Джин Ханфф Корелиц
Сюжет
Глава шестая
Этот кошмар
Вскоре после ланча (точнее, после того как корзины с ланчем были оставлены у номеров писателей) к Джейку явился здоровяк из Калифорнии. Ему было под тридцать лет, предплечья покрывали татуировки, а со лба свисала густая прядь, которую он то и дело зачесывал назад. Распахнув без стука дверь в кабинет Джейка, он поставил на стол перед ним корзину.
– В общем, это дерьмо.
Джейк взглянул на него исподлобья. Он успел основательно погрузиться в ужасный триллер, сюжет которого был настолько шаблонным, что он заранее мог сказать, что там будет дальше и в каком порядке, даже когда продирался через эту тягомотину в первый раз, а не в четвертый.
– Ланч?
– Дерьмо. Какое-то черное мясо. Сами, что ли, сбили, пока ехали сюда?
Джейк не сдержал улыбку. В округе Скохари, который он проезжал, водители нередко сбивали всякую живность.
– Вы не едите мясо?
– Мясо-то я ем. Только дерьмо не ем.
Джейк откинулся на спинку кресла.
– Сожалею. Почему бы нам не пройти в кухню и не обратиться с этим к Патти и Нэнси, чтобы вы им рассказали, что вам нравится и что не нравится. Мы не всегда можем гарантировать раздельное питание, но мы хотим, чтобы вы были счастливы. Сейчас, когда у нас всего шестеро гостей, мы наверняка сможем подправить меню.
– Этот городок какой-то жалкий. Ничего тут нет.
Да ну. В этом калифорнийский приятель Джейка конкретно заблуждался. Может, золотой век Шэрон-Спрингс и остался в далеком прошлом (однажды даже Оскар Уайлд читал здесь лекцию, в отеле «Павильон»), но в последние годы наметилась тенденция к возрождению. Отреставрировали образцовый местный отель «Американец», вернув ему былую элегантность, а на крохотной главной улице открыли пару неожиданно хороших ресторанов. Но самое главное – двое ребят с Манхэттена, вынужденные оставить свою работу в СМИ из-за кризиса 2008 года, купили местную ферму и стадо коз и принялись делать сыр, мыло и просто создавать движуху, вышедшую за пределы Шэрон-Спрингс, штат Нью-Йорк. Эти двое стали писать книги, запустили свое реалити-шоу и открыли магазин не хуже, чем на главных улицах Восточного Хэмптона или Аспена, прямо напротив отеля «Американец». Это место имело все шансы стать первоклассным туристическим объектом. Разве что не в январе.
– А вы уже все осмотрели? Многие писатели ходят по утрам в кафе «Черная кошка». Там отличный кофе. А в «Бристоле» превосходная еда.
– Я вам достаточно плачу, чтобы находиться здесь и работать здесь над моей книгой. Кофе здесь должен быть высший сорт. А еда здесь не должна быть дерьмом. Вы бы, наверное, не перетрудились, если бы сделали тост с авокадо?
Джейк посмотрел на него. В Калифорнии авокадо могли расти на деревьях – в буквальном смысле – и в январе, но он сомневался, чтобы этот молодчик одобрил каменные авокадо, что продаются в супермаркетах Коблскилла.
– Здесь вроде как основной упор на сыр и молоко. Возможно, вы заметили все эти молочные фермы?
– У меня непереносимость лактозы.
– О, – Джейк нахмурился. – А мы это знали? Вы указывали это в бланках?
– Я не знаю. Я не заполнял никакие бланки.
Этот тип смахнул со лба волосы. Не в первый раз. И они снова упали на глаза. Не в первый раз. Это что-то напомнило Джейку.
– Что ж, надеюсь, вы напишете, какая еда пришлась бы вам по вкусу. Я бы не рассчитывал здесь на хорошие авокадо, не в это время года, но, если есть какие-то блюда, какие вам нравятся, я поговорю с Патти и Нэнси. Если вы сами не хотите.
– Я хочу писать мою книгу, – заявил здоровяк с напором под стать киногерою, бросающему в камеру что-то вроде: «Вы обо мне еще услышите» или «Вы не знаете, на что я способен». – Я приехал сюда, чтобы закончить ее, и не хочу думать ни о чем другом. Я не хочу слушать этих трех ведьм, вечно кудахчущих в соседнем номере. Не хочу, чтобы трубы в ванной не давали мне спать по утрам. И что это за камин в моей спальне, что мне нельзя топить его? Я точно помню огонь в камине у вас на сайте. Какого хрена?
– Это был камин в зале, – сказал Джейк. – Разводить огонь в номерах у нас, к сожалению, не разрешается. Но в зале мы топим камин каждый вечер, и я с радостью затоплю его пораньше, если вы захотите поработать там или почитать. Мы делаем здесь все, что можем, чтобы создать условия для наших гостей-писателей, и заботимся, чтобы у них было все, что нужно для работы. И конечно, чтобы они оказывали благотворное влияние друг на друга.
Говоря все это, Джейк думал о том, сколько раз он за всю свою жизнь говорил что-то подобное, и все, кому он это говорил, согласно кивали ему, потому что все они были писателями, а писатели признают важность взаимопомощи. Так было всегда. Но не в этом случае. И Джейк вдруг понял, что когда-то уже сталкивался с чем-то подобным.
Когда же этот тип тесно сложил руки на груди, злобно глянув на Джейка, до него дошло.
Эван Паркер. Из Рипли. Тот самый, с небывалой историей.
Теперь он понял, почему в течение всей этой стычки у него было такое чувство, словно мозг подает ему какие-то знаки, а мысли кружатся вокруг невидимого центра. Нет, этого конкретного говнюка он впервые встретил пару дней назад, но значило ли это, что он его не знал? Знал. Еще как.
Нельзя сказать, что прошедшие пару лет Джейк только и делал, что размышлял о том, первом, говнюке – стал бы писатель, познавший какой-никакой профессиональный успех (а Джейк его познал) забивать себе голову зеленым писакой, невесть как сумевшим дернуть за рычаг автомата первоклассных историй в самый удачный момент, не иначе, с первого раза, и сорвавшим дармовой джек-пот? Всякий раз, как в мыслях Джейка возникал Эван Паркер, его мучила зависть, горькая зависть от несправедливости всего этого, после чего он бегло проверял, не вышла ли еще – вряд ли такое можно было не заметить, но мало ли – эта книга (а она все не выходила), и в который раз думал, что его бывший студент переоценил свои способности, но это не сильно его утешало. Эта история, как сказал о ней сам автор, была, в своем роде, серебряной пулей, и когда бы книга ни вышла, ее ожидает успех, как и ее автора – такой успех, какой и не снился Эвану Паркеру, как, впрочем, и Джейку.
Сидя в своем скромном кабинете в Творческом центре искусств «Адлон», Джейк явственно почувствовал присутствие Эвана Паркера, словно тот вошел к нему собственной персоной вместе с этим калифорнийским умником.
Умник все говорил – точнее, разорялся. Разделавшись с коллегами-писателями, от стал крыть отель «Адлон», местную кухню и весь городок Шэрон-Спрингс. А затем перешел на своего «агента с восточного берега», посмевшего предложить ему заплатить кому-то собственные деньги, чтобы его роман доработали прежде, чем снова предлагать в издательство (А зачем тогда редакторы? Или те же агенты?), и на киношника, которого он встретил на вечеринке, предложившего ему ввести в действие героиню (Мужики книг, что ли, не читают или в кино не ходят?), и далее, на уродов в Макдауэлле и Яддо, отказавших ему в резиденции (Им, наверно, подавай «аффтаров», мечтающих продать хотя бы десять экземпляров своих романов в стихах!), и на неудачников, строчащих что-то за каждым столиком в каждой кофейне в Южной Калифорнии, таких одаренных, что куда деваться, будто мир ждет не дождется их сборника рассказов, сценария или романа…
– Вообще-то, – сказал Джейк неожиданно для себя, – я сам написал два романа.
– Ну еще бы, – умник покачал головой. – Каждый может быть писателем.
Он развернулся и решительно вышел из кабинета, оставив на столе у Джейка плетеную корзину с ланчем.
Джейк слушал удалявшиеся шаги гостя-писателя, пока тот поднимался по лестнице, и наступившую затем тишину, в который раз задаваясь вопросом, за что ему этот кошмар – сносить общество (не говоря о хамстве) подобной публики. Все, чего ему хотелось, это рассказывать – лучшими возможными словами, в лучшей возможной манере – истории, возникавшие у него в уме. Он всегда с готовностью работал над собой и своими произведениями. Он был учтив с учителями и уважителен с коллегами. Он прислушивался к советам агента (когда тот их высказывал) и учитывал замечания редактора (когда тот их делал) без возражений. Он оказывал поддержку другим писателям, которых знал и кем восхищался (и даже тем, кем не особо восхищался), посещая их читки и, более того, покупая их книги (в твердых обложках! в независимых книжных!), и делал все возможное, чтобы быть хорошим учителем, наставником, товарищем и редактором, несмотря на (будем откровенны) полнейшую безнадежность большинства работ, с которыми ему приходилось иметь дело. И к чему он в итоге пришел? Стал бортпроводником на «Титанике», предлагавшим стулья пятнадцати бездарным прозаикам, попутно убеждая их, что стоит приложить немного усилий, и все будет в порядке. Он был мажордомом в старом отеле на севере штата Нью-Йорк, притворявшимся, что все эти «гости-писатели» ничем не отличаются от ребят из Яддо, расположенного неподалеку. Мне нравится, что наших гостей будет встречать успешный писатель. Пусть видят, к чему надо стремиться.
Но никто из этих гостей-писателей никогда не признавал профессиональных достижений Джейка и не спешил равняться на него в той области, в которой они, судя по всему, надеялись достичь успеха. Никто, ни разу за три года. Джейк был для них невидимкой – и не только для них.
Потому что как писатель он спекся.
Когда эти слова возникли у него в уме, он ахнул. Невероятно, но он впервые признался себе в этом.
Но… но… у него в уме кружились слова, настойчивые и абсурдные: новый и неординарный, согласно «Нью-Йорк Таймс», и писатель, за которым стоит следить, согласно «Поэтам и писателям»! Он получил степень магистра искусств по лучшей в стране программе! А как забыть тот случай, когда он зашел в книжный «Барнс и Нобл»[17] в Стэмфорде, штат Коннектикут, и увидел «Изобретение чуда» на полке «Наш выбор», вместе с каталожной карточкой, надписанной от руки некой Дарьей: «Одна из самых интересных книг, что я прочитала за этот год! Лирический и глубокий язык».
Лирический! И глубокий!
С тех пор прошли годы.
Каждый мог быть писателем. Каждый – кроме, похоже, него.
Глава седьмая
Искра
Тем вечером, ближе к полуночи, вернувшись к себе в Коблскилл, Джейк сделал нечто такое, чего никогда не делал, ни разу с тех пор, как увидел своего везучего студента входящим в сосновую рощу в кампусе Рипли.
Открыв интернет, Джейк напечатал имя «Паркер Эван» и нажал ввод.
Безрезультатно. Собственно, от чего он отталкивался: когда-то его бывший студент намеревался взять себе псевдоним «Паркер Эван», но это было три года назад. Возможно, он выбрал другой псевдоним, посчитав, что переставить местами имя с фамилией слишком просто или слишком очевидно, да мало ли что.
Джейк кликнул по строке поиска и напечатал: «Паркер, роман, триллер».
Паркер, роман, триллер выдали страницы ссылок на романы серии «Паркер» Дональда Уэстлейка и еще на одну серию «книг-загадок» Роберта Б. Паркера.
Так что, даже если Эван Паркер и предложил свой роман в какое-нибудь издательство, первое, что ему, по всей вероятности, посоветовали, это отказаться от идеи использовать «Паркера» в псевдониме.
Джейк удалил из строки поиска «Паркера» и попробовал новую комбинацию: «триллер, мать, дочь».
Это было безнадежно. Бессчетные страницы книг и писателей, большинство из которых ни о чем ему не говорили. Джейк кликнул несколько ссылок и пробежал глазами аннотации, но нигде не было ни слова об одной уникальной особенности, о которой ему поведал бывший студент в корпусе Ричарда Пенга. Джейк кликнул наугад несколько профилей писателей, не особо рассчитывая увидеть лицо Эвана Паркера, и даже не очень уверенный, что узнал бы его, но не нашел никого, хотя бы отдаленно похожего на него – там были старики, толстяки, лысые мужчины и множество женщин. Но его там не было. Его книги там не было.
Мог ли Эван Паркер заблуждаться? И Джейк заодно с ним, все это время? Могла ли такая история просто раствориться в море рассказов и романов, триллеров и мистики, публикуемых каждый год, и кануть в небытие? Джейк так не думал. Скорее, он был готов допустить, что Паркеру, несмотря на его безграничную веру в себя, что-то помешало дописать роман. Может, этой книги не было в интернете – и она не выскакивала на первых страницах каждого из его запросов – просто потому, что ее вообще не было. Не было на свете. Но почему?
Джейк набрал настоящее имя, Эван Паркер, и нажал ввод.
Возникли профили нескольких пользователей фейсбука. Джейк открыл фейсбук и стал смотреть список пользователей. Там были разные мужчины – крупные, мелкие, лысые, темнокожие – и даже несколько женщин, но никого хотя бы отдаленно напоминавшего его бывшего студента. Может, Паркера не было в фейсбуке. (Как и Джейка; он удалил страницу, когда ему надоело смотреть, как его «друзья» выкладывают анонсы своих новых книг.) Он вернулся к результатам поиска, открыл изображения и стал просматривать страницу за страницей. Сколько же на свете Эванов Паркеров – и все не те. Джейк вернулся на основную страницу поиска. Там были Эваны Паркеры из школьных футболистов, танцоров балета, дипломатов, находящихся в Чаде, а также скаковые лошади и женихи с невестами («Будущие Эван-Паркеры приветствуют вас на своей свадебной странице!»). Но там не было ни одного мужчины, хотя бы в общих чертах совпадавшего по возрасту и внешности с бывшим студентом Джейка.
А затем он заметил внизу страницы: «Запросы, похожие на „эван паркер“».
А ниже – слова: «эван паркер некролог».
Еще не успев открыть эту страницу, он уже знал, что увидит.
Эван Люк Паркер из Западного Ратленда, ВТ (38), внезапно скончался вечером 4 октября 2013 г. Эван Люк Паркер окончил среднюю школу Западного Ратленда в 1995 г., обучался в Общественном колледже Ратленда, и вся его жизнь прошла в центральном Вермонте. Он пережил родителей и сестру, из родных у него осталась племянница. Поминальные мероприятия будут объявлены позже. Похороны пройдут в частном порядке.
Джейк прочитал это дважды. И хотя основная мысль была предельно ясна, его разум не сразу принял ее.
Он был мертв? Он был мертв. И… Джейк взглянул на дату. Это случилось не вчера. Это случилось… немыслимо – всего через пару месяцев после их сумбурного знакомства. Джейк никогда не думал, что Эван родом из Вермонта или что его родители и сестра уже умерли, придав его жизни трагический оттенок, ведь он был довольно молод. Ни о чем из этого его студент, разумеется, не упоминал за время их недолгого знакомства. Они ведь, в сущности, не говорили ни о чем, кроме его недописанного романа. Да и об этом лишь мельком. Дело в том, что всю оставшуюся сессию Эван Паркер просидел на семинарах молча и не счел нужным (или не смог) прийти на заключительное индивидуальное занятие. Джейк даже думал, что Паркер мог жалеть о том, что поделился с ним своей экстраординарной идеей, и во всяком случае не собирался повторять этой ошибки ни с кем из своих одногруппников, но Джейк никогда не распространялся о том, что ему хоть что-нибудь известно о романе, над которым работал Паркер, или что он видит в нем что-то выдающееся. Когда закончилась сессия, этот надменный, замкнутый и малоприятный человек ушел, как и другие студенты, и Джейк не сомневался, что он приложит все усилия, чтобы его книга увидела свет. А он взял и умер. И его книга, по всей вероятности, осталась недописанной.
Потом, конечно, Джейк будет возвращаться к этому моменту. Потом он признает его переломным, но и в первые минуты он попытался как-то осмыслить этот набор голых фактов (трехлетней давности!), к которым еще столько раз впоследствии вернется. Моральная сторона этого дела – Джейк привык считать себя человеком моральным, с определенными этическими нормами – его почти не волновала. Больше его волновало то, что он был писателем, а быть писателем подразумевает верность чему-то еще, даже более важному.
Верность хорошей истории как таковой.
Джейк мало во что верил. Он не верил, что вселенную создал какой-то бог, не говоря о том, чтобы этот бог наблюдал за всем происходящим и отмечал каждый человеческий поступок с той целью, чтобы определить гомо сапиенсам, живущим на этой планете всего несколько тысячелетий, тот или иной удел в загробной жизни. Да и в загробную жизнь он не верил. Как не верил ни в судьбу, ни в злой рок, ни в удачу, ни в силу позитивного мышления. Он не верил, что каждый получает по заслугам, что все случается не просто так (а как?) или что в нашей жизни как-то участвуют сверхъестественные силы. Что толку в этой чуши? Есть то, что есть: нашей жизнью правят слепые случайности и гены, определяющие, насколько ты готов рвать задницу и насколько ты внимателен, чтобы заметить возникшую возможность. Если она возникнет.
Но было кое-что, во что Джейк верил, кое-что, обладавшее для него почти волшебной силой или, во всяком случае, возвышавшееся над будничной суетой, и это был долг писателя перед историями.
Понятно, что историй на свете, как грязи. У каждого своя история, и часто не одна; вся наша жизнь проходит среди них, признаем мы это или нет. Истории – это колодцы, куда мы заглядываем, чтобы напомнить себе, кто мы есть, и подкрепить уверенность в том, что, как бы мало мы ни значили для кого-то, мы играем важную, даже незаменимую роль в творящейся вокруг драме выживания – на личностном, общественном и даже видовом уровне.
Но, при всем при этом, истории до одури похожи. Нет никакой глубинной шахты с залежами неведомых историй или гипермаркета с бескрайними рядами непрожитых, никому еще не снившихся, восхитительно новых историй, чтобы писатель шел вдоль них с большой пустой тележкой и выбирал, что захочет. Те семь сюжетов, к которым Джейк когда-то примерял не слишком увлекательное повествование Эвана Паркера о матери и дочери в старом доме – победа над монстром? Из грязи в князи? Возвращение домой? – разрабатывают писатели и сказители всех времен и народов. И все же…
И все же.
Иногда из ниоткуда возникает какая-то чудесная искра и падает (как в солому) в сознание человека, способного загореться новой идеей. Обычно это называют «вдохновением», хотя писатели смотрят скептически на такое понятие.
Эти чудесные искры бесцеремонны. Они будят тебя поутру, настойчиво разжигая воображение, и преследуют весь день: сама идея, герои, конфликт, место действия, реплики в диалогах, характерные фразы, вводное предложение.
Эти отношения между автором и его искрой выражались для Джейка одним словом – «ответственность». Как только тебя озарила идея, ты у нее в долгу за то, что она выбрала тебя, а не другого писателя, и погашаешь этот долг работой, не просто как ремесленник, знающий свое нехитрое дело, но как настоящий художник, не боящийся болезненных, времязатратных и даже позорных ошибок. Эта «ответственность» предполагает готовность смотреть в лицо пустой странице (или экрану) и затыкать своих внутренних критиков, хотя бы ненадолго, чтобы успеть сделать что-то стоящее, при том, что все эти задачи очень трудоемки и совершенно неизбежны. А кроме того, любые проволочки крайне рискованны, потому что, если подойти к работе без должной ответственности (отвлекаться или работать спустя рукава), может случиться так, что эта чудесная искра… покинет тебя.
Другими словами, твой творческий гений погаснет, так же внезапно, как и вспыхнул, а вместе с ним и твой роман, хотя ты можешь продолжать писать его несколько лет или всю свою жизнь, безнадежно бросая слова на страницу (или экран), упрямо отказываясь признать поражение.
И есть кое-что еще: особое темное суеверие, известное любому писателю, достаточно высокомерному, чтобы отмахнуться от искры великой идеи, пусть даже такой писатель не религиозен, пусть даже он не верит, что «все случается не просто так», пусть даже он отрицает «магическое мышление» любого вида. Суеверие о том, что, если ты не прислушаешься к чудесной идее, выбравшей тебя из всех писателей на свете, она не просто оставит тебя с ворохом пустых, ничего не значащих слов. Она в буквальном смысле найдет себе другого. Ибо великая история хочет быть рассказанной. И если ты ее отвергнешь, она уйдет от тебя и найдет себе ответственного писателя, а тебе останется смотреть, как кто-то другой напишет и издаст твою книгу.
Невыносимо.
Джейк помнил тот день, когда его внезапно посетила ключевая идея «Изобретения чуда» – без всякой преамбулы, без предупреждения – и несмотря на то, что это с ним случилось впервые, он сразу подумал:
«Хватай ее».
И схватил. И отнесся ответственно к этой искре, разгоревшейся в нем, и написал свой лучший роман, «новую и неординарную» первую книгу, обратившую не него – столь мимолетное – внимание литературного мира.
Когда же он писал «Реверберации», (якобы «роман в рассказах», хотя это был просто… сборник рассказов), он не чувствовал ни малейшего подобия того горения, но сумел закончить книгу, решив в какой-то момент, что уже может написать «конец». Это и стало концом, скажем прямо, его «многообещающего» периода «молодого писателя, за которым стоит следить», и будь Джейк мудрее, он бы вообще не стал издавать эту книгу, но его приводила в ужас мысль о забвении после «Изобретения чуда». По мере того, как его рукопись отвергали одно за другим все серьезные издательства, а за ними и академические, важность издания второй книги все сильнее разбухала в сознании Джейка, пока он не почувствовал, что на кону стоит его жизнь. Он убедил себя, что, если сумеет пристроить куда-нибудь эту книгу, тогда, возможно, к нему придет новая идея, новая искра.
Только она не пришла. И хотя в последующие годы его иногда посещали неплохие идеи – о мальчике, растущем в семье, помешанной на разведении собак; о человеке, обнаружившем престарелого родственника, с рождения помещенного в закрытое учреждение, – он не чувствовал горения, побуждавшего его писать. Все, что он писал с тех пор, развивая эти и подобные им идеи, было сплошным мучением.
И наконец он решил быть совершенно честным с собой – и до сих пор он был совершенно честен с собой – и перестал стараться быть писателем. Прошло уже больше двух лет с тех пор, как он написал хоть что-то художественное.
Однажды, давным-давно, Джейка коснулась искра, и он отнесся к этому более, чем ответственно. Он прилежно трудился, не избегая сложных мыслей и тщательно подбирая слова. Он стремился сделать все как можно лучше и не искал легких путей. Он воспользовался шансом заявить о себе миру и отдал себя на суд издателей, критиков и обычных читателей… Но удача оставила его и ушла к другим. Что же ему оставалось, что его ожидало, если его больше не коснется новая искра?
Думать об этом было невыносимо.
«Хорошие писатели заимствуют, великие – крадут», – крутилось в уме у Джейка.
Эту затертую фразу приписывают Т. С. Элиоту (но это не значит, что он ее не украл!), но Элиот говорил, вероятно, с иронией, о краже языка в целом – фраз, предложений и абзацев – не о краже конкретной истории. К тому же, как знал Джейк, как знал Элиот и как должны знать все художники, каждая история как уникальное произведение искусства – от наскальной живописи до постановок в «Парковом театре» в Коблскилле и его собственных ничтожных книжек – перекликается с любым другим произведением искусства: отталкивается от предшественников, берет от современников, обращается к потомкам. Все это – живопись и хореография, поэзия и фотография, актерское мастерство и переменчивые сюжеты – кружится в безостановочном танце бога искусства. Это волнительно и прекрасно.
Джейк едва ли будет первым, кто возьмет что-то от готовой пьесы или книги – в данном случае, от книги, которая вообще не написана! – и создаст что-то свое. Взять «Мисс Сайгон[18]» и «Мадам Баттерфляй»; «Часы[19]» и «Миссис Дэллоуэй»; «Короля льва» и «Гамлета»! В этом нет ничего противозаконного, так что это нельзя считать воровством; даже если рукопись Паркера действительно существовала на момент его смерти, Джейк не видел из нее ничего, кроме пары страниц, и мало что помнил оттуда: мать на спиритической горячей линии, дочь пишет о саквояжниках, орнамент из ананасов украшает дверь старого дома. Не приходилось сомневаться, что любая книга, которую Джейк напишет, используя такую малость, будет принадлежать ему и только ему.
Вот такие мысли одолевали его тем январским вечером за компьютером в паршивой съемной квартирке в городке Коблскилл, в «Регионе Кожаного Чулка», на севере штата Нью-Йорк, побуждая отказаться от гордости, надежды, ожидания и – он смог наконец это признать – собственных идей.
Это было не в его духе. Он поддерживал писателей, которые прислушивались к другим писателям, а потом со всей ответственностью возвращались к своим собственным идеям. Он и не думал звать эту дивную искру, от которой отказался его студент (окей, невольно отказался), явиться к нему, но она явилась, это неотступное, блестящее нечто, уже искрящееся у него в уме, уже преследующее его: идея, герои, конфликт.
И что же Джейк собирался делать?
Вопрос, конечно, риторический. Джейк точно знал, что будет делать.
