Джина Шэй
Мой бывший бывший. Книга 1
7. Фортуна обещает потепление
– Тук-тук…
Я аж вздрагиваю, отрываясь от листа с переводом. Это был контракт – пока небольшой, незначительный, но все равно рабочий. И налажать с первым же проектом для Рафарма, особенно тем, который Козырь лично сунул мне в руки и даже обещал сам проверить… Мне не хотелось, вообще никак! Поэтому ушла в себя.
За моей спиной стоит Николай. Опирается плечом о дверной косяк.
– Можно? – лукаво улыбается мой шеф, и я даже удивляюсь такому контрасту.
Во время рабочего дня он был в образе этакого сухого мрачного типа, от грозного взгляда которого сразу отказывало желание сходить покурить, и вспоминалось, что у тебя вообще-то ужасно мало сделано.
– Вы уже вошли, вообще-то, Николай Андреевич, – я чувствую себя странно под пристальным взглядом серых глаз драгоценного начальства.
– Ну, я стучал, – Николай чуть пожимает одним плечом, – вы не ответили, Виктория.
А еще я не заметила, как он вошел в наш мини-мирок на четверых переводчиков. А кстати, почему больше никого нет на месте?
– Да, я… Заработалась… – я бросаю взгляд на часы. Круто. Сорок минут как закончился мой первый рабочий день в Рафарме. Я его пережила! И меня даже не подняли на вилы, и не сожгли на костре как ведьму, околдовавшую главу компании.
– В следующий раз учтите, что сверхурочные оформляются отдельно, – Николай проходит в кабинет и присаживается на край соседнего со мной стола. Тот стол – моего официального куратора до конца испытательного срока. Впрочем, сейчас Алисы уже нет, ну и хорошо.
– Ну, как прошел первый рабочий день? – со вполне искренним любопытством интересуется Николай. Я аж теряюсь слегка. Это он так контакт с новой сотрудницей налаживает или что-то еще?
И как прошел мой рабочий день? Честно? Я чуть тушуюсь, чтобы подобрать описание моих впечатлений так, чтобы его можно было подать на блюдечке непосредственному руководству.
– Виктория, ну не молчите, – Николай смеется, чуть склоняя голову набок, – в конце концов, вы не преступница, а я – не полицейский. И все, что вы скажете, – не будет использовано против вас.
Надо же. Мужик и с чувством юмора – редкий зверь. А этот – еще и симпатичный. Ох-хо, джекпот? Судьба решила в кои-то веки выкинуть мне три семерки?
Ну, это вряд ли. Я-то со своим везением уже тридцать лет живу. И все про себя знаю. Но поводов обостряться паранойей у меня вроде как нет.
– Хотите откровенности? – я чуть потягиваюсь и замечаю, как заинтересованный взгляд Николая скользит чуть ниже линии моих ключиц. На секунду, на мгновение, но скользит.
Ай-яй-яй, Николай Андреевич! Мои глаза в другом месте расположены!
И все же приятно, блин…
Нет, чисто теоретически я должна бы переживать из-за недавнего расставания с Русланом, но как-то… Стало легче, когда у меня появился повод не отвечать на его звонки. Он встретил меня позавчера у подъезда моего дома, попытался покаяться, включить самца и полезть обжиматься, но слился, как только услышал обещание вызвать полицию и обвинить его в домогательствах.
Руслан меня раздражал. Слишком назойливый, слишком требовательный, слишком обидчивый.
Я не познакомила его с дочерью – я ему не доверяю!
Я не вожу его к себе – у меня, наверное, уже мужик есть!
Я не могу носиться к нему по первому свистку этого горячего восточного юноши – все, капец, я к нему равнодушна, да таких, как я – у него как грязи, а я не ценю внимание его божественного сиятельства.
Поэтому на свадьбе – да, я выбесилась. Еще бы не выбесилась – имеет же наглость, при мне тискать левую бабу. Ты уж честно скажи, что вот оно – твое. Ты это хочешь! От меня отвали, раз уж так!
Зато сейчас, несколько дней спустя, мне уже ровно. Я будто выдавила прыщик. Оно поболело, но мы же знаем, что в прыщиках нет ни пользы, ни красоты…
Это, наверное, возрастное – не разбиваться сердцем из-за всякого мудака. Какая жалость, что когда меня бросил Ветров, у меня такого навыка не было…
А вот внимание Николая мне внезапно льстит. Тем более, что как успели мне наболтать разговорчивые девчонки, он абсолютно свободен. И сидит тут. Таращится на меня. Пусть это далеко от мечтательного «он полюбил меня за мою прекрасную душу», но не все же сразу.
Мы пока что просто разговариваем.
– Откровенность – это замечательно, – Николай кивает, чуть поправляя на носу очки, – да, Виктория, я с удовольствием бы услышал ваши искренние впечатление от нашего… – он заминается, но больше для проформы, – дурдома.
Так ласково говорит… Вообще я уже поняла, что тот костяк переводчиков, что в Рафарме упорно держится, – это фавориты Николая Ольшанского. Он упрямо не дает в обиду именно своих. А на новичков еще смотрит. Пристально! Он не очень доволен подбором Кристины, как я поняла…
– Не знаю, доживу ли я тут до конца недели, – я немного смущенно опускаю ресницы, – сегодня чуть мозг не взорвался. Море инструкций. Задание от Эдуарда Александровича. Анжела Леонидовна только за сегодня сделала мне три замечания…
Анжела – заместитель Николая, менеджер нашего отдела – или просто “бестия с таймером”, которой всегда и до всего есть дело.
Кто тут явился в одежде не по форме и очень хочет штраф?
Кто сколько раз сходил на перекур – и, что важно, курил дольше установленного регламентом времени перерыва?
Кто ушел на обед раньше срока? Опоздал на минуту? На две? Боже, да вы что, вам настолько не нужна эта работа?
– У Анжелы стиль жизни такой, – Николай смеется, передергивая плечами, намекая, что я зря заморачиваюсь, – если хоть кто-то из сотрудников день без замечаний проходил – это значит, что он на работу не вышел.
– Или не вышла Анжела Леонидовна?
– Ну, в теории Анжела, конечно, может не выйти, – Николай задумчиво щурит свои светло-серые глаза, – на практике – у неё за три года ни одного больничного не было.
– Может, она киборг? – неосторожно срывается у меня с языка. Впрочем, пенять на субординацию мне никто не спешит.
– Как в Терминаторе? – у Николая в глазах начинают приплясывать чертята, или мне мерещится? – Чур, в расплавленной стали мы её топить не будем. У нашего отдела без неё был ниже коэффициент эффективности.
– Ну, раз вы просите, Николай Андреевич, так и быть, давайте не будем, – драматично вздыхаю я.
И все же, до чего приятный мужик…
Долгий взгляд, загадочное молчание. Мне кажется, или что-то терпкое разлито в воздухе? Что-то, что даже мешает нам моргать.
– Я очень форсирую события, – Николай на минуту прикрывает глаза, а потом смотрит на меня цепко, будто не желая выпускать из виду ни на секунду, – но, Виктория, может, мы поужинаем? Хотел дождаться до конца вашего испытательного срока, но… Сейчас ощущаю, что ждать не хочу.
Звучит как «хочу съесть вас прямо сейчас».
Фортуна, прекрати! Я ведь могу принять твою улыбку за чистую монету.
Ладно, напомним о реальности. И себе, и фортуне. Тем более что служебный роман с новым начальником – это точно не то, что мне нужно в первый рабочий день.
– Мне жаль, Николай Андреевич, – я чуть качаю головой, без особого удовольствия, наблюдая, как улыбка на мужском лице слабеет, – меня ждет дома дочь, и я хочу приехать до того, как она ляжет спать. Я на ночь всегда ей читаю.
Возможно, это неразумно, и портить отношения с этим самым начальником – идея неважная, откуда я знаю, может, он меня завалит во время испытательного срока. Но… Вообще-то девчонки, в кабинете с которыми теперь сижу я, говорили, что он – лютейший профи и по минимуму смешивает личное и рабочее. Кажется, одним из переводчиков инструкций к медтехнике работал новый муж его бывшей жены.
Нормально работал… Года два уже, кажется!
Так что… Так что нет, мне сейчас более-менее спокойно. Лучше сразу очертить условия моей задачи.
– Дочь, значит, – Николай произносит это задумчиво, будто разбирая слово на вкус, – да, это веский повод для отказа. Значит, все-таки в другой раз.
Надо же… Он серьезно не намерен сливаться?
– Тогда позвольте вас подвезти, Виктория, – невозмутимо заканчивает Николай, – вы же не посмеете мне отказать второй раз за вечер?
– Как грозно звучит, – я смеюсь, – а если я осмелюсь? Вы прикуете меня к батарее и будете пытать меня, пока я не соглашусь?
– К батарее? – Николай хмурится, будто прикидывая. – Черт, кажется я забыл наручники.
– Дома?
– Виктория, вы меня обижаете, – Николай качает головой все с той же насмешливой улыбкой, – в подвале. Где томится уже четырнадцать невинно похищенных жертв. Будете пятнадцатой? Я буду навещать вас чаще прочих. В конце концов, другие жертвы на японском и пары слов не свяжут.
– Какая честь, – я откидываюсь на спинку моего стула, разглядывая этот дивный образчик остроумия, – но пожалуй – я все-таки откажусь. Вы ужасно безответственны и забыли наручники. Это непростительно!
– Согласен, – Николай разводит руками, – тогда возвращаемся к вашему плану. Батарея, пытки. Или, может, будет достаточно вас скотчем к стулу привязать? Скотча у нас тут завались…
– Вопрос пыток уже определен, я так понимаю? – фыркаю я. – Метод тоже выбрали?
– Ну, конечно, – Николай округляет глаза, будто спрашивая, как это я могла в нем усомниться, – я буду петь вам, Виктория. Миллион алых роз. На японском. Поверьте, более жестокой пытки мир еще не придумал.
Черт. Черт, черт, черт.
Давно мне не попадался настолько юморной мужик…
– Так что, Виктория? – Николай чуть подбрасывает в ладони брелок с ключами от машины. – Позволите вас подвезти?
– Я живу в Люберцах, – если бы Николай был спринтером, а я – финишной линией – это был бы выстрел ему в голень.
– Ну что ж, должно же быть в моей жизни место подвигу… – Николай разводит руками и делает физиономию в духе «я же сам напросился».
Нет, ну как отказать ему еще раз после такого?
А уж тем более, что мне становится немножко плохо, когда я думаю о том, что после метро придется еще и на автобусе трястись…
А Маруська все-таки ждет. И новостей о том, как мама устроилась на крутую работу, она тоже ждет. Мой самый главный, самый важный болельщик!
– Туше, – я поднимаю вверх ладошки, – совершенно не представляю, чем еще смогу вам отбить желание ехать в такую даль.
– Вот и чудненько, – Николай кивает, – тогда поехали. Иначе сказку на ночь вы будете читать мне, Виктория. Где-нибудь на Зенинском шоссе.
Такое ощущение, что никто из нас не может остановиться в этой бесконечной пикировке.
Это как партия в теннис, и никто не хочет быть тем, кому все-таки забьют.
Весело.
Никогда не думала, что вот так буду перешучиваться аж со своим начальником. Но это – тепло. А я уже очень давно не помню, чтобы мне было тепло…
Конечно, в сказочной сказке хотелось бы, чтобы было жарко. Как в первый раз. Но тот раз… Тот раз плохо закончился. И может быть, какая-нибудь романтичная идиотка и станет тупить и желать снова обжечься – я не хочу. Больше не хочу.
Мне – достаточно и этого легкого, такого мартовского тепла. Когда можно в спокойном ритме шагать совсем рядышком с мужчиной, иногда задевая его локоть своим и безобидно перешучиваться.
Дойти до лифта – что может быть приятнее в таких условиях задачи?
Мы не одни поздние пташки – из дверей юридического отдела, расположенного с переводческим на одном этаже – да, да, мне везет как утопленнице в этом вопросе – как раз когда мы с Николаем останавливаемся у лифтов, выплетается стайка уставших парней.
Они – шумные, обсуждают детали какого-то скандального процесса, и их много. И когда они появляются – Николай будто придвигается ко мне ближе, опуская ладонь мне на плечо.
Вроде и не сексуально окрашенный жест, но, но… Но все равно, будто обозначающий «территорию». А мне немного неловко даже…
Немного… До тех самых пор, пока я не замечаю – вслед за теми младшими сотрудниками к лифтам неторопливой походкой шагает и Ветров. И смотрит на меня. И на руку Николая на моем плече…
Нет, я не хочу её стряхнуть.
Я только хочу, чтобы эта рука лежала где-нибудь пониже…
8. Вкус сумасшествия
Какого черта, а?
Я останавливаюсь напротив лифта и хочу каким-нибудь магическим образом найти в кармане топор. Ну, или хотя бы удавку. Потому что…
Имеет же наглость! Прямо при мне! И при прочем «честном народе» стоять так близко к своему начальнику, что, уже не приглядываясь, видно, сколько видов друг на дружку они имеют.
Какая жалость, что в Рафарме нет запретов на служебные романы. Потому что Викки его явно не хватает. И дня её тут не прошло, а она уже подцепила Ольшанского. Чертова вертихвостка!
От меня и моих подчиненных Викки отворачивается, как только замечает меня.
Будто это я – прокаженный, неверный, предатель, не достойный даже её взгляда.
Я вроде перекурил, забил работой утреннее удушающе паршивое настроение, но вот сейчас все крепче желание дотянуться уже наконец до этой наглой дряни. И хотя бы встряхнуть! Сбить с неё вот эту высокомерную спесь, на которую она совершенно не имеет права. И оттащить её подальше от Ольшанского… Километра, скажем, на два, чтобы точно не дотянулся до неё.
Вот уж чего не ожидал, того не ожидал – так это увидеть их вдвоем и настолько близко друг к другу. Наш Николай Андреевич обычно на работе не искал себе подружек, да и вообще он был мужик обстоятельный, на всяких одноразовых девочек не разменивался…
А нет, они останавливаются рядом друг с дружкой, и пока мы ждем эти несколько секунд взлёта лифта, эти двое о чем-то треплются на японском. Начинает Викки, а Николай Андреевич, тут же выкрутив обаятельную улыбку на полную, отзывается.
Этикет? Ну, тот деловой этикет, который прохладно относится к вот такой вот болтовне на иностранном языке «при честном народе». В него высморкались, а потом сунули в шредер и распустили на полосочки.
Для нас будто нарочно подчеркивается, что у этих двоих свои темы для разговоров, которые они не хотят делить с какими-то там юристами.
Для меня подчеркивается…
Моя же подчиненная – Вера Смирнова – встает рядышком с Викки, нетерпеливо гипнотизируя взглядом дисплейчик над лифтом.
Викки смотрится контрастно. И дело даже не в отсутствии типовой рафармовской формы – в черном Викки смотрится как этакая ласточка среди серых мышей. И все же дело не в этом.
На ней почти нет макияжа. Это не заметно, если не приглядываться, и если не с чем сравнивать. Одна только помада нежно-клубничного цвета, и все…
Вера же – типичная презентабельная рафармовская девочка, а так как регулярно контактирует то с клиентами, то еще с кем – выхолощенная, ухоженная, не хуже Кристины.
Вообще-то я затевал этот анализ для того, чтобы сделать вывод не в пользу Викки…
А мне же только хочется посоветовать Вере умыться. Потому что да, оказывается, можно быть яркой даже без этого сантиметрового слоя штукатурки на лице.
Все-таки естественность – всегда с головой разнесет искусственность. Лишь бы были данные!
У Вики они есть…
Хочется чертыхаться так, чтобы в аду повзрывались все котлы сразу.
Я не должен на неё смотреть. Не должен! Особенно так пристально, втайне желая придушить Ольшанского.
Викки смеется. То и дело глядит на Николая из-под ресниц, совершенно отчетливо флиртуя. Три раза за одну минуту проходится пальцем по волосам.
Викки, Викки, а как же твой летчик, о котором ты мне пела песни перед рестораном? Сдулся? Кавалер, имеющий возможность чуть что оказаться рядом, тебе актуальнее? Или ты просто нашла Ника более выгодным?
Хотя о чем это я, она ж сама спалилась тогда, что жениха дивным образом сочетает с любовником.
Хочется только фыркнуть и отвернуться. А получается только смотреть и слышать, как все громче шумит ярость за спиной. И замечать… Замечать!
Замечать, как Ольшанский осторожно спускается пальцами чуть ниже по обтянутому черной тканью плечику Викки, и уже это кажется неприемлемым. Непристойным!
Они бы еще прямо тут раздеваться начали!
Я снова чувствую себя оленем. Ослепленным. Оглушенным. Окостеневшим. Не шелохнешься, не выдохнешь, не отведешь глаза…
А я-то надеялся, что это дерьмо оставил за спиной после развода… Те времена, когда мне хотелось кровавой расправы для тех, кто хотя бы сидел с ней рядом на парах. Ну, до того, как это место на постоянной основе занял я.
Хорошо, что Кристина уехала. Не стала меня дожидаться и отправилась домой лечить нервы после разноса Козыря.
Сейчас я бы заработал себе такой компромат, что даже сам свои интересы защищать бы не взялся. А уж меня-то на уголовных процессах прокуроры терпеть не могли. Отмазывал даже… Много кого отмазывал, короче говоря.
Но сейчас… Сейчас я даже не особенно слышу, о чем болтают мои подчиненные. Обратись сейчас ко мне кто-то по имени, я бы и то расслышал не сразу.
И тысячу раз повторив в уме имя Кристины, я все равно не могу перестать прожигать Викки взглядом.
Не помогает. И это бесит! Она – меня бесит. Она – нарочно отвернувшаяся от меня, она – так лучезарно улыбающаяся Николаю, что мне хочется проломить ему голову, она…
– Боже, ну наконец-то, – ворчит Смирнова, когда двери в лифте наконец-то разъезжаться. Ну, а что поделать. В нашей башне рабочие дни заканчиваются в разное время, лифты носятся туда-сюда, почти постоянно заняты.
Ненавижу давку в лифтах. Вообще терпеть не могу, когда в лифте больше четырех человек. И, в общем и целом я почти готов подождать более свободной кабины, но…
Ольшанский тянет Викки в лифт, куда грузятся и мои подчиненные.
Черт, ну мне же нет до неё никакого дела. Вообще!
После того, что я узнал про её ребенка – я только еще сильнее не хочу её видеть, и еще меньше – находиться с ней рядом, но…
В лифт я шагаю самым последним.
Будто бы я всерьез намерен подкараулить Викки и уже придушить её наконец!
Нет. Но… Оставлять этих двоих наедине я вообще не хочу.
Мне удается протиснуться к левой стене кабины. Туда, куда мне и нужно.
Собственно к Николаю, который в кои-то веки меня замечает и даже удостаивает меня кивка. Мы уже виделись в течение дня, здороваться тут бессмысленно. Тем более, что Ольшанского занимаю сейчас вообще не я.
Николай по-прежнему приобнимает мою бывшую за плечо, осторожно её по нему поглаживая. Викки же – от меня отворачивается, как только замечает. Снова выражает это свое отчаянное отвращение от моей персоны.
Или, может быть, этой дряни все-таки совестно глядеть мне в глаза? Стыдно?
Ветров, да ты мечтатель!
Это форменный трэш. Но воздух, который я вдыхаю, медленно вскипает, когда я понимаю ситуацию целиком.
Она – рядом. Рядом со мной! Настолько, что я ощущаю жар её тела.
На меня накатывает духота. Хочется растянуть удавку галстука, но я все-таки удерживаюсь от этого. Это – слабость, я точно знаю. И миру я её не явлю.
Удерживаюсь. Но жадно втягиваю носом воздух, незаметно придвигаясь к Викки чуть ближе.
Кофе и сигареты. Именно ими пахнет от волос. Крепко так пахнет, я ощущаю этот запах даже в полушаге от неё. Ничего не изменилось. Все как и тогда.
– Закройте двери, – пишит зажатая парнями в угол Вера Смирнова – лифт подвисает. С ним это бывает, когда нагрузка очень близка к предельной, но еще не достигла этой цифры.
Интересно, сколько времени эту ерунду будут ремонтировать? Второй месяц уже разобраться не могут. Только и слышно от техдиректора нашей башни, что «в мозгах где-то проблема».
Не сомневаюсь. Только вряд ли речь об электронных чипах лифта. Куда вероятнее – в кривых глазах работников, что не могут найти баг.
К панели управления лифтом я ближе всех. Ну, после Викки, конечно, но она стоит ко мне спиной, в сторону Ольшанского повернувшись только улыбкой.
Какая отличная возможность…
Еще до того как я успеваю сообразить – я таки тянусь к кнопке закрывания дверей, заодно убеждаясь, что на первый этаж лифт уже направляется.
Это не необходимость. Это повод. Повод «на обратном пути» чуть задеть пальцами талию Викки, коснуться её ладонью, ощутить, как она вздрагивает, разворачиваясь ко мне.
В кои-то веки она разворачивается ко мне лицом.
– Ветров, ты совсем? – я читаю по губам и поднимаю брови. Типа, я не понимаю, о чем это она. Типа, и не пылает у меня правая ладонь, та самая, которой я прикасался к Викки, будто я искупал её в кипящем масле.
Одно только прикосновение – и вот он, результат.
Хочу еще. Хочу больше её. Нельзя, не стоит она того, но никто в мире мне сейчас не запретит хотеть!
А Викки возмущенно смотрит на меня своими огромными светло-карими глазами, будто ожидая, что я уступлю и отодвинусь.
Вот вроде обычный у неё цвет глаз. Совершенно – мне с нашим семейным ультрамариновым синим есть с чем сравнивать. Карий – обычный. Тем более такой не ясный, застрявший между карим и светло-зеленым.
Так почему же в эти её глаза хочется только смотреть и смотреть? Мне! Мне, который знает всю правду об этой конкретной женщине.
Снова отворачивается, взглядом будто отвесив мне пощечину.
И снова раздражение разъяренно сталкивает тучи в моей душе. Снова раздражение.
По-прежнему хочется большего, до сухости во рту – оторвать эту наглую фифу от Николая, прижать к этой чертовой стенке лифта и взять с неё все. Все, что она мне задолжала! С процентами!
– Ура! – восклицает кто-то из моих новичков, когда створки кабинки лифта наконец разъезжаются.
Свобода! Ну, по крайней мере от части народа – а наш путь – на второй уровень подземной парковки. Наш, да. У Николая парковочное место тоже там. На одном уровне со мной.
Викки отодвигается от меня и кажется – чуть прижимается к Ольшанскому. Прижимается!
Еще не вплотную, но… Но до этого не так и долго.
И почему у меня нет личного вертолета, а? Глядишь, и не пришлось бы с неудовольствием шагать за бывшей и любоваться, как бесстыже она держит за локоть моего же коллегу по работе. С которым я постоянно пересекаюсь, между прочим, на тех же переговорах, во время подготовки к ним, и так далее!
Нет, это никуда не годится.
Я не хочу постоянно окунаться вот в это. Как не хотел после развода.
Потому что знал, знал! Потому, что даже просто не придушить её за предательство, а молча уйти мне было сложно. А сталкиваться на регулярной основе… Снова и снова думать, каково бы было, если бы эта конкретная женщина принадлежала мне?
Вот почему из всех женщин мира я умудрился настолько сильно зациклиться именно на этой? На ветреной, легкомысленной и безумно взрывной занозе!
Она не была первой, не была и последней. Цепляться было не за что. Но только Викки я слишком долгое время хотел именовать своей единственной. Ну, во времена юношеского идиотизма, когда пойти в ЗАГС было чем-то вроде испытания на смелость.
Я помню, как убеждал Вик. Помню, что встречались мы с самого первого курса, и на втором я наконец сумел спланировать маршрут прогулки так, чтобы мы оказались у ЗАГСа в рабочее время. И дождь ливанул так вовремя, что мы прятались от него под козырьком этого самого заведения.
А потом мне и пришлось шепнуть Викки в самое ушко, что это просто знак судьбы. Она брыкалась. Пришлось затаскивать на плече.
Регистраторши – эти престарелые старые девы долго ругались и даже пытались не принимать у нас заявления, но у меня и тогда был отлично подвешен язык.
И я очень хотел именовать ту несносную девчонку своей женщиной.
И сейчас хочу. Вопреки всей логике и остаткам выдержки.
Не добил я эту романтичную придурь, ох, не добил!
Ну, уж нет. Я не буду подбирать её с её обочины, я не буду давать ей никаких вторых шансов.
Ничего незаменимого в ней нет, в конце концов.
Осталось только понять, почему не получается не впиваться пальцами в руль, глядя как Ольшанский открывает перед Викки дверь своей тачки.
– Не смей, – я понимаю, что шепчу эти два слова раз за разом, не затыкаясь, глядя как Вика без лишней спешки, грациозно опускается на кресло рядом с водителем.
Ну твою ж мать, Викки!
Она в чертовой узкой юбке. В юбке!
У Николая Андреевича будет даже слишком хороший вид на её колени.
Нет. Это нереально – то, как она влияет на меня. Вот так, чтобы я уже ненавидел привычного мне коллегу по работе, который – я точно знаю – нормальный мужик.
Но вот со вкусом на баб ему не подфартило! Как и мне когда-то. Но дальше так продолжаться не может.
Я уже натурально готов ей заплатить. Любые деньги – за заявление об уходе.
Лишь бы только сгинула прямо сейчас и больше никогда не появлялась на моем горизонте, мое чертово проклятие. Не появлялась, не будоражила, не выбивала из колеи. Не нарушала никаких моих планов.
И это, кстати, идея…
