Джоди Пиколт
Девятнадцать минут
У Джози была своя компания, занимавшая целых два стола, поскольку состояла из исключительно важных персон. Эмма, Мэдди, Хейли, Джон, Брейди, Трей, Дрю… Поначалу Джози путала их имена, потому что они казались ей взаимозаменяемыми по сути и похожими друг на друга внешне.
Все парни носили красно-коричневые фуфайки с эмблемой местной хоккейной команды и бейсболки, повернутые козырьками назад, из-под которых торчали огненно-рыжие пряди волос. Девчонки старательно копировали Кортни. Джози незаметно вошла в этот кружок, потому что ее внешность тоже соответствовала стандарту: длинные зеркально-гладкие волосы, высокие каблуки, даже когда на улице снег. Поскольку снаружи она была такой, как все, ей легче было не замечать того, что у нее внутри.
– Привет, – сказала Мэдди, когда Кортни села рядом.
– Привет.
– Слышала про Фиону Кирланд?
Глаза Кортни загорелись: сплетни – отличный катализатор для любой реакции.
– У которой титьки разного размера?
– Нет, та в десятом классе. Я про Фиону, которая в девятом.
– Это которая все время ходит с коробкой бумажных платков, потому что у нее аллергия? – спросила Джози.
– Или по другой причине, – вмешалась Хейли. – Угадайте, кто недавно нанюхался кокса и загремел в больницу?
– Да иди ты!
– Но не это главное, – продолжила Эмма. – Знаете, кто оказался ее дилером? Руководитель группы по внеклассному чтению Библии.
– О мой бог! – воскликнула Кортни.
– Вот именно.
– Эй, – сказал Мэтт, садясь возле Джози, – ты чего так долго?
Она повернулась к нему. Мальчишки, сидевшие рядом с ним, скатывали шарики из оберток от соломинок, обсуждая скорое окончание лыжного сезона.
– Как думаешь, долго еще будет открыт хафпайп на Сунапи? – спросил Джон, плюясь скатанным шариком в парня, уснувшего за соседним столиком.
В прошлом году этот парень ходил вместе с Джози на факультатив по языку глухонемых, а теперь они оба учились в предпоследнем классе. Он храпел, разинув рот и раскинув бледные руки и ноги, тонкие, как у паука.
– Промазал, лузер, – сказал Дрю. – Если закроют Сунапи, можно будет кататься в Киллингтоне. Там снег лежит чуть ли не до августа.
Шарик Дрю угодил спящему парню в волосы.
Дерек. Парня звали Дерек.
– Ты ведь не собираешься это есть? – Мэтт кивнул на картошку фри, которую взяла себе Джози.
– Я умираю с голоду.
Мэтт ущипнул ее за талию, одновременно оценивающе и критически. Джози посмотрела на картошку фри. Десять секунд назад она видела золотистые ароматные ломтики, а теперь – только жир, застывающий на бумажной тарелке. Мэтт взял пригоршню себе, а остальное передал Дрю, который только что совершил успешный бросок – попал бумажным шариком в рот спящему. Дерек, захрипев, резко проснулся и выплюнул бумажку.
– Клево! – Джон хлопнул ладонью о ладонь Дрю.
Дерек еще раз сплюнул в салфетку и вытер рот, потом посмотрел вокруг: вдруг кто-нибудь еще видел его унижение. Почти все жесты из курса по языку для глухонемых Джози забыла, как только сдала экзамен, но один вдруг вспомнился ей. Кружок, нарисованный сжатым кулаком над сердцем, означал «извини».
Мэтт наклонился и поцеловал Джози в шею.
– Пошли отсюда, – сказал он, потянув ее за руку, а потом бросил друзьям: – Пока!
Спортивный зал старшей школы Стерлинга располагался на втором этаже, над помещением, в котором изначально предполагалось оборудовать бассейн, но денег на него не хватило. В итоге помещение превратили в три обычных класса, где всегда были слышны гулкие удары мяча и топот ног. Майкл Бич и его лучший друг Джастин Фридман, оба девятиклассники, сидели за чертой баскетбольной зоны. Учитель в сотый раз объснял технику ведения мяча. Это была напрасная трата времени, поскольку одни ребята, такие как Ноа Джеймс, уже отлично играли, а другие, такие как Майкл и Джастин, в совершенстве знали эльфийский язык Толкина, зато хоумран[3] был для них настолько чуждым и непонятным, что освоить его могла только угроза быть подвешенными за трусы на крючки для одежды в раздевалке. Мальчики сидели, скрестив тонкие, с выпирающими коленками ноги, и прислушивались к скрипу белых кроссовок учителя, который торопливо расхаживал по игровой зоне.
– Спорю на десять баксов, что меня возьмут в команду последним, – пробормотал Джастин.
– Вот бы как-нибудь отсюда выбраться, – отозвался Майкл тем же удрученным тоном. – Хоть бы пожарная сигнализация, что ли, сработала…
– Я согласен даже на землетрясение, – усмехнулся Джастин.
– А можно и потоп.
– Или нашествие саранчи.
– Или теракт.
Белые кроссовки остановились прямо перед Майклом и Джастином. Тренер Спирс, скрестив руки на груди, смерил мальчиков взглядом:
– Может, вы двое объясните мне, что такого смешного в баскетболе?
Майкл быстро взглянул на Джастина, потом поднял глаза на учителя:
– Совершенно ничего.
Приняв душ, Лейси Хоутон заварила себе зеленого чая и принялась расхаживать по дому. Когда дети были маленькими и она разрывалась между работой и семейными обязанностями, Льюис спрашивал ее, чем он может ей помочь. Забавно было слышать такие вопросы от человека его профессии: он преподавал экономику счастья в местном колледже. Да, в экономической теории действительно есть такое направление, и Льюис им занимался: вел семинары, писал статьи, давал на телевидении интервью о взаимосвязи уровня доходов с чувством удовлетворенности человека собственной жизнью. Но при этом он умудрялся не знать, чем порадовать жену. Может быть, Лейси хочет сходить в ресторан? Или сделать педикюр? Или поспать? Когда же она сказала, чего ей хочется, он не понял. А ей просто хотелось побыть дома одной, хоть раз в жизни не разрываясь между сотней неотложных дел.
Войдя в комнату младшего сына, она поставила кружку на комод, чтобы застелить постель. «А зачем? – недоумевал Питер, когда ему говорили, что он должен делать это сам. – Все равно через несколько часов опять расстилать». Лейси редко заходила в комнату Питера в его отсутствие. Вероятно, именно поэтому ей сейчас показалось, будто чего-то не хватает. Может, самого хозяина? Нет, дело было в чем-то другом. Точно! Не хватало гудения компьютера и мерцания монитора.
Лейси разгладила простыню и заправила края под матрас, расстелила стеганое одеяло, взбила подушки. Выходя, она задержалась на пороге и улыбнулась: комната выглядела идеально.
Зои Паттерсон пыталась представить себе, каково это – целоваться с парнем, который носит брекеты. Не то чтобы в ближайшее время ей светило испытать подобные ощущения. Просто она не хотела быть застигнутой врасплох, а потому решила обдумать этот вопрос заранее. Ей вообще было интересно, каково это – целоваться с парнем. Независимо от того, носит он брекеты, как она, или нет. А когда еще удастся спокойно поразмышлять об этом, как не на дурацкой геометрии?
Мистер Маккейб, считавший себя Крисом Роком в математике, решил, что пора развлечь учеников очередной шуткой:
– Какой объем имеет блюдо радиусом «це» и высотой «а»?
Зои, глядя на часы, считала секунды до тех пор, пока стрелки не показали 9:50. Тогда она вскочила с места и протянула мистеру Маккейбу записку, в которой говорилось, что ей нужно уйти с урока.
– Ах, к ортодонту? – вслух прочитал учитель. – Что ж, удачи вам, мисс Паттерсон. Смотрите, чтобы он не зашил вам проволокой рот. Итак, кто мне вычислит объем блюда радиусом «це» и высотой «а»? Блюдо, грубо говоря, имеет форму цилиндра. Значит, чему равен его объем? Верно: число «пи» умножаем на квадрат радиуса основания и на высоту. Получаем: «пи ц ц а»!
Зои закинула рюкзак на плечо и вышла из класса. Они с мамой договорились встретиться перед школой ровно в десять. Припарковаться будет негде, поэтому в назначенное время Зои должна быть уже на месте, чтобы быстро сесть и уехать. В пустых коридорах шаги звучали гулко, как в утробе кита. Заглянув в офис секретаря, чтобы отметиться, Зои чуть не сшибла девочку, которая второпях оттуда выходила.
Снаружи припекало солнце. Можно было расстегнуть куртку и подумать о разных приятных вещах: о лете, о футбольном лагере, о том, что брекеты когда-нибудь все-таки снимут… Если же Зои сейчас поцелует мальчика, у которого нет брекетов, и надавит слишком сильно, не поцарапает ли она ему десны? Что-то подсказывало ей: пустить парню кровь – не лучшее начало отношений. А если у него тоже брекеты? Как у того блондина, который недавно перевелся к ним из Чикаго и сидел перед Зои на английском. Не то чтобы он нравился ей, просто в прошлый раз, когда они передавали по рядам тетрадки с домашней работой, он повернулся к ней и просидел так чуточку дольше, чем было нужно. Так что же будет, если они поцелуются? Вдруг они намертво сцепятся брекетами и им придется ехать в больницу? Боже, какое унижение! Зои пробежала языком по неровному металлическому забору у себя во рту. Может, пока брекеты не снимут, стоит уйти в монастырь?
Вздохнув, Зои посмотрела на дорогу, стараясь разглядеть в нескончаемом потоке машин мамин зеленый «форд-эксплорер». Вдруг раздался взрыв.
Патрик стоял на светофоре в служебной машине без опознавательных знаков и ждал, когда можно будет свернуть на шоссе. Рядом, на пассажирском сиденье, лежал бумажный пакет со склянкой кокаина. Дилер, которого взяли в старшей школе, признался, что это кокаин, но Патрик все-таки должен был потратить полдня, чтобы кто-нибудь в белом халате сообщил ему то, что он уже и так знает. Прибавив громкость у приемника диспетчерской радиосвязи, он услышал: в старшую школу направлена пожарная бригада, там произошел взрыв. Наверное, паровой котел. Школьное здание было достаточно старым, и его техническое оснащение, вероятно, уже никуда не годилось. Патрик попытался вспомнить, где именно в школе установлен паровой котел. Хорошо бы потушить пожар без жертв.
Кто-то открыл огонь…
Загорелся зеленый свет, но Патрик не двинулся с места. Он прислушался к радио, ожидая объяснений.
В старшей школе… В старшей школе Стерлинга…
Диспетчер заговорил быстрее и громче. Патрик резко развернул машину и помчался к школе с включенной мигалкой. Начались помехи: стали вклиниваться голоса других полицейских, докладывающих о своем местонахождении, дежурный координатор просил, чтобы прислали подкрепление из Хановера и Лебанона. Все говорили одновременно, и в этой какофонии почти ничего невозможно было разобрать.
– Код тысяча, – произнес диспетчер. – Код тысяча.
За все время работы детективом Патрик слышал эти слова только два раза. Один раз в Мэне, когда неплательщик алиментов взял полицейского в заложники, а другой раз здесь, в Стерлинге, когда сообщили об ограблении банка, но тревога оказалась ложной. Код 1000 означал, что все должны освободить эфир для диспетчера. Это означало, что произошло нечто, выходящее за рамки полицейской рутины.
Это означало, что речь идет о жизни или смерти.
Хаос – это неуправляемая толпа учеников, которые в панике выбегают из школы, наступая на раненых. Это мальчик, который держит лист с надписью «Помогите!», в окне верхнего этажа. Это две девочки, которые плачут, тесно прижавшись друг к другу. Хаос – это снег, розовый от крови. Это родители, которые, выкрикивая имена своих детей, тянутся к школе сначала тонким ручейком, потом мощным потоком. Хаос – это объектив камеры, направленный тебе в лицо, это нехватка врачей, нехватка полицейских, отсутствие плана, по которому нужно действовать, когда привычный мир рушится.
Въехав двумя колесами на тротуар, Патрик достал бронежилет. От прилива адреналина в глазах поплыло, слух и осязание обострились. О’Рурк, начальник городского полицейского управления, стоял посреди всей этой страшной сумятицы с мегафоном в руках.
– Мы пока толком не знаем, с чем имеем дело, – сказал он. – Сюда уже направили спецназ.
Патрику было плевать на спецназ. К тому моменту, когда прибудет помощь извне, преступник мог выстрелить еще сотню раз.
– Я иду туда, – сказал Патрик, доставая пистолет.
– Никуда вы не пойдете. Это не по инструкции.
– К черту инструкции! Потом можете меня уволить.
Взбегая на крыльцо школы, Патрик краем глаза заметил еще двоих полицейских, которые поспешили за ним вопреки запрету начальника. Их он направил в разные коридоры, а сам ворвался в гущу толпы. Дети толкались, пытаясь выбраться наружу. Пожарная сирена выла так громко, что Патрик с трудом расслышал выстрелы.
– Кто там? Кто стреляет? – прокричал он, поймав за куртку какого-то мальчика.
Тот молча помотал головой, вырвался, пронесся как обезумевший по коридору и исчез в прямоугольнике солнечного света. Проводив его взглядом, Патрик остался стоять посреди людского потока, как валун в бурной реке. Клубящийся дым жег глаза. Снова послышалось стаккато выстрелов, и Патрик с трудом сдержался, чтобы не побежать на этот звук.
– Сколько их? – спросил он у девочки, пробегавшей мимо.
– Я… я не знаю…
Оказавшийся рядом мальчик обернулся и в нерешительности посмотрел на Патрика. Парнишка явно разрывался между желанием поделиться информацией и поскорее выбраться из здания.
– Там парень… Он во всех стреляет…
Этого было достаточно. Патрик стал пробираться сквозь бегущую толпу, как рыба, которая плывет против течения. На полу валялись тетрадки, стреляные гильзы и пластиковые панели, сбитые выстрелами с потолка. На скрюченных телах лежал слой мелкой серой пыли. Патрик пренебрегал многим из того, чему его в свое время учили: пробегал мимо дверей, за которыми мог скрываться преступник, и оставлял без внимания комнаты, которые следовало бы обыскать. Он двигался вперед, держа оружие наготове и каждым сантиметром кожи чувствуя пульс. Позднее он вспоминал детали, которые тогда не успел правильно интерпретировать: открытые заслонки теплопроводного канала, куда дети пытались заползти, чтобы спрятаться, обувь, сброшенную владельцами на бегу… Возле кабинета биологии валялись листы толстого пергамента с очертаниями человеческих тел: ребята обводили друг друга на уроке анатомии. Скоро такие же очертания, только мелом, появятся на полу.
Патрик несся по коридорам, которые, казалось, перетекали один в другой, образуя замкнутый круг. «Где?!» – выкрикивал он каждый раз, когда кто-нибудь попадался ему навстречу. Других ориентиров у него не было. Он видел следы крови, видел скорчившихся раненых, но не мог позволить себе остановиться. Взбежав по центральной лестнице на второй этаж, он услышал, как распахнулась какая-то дверь, и, резко развернувшись, наставил пистолет на молодую учительницу, которая тут же подняла руки и упала на колени. За белым овалом ее лица маячили еще двенадцать таких же овалов. Запахло мочой.
Патрик опустил оружие и махнул в сторону лестницы.
– Идите! – скомандовал он и побежал дальше, даже не обернувшись, чтобы посмотреть, выполнена ли его команда.
Повернув за угол, Патрик поскользнулся на крови. Раздался еще один выстрел – на этот раз так громко, что в ушах зазвенело. Влетев в распахнутые двери спортзала, Патрик увидел несколько тел, перевернутую стойку для мячей и гимнастические шары у дальней стены. Но никого с оружием в руках. Иногда по пятницам Патрик сверхурочно работал наблюдателем на школьных вечерних матчах. Поэтому он знал, что из спортзала идти некуда – только обратно, к выходу из здания. Значит, тот, кто стрелял, либо прятался где-то здесь, либо незаметно отсюда ускользнул, либо специально заманил его, детектива, в этот тупик. Обернувшись, чтобы проверить последний вариант, Патрик услышал еще один выстрел и побежал к другой двери, которую сначала не заметил. Она вела из спортзала в выложенную белым кафелем раздевалку. Увидев, что пол забрызган кровью, Патрик прислонился к стене, снял пистолет с предохранителя и осторожно заглянул в дверной проем. Возле дальней стены неподвижно лежали два тела, а напротив, ближе к Патрику, сидел, прислонившись к шкафчику, субтильный парнишка в перекошенных очках на тонком лице. Его трясло.
– Ты в порядке? – шепотом спросил Патрик, но в ответ мальчик только заморгал. – Где он? – задал вопрос Патрик.
И тут мальчик вытащил из-под бедра пистолет и приставил его к своей голове. Патрика обдало жаром.
– Не двигаться! – крикнул он, держа парня на мушке. – Оружие на пол, или буду стрелять!
По лбу и по спине Патрика заструился пот, когда его палец коснулся курка. Патрик был готов изрешетить мальчика пулями, когда тот, растопырив руки, выронил пистолет, и тот заскользил по полу.
В это время в раздевалку ворвались двое полицейских, один из них подобрал оружие, а сам Патрик бросился к мальчишке, повалил его на живот, сильно прижав коленом, и надел ему наручники.
– Ты один? Кто еще с тобой?
– Я один, – сдавленно произнес парень.
У Патрика кружилась голова, сердце отбивало барабанную дробь, и он только смутно расслышал, как его коллега сказал по рации:
– Одного взяли. Есть ли кто-то еще, пока не знаем.
Все закончилось так же внезапно, как началось – если такие вещи вообще могут заканчиваться. Патрик не знал, остались ли в школе мины-ловушки или бомбы, не знал, сколько человек погибло, сколько с серьезными ранами доставили в медицинский центр Дартмут-Хичкок, сколько определили в дневную больницу Элис Пек; не знал, с чего ему как детективу следует начать работу на месте такого преступления. Стрелявшего обезвредили, но какой ценой! Патрик затрясся всем телом при мысли о том, что для многих учителей, родителей и просто горожан он сегодня опять опоздал.
Сделав несколько шагов, Патрик упал на колени. На самом деле у него подкосились ноги, но он предпочел сделать вид, что просто хочет осмотреть тела жертв. Парня, который стрелял, вывели, чтобы посадить в стоявшую у крыльца патрульную машину. Патрик едва заметил, как это произошло. Даже не обернувшись вслед преступнику, он склонился над телом, лежавшим прямо перед ним.
Это был мальчик в фуфайке с логотипом местной хоккейной команды. Под ним растеклась лужа крови – вероятно, из раны в животе, еще одна рана зияла во лбу. Патрик поднял и повертел в руках валявшуюся бейсболку с вышитой эмблемой местной команды. Рядом с парнем ничком лежала девочка; ей пуля попала в висок. Ногти на босых ногах были покрыты ярко-розовым лаком – таким же Тара накрасила ногти на ногах Патрика. От этой мысли у него замерло сердце. Точно так же, как его крестница, ее братик и миллионы других детей по всей стране, эта девочка проснулась сегодня утром и пошла в школу, не подозревая об опасности, которая ей угрожала. Она верила, что находится под надежной защитой взрослых. После терактов 11 сентября 2001 года учителя были обязаны постоянно носить при себе удостоверения личности, а двери школ запирались на время занятий. Как и все, девочка думала, что враг – это кто-то извне, а не мальчик, сидящий за соседней партой. Вдруг она пошевелилась:
– Помогите…
– Сейчас, сейчас. – Патрик осторожно дотронулся до раны, определяя, насколько она серьезная. – Все в порядке.
Оказалось, пуля только задела кожу. Патрик провел ладонями по рукам и ногам раненой, не переставая бормотать слова утешения, довольно бессмысленные, но они позволяли девочке чувствовать, что она не одна.
– Как тебя зовут, милая?
– Джози…
Она пошевелилась, пытаясь сесть. Патрик намеренно заслонил от нее убитого: хватит ей на сегодня потрясений, видеть труп было ни к чему. Девушка потрогала лоб и, увидев на ладони кровь, запаниковала:
– Что… случилось?
Патрику полагалось вызвать медиков по рации и дождаться, когда они заберут раненую. Однако он, наплевав на все инструкции, подхватил Джози на руки, вынес из раздевалки, где она чуть не погибла, быстро спустился с ней по лестнице и вышел через главный вход в школу, как будто он должен спасти их обоих.
Семнадцать лет назад
Перед Лейси сидели четырнадцать человек, причем все семь женщин, пришедших на пренатальное занятие, были беременны. Некоторые принесли с собой блокноты и вот уже полтора часа старательно все конспектировали: записывали рекомендации по приему фолиевой кислоты, как тератогенные факторы воздействуют на плод, как правильно питаться. Две женщины, дослушав описание естественных родов только до половины, позеленели и убежали в туалет с «утренней тошнотой», которая, разумеется, длилась у них целыми днями (использовать это выражение – то же самое, что весь год называть летом).
Лейси устала. Она сама всего неделю назад вышла из послеродового отпуска, и ей казалось крайне несправедливым то, что если она не сидела без сна у кроватки своего собственного ребенка, то вскакивала посреди ночи ради чужого малыша, готового появиться на свет. Болезненные ощущения в груди напомнили о том, что пора сцеживаться, иначе завтра няне нечем будет покормить Питера.
И все-таки Лейси слишком любила свою работу, чтобы от нее отказаться. У Лейси было достаточно баллов, чтобы поступить в медицинский на акушера-гинеколога, но тогда она еще не знала, что не сможет сидеть возле пациентки, не чувствуя ее боли. Врачи обычно возводят стену между собой и больным, а медсестры эту стену разбивают. Поэтому Лейси записалась на курсы медсестер-акушерок, чтобы помогать будущим мамам не только правильно вести себя во время родов, но и справляться с эмоциональной нагрузкой. И пусть некоторые врачи не понимали ее, считали чокнутой, тем не менее Лейси была уверена, что положительный ответ на вопрос «Все ли у вас в порядке?» не менее значим, чем отрицательный.
На столе возле пластмассовой модели плода лежало популярное пособие для беременных. Лейси взяла его и всем показала:
– Кто из вас уже видел такую книгу?
Поднялось семь рук.
– Понятно. Не покупайте ее и не читайте. А если уже купили, то выбросьте. Потому что в этой книге говорится, что беременность может закончиться кровотечением, инсультом или смертью. Однако процент положительного исхода родов гораздо выше, чем полагают авторы данного бестселлера.
Сидевшая сзади женщина в черном костюме, с аккуратно собранными в низкий хвост волосами, схватилась за бок.
«Может, спазмы? – подумала Лейси. – Или внематочная беременность?»
Женщина вновь схватилась за бок, но на этот раз сняла с пояса маленький пейджер. И тут же встала:
– Я… Извините, я должна идти, – поднявшись, сказала она.
– Ваши дела не могут подождать пару минут? – спросила Лейси. – Я собиралась показать вам родильное отделение.
Однако женщина отдала Лейси заполненную анкету и торопливо вышла, бросив на прощание:
– Это срочно.
– Что ж, – сказала Лейси. – Пожалуй, нам всем пора сделать небольшой перерыв.
Оставшись в кабинете одна, Лейси заглянула в анкету, которую все еще держала в руках. «Александра Кормье», – прочла она и подумала: за этой нужно приглядеть.
Лумис Бронкетти впервые стал подзащитным Алекс, после того как обворовал три дома, а потом попытался сбыть украденную электронику прямо в Энфилде, штат Нью-Гэмпшир. Лумису хватило ума, чтобы придумать, как проникнуть в чужое жилье и вынести вещи, но он не сообразил, что в маленьком городке попытка продать крутую стереосистему привлечет нежелательное внимание. Прошлой ночью Лумис открыл новую страницу своей криминальной биографии: они с приятелями решили прессануть дилера, который недостаточно щедро снабжал их дурью. Предварительно накурившись, они втроем связали его, и Лумис проломил парню череп бейсбольной битой, отчего у того начались конвульсии. Когда он стал захлебываться собственной кровью, Лумис повернул его на бок, чтобы он не задохнулся.
– И на меня хотят повесить нанесение тяжких?! – недоумевал арестованный, разговаривая с Алекс через решетку. – Да я жизнь ему спас!
– Но перед этим сами же подвергли ее опасности.
– Устройте так, чтобы мне дали не больше года. Не хочу гнить в конкордской тюряге…
– Вы бы лучше радовались, что вас не обвиняют в попытке убийства.
– Это копы пускай радуются, что я чищу улицы от всякой мрази!
Именно так можно было сказать и о самом Лумисе Бронкетти, и Алекс это знала, но судить его ей не полагалось. Ей полагалось защищать клиента, как бы она к нему ни относилась. Работая с Лумисом, она чувствовала, что прячет свое истинное лицо под маской. Чувства не должны были помешать ей сделать все, чтобы подзащитного оправдали.
– Я подумаю, чем вам помочь, – сказала она.
Лейси понимала, что все младенцы разные. Что у этих крошечных человечков свои желания, привычки и причуды. И все-таки она ждала, что ее второй малыш будет больше похож на Джоуи – золотого мальчика, глядя на которого прохожие останавливались, чтобы сказать: «Какой он у вас красавчик!» Питер тоже был хорошеньким ребенком, но при этом более сложным. Когда его мучили колики, он так плакал, что приходилось класть его в автомобильном креслице на вибрирующую сушилку. Иначе он не успокаивался. Во время кормления он иногда внезапно отстранялся от груди.
Было два часа ночи. Питер проснулся, и Лейси пыталась снова его убаюкать. Если Джоуи сразу как будто проваливался в сон, то Питер засыпал долго и трудно. Лейси похлопывала его по спинке и рисовала ему кружочки между лопатками, а он все икал и плакал. Самой Лейси, если честно, тоже хотелось плакать. За прошедшие два часа она несколько раз посмотрела по телевизору длинную рекламу кухонных ножей гинсу. Она пересчитывала тонкие полоски на громоздком диванном подлокотнике до тех пор, пока они не начали сливаться у нее перед глазами. От усталости болело все тело.
– Ну что же с тобой не так, малыш? – вздохнула она. – Как же мне сделать тебя счастливым?!
«Счастье – понятие относительное», – говорил Льюис Хоутон. Люди чаще всего смеялись, когда она говорила им, что работа ее мужа заключается в том, чтобы определять цену человеческой радости, но ведь все отрасли экономики так или иначе занимаются именно этим – пытаются перевести в денежный эквивалент нематериальные ценности нашей жизни. Коллеги Льюиса писали статьи о том, что может дать человеку хорошее образование, или эффективное здравоохранение, или удачное трудоустройство. Сам Льюис выбрал нетрадиционное, но оттого не менее важное направление. Не случайно его часто приглашали выступить в программе Национального общественного радио, в ток-шоу Ларри Кинга и на корпоративных семинарах: экономические выкладки сразу вызывали у людей интерес, когда речь шла, например, о денежной оценке удовольствия от хорошей комедии или от анекдота про тупую блондинку. Льюис доказывал, что регулярный секс с точки зрения удовольствия равноценен повышению дохода на пятьдесят тысяч долларов, а само по себе такое повышение радует гораздо меньше, если прибавку получили не только вы, но и все ваши коллеги. То, что радовало вас раньше, может не приносить радости сейчас. Пять лет назад Лейси оказывалась на седьмом небе от счастья, когда муж приходил домой с букетом роз. Теперь она сходила с ума от восторга, если он предлагал ей десять минут вздремнуть.
Даже если оставить в стороне статистические исследования, Льюис должен был войти в историю как экономист, нашедший математическую формулу счастья: Р/О, где Р – реальность, О – ожидания. Стать счастливым можно двумя путями: улучшив реальность и снизив ожидания. Однажды на праздничном обеде, который сообща устраивали жители их округи, Лейси спросила Льюиса, как быть с теми, кто ничего не ждет, ведь делить на ноль нельзя. Если жизнь тебя бьет, а ты знай себе катишься, значит ли это, что счастья тебе не видать? Потом, когда они ехали домой, Льюис упрекнул жену в том, что она пыталась посадить его в калошу.
Лейси старалась не задумываться о том, насколько у них счастливая семья. Резонно было бы предположить, что человек, выведший формулу счастья, уж точно обеспечит его себе и своим близким, но на деле все выходило не так просто. Льюис часто заставлял жену вспоминать старинную пословицу: «Сыновья сапожника бегают босиком». Можно ли было назвать счастливыми детей экономиста, умевшего измерять человеческую радость в денежном эквиваленте? В ту пору, когда Льюис засиживался допоздна в своем кабинете, готовя к сдаче очередную статью, а Лейси от усталости едва не засыпала стоя в больничном лифте, она старалась внушить себе, что у них просто такой период. Когда малыши немного подрастут, в их семью обязательно придет и удовлетворенность жизнью, и радость, и чувство единения, и все другие параметры, которые Льюис измеряет с помощью компьютерных программ. В конце концов, у нее, Лейси, было двое здоровых детей, был любящий муж, была работа, позволяющая чувствовать себя нужной людям. Разве человек не счастлив, если он получил то, о чем всегда мечтал?
Случилось чудо из чудес: Питер уснул, прислонившись персиковой щечкой к голому материнскому плечу. Лейси на цыпочках поднялась в детскую, осторожно положила младенца в кроватку и посмотрела на старшего сына, который спал в другом конце комнаты в волшебном ореоле лунного света. «Интересно, – думала она, – каким будет Питер в его возрасте? Может ли женщине дважды так повезти?»
Алекс Кормье оказалась моложе, чем Лейси думала. Ей было всего двадцать четыре, но держалась она так уверенно, что можно было дать ей на десять лет больше.
– Ну и как же разрешилось то срочное дело? – спросила Лейси.
Сначала Алекс посмотрела на нее с недоумением, но потом вспомнила, как неделю назад сбежала с экскурсии по родильному отделению.
– Удалось найти компромисс.
– Вы юрист? – спросила Лейси, отрывая глаза от бумаг.
– Государственный защитник. – Алекс поджала губы, словно ожидая упреков в сочувствии плохим парням.
– У вас, надо полагать, очень тяжелая работа. Начальство знает, что вы беременны?
– Это не имеет значения, – покачала головой Алекс. – Отпуск по уходу за ребенком я брать не буду.
– Может быть, вы передумаете, когда…
– Я не оставлю ребенка, – заявила Алекс.
– Понятно. – Лейси не считала себя вправе судить женщин, которые отказывались от детей. – Тогда давайте рассмотрим разные варианты.
При сроке одиннадцать недель Алекс еще могла прервать беременность.
– Я собиралась сделать аборт, – сказала Алекс, словно прочитав мысли Лейси. – Записалась, но не пришла. – Она подняла глаза: – Два раза.
Лейси знала: можно совершенно искренне считать, что женщина имеет право выбора, но при этом, когда дело касается тебя и твоего ребенка, воспользоваться этим правом было не так-то просто.
– Тогда я расскажу вам о процедуре усыновления, если вы еще никуда не обращались по этому поводу.
Лейси достала из ящика стола папку, в которой была собрана информация об агентствах при разных религиозных общинах и о частных адвокатах, занимающихся определением детей в приемные семьи. Алекс взяла брошюры и разложила их в руке, как игральные карты.
– Но сначала давайте все-таки поговорим о вас и о том, как вы себя чувствуете, – продолжала Лейси.
– Я чувствую себя отлично, – без заминки ответила Алекс. – Меня не тошнит, я не устаю. – Она посмотрела на часы. – Извините, мне пора на встречу.
