К обеду пригласили мистера Найтли – против воли мистера Вудхауса, который ни с кем не желал делить первый день Изабеллы в Хартфилде. Однако чувство справедливости не позволило Эмме поступить иначе. К тому же, помимо рассуждений о том, что братья имеют полное право на эту встречу, ею двигало желание увидеть мистера Найтли после их недавней ссоры.
Она надеялась, что они смогут забыть о своих разногласиях. Пора ведь уже и помириться. Разумеется, это не подразумевало уступок. Она, несомненно, была права, а он бы ни за что в жизни не признал свою неправоту. И все же настало время забыть об этой ссоре, и Эмма надеялась, что примирению поспособствует картина, которую он увидит, войдя в комнату, – как она нянчится с племянницей, премиленькой малышкой восьми месяцев от роду, которую привезли в Хартфилд впервые. Уловка и впрямь помогла, и, хотя поначалу взгляды мистера Найтли были мрачны, а вопросы сдержанны, вскоре он заговорил в своей привычной манере, а затем с обычной дружеской простотой и без лишних церемоний забрал племянницу из ее рук. Эмма почувствовала облегчение и поняла, что они снова друзья. Видя, как он восхищается малышкой, она отважилась сказать:
– Как отрадно, что наши племянники и племянницы вызывают у нас схожие чувства. Наши суждения о мужчинах и женщинах могут отличаться, однако когда дело касается этих детей, мы всегда сходимся.
– Если бы в оценке мужчин и женщин вы, как и с этими детьми, больше руководствовались природою, а в отношениях с ними меньше следовали своим прихотям и фантазиям, то мы всегда бы мыслили одинаково.
– Разумеется, ведь все наши разногласия происходят лишь из того, что я не права.
– Верно, – с улыбкой ответил он, – и по известной причине. Когда вы родились, мне было уже шестнадцать.
– Тогда это была существенная разница, – отвечала Эмма, – сомнений нет: в ранние годы моей жизни вы превосходили меня в рассудительности. Но разве за двадцать один год не стала эта разница меньше?
– Да, меньше стала.
– Но не настолько, чтобы допустить, что я могу быть права, если вдруг вы мыслите иначе?
– Я ведь все так же старше вас на шестнадцать лет, а потому жизненного опыта у меня больше. К тому же у меня есть и иное преимущество: я не миловидная девица и не избалованный ребенок. Полно, дорогая Эмма, забудем нашу ссору и останемся друзьями. А ты, малютка Эмма, скажи своей тете, чтобы подавала тебе хороший пример и не ворошила старые обиды. Ежели она и не совершила ошибку прежде, то уж точно совершает ее теперь.
– Верно, – воскликнула она, – совершенно верно! Малютка Эмма, стань лучше тетки: в тысячу раз ее умнее и вполовину не такой горделивой. И все же, мистер Найтли, еще пара слов, и на этом покончим. По части благих намерений правы были мы оба, и хочу отметить, что никакие события по-прежнему не доказали моей неправоты. Я лишь хочу надеяться, что мистер Мартин не слишком сильно огорчен.
– Сильнее некуда, – коротко ответил мистер Найтли.
– Ох! Искренне сочувствую… Ну же, пожмем скорее руки.
С большой сердечностью они пожали друг другу руки, и в этот момент в комнату вошел Джон Найтли. Мужчины поздоровались сдержанно, в истинно английской манере:
– Здравствуй, Джордж.
– Джон. Как поживаешь?
Однако за этим внешне хладнокровным безразличием скрывалась глубокая привязанность братьев, которые друг ради друга пошли бы на что угодно.
Вечер прошел за тихими разговорами. От карт мистер Вудхаус отказался вовсе, дабы полностью посвятить себя беседе с дорогой Изабеллой, и их небольшая компания естественным образом разделилась надвое: с одной стороны – отец и дочь, а с другой – братья Найтли. Темы их разговоров, понятное дело, отличались, совпадая лишь изредка, Эмма же общалась то с теми, то с другими.
Братья вели беседу о делах, преимущественно уделяя внимание заботам старшего, который от природы был более общителен и разговорчив. Будучи мировым судьей[6], он всегда стремился посоветоваться с Джоном о той или иной тонкости закона, а иногда и просто делился каким-нибудь любопытным случаем из практики. А будучи хозяином их имения Донуэлл и фермы при нем, он рассказывал, какой и на каком поле ожидается в следующем году урожай, и сообщал все местные новости, зная, что его брат, проведя в их доме большую часть своей жизни, сильно к нему привязан и всегда с удовольствием слушает подобные рассказы. План водосточной канавы, новый забор, упавшее дерево, судьба каждого акра пшеницы, репы и яровых хлебов – все в равной степени интересовало Джона, хоть внешне он и оставался невозмутим. Если же брат о чем-то упомянуть забывал, то Джон с готовностью его об этом расспрашивал.
Мистер Вудхаус в это время наслаждался беседой с дочерью, с головой погрузившись в счастливые сожаления и полные любви опасения.
– Милая моя, бедная моя Изабелла, – причитал он, беря ее за руку и ненадолго отрывая от усердного шитья для кого-то из пятерых детей, – как же давно, как ужасающе давно ты к нам не приезжала! Как ты, должно быть, устала с дороги! Тебе стоит лечь спать пораньше, душенька, а перед сном я бы посоветовал тарелочку кашки. Давай вместе немножко съедим. Эмма, милая, полагаю, никто от овсянки не откажется.
Эмма же полагала – и не без основания, – что оба Найтли, как и она, подобную затею вряд ли поддержат, а потому попросила принести только две порции. Произнеся еще несколько хвалебных речей овсянке и подивившись, почему же не все едят ее каждый вечер, мистер Вудхаус перешел к другой теме, с печально-задумчивым видом заметив:
– Как жаль, милая моя, что осень вы провели в Саут-Энде, а не у нас. По-моему, от морского воздуха пользы мало.
– Мистер Уингфилд настоятельно нам его рекомендовал, а иначе мы бы и не поехали. Он сказал, что для всех деток, а особенно для малышки Беллы с ее больным горлышком, очень подойдут и морской воздух, и купания.
– Ах, голубушка, Перри вот сомневается, так ли уж ей полезно море. А сам я давно убежден, хотя, возможно, раньше тебе и не успел сказать, что море редко кому подходит. Меня оно однажды чуть не погубило.
– Полно, полно! – вскричала Эмма, почувствовав, что разговор становится опасным. – Прошу, не говорите о море, а то меня берут зависть и досада, я ведь на море никогда не была! Запрещаю вам говорить о Саут-Энде. Изабелла, дорогая, спроси-ка лучше, как у мистера Перри дела, он-то про тебя всегда спрашивает.
– Ах да! Сэр, как поживает мистер Перри?
– Все хорошо, да вот только… От разлития желчи страдает. У бедного Перри совсем нет времени подумать о себе. Да, он мне рассказывал, что совершенно подумать о себе не успевает, это так печально, но что поделать, он ведь постоянно кому-то нужен. Думаю, не сыщется врача с более обширной практикой. Да и такого знающего тоже.
– А миссис Перри как поживает? Как детишки? Растут? Мистер Перри – замечательный человек. Надеюсь, он сможет к нам заглянуть. Как он будет рад увидеть моих малюточек!
– Надеюсь, он зайдет завтра, мне нужно кое о чем с ним посоветоваться. Душенька, обязательно попроси его осмотреть Беллу.
– Ах, не стоит волноваться, ее горлышко почти прошло. То ли это купания так помогли, то ли превосходные припарки мистера Уингфилда, мы их с августа ставим.
– Вряд ли это купания, милая, и, если бы я знал, что тебе нужны припарки, я бы поговорил с…
– Изабелла, а о миссис и мисс Бейтс ты не забыла? – прервала его Эмма. – Справилась ли ты уже об их здоровье?
– Ах, славные Бейтсы! Мне так стыдно… Но все же ты упоминаешь о них почти во всех своих письмах. Надеюсь, у них все хорошо. Милая старушка миссис Бейтс… Завтра же к ним загляну с детишками. Они всегда так рады их видеть. Ах, и наша добрая мисс Бейтс! Достойнейшие люди! Сэр, как же они поживают?
– Все хорошо, голубушка, в общем хорошо. Вот только месяц тому назад бедняжка мисс Бейтс сильно простудилась.
– Какая жалость! Осень в этом году выдалась особенно опасной на простуды. Мистер Уингфилд говорит, что никогда прежде не встречал столько случаев, да еще и таких тяжелых! Разве только когда ходила эпидемия гриппа.
– Да, милая, это верно, но, судя по твоим рассказам, у нас дело обстояло получше. Перри говорит, что случаев в этом ноябре было много, но все же меньше обыкновенного. Перри считает, что эта пора не так уж опасна для здоровья.
– Да, кажется, и мистер Уингфилд так считает, разве что…
– Ах, бедняжечка моя! Все дело в том, что в Лондоне любая пора опасна для здоровья. Там вечно все болеют, иначе и быть не может. Какой ужас, что ты еще и вынуждена там жить! Да так от нас далеко! И дышать этим скверным воздухом!
– Да нет, сэр, что вы, у нас-то воздух ничуть не скверный. Наша часть города во многом превосходит прочие! Не стоит приравнивать Брансуик-сквер к остальному Лондону, там все совершенно иначе. А у нас столько воздуха! В любом другом месте в Лондоне, готова признаться, я бы жить не хотела, вряд ли бы оно подошло для моих детишек. А у нас прекрасный воздух! В этом отношении мистер Уингфилд считает Брансуик-сквер и окрестности самой благоприятной частью города.
– Ах, голубушка, но ведь это не Хартфилд! Разумеется, вы живете не в самом плохом месте, но погостив в Хартфилде неделю, воистину преображаетесь, даже не узнать! Вот и сейчас, вынужден заметить, вы все выглядите неважно.
– Очень жаль, что вам так кажется, сэр, но спешу вас заверить: я чувствую себя прекрасно, если не считать легких приступов головной боли и учащенных сердцебиений, от которых меня ни одно место не сможет избавить. А ежели детки показались вам сегодня бледными, то это лишь потому, что они устали больше обычного – сказались дорога и радостные волнения перед встречей. Надеюсь, завтра их вид вам понравится больше. Мистер Уингфилд даже сказал, что никогда еще мы не уезжали из Лондона в таком хорошем состоянии. Полагаю, хотя бы мистер Найтли не кажется вам плох. – На этих словах она с нежным беспокойством обратила взгляд к своему мужу.
– Так себе, голубушка. Не могу сказать ничего радостного. Мистер Джон Найтли совсем не выглядит здоровым.
– Сэр, что такое? Вы ко мне обратились? – услышав свое имя, встрепенулся мистер Джон Найтли.
– К несчастью, дорогой, батюшка находит, что у тебя нездоровый вид, но надеюсь, это всего лишь от усталости. Хотя мне, конечно же, было бы спокойнее, покажись ты перед отъездом мистеру Уингфилду.
– Дорогая моя Изабелла, – воскликнул он в сердцах, – прошу, не беспокойся о моем виде. Лечи и кутай себя и детей, а о себе я и сам прекрасно позабочусь.
– Я не совсем поняла то, что вы рассказывали брату о вашем друге мистере Грэме, – вступила Эмма. – Он собирается нанять в свое новое имение управляющего из Шотландии? Но что же из этого выйдет? Не слишком ли глубоко сидят в англичанах и шотландцах предубеждения друг против друга?
Таким образом, Эмма продолжала управлять разговором так долго и успешно, что, когда она в очередной раз была вынуждена повернуться к отцу и сестре, те говорили всего лишь о Джейн Фэрфакс и ее делах. И хотя Эмма вообще-то Джейн Фэрфакс не жаловала, сейчас она была рада услышать хвалебные речи сестры.
– Милая, любезная Джейн Фэрфакс! – восклицала миссис Найтли. – Как давно я с ней не виделась, разве что иногда случайно встречала в городе! Как, должно быть, радуются ее славная бабушка и замечательная тетушка, когда она к ним приезжает! Мне всегда было так обидно, что Джейн не может бывать в Хайбери почаще и составлять компанию Эмме, а теперь, когда мисс Кэмпбелл вышла замуж, полковник и миссис Кэмпбелл и вовсе ее никуда не отпустят. А ведь она могла бы стать такой прекрасной подругой для нашей Эммы.
Мистер Вудхаус с дочерью согласился, однако все же добавил:
– Впрочем, наша маленькая подружка Харриет Смит – тоже прекрасная молодая леди. Она тебе обязательно понравится. Эмме невероятно повезло с такой подругой.
– Отрадно слышать, однако, насколько я знаю, Джейн Фэрфакс еще и получила прекрасное образование, обладает наилучшими качествами и Эмме ровесница.
Они мирно поговорили о Джейн Фэрфакс, затем перешли на другие темы, и в такой гармонии прошел весь вечер. Однако без разногласий все же не обошлось. Подали овсянку, начались всяческие восхваления и отступления, беседа зашла о ее полезных свойствах для всех и каждого, не обошлось без суровых филиппик против домов, в которых не умеют варить ее сносно. К несчастью, самым недавним и оттого ярким в памяти Изабеллы примером оказалась ее собственная кухарка в Саут-Энде, которую они наняли на время пребывания там. Она никак не могла понять, что же миссис Найтли называет тарелочкой вкусной овсянки – «без комочков, не слишком густой, но и не слишком жидкой». Сколько бы раз Изабелла ни просила приготовить кашу, результат так и не достиг желаемого. Здесь-то их беседа и сделала опасный поворот.
– Ох! – промолвил мистер Вудхаус, качая головой и устремляя на дочь взгляд, полный нежного беспокойства. Эмма в голове продолжила это восклицание: «Ох! Конца не видно печальным последствиям вашей поездки в Саут-Энд. Даже слов не нахожу». На некоторое время она понадеялась, что слов он так и не найдет, что все закончится на молчаливых размышлениях и отец ее вскоре продолжит смаковать свою безупречно приготовленную овсянку. И все же через несколько минут он продолжил:
– Никогда не перестану жалеть, что вы поехали осенью на море, а не к нам.
– О чем же здесь жалеть, сэр? Уверяю вас, детям это пошло на пользу.
– И к тому же если вам непременно нужно было поехать на море, то уж лучше бы не в Саут-Энд. Это нездоровое место. Перри удивился, услышав, что вы выбрали именно Саут-Энд.
– Сэр, знаю, многие так думают, но это лишь заблуждение. Мы все прекрасно себя там чувствовали, грязь не доставила ни малейших трудностей, и мистер Уингфилд уверен, что Саут-Энд совершенно не стоит называть нездоровым. А я знаю, что на него можно положиться, ведь он прекрасно разбирается в свойствах целебного воздуха, и к тому же его брат с семьей часто там отдыхают.
– Если уж вам так надо было поехать на море, душенька, то лучше бы вы поехали в Кромер. Перри там как-то раз был и уверен, что лучше места для купаний не найти. Превосходное море, чистейший воздух. И, как я понял из его рассказов, жилье можно найти подальше от воды, где-то за четверть мили, это очень удобно. Тебе стоило посоветоваться с Перри.
– Сэр, но представьте только, как Кромер далеко! Ехать за сто миль вместо сорока.
– Ах, милая, как говорит Перри, когда на кону здоровье, то все прочее значения не имеет. Если уж надобно куда-то ехать, то разница невелика: сорок миль или сто. Лучше тогда совсем никуда не ехать, лучше даже остаться в Лондоне, чем отправляться за сорок миль в место, где воздух еще хуже. Так Перри и сказал. Он считает, зря вы туда поехали.
Эмма пыталась остановить отца, но все тщетно. Когда же после подобного замечания вспыхнул ее зять, она совсем не удивилась.
– Мистера Перри, – вступил он, явно раздраженный подобным разговором, – никто не спрашивал. Какая ему разница? С чего бы ему удивляться тому, куда я везу свою семью и в какой город? Полагаю, я не хуже мистера Перри могу положиться на свое собственное суждение. Я не нуждаюсь ни в его советах, ни в его лекарствах. – Он замолчал и, несколько остыв, тут же сухо и насмешливо добавил: – Если мистер Перри расскажет мне, как перевезти жену и пятерых детей за сто тридцать миль при тех же расходах, что и за сорок, то и я, несомненно, подобно ему, предпочту Кромер Саут-Энду.
– Что верно, то верно! – с готовностью вмешался мистер Найтли. – Такие вещи, разумеется, стоит иметь в виду. Однако, Джон, давай вернемся к моим планам. Так вот, я хочу немного сдвинуть дорогу до Лэнгэма вправо, чтобы она шла не через наши пастбища, никаких тому затруднений не предвидится. Я бы не посмел ничего предпринять, если бы мои задумки мешали удобству жителей Хайбери, однако если ты вспомнишь, как дорога пролегает сейчас… А впрочем, без карты тут ничего не понять. Надеюсь, ты заглянешь завтра утром в Донуэлл, тогда мы изучим все подробнее, и ты скажешь мне, что думаешь.
Мистер Вудхаус не на шутку разволновался после таких резких слов в сторону его друга Перри, которому он, хоть и неосознанно, но приписал множество своих собственных чувств и соображений. И все же нежное внимание дочерей постепенно его успокоило, а поскольку один из братьев теперь был начеку, а второй лучше держал себя в руках, новых вспышек не последовало.
Вряд ли бы нашелся на свете человек счастливее миссис Найтли во время этого краткого визита в Хартфилд. Каждое утро она со своими пятью детками навещала всех старых знакомых, а каждый вечер в красках пересказывала день отцу и сестре. Ей лишь хотелось, чтобы время текло не столь скоротечно, но и тому вопреки, визит был самый что ни на есть прекрасный, а восторгу ее не имелось предела.
Утро они коротали в обществе друзей и знакомых, а вечер – в узком семейном кругу, однако все же один из вечеров, причем рождественский, им предстояло провести вне дома. Мистер Уэстон не желал слушать никаких отказов – всех ждали в Рэндаллсе. Даже мистера Вудхауса удалось убедить поехать в гости, а не праздновать одному дома.
Его обыкновенные беспокойства по поводу того, как же им всем туда добраться, в этот раз быстро разрешились: сейчас в Хартфилде стоял экипаж и лошади его зятя, а потому трудностей возникнуть не могло. Более того, Эмма быстро убедила отца, что в одной из повозок даже найдется место для Харриет.
Харриет, мистер Элтон и мистер Найтли также были удостоены чести получить приглашение в Рэндаллс. Иных гостей не предполагалось, и собирались они не слишком поздно – все делалось с учетом привычек и вкусов мистера Вудхауса.
Вечер накануне великого события (а то, что мистер Вудхаус собрался в гости, да еще и в сочельник, было поистине великим событием) Харриет провела в Хартфилде и домой ушла с такой жуткой простудой, что, если бы не ее собственное желание предоставить себя заботам миссис Годдард, то Эмма бы никуда и ни за что ее не отпустила. На следующий день она заглянула навестить подругу и поняла, что в Рэндаллс той в тот вечер попасть не суждено. Ее лихорадило, а горло сильно болело. Заботливая миссис Годдард не отходила от постели больной и подумывала послать за мистером Перри. Пустить ее в таком состоянии на долгожданную встречу она никак не могла, а у самой Харриет не было сил сопротивляться этому решению, и упоминать о своей потере она могла лишь со слезами на глазах.
Эмма, сколько могла, посидела с больной, ухаживая за ней в те моменты, когда миссис Годдард вынуждена была отходить. Она старалась всячески ободрить Харриет, рассуждая о том, как, должно быть, огорчится мистер Элтон, узнав о ее болезни. Благодаря таким разговорам Харриет несколько воспряла духом, и оставила ее Эмма осчастливленной мыслями о том, что мистеру Элтону, да и всем им, будет сильно недоставать ее за праздничным столом. Едва только Эмма отошла от дома миссис Годдард, как столкнулась с самим мистером Элтоном, который, по всей видимости, туда и направлялся. Разговор зашел о Харриет: мистер Элтон, узнав, что она заболела, как раз спешил осведомиться о ее здоровье, чтобы затем принести свежие вести в Хартфилд. Тут их по пути из Донуэлла нагнали мистер Джон Найтли и два его старших сына. Их здоровые сияющие лица доказывали всю пользу прогулок на свежем деревенском воздухе, а вид не оставлял сомнений: с жареным барашком и рисовым пудингом, которые уже поджидали их в Хартфилде, они справятся в два счета. Все вместе они продолжили свой путь. Эмма как раз описывала, что же стряслось с ее подругой: воспаленное горло, сильный жар, слабый и частый пульс и так далее. К тому же миссис Годдард рассказала, что Харриет вообще сильно подвержена болям в горле и такие простуды приносят ей немало беспокойств. Мистер Элтон встревоженно воскликнул:
– Боли в горле! Надеюсь, это не заразно. Нет ли у нее там гноя? Перри ее уже осмотрел? Вам стоит заботиться и о себе, не только о вашей подруге. Умоляю, не подвергайте себя таким рискам. Почему Перри ее не осмотрел?
Сама Эмма вовсе не была напугана и постаралась немного успокоить его, заверив, что больная находится в опытных и заботливых руках миссис Годдард. Впрочем, мистеру Элтону поволноваться по такому поводу было полезно, а потому вскоре она решила в некоторой степени даже подкрепить его тревогу, добавив, как бы невзначай:
– Как же сегодня холодно! И похоже, даже снег пойдет. Если б ехать нужно было в другой дом и к другому обществу, то я сама бы непременно осталась в Хартфилде и батюшку выходить отговорила. Но он уже твердо решился поехать и, кажется, к холоду не слишком чувствителен, так что ничего предпринимать не стану. Тем более что огорчать мистера и миссис Уэстон не хочется. Но на вашем месте, мистер Элтон, я бы точно никуда не поехала. Вы, кажется, уже немного охрипли, и учитывая, что завтра вам понадобятся и ваш голос, и ваши силы, было бы благоразумно остаться дома и подлечиться.
Мистер Элтон казалось, не знал, что и ответить. Так оно и было: с одной стороны, ему невероятно польстила добрая забота прекрасной дамы и он ни в коем случае не хотел противиться ее советам, с другой же, от приглашения отказываться вовсе не желал. Однако Эмма, увлеченная собственными мыслями и придумками, не могла смотреть на него или слушать его непредвзято. Когда он пробормотал что-то о том, что «сегодня действительно холодно, очень холодно», она весело продолжила путь, радуясь, как ловко освободила его от надобности ехать в Рэндаллс и подарила возможность ежечасно справляться о здоровье Харриет.
– Вы поступаете правильно, – сказала она, – мы передадим мистеру и миссис Уэстон ваши извинения.
Не успела она закончить свою мысль, как ее зять уже любезно предлагал мистеру Элтону место в их экипаже, коль скоро плохая погода – единственное его препятствие на пути в Рэндаллс, а тот счастливо соглашался. Дело было решено – мистер Элтон ехал с ними. Никогда еще его круглое красивое лицо не выражало такого ликования, не сияло такой широкой улыбкой, а глаза не сверкали так радостно, как в следующее мгновение, когда он взглянул на нее.
«Хм, – подумала она, – как странно! Я придумала ему такую хитрую отговорку, а он все равно выбрал поехать и бросить больную Харриет одну! Очень странно! Видимо, большинство мужчин, особенно неженатых, не могут устоять перед приглашением в общество. Званый ужин для них – высшее удовольствие, приятнейшее занятие и едва ли не обязанность, и все остальное рядом с ним меркнет. Значит, и мистер Элтон таков. Без сомнений, он самый достойный, любезный и приятный молодой человек и без памяти влюблен в Харриет, но при этом все же не может отклонить приглашение и непременно должен поехать, раз его зовут. Какая странная вещь – любовь! Разглядел в Харриет острый ум, а отужинать в одиночестве ради нее не может».
Вскоре мистер Элтон их покинул, и стоило отдать ему должное за то, с каким чувством он упоминал Харриет при прощании, уверяя Эмму, что, прежде чем иметь счастье увидеться с ней вновь, он обязательно заглянет к миссис Годдард и справится о ее прекрасной подруге в надежде принести благие вести. Перед расставанием он вздохнул и улыбнулся так, что смог вернуть некоторое расположение Эммы.
Спустя несколько минут Джон Найтли нарушил молчание:
– В жизни не встречал человека, который бы так стремился понравиться. Перед дамами мистер Элтон рассыпается в любезностях. С мужчинами он держится спокойно и непринужденно, но как только дело касается дам, то лезет из кожи вон.
– Манеры мистера Элтона небезупречны, – откликнулась Эмма, – но за желание угодить многое следует прощать, и многое действительно прощается. Когда человек, обладающий лишь скромными достоинствами, старается изо всех сил, он получает преимущество перед человеком совершенным, но равнодушным. Невозможно не ценить доброжелательность и мягкосердечие мистера Элтона.
– Да, – лукаво подхватил мистер Джон Найтли, – по отношению к вам он и впрямь невероятно мягкосердечен.
– Ко мне! – изумленно воскликнула она. – Неужто вы воображаете, будто бы мистер Элтон ко мне неравнодушен?
– Признаю, Эмма, закралась мне такая мысль. И ежели вы об этом еще не задумывались, то теперь самое время обратить внимание.
– Мистер Элтон влюблен в меня! Какая нелепая мысль!
– Не осмелюсь ничего утверждать наверняка, но советую вам надо всем этим поразмыслить и вести себя соответствующе вашим намерениям. Я нахожу, что своими действиями вы его поощряете. Я говорю это как ваш друг. Вам следует быть внимательнее, понять, чего вы хотите и как вам держаться.
– Благодарю вас, но, уверяю, вы ошибаетесь. Мы с мистером Элтоном всего лишь очень хорошие друзья и не более, – и она гордо продолжила свой путь, развлекая себя мыслями о том, какие же смешные предположения могут возникнуть у людей, незнакомых со всеми обстоятельствами дела, и какие глупые ошибки могут совершать те, кто возомнил о своей проницательности слишком много. Ее задело, что зять мог предположить, будто бы она слепа и невнимательна, будто бы она нуждается в советах. Остаток пути он молчал.
Мистер Вудхаус так твердо решил нанести Уэстонам визит, что, несмотря на усиливающийся холод, ему даже в голову не пришло отменить поездку. Они с Изабеллой выехали в его экипаже минута в минуту, как и рассчитывали. Причем погода беспокоила его явно меньше, чем других: он был слишком взволнован тем, что выехал в свет, слишком переполнен радостью от того, что скоро увидится с друзьями в Рэндаллсе, да и укутался – теплее некуда. Холод между тем усиливался, и когда из Хартфилда выдвинулась вторая повозка, с неба уже начали падать первые снежинки, а тучи набежали такие, что даже при малейшем потеплении снег быстро усыпал бы всю округу.
Эмма сразу поняла, что ее спутник не в лучшем расположении духа. Необходимость готовиться к гостям, выходить из дома в такую погоду, жертвовать послеобеденным временем с детьми мистер Джон Найтли считал если уж не злом, то пренеприятнейшим обстоятельством. Никакой радости в таком времяпрепровождении он не видел и всю дорогу до дома викария вслух выражал свое недовольство.
– Какого же надо быть о себе мнения, – ворчал он, – чтобы просить людей покинуть домашний очаг и выйти на улицу в такой мороз, чтобы просто навестить тебя. Я бы никогда себе такого не позволил. Должно быть, он считает себя всеобщим любимчиком. Что за нелепица – вот уже и снег пошел! – что за нелепица: не позволять людям спокойно остаться дома. И какая глупость со стороны этих людей не остаться дома! Ежели в такой вечер нам нужно было идти куда-то по долгу службы, то мы сочли бы это тяжелейшим испытанием, но нет! Зачем-то – непонятно зачем – мы едем в гости, причем одетые легче обычного, еще и по своей собственной воле. И все это вопреки естественным инстинктам, которые говорят нам ради нашего же блага сидеть дома самим и не пускать на улицу других. Но нет! Мы едем тратить впустую пять скучнейших часов в чужом доме, не рассчитывая услышать ничего нового, что не было бы уже сказано вчера или не может быть сказано завтра. Выехали-то мы в прескверную погоду, а уж когда станем возвращаться, она наверняка станет только хуже. Четыре лошади и четверо слуг вынуждены покинуть тепло очага, чтобы довезти пять праздных, дрожащих от мороза созданий до комнат холоднее и общества менее приятного, чем могли бы они иметь дома.
Эмма не могла с ним согласиться, а уж тем более попытаться пролепетать что-то вроде: «Совершенно верно, дорогой», – слова, которые обыкновенно слышал он от жены – своей верной спутницы во всех поездках. Зато ей хватило стойкости промолчать. Его мнения Эмма не разделяла, но ссориться совсем не хотела, а потому приложила героические усилия, чтобы удержаться от ответа. Она лишь продолжала молча его слушать, вертеть в руках лорнет и кутаться поплотнее.
Повозка подъехала к дому викария, опустили подножку, и мистер Элтон, весь в черном, щеголеватый и улыбающийся, вмиг к ним присоединился. Эмма обрадовалась возможности переменить разговор. Мистер Элтон был невероятно любезен и весел, причем выражал он свою учтивость так живо, что Эмма даже задумалась: а не получил ли он более радостные вести о Харриет, чем она. Еще собираясь в Хартфилде, она послала справиться о здоровье подруги и получила ответ: «Все по-прежнему, лучше не становится».
– От миссис Годдард мне ответили, – начала она, – что состояние больной хуже, чем хотелось надеяться. Мне сказали: «Лучше не становится».
Его лицо тут же вытянулось, а голос зазвучал сочувственно:
– Ах да!.. Как жаль… Я как раз собирался вам рассказать, что по пути домой зашел к миссис Годдард и узнал, что мисс Смит чувствует себя не лучше, ничуть не лучше, даже, пожалуй, хуже. Я чрезвычайно опечален и обеспокоен. Я надеялся, что после утреннего визита такой доброй заботливой подруги она пойдет на поправку.
Эмма улыбнулась и ответила:
– Мой визит ее, надеюсь, успокоил, однако даже я не могу чудесным образом излечить больное горло. Она и впрямь сильно простудилась. Вы наверняка знаете, что к ней уже и мистера Перри приглашали.
– Да… Я так и… То есть я… Я не…
– Он уже не раз лечил ее простуды, и я надеюсь, что к завтрашнему утру вести станут благоприятнее. Но все же невозможно не беспокоиться. Как жаль, что сегодня она не может быть с нами!
– Ужасно жаль! Да, именно так… Ее, несомненно, будет очень не хватать.
И слова его, и вздох, последовавший за ними, не могли не порадовать Эмму, и все же посетовать можно было и подольше. Она была неприятно удивлена, когда всего через полминуты мистер Элтон заговорил о совершенно других вещах, да причем необычайно живо и весело.
– Как здорово придумано, – говорил он, – что в экипажах используется овчина. Путешествовать так – одно удовольствие, никакой холод не чувствуется. Благодаря современным выдумкам экипаж джентльмена стал совершенен. Мы так защищены от ненастий, что внутрь не проникнет ни малейшее дуновение ветерка. Погода никоим образом не может расстроить наших планов. Как сегодня холодно! Но в экипаже нам до этого и дела нет. Ха! Смотрите-ка, снежок пошел.
– Да, – ответил Джон Найтли, – и думается, это надолго.
– Рождество! – заметил мистер Элтон. – Погода соответствует поре. Как же нам повезло, что снег начался не вчера, а иначе наши планы пришлось бы отменить. Мистер Вудхаус вряд ли бы отважился поехать в гости по заснеженной дороге, теперь же снег нам вечер не испортит. Рождество – самое время для дружеских встреч. Все приглашают друзей в гости, и никто не обращает внимания даже на самую худшую погоду. Как-то раз из-за снегопада мне пришлось остаться у друга на неделю. То было великое удовольствие. Приезжал я всего на один вечер, а уехал лишь ровно через неделю!