Джоди Пиколт
Домашние правила
Рич
Утром в четверг звонит телефон.
– Мэтсон, – отвечаю я.
– Диски в алфавитном порядке.
Я хмурюсь. Голос незнакомый. Звучит так, будто называет пароль для входа в питейный клуб во времена сухого закона. Диски в алфавитном порядке. А синяя птица носит чулки в сеточку. Мелете такую чепуху, и вас запускают в святилище.
– Простите? – говорю я.
– Тот, кто забрал Джесс, терся там достаточно долго, чтобы расставить диски в алфавитном порядке.
Теперь я узнаю голос – Марк Магуайр.
– Значит, ваша девушка еще не вернулась.
– Стал бы я вам звонить, если бы вернулась?!
Я прочищаю горло.
– Скажите, что вы заметили.
– Сегодня утром я уронил на ковер несколько монет и, когда подбирал их, понял, что стойка с CD-дисками передвинута. На ковре от ножки осталась такая вмятина, знаете?
– Знаю.
– Так вот, у этих профессоров… у них сотни дисков. И они хранят их в такой четырехгранной башне, которая вращается. В общем, я заметил, что все авторы на «W» собраны вместе. Рихард Вагнер, Дионна Уорик, Дина Вашингтон, «The Who», Джон Уильямс, Мэри Лу Уильямс. А за ними – на «Y» и «Z»: Лестер Янг, Йоханн Зумстиг…
– Они слушают «The Who»?
– Я просмотрел все четыре стороны, и каждый диск на своем месте.
– Возможно ли, что они всегда так стояли, а вы просто не замечали этого? – спрашиваю я.
– Нет, потому что в прошлые выходные, когда мы с Джесс искали, какую бы музыку послушать, они совершенно точно не выглядели так.
– Мистер Магуайр, я вам перезвоню.
– Погодите… прошло уже два дня…
Я вешаю трубку и зажимаю пальцами переносицу. Потом набираю номер лаборатории, чтобы поговорить с Айрис, женщиной в возрасте, которая немного влюблена в меня, и я пользуюсь этим, когда мне нужно, чтобы мои улики взяли в работу поскорее.
– Айрис, как дела у самой прекрасной девушки в лаборатории?
– Я единственная девушка в лаборатории. – Она смеется. – Ты звонишь по поводу своей записки из почтового ящика?
– Да.
– Чисто. Вообще никаких отпечатков.
Я благодарю ее и вешаю трубку. Выходит, этот тип, который расставил диски в алфавитном порядке, достаточно сообразителен и надел перчатки, оставляя записку. На клавиатуре компьютера мы, вероятно, тоже ничего не найдем.
С другой стороны, пряности на полке можно упорядочить, расставив по регионам происхождения.
Если Марк Магуайр причастен к исчезновению своей девушки и хочет сбить нас со следа, он мог умышленно переставить диски. Но я с трудом представляю, чтобы этот парень взял да и занялся этим на досуге просто так, от нечего делать.
Что также объясняет, почему ему понадобилось на это больше суток.
В любом случае я сам хочу взглянуть на диски. И на содержимое сумочки Джесс Огилви. И вообще на все, что может подсказать, где она и почему.
Я встаю, беру куртку, прохожу мимо диспетчеров и сообщаю им, куда еду. Один из дежурных сержантов дергает меня за рукав и говорит:
– Вот детектив Мэтсон.
– Отлично! – рявкает какой-то незнакомый мужчина. – Теперь мне ясно, кого ваш начальник выставит отсюда первым.
Позади него женщина в слезах теребит ремешок своей сумочки.
– Простите, – вежливо и с улыбкой говорю я. – Я пропустил ваше имя?
– Клод Огилви, – отвечает он. – Сенатор штата Клод Огилви.
– Сенатор, мы делаем все возможное, чтобы найти вашу дочь.
– Мне трудно в это поверить, – отвечает он, – когда в этом полицейском участке никто не расследует ее исчезновение.
– На самом деле, сенатор, я как раз направлялся в жилище вашей дочери.
– Полагаю, там вы встречаетесь с остальными сотрудниками. Мне ведь совсем не хочется узнать, что прошло целых два дня, а в полицейском управлении никто не отнесся всерьез к исчезновению моей дочери…
Я обрываю его на середине фразы, беря под руку, и подтаскиваю к своему кабинету:
– При всем уважении к вам, сенатор, я бы предпочел, чтобы вы не указывали, как мне выполнять мою работу…
– Я, черт побери, буду говорить вам, что захочу и когда захочу, пока моя дочь не вернется домой живой и здоровой!
Не обращая внимания на вопли сенатора, я предлагаю стул его жене со словами:
– Миссис Огилви, ваша дочь пыталась связаться с вами?
Женщина качает головой:
– И я не могу даже оставить ей сообщение. Ее голосовая почта переполнена.
– Этот идиот Магуайр звонит ей без конца, – заявляет сенатор.
– Она когда-нибудь убегала из дому? – спрашиваю я.
– Нет, она никогда этого не делала.
– Она была чем-то расстроена в последнее время? Беспокоилась из-за чего-то?
Миссис Огилви мотает головой:
– Джесс так радовалась переезду в этот дом. Говорила, там в сто раз лучше, чем в общежитии…
– А как складывались ее отношения с этим парнем?
На это сенатор Огилви отвечает многозначительным полным молчанием. Жена украдкой бросает на него взгляд.
– Это нельзя считать любовью, – говорит она.
– Если он что-то сделал ей, – бормочет Огилви, – если он тронул ее хотя бы пальцем…
– Тогда мы об этом узнаем и со всем разберемся, – мягко встреваю я. – Но важнее всего сейчас найти Джесс.
Миссис Огилви подается вперед. Глаза у нее красные.
– У вас есть дочь, детектив?
Однажды мы с Сашей шли по ярмарке, я держал ее за руку, и вдруг нас разделила толпа шумных подростков; они валили гурьбой и оторвали нас друг от друга. Я пытался не потерять дочку из виду, но она была такая маленькая. Когда парни ушли, пропала и Саша. Я стоял посреди ярмарочной площади, дико озирался и звал ее, пока все вокруг не завертелось кувырком – клочки сахарной ваты слетали с металлического колеса и наматывались на палку, рев цепных пил, вгрызающихся в древесину, оповещал о начале состязания лесорубов. Когда я наконец нашел ее – она гладила морду джерсийского теленка в сарае, – то испытал такое облегчение, что у меня подкосились ноги, и я буквально упал на колени.
На вопрос миссис Огилви я не ответил, но она кладет ладонь на руку мужа и тихо бормочет:
– Я же говорила тебе, Клод, он все понимает.
Джейкоб
В школьной сенсорной комнате отдыха есть подвешенные к потолку качели. Они сделаны из веревок и тянущейся синей материи, так что, когда садишься внутрь, ткань обволакивает тебя, будто заключает в кокон. Можно подтянуть к себе мягкие стенки так, чтобы не видеть ничего снаружи и никто не видел тебя, и вертеться вокруг своей оси. Тут также есть веер, коврики с разной текстурой, ветряные звонницы – их еще называют музыкой ветра. Здесь есть оптоволоконная лампа с сотнями крошечных огоньков на концах лучей, которые меняют цвет с зеленого на фиолетовый и розовый. Здесь есть губки и мячи из тонких резиновых жгутиков, похожие на помпоны, пупырчатая пленка и утяжеленные одеяла. Есть звуковая машина, которую может включить только специальный сотрудник, и вы выбираете звук по своему вкусу и настроению – шум прибоя, дождя, белый шум или голос джунглей. Есть стеклянная трубка высотой три фута, в которой снизу вверх бегут пузыри и лениво плавает кругами пластиковая рыбка.
В школе частью моего индивидуального учебного плана является разрешение на перерыв в любое время. Если мне нужно, то даже во время экзамена учителя отпускают меня из класса. Иногда окружающий мир становится слишком напряженным, и мне нужно место, где можно расслабиться. Я могу пойти в сенсорную комнату отдыха, но, по правде говоря, почти никогда так не делаю. Этой комнатой пользуются только дети с особыми потребностями, и, входя в ее дверь, я как будто сразу прилепляю себе на спину табличку: «Ненормальный».
Так что обычно, когда мне нужен перерыв, я просто слоняюсь по коридорам. Иногда иду в кафетерий, чтобы купить бутылку витаминной воды. Лучший вкус? Соберитесь. Киви-клубника с витамином А и лютеином. Худший? Это существенно. Апельсин-апельсин. Нужно ли что-то добавлять? Иногда я провожу время в учительской, играю в шахматы с мистером Пакири или помогаю миссис Лезервуд, секретарю школы, раскладывать бумаги по конвертам и запечатывать их. Но в последние два дня, уходя из класса, я сразу направляюсь в сенсорную комнату отдыха.
Следящая за комнатой сотрудница, миссис Эгворт, по совместительству устраивает в школе разные викторины. Каждый день в 11:45 она уходит распечатывать на ксероксе то, что ей будет нужно позже в этот день для очередной проверки интеллектуальных достижений школьников. Именно по этой причине последние два дня я специально отпрашиваюсь с уроков ровно в 11:30. Это избавляет меня от литературы: двойная удача, потому что мы проходим фантастический рассказ Дэниела Киза «Цветы для Элджернона» и на прошлой неделе одна девочка спросила, не желая обидеть, а просто из любопытства, проводятся ли сейчас какие-нибудь эксперименты, которые помогут излечиться таким людям, как я.
Сегодня, войдя в сенсорную комнату отдыха, я прямиком направляюсь к резиновым помпонам. Взяв по одному в каждую руку, я забираюсь в качельный кокон, и он смыкается вокруг меня.
– Доброе утро, Джейкоб, – говорит миссис Эгворт. – Тебе что-нибудь нужно?
– Сейчас нет, – бормочу я.
Не знаю, почему люди с синдромом Аспергера так чувствительны к текстурам, цветам, звукам и свету. Когда я не смотрю никому в глаза и другие люди подчеркнуто отворачиваются, чтобы я не подумал, будто они на меня пялятся, мне в голову иногда приходит мысль: «А я вообще существую?» Предметы в этой комнате – сенсорные эквиваленты игры в морской бой. Только вместо называния координат точки – «Б-4», «Д-7» – я вызываю новое ощущение. Каждый раз, когда я чувствую вес одеяла на плечах или щелчок под моим телом пузыря пупырки, по которой я катаюсь, это прямое попадание. А в конце сенсорного перерыва, вместо того чтобы потопить корабль, я нахожу способ определить свое положение в масштабной сетке этого мира.
Я закрываю глаза и медленно вращаюсь, замкнутый внутри темного тесного кокона.
– Не обращайте внимания на человека за занавеской, – бормочу я.
– О чем ты, Джейкоб? – спрашивает миссис Эгворт.
– Ни о чем! – кричу я; жду, пока мой кокон совершит еще три медленных поворота, и вылезаю наружу.
– Как ты сегодня? – спрашивает она.
Вопрос не вполне обоснованный, учитывая, что я не находился бы в этой комнате, если бы мог спокойно сидеть в классе, как нейротипики. Но на мое молчание миссис Эгворт никак не реагирует. Она продолжает читать какую-то глупую книжку и делать заметки.
Самая крупная рыба в мире – это китовая акула, ее длина пятьдесят футов.
Каждый день производится четыре миллиона маршмеллоу в виде зверюшек.
Я вообще удивляюсь, кто их покупает, если на дворе не Пасха.
Среднестатистическому взрослому мужчине требуется полчаса, чтобы съесть обед.
– У меня есть кое-что для вас, миссис Эгворт. Слово «осел» употреблено в Библии сто семьдесят раз.
– Спасибо, Джейкоб, но это не подходит. – Она с шуршанием перекладывает свои бумаги и смотрит на часы. – Ты побудешь тут один минут десять? Мне нужно сбегать в учительскую и сделать несколько копий.
Формально ей нельзя оставлять меня здесь одного. И я знаю, что в школе есть еще несколько детей-аутистов, которые приходят в сенсорную комнату и за которыми миссис Эгворт следит как ястреб. К примеру, Матильда может сделать аркан из веревки от качелей, Чарли – оторвать полки от стен, а я – я вполне безвреден.
– Нет проблем, миссис Эгворт.
На самом деле именно на это я и рассчитываю. И как только за ней закрывается дверь, я вынимаю из кармана мобильник. Откидываю крышку и нажимаю кнопку «пуск», телефон тут же загорается: маленькие синие клеточки вокруг каждой цифры, фотография Джесс и Марка на экранной заставке.
Я закрываю лицо Марка большим пальцем.
Сегодня четверг, и мне можно ей позвонить. Я уже нарушал правила и дважды звонил ей с этого телефона – набирал ее собственный номер, хотя и знаю, что звонок автоматически будет переведен на голосовую почту: «Привет, это Джесс, и вы знаете, что делать».
Ноты из мелодии ее голоса уже подзабылись.
Однако сегодня вместо приветствия Джесс я слышу жестяной голос, который говорит, что голосовой ящик этого абонента беспроводной сети полон.
Я к этому готов. Помню телефонный номер, который она дала мне неделю назад, тот, что принадлежит ее новому дому. Набираю его, хотя приходится делать это дважды – порядок цифр незнакомый, и они путаются у меня в голове.
Слышу автоответчик:
– Привет, это Джесс в доме Робертсонов. Они уехали из города, но вы можете оставить сообщение для меня!
Я нажимаю отбой и набираю номер снова.
– Привет, это Джесс в доме Робертсонов.
Жду, пока раздастся гудок, и снова обрываю звонок. Выключаю телефон. И только после этого произношу текст своего голосового сообщения. Те же слова я говорю ей каждый четверг:
– Увидимся через три дня.
Эмма
К четвергу Джейкоб уже похож на прежнего Джейкоба, но еще не вернулся в норму. Я сужу об этом по тому, что он рассеян. Ставлю перед ним полную тарелку с едой, а он не ест, пока я не скажу, что пора взять вилку и приступить, и еще временами я замечаю, что он пружинит на подушечках стоп. Обычные лекарства ему, кажется, не помогают. А школьные учителя говорят, что Джейкоб почти половину дня проводит в сенсорной комнате отдыха.
Я дважды звонила Джесс Огилви, но ее голосовой ящик полон. Произносить ее имя при Джейкобе мне страшно, но что еще я могу сделать. И вот после обеда в четверг я стучусь в дверь комнаты сына и вхожу.
– Привет, – говорю я.
Он отрывается от чтения книги:
– Привет.
У меня ушло два года на то, чтобы понять: Джейкоб не научился читать вместе со всей своей группой в детском саду. Воспитательница говорила, что он один из самых способных к языкам детей, и, разумеется, каждый вечер он брал книгу из стоявшей в его комнате большой корзины и читал вслух. Но однажды до меня дошло: то, что все считали чтением, на самом деле было прекрасной слуховой и зрительной памятью. Стоило Джейкобу один раз услышать книгу, и он мог рассказать ее слово в слово. «Прочти это», – сказала я ему и дала книгу доктора Сьюза. Джейкоб открыл ее и начал читать. Я остановила его и спросила, указывая на букву:
– Что это?
– Бэ.
– А какой звук обозначает «Бэ».
Он помолчал, а потом сказал:
– Бз-з-з.
Сейчас я сажусь рядом с ним на постель:
– Как ты себя чувствуешь?
– Перебитым, – отвечает Джейкоб.
Я забираю у него книгу.
– Мы можем поговорить? – (Он кивает.) – Вы с Джесс поссорились во вторник?
– Нет.
– Когда ты пришел к ней в дом, она ничего не сказала тебе такого, что тебя расстроило?
Он качает головой:
– Нет, она ничего не сказала.
– Ну что ж, тогда я немного теряюсь, Джейкоб, потому что ты пришел с этого занятия сильно расстроенным… и мне кажется, тебя и теперь еще что-то беспокоит.
Есть одна особенность у людей с синдромом Аспергера: они не лгут. Поэтому, когда Джейкоб говорит, что они с Джесс не ссорились, я ему верю. Но это не означает, что его не травмировало нечто другое, имеющее отношение к ней. Может, он вошел и застал ее с парнем, когда они занимались сексом. Или его неприятно поразил новый дом.
Или это вообще никак не касается Джесс, а просто по пути домой он наткнулся на оранжевый знак, обозначающий стройплощадку, и ему пришлось идти в обход.
Я вздыхаю:
– Ты знаешь, я здесь и готова поговорить об этом, когда ты захочешь. И Джесс тоже. Она рядом, если понадобится.
– Я увижу ее снова в воскресенье.
– На том же месте в тот же час, – говорю я.
Я возвращаю ему книгу и замечаю, что у него под рукой лежит старая утка Джемия, игрушка, которую он везде таскал с собой в детстве. Джейкоб делал это так упорно, что мне пришлось поставить ей на спине заплатку из куска леопардового меха, потому что ее собственный совсем вытерся. По словам доктора Мурано, это был ритуальный предмет, который мог успокоить Джейкоба, помочь ему «перезагрузиться», напомнить себе, что с ним все в порядке. С годами Джемия уступила место другим, менее заметным вещицам, которые можно сунуть в карман: полоске с четырьмя фотографиями, сделанными в фотобудке, где мы сняты с Джейкобом, полоска много раз перегнута, а снимки выцвели, так что наших лиц почти не видно; маленькому зеленому камешку, который учительница привезла ему из Монтаны; кусочку обкатанного морем стекла, который однажды подарил ему на Рождество Тэо. Утку Джемию я не видела уже много лет; она хранилась у Джейкоба в шкафу.
Трудно смотреть на своего восемнадцатилетнего сына, когда он прижимает к себе детскую игрушку. Но таков аутизм, это скользкий склон. Только что вы убеждали себя, что взобрались на него высоко-высоко и не видите подножия, а в следующий момент он уже покрыт черным льдом и вы катитесь по нему вниз с бешеной скоростью.
Колонка Тетушки Эм, четверг, 14 января, выпуск для подростков.
Лучшие советы по воспитанию детей я получила от акушерки в родильном доме. Она сказала:
1. Когда появится на свет твой ребенок, собака станет просто собакой.
2. Ужасы двухлетнего возраста повторяются у детей в три года и старше.
3. Никогда не задавай своему ребенку вопросы, на которые можно ответить «да» или «нет», например: «Ты хочешь ложиться спать сейчас?» Тебе не понравится ответ, поверь мне. «Ты хочешь, чтобы я отнесла тебя в постель или пойдешь наверх сам?» Так вы добьетесь желаемого результата, а ребенок почувствует, что у него есть право голоса.
Теперь мои дети стали старше, однако мало что изменилось.
Только собаки у нас нет.
Ужасы двух лет продолжаются и в восемнадцать.
И с вопросами по-прежнему нужно быть осторожней, потому что вам вряд ли будет приятно узнать, где он болтался до двух часов ночи или почему получил двойку за контрольную по математике.
Из сказанного выше проистекают два вывода. Воспитание – это не существительное, а глагол несовершенного вида, это постоянно длящийся процесс, который не имеет завершения. И не важно, сколько лет вы потратили на это занятие, кривая обучаемости все равно остается сказочно прямой.
Я выхожу из комнаты Джейкоба с намерением посмотреть вечерние новости, но когда захожу в гостиную, там сидит Тэо, и у него включено какое-то ужасное шоу на MTV про испорченных девчонок, которых родители отправляют на перевоспитание в страны третьего мира.
– Тебе разве не нужно делать уроки? – спрашиваю я.
– Уже сделал.
– Я хочу посмотреть новости.
– Я первый сюда пришел.
На экране девушка собирает лопатой слоновий навоз в большой пластиковый пакет где-то в Бирме.
– Фу-у-у! – визжит она.
– Пожалуйста, – произношу я, глядя на Тэо, – скажи мне, что ты лучше откроешь свой ум для текущих событий, чем будешь смотреть это.
– Но я же должен говорить правду, – усмехаясь, отвечает Тэо. – Домашние правила.
– Ладно, давай подойдем к этому по-другому. Если я посмотрю с тобой эту передачу, мне тоже может прийти в голову мысль: «А не послать ли его в Бирму, чтобы он расширил горизонты за уборкой слоновьего дерьма?»
Тэо бросает мне пульт:
– Это неприкрытый шантаж.
– И все же метод дал результат, – говорю я, переключаясь на местный канал.
Какой-то мужчина кричит в микрофон: «Я знаю только одно! Со стороны полиции это преступление – сидеть сложа руки и ничего не предпринимать, когда исчезла молодая женщина, вместо того чтобы активно взяться за расследование».
Под его лицом появляется надпись: «Сенатор штата Клод Огилви».
– Эй, – говорит Тэо, – это разве не фамилия…
– Ш-ш-ш…
Экран заполняет лицо репортера. «Шеф полиции Таунсенда Фрэд Хакинс говорит, что розыск Джесс Огилви – это приоритет, и призывает всех, у кого есть информация по этому делу, звонить в полицейское управление по номеру 802-555-4490».
Потом появляется фотография наставницы Джейкоба по социальным навыкам и телефонный номер внизу.
Тэо
«В прямом эфире из Таунсенда, – завершает рассказ репортерша. – С вами была Люси Макнейл».
– Это Джесс, – говорю я и смотрю на маму.
Что и так очевидно.
– О боже! – бормочет мама. – Бедная девушка!
Не понимаю. Совершенно ничего не понимаю.
Мама хватает меня за руку:
– То, что мы сейчас услышали, не выйдет за пределы этой комнаты.
– Ты думаешь, Джейкоб не узнает? Он читает газеты. Он пользуется Интернетом.
Мама защемляет пальцами переносицу.
– Он сейчас такой хрупкий, Тэо. Я пока не могу обрушить на него эту новость. Дай мне немного подумать, как это лучше сделать.
Я беру из ее руки пульт и выключаю телевизор. Потом, буркнув что-то про сочинение, которое мне нужно написать, убегаю наверх в свою комнату и запираю за собой дверь.
Хожу кругами, заложив руки за голову, как будто остываю после марафона. Мысленно повторяю все, что сказали сенатор и репортерша. И еще шеф полиции, который – кто бы мог подумать! – сказал, что розыски Джесс – для них приоритет.
Что бы это, мать его, ни значило!
Я гадаю, не окажется ли исчезновение Джесс обманом, как в случае со студенткой колледжа, которая пропала, а потом сказала, что ее похитили, но вся история была выдумана, и таким образом девушка просто хотела привлечь к себе внимание. Я отчасти надеюсь, что на этот раз дело в том же, так как альтернативный вариант даже представлять себе не хочу.
Мне нужно учесть только одно.
Джесс Огилви пропала, и я видел ее одним из последних.
