с их запутанными корнями.
Я лениво плыву вдоль края лагуны, опасаясь новой встречи с пингвинами. Меня не покидает ощущение, что за мной кто-то следит.
На мне нижнее белье, которое, собственно, мало чем отличается от бикини, и все же мне не хочется, чтобы меня застали в нем врасплох. Дважды я оглядываюсь через плечо, но даже отсюда вижу, что на причале по-прежнему никого нет.
Внезапно позади меня раздается всплеск воды.
Я резко оборачиваюсь на звук, но не могу ничего различить сквозь брызги.
Я поворачиваюсь обратно, но вновь слышу всплеск воды.
Обернувшись, в футе от себя я замечаю морского льва, с любопытством глядящего на меня.
Взгляд его черных глаз кажется немного сентиментальным, а бакенбарды – аккуратно подстриженными. Под водой его тело напоминает холмик мышц, который удерживают в вертикальном положении мощные взмахи хвоста.
Плоская поверхность плавника вспарывает воду, и на меня снова летят брызги.
В ответ я брызгаю водой на него.
Мгновение мы просто смотрим друг на друга. Морской лев поводит носом, а затем вновь хлопает плавником по морской глади, посылая новую струю воды мне в лицо.
Я начинаю смеяться, а он уходит под воду и появляется на поверхности в нескольких футах от меня. Не переставая улыбаться, я тоже ныряю, а когда я выныриваю и убираю волосы с лица, то обнаруживаю нового знакомца всего в футе от себя. На этот раз я задерживаю дыхание и, вновь нырнув, делаю кувырок и остаюсь под водой, чтобы понаблюдать, как морской лев делает то же самое.
Мы словно ведем с ним молчаливый диалог.
Я в полном восторге. Мы продолжаем играть, имитируя движения друг друга. Однако вскоре, уставшая, я поворачиваю обратно к причалу. Какое-то время морской лев следует за мной. Тяжело дыша, мы выныриваем возле самого причала. Мой новый знакомый пахнет рыбой.
Я медленно протягиваю руку в надежде, что, может быть, сейчас, после того как у нас установилось что-то вроде дружеских отношений, он позволит мне себя погладить. Но прежде чем дотронуться до его мокрого меха, я обнаруживаю в самом центре ладони каплю крови.
В ужасе я отдергиваю руку. Я порезалась о какой-то выступ? Я не заметила, как пингвин успел клюнуть меня в ладонь? И в этот момент вторая капля падает в воду, тут же превращаясь в кровавые разводы.
Я поднимаю взгляд и понимаю, что капает откуда-то сверху, с причала.
Вскарабкавшись по скользким ступенькам, я вижу девочку. Она сидит, прислонившись спиной к угловому столбу причала. Девочка, совсем подросток, на вид ей лет двенадцать. Похоже, увидев меня, она была удивлена не меньше, чем я. Девочка тут же опускает задранный рукав толстовки, и все же я успеваю заметить на ее запястье дорожку из порезов, один из которых все еще кровоточит.
– У тебя все хорошо? – интересуюсь я, подходя поближе.
Но она тут же засовывает руки в карманы толстовки и выставляет вперед острые коленки.
Я никогда не резала себя, но одна девочка из моей школы периодически намеренно причиняла себе боль, так как ее мать умирала от рака яичников. Однажды мы обе в ожидании школьного психолога сидели на скамейке возле ее кабинета. Я обратила внимание, что она трогает шрамы на предплечье, которые напомнили мне отметки на дверном косяке моей спальни – каждый год в мой день рождения папа ставил меня к нему, чтобы замерить мой рост. Заметив, что я рассматриваю ее шрамы, девочка перестала их теребить и грубо спросила: «Чего тебе?»
Черные волосы незнакомки с причала заплетены в неряшливую косу, ее глаза совершенно сухие. Кажется, девочку страшно раздражает присутствие постороннего в ее тайном убежище.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает она, словно обвиняя меня в ужасном преступлении.
– Плаваю, – просто отвечаю я.
И тут мои щеки заливает румянец, потому что до меня доходит, что на мне надето. Я кидаюсь под скамейку, выхватываю оттуда позаимствованную футболку и натягиваю ее через голову.
– Лагуна закрыта для посещений, – говорит девочка.
Внезапно я понимаю, почему она кажется мне знакомой: мы вместе прибыли сюда на пароме. Она еще плакала, сидя на скамейке.
– Ты намеренно причиняешь себе боль? – спрашиваю я.
– Как и весь остров, – продолжает девочка, словно не слыша моего вопроса. – Из-за вируса ввели комендантский час с двух часов дня.
Я смотрю на низко висящее на небе солнце и начинаю догадываться, почему Пуэрто-Вильямиль показался мне настоящим городом-призраком.
– Я не знала, – честно признаюсь я и, нахмурив брови, интересуюсь: – Но если на всем острове комендантский час, то что здесь делаешь ты?
Не вынимая рук из карманов, девочка резко вскакивает.
– А мне плевать! – С этими словами она пускается бежать по деревянной дорожке, ведущей от причала в лес.
– Подожди! – кричу я и бросаюсь за ней вдогонку.
Но деревянный настил обжигает мои босые ноги, и, морщась, я вынуждена остановиться в тени. К тому времени, когда я, прихрамывая, возвращаюсь на причал за джинсами и кроссовками, морской лев тоже куда-то исчез.
Только на полпути домой до меня наконец доходит, что таинственная незнакомка говорила со мной по-английски.
Я слышу доносящиеся от дома Абуэлы крики еще до того, как он оказывается в зоне моей видимости. Пожилая женщина стоит на крыльце и пытается успокоить мужчину, который в чем-то с ней явно не согласен. Каждый раз, когда она касается его руки, он разражается потоком испанской речи.
