Джейн Остин
Нортенгерское аббатство (сборник)
Глава VI
Нижеизложенная беседа, имевшая место меж подругами однажды утром в бювете, после восьми или девяти дней знакомства, приводится как образчик горячей их взаимной симпатии, а равно тонкости, благоразумья, оригинальности мышленья и литературного вкуса, каковые отмечали оной симпатии резонность.
Они договорились о встрече; и поскольку Изабелла явилась почти пятью минутами ранее подруги, первая же реплика, естественно, гласила:
– Драгоценнейшее созданье, что тебя так задержало? Я жду тебя по меньшей мере вечность!
– Правда? Мне ужасно жаль; а я-то думала, что приду вовремя. Всего лишь час дня. Надеюсь, ты недолго здесь пробыла?
– Ах! Десять столетий, не меньше. Честное слово, уж полчаса. Но теперь пойдем, присядем вон там в углу и станем блаженствовать. Я хотела поведать тебе сотню разных разностей. Во-первых, я так боялась, что утром пойдет дождь, – я как раз собиралась выходить; прямо ливень надвигался, и это бы меня убило! И знаешь, в витрине на Милсом-стрит я вот только что видела наикрасивейшую в мире шляпку – очень похожа на твою, только ленты маковые, а не зеленые; жизнь бы за нее отдала. Но, драгоценная моя Кэтрин, чем ты нынче занималась? Читала ли дальше «Удольфские тайны»?[16]
– Да, стала читать, едва проснулась; я уже добралась до черной вуали.
– Ой, правда? Как прелестно! Ах! Ни за что на свете не скажу тебе, что под черной вуалью! Тебе же страсть как хочется знать, а?
– О, ну еще бы, очень – что бы это могло быть? Только не говори – ни за что на свете слушать не хочу. Наверняка скелет; я уверена, – там скелет Лаурентины[17]. О, я в восторге от этой книги. Уверяю тебя, если б не встреча с тобою, я бы ни за что с нею не рассталась.
– Драгоценное созданье! Как я тебе признательна; а когда дочитаешь «Удольфские тайны», мы вместе прочтем «Итальянца»;[18] и я составила для тебя список – еще десяток романов, а то и дюжина.
– Честно? Ой, как я рада! Какие же?
– Одну минуту, я зачту; вот они у меня в памятной книжке. «Замок Вулфенбах», «Клермонт», «Таинственные предостережения», «Некромант из Черного леса», «Полуночный колокол», «Рейнский сирота» и «Жуткие тайны»[19]. На сем мы некоторое время продержимся.
– Да, и весьма неплохо; но все ли они жуткие – ты уверена, что они жуткие?
– О да, вполне; ибо моя близкая подруга, некая юная госпожа Эндрюс – прелестная девушка, одно из прелестнейших созданий на земле – их все прочла. Хорошо бы тебе познакомиться с юной госпожою Эндрюс – ты бы ее полюбила. Она вяжет себе прелестнейшую в мире накидку. Мне представляется, она прекрасна, как ангел, и я ужасно злюсь, когда мужчины ею не восхищаются! Потрясающе их за это браню.
– Бранишь! Ты бранишь их за то, что они не восхищаются ею?
– Ну да. Я бы все на свете сделала для тех, кто мне поистине друг. Любить человека наполовину – это не по мне; натура не дозволяет. Мои привязанности всегда непомерны. Зимою я как-то сказала капитану Ханту на балу, что раз он меня дразнит, я не буду с ним танцевать, – или же пускай признает, что юная госпожа Эндрюс красотою подобна ангелу. Мужчины, видишь ли, думают, будто мы не способны на истинную дружбу, – так я им докажу, что они ошибаются. Услышь я, как некто пренебрежительно отзывается о тебе, я бы тут же взбеленилась; но сие очень маловероятно, ибо ты из тех девушек, что средь мужчин пользуются великим успехом.
– Ох батюшки! – краснея, вскричала Кэтрин. – Отчего ты так говоришь?
– Я хорошо тебя знаю; ты такая живая – как раз сего и недостает юной госпоже Эндрюс, ибо, должна признать, имеется в ней этакая потрясающая пресность. Ах! Надо тебе рассказать: вчера, едва мы расстались, я видела, сколь пылко взирал на тебя некий молодой человек, – я уверена, он в тебя влюблен. – Кэтрин покраснела и вновь возмутилась. Изабелла отвечала со смехом: – Истинная правда, клянусь тебе, но я разумею, как обстоит дело: ты равнодушна к восхищенью любого, кроме того единственного джентльмена, коему надлежит остаться безымянным. Нет-нет, я не могу тебя упрекнуть, – заговорила она серьезнее, – чувства твои совершенно понятны. Когда сердце воистину полонено, я знаю, сколь мало удовольствия даруют знаки вниманья всех прочих. Все, что не касается возлюбленного предмета, – такое унылое, такое неинтересное! Я абсолютно постигаю твои чувства.
– Но тебе не следует понуждать меня столько думать о господине Тилни – может, я его больше и вовсе не увижу.
– Не увидишь! Драгоценнейшее созданье, не говори такого. Я уверена, мысли об этом разбивают тебе сердце.
– Да нет, вовсе нет. Я не притворяюсь, будто он не доставил мне великой радости; но пока не дочитаны «Удольфские тайны», пожалуй, никто не сможет разбить мне сердце. Ах! Устрашающая черная вуаль! Милая моя Изабелла, я уверена, за ним наверняка таится скелет Лаурентины.
– Так странно, что ты прежде не читала «Тайн»; но, полагаю, госпожа Морлэнд возражает против романов.
– Отнюдь нет. Она и сама то и дело читает «Сэра Чарлза Грандисона»;[20] однако новые книги к нам попадают редко.
– «Сэр Чарлз Грандисон»! Потрясающая книга, такая жуткая, правда? Помнится, юная госпожа Эндрюс и первого тома не одолела.
– На «Удольфские тайны» совсем не похожа и все-таки, по-моему, очень увлекательная.
– Ты так думаешь? Удивительно; я думала, ее совершенно невозможно прочесть. Но, драгоценная моя Кэтрин, знаешь ли ты уже, что сегодня надеть на голову? Я полна решимости во всех собраньях одеваться в точности как ты. Мужчины, знаешь ли, такое порой замечают.
– Если и замечают, сие незаметно, – весьма невинно отметила Кэтрин.
– Незаметно! Ах, Господи! Я взяла за правило никогда не обращать вниманья на их слова. Зачастую мужчины потрясающе дерзки, если не выказывать бойкости и не держать их на расстояньи.
– Правда? Ну, ничего такого я не замечала. Со мной они всегда очень милы.
– Ой, это они притворяются. Самые надменные созданья на земле, и притом мнят себя такими важными! Кстати говоря, я столько раз хотела спросить, но все забывала – какие мужчины тебе нравятся больше? Ты больше любишь светлых или смуглых?
– Даже не знаю. Никогда особо не задумывалась. Пожалуй, нечто среднее. Не бледных и… и не очень смуглых.
– Замечательно, Кэтрин. Я его узнаю. Я помню, как ты описывала господина Тилни, – «смуглая кожа, темные глаза и довольно темные волосы». Что ж, у меня иные вкусы. Я предпочитаю светлые глаза, а что до обличья – ну, знаешь… бледные мне нравятся больше всех. Не выдай меня, если среди твоих знакомцев обнаружишь того, кто с сим портретом схож.
– Выдать! О чем ты?
– Нет-нет, не расстраивай меня. Мне чудится, я и так чересчур много разболтала. Давай оставим эту тему.
В некотором изумленьи Кэтрин подчинилась и, несколько мгновений помолчав, уже собралась было вернуться к вопросу, кой в ту минуту интересовал ее более всего на свете, – скелету Лаурентины, – однако Изабелла предотвратила сие, молвив:
– Ради Бога, давай уйдем из этого угла. Два мерзких юноши, знаешь ли, глазеют на меня уже полчаса. Меня это выводит из себя, честное слово. Пойдем поглядим, кто сюда приходил. Вряд ли они пойдут за нами.
Юные девы направились к учетной книге; и пока Изабелла прочитывала имена, Кэтрин надлежало следить за передвиженьями пугающих молодых людей.
– Они же не идут сюда, правда? Надеюсь, они не настолько дерзки и за нами не последуют. Прошу тебя, скажи, если они приближаются. Я ни за что не подыму головы.
Спустя краткое время Кэтрин с непритворным удовольствием сообщила, что Изабелле не нужно более нервничать, ибо джентльмены покинули бювет.
– А куда они пошли? – спросила Изабелла, стремительно оборачиваясь. – Один из них был весьма симпатичен.
– К церковному двору.
– Что ж, я потрясающе рада, что от них избавилась! Давай сходим в Эдгарз-билдингз, я покажу тебе мою новую шляпку? Ты же говорила, что хочешь взглянуть.
Кэтрин охотно согласилась.
– Вот только, – прибавила она, – мы, наверное, догоним этих молодых людей.
– Ой, да не переживай. Мы их тут же обгоним, если поспешим, а мне до смерти хочется показать тебе шляпку.
– Но нам вовсе не грозит встреча с ними, если обождем всего несколько минут.
– Я не окажу им такой любезности, уверяю тебя. Я совершенно не желаю выказывать мужчинам подобное уваженье. Так их только избалуешь.
На сии резоны Кэтрин нечего было возразить; и посему, дабы явить независимость юной г-жи Торп и ее решимость унизить сильный пол, девы тотчас со всей возможной быстротою устремились вослед двум молодым людям.
Глава VII
За полминуты они одолели двор бювета и приблизились к арке против Юнион-пэссидж; здесь, однако, движенье их застопорилось. Всякий, кто знаком с Батом, припомнит, сколь затруднительно пересечь здесь Чип-стрит; воистину, улица сия обладает до того дерзкой натурою и столь неудачным манером примыкает к большим дорогам на Лондон и Оксфорд, а равно к центральному постоялому двору города, что и дня не проходит, когда собранья дам – сколь важные дела ни гнали бы их вперед, поиски ли сдобы, модистки или же (как в нынешнем случае) молодых людей, – не бывали задержаны на той или же иной стороне экипажами, наездниками либо телегами. Злосчастье сие переживалось и оплакивалось Изабеллой по меньшей мере трижды на дню с самого прибытия в Бат; и ныне она обречена была переживать и оплакивать сие вновь, ибо едва дамы появились против Юнион-пэссидж и узрели двух джентльменов, кои лавировали в толпе и пробирались по канавам занимательного сего переулка, дорогу перегородила подъехавшая двуколка, по разбитой дороге ведомая на редкость умелым, по виду судя, возницей со всею страстью, коя способна весьма успешно подвергнуть опасности жизнь его самого, его спутника, а равно его жеребца.
– Ах, эти гнусные двуколки! – молвила Изабелла, вздернув голову. – Как я их ненавижу. – Впрочем, столь праведная сия неприязнь прожила недолго, ибо Изабелла вгляделась и воскликнула: – Какая прелесть! Господин Морлэнд и мой брат!
– Батюшки! Это же Джеймс! – одновременно с нею молвила Кэтрин; и, едва девы поймали взгляд молодых людей, жеребец был тотчас остановлен с яростью, коя чуть не усадила животное на круп, – и вот уже мчится слуга, джентльмены выскакивают, и экипаж препоручается лакейским заботам.
Кэтрин, коя подобного столкновенья никак не ждала, приветствовала брата с живейшим удовольствием; он же, обладая весьма приятным нравом и будучи искренне привязан к сестре, явил все возможные доказательства равного удовлетворенья, какие только успевал, ибо ясные глаза юной г-жи Торп беспрестанно притягивали его вниманье; оной деве долг вежливости был уплачен споро, со смесью радости и смущенья, кои сообщили бы Кэтрин – будь она опытнее в чужих сердечных делах и не столь увлечена собственными, – что брат полагает Изабеллу столь же красивой, сколь ее почитает сама Кэтрин.
Джон Торп, распоряжавшийся тем временем касательно жеребца, вскоре приблизился, и от него Кэтрин получила все, что ей причиталось; ибо он, хотя всего лишь небрежно и легонько коснулся руки Изабеллы, подругу сестры удостоил полным расшаркиваньем и половиной кивка. Был он полноватым молодым человеком среднего роста, лицом невзрачен, силуэтом неизящен и будто страшился, что покажется чрезмерно красивым, если не нарядится конюхом, и чрезмерно благородным, если не явит непринужденность, когда положенье требует любезности, и дерзость – когда ему дозволена непринужденность. Он извлек часы:
– Как полагаете, сколько мы ехали из Тетбери, госпожа Морлэнд?
– Я не знаю расстоянья.
Брат сообщил Кэтрин, что до Тетбери – двадцать три мили.
– Двадцать три мили! – вскричал Торп. – Двадцать пять, и ни дюймом меньше. – Морлэнд возразил, сослался на авторитет путевого справочника, дорожных вех и придорожных трактирщиков; однако друг все их отверг; у него имелось мерило понадежнее. – Я знаю, что наверняка двадцать пять, – рек он, – ибо сужу по времени, кое мы потратили. Сейчас половина второго; мы отбыли с постоялого двора в Тетбери, когда городские часы пробили одиннадцать; и я готов бросить вызов любому в Англии, кто скажет, будто жеребец мой бежит в упряжи менее десяти миль в час; таким образом, выходит ровно двадцать пять.
– Вы недосчитались часа, – возразил Морлэнд. – Из Тетбери мы выехали всего лишь в десять.
– Десять! Одиннадцать, клянусь! Я счел каждый удар. Этот ваш брат, госпожа Морлэнд, такой спорщик – с ума сойдешь; но взгляните на жеребца; это животное создано для скорости – видали ль вы подобных? – Слуга, забравшись в экипаж, как раз отъезжал. – Чистокровнейшая животина! Три с половиной часа – и покрыть всего двадцать три мили! Взгляните на сие созданье и допустите подобное, если можете.
– Он и впрямь взмылен.
– Взмылен! Он до Уолкотской церкви домчался глазом не моргнув; но взгляните на его грудь; взгляните на ляжки; вы только посмотрите, как он движется; этот конь не может покрывать меньше десяти миль в час; свяжите ему ноги, и он помчится себе дальше. Что скажете о моей двуколке, госпожа Морлэнд? Отличная, а? Отличная посадка, в Лондоне строили; и месяца не прошло, как я ее купил. Ее соорудили для одного господина из Крайстчёрча[21], друга моего, очень славного парня; гонял двуколку несколько недель, а затем, я так понял, ему пришла пора от нее избавляться. По случайности я тогда и сам искал нечто подобное, эдакую легкую штучку, хотя я, надо заметить, вполне остановился уже на кюррикеле; но встретил этого друга на мосту Магдалины – парень в Оксфорд ехал, в прошлом семестре это было. «О, Торп, – говорит, – а такую штучку ты случайно не хочешь? Превосходнейший экипаж, но я от него до смерти устал». – «Ох ты ч…! – говорю. – С дорогой душою. Сколько просишь?» И сколько, по-вашему, он запросил, госпожа Морлэнд?
– У меня не имеется ни малейших догадок.
– Посадка, точно у кюррикеля, видите; сиденье, багаж, ящик для тростей, щитки, фонари, посеребренная отделка – все на месте, изволите ли узреть; рама как новенькая или даже лучше. Он запросил пятьдесят гиней; я с ним тотчас уговорился, раскошелился – и экипаж мой.
– Ну, – сказала Кэтрин, – я столь мало разумею в подобных вещах, что и сказать не могу, дешево это или же наоборот.
– Ни то ни другое; я так думаю, можно было бы и подешевле его заполучить; но торговаться я ненавижу, а бедняге Фримэну занадобилась наличность.
– Очень добрый поступок с вашей стороны, – с немалым удовольствием заметила Кэтрин.
– Ох, ч…! Я жмотничать не буду, коли имеются средства поступить по-доброму.
Далее последовали расспросы о дальнейших перемещеньях юных дев; и, выяснив, куда те направляются, джентльмены решили сопроводить их в Эдгарз-билдингз и навестить г-жу Торп. Джеймс и Изабелла зашагали первыми; и столь довольна была последняя своим жребием, столь ублаготворенно старалась одарить приятной прогулкою того, кто обладал двойными козырями, будучи другом ее брата и братом ее подруги, столь чисты и бесхитростны были ее чувства, что, хотя на Милсом-стрит они нагнали и миновали двух возмутительных молодых людей, она была крайне далека от желанья привлечь их внимание и оглянулась всего трижды.
Джон Торп, разумеется, шел с Кэтрин и спустя несколько безгласных минут вернулся к рассужденьям о своей двуколке.
– Да будет вам, впрочем, известно, госпожа Морлэнд, что некоторые бы сочли, будто это дешево, ибо назавтра я мог продать ее с наваром в десять гиней; Джексон из Ориэла[22] мигом предложил мне шестьдесят; Морлэнд сам слыхал.
– Да, – согласился Морлэнд, сие уловивший, – но вы забываете, что он имел в виду приобрести и вашего жеребца.
– Моего жеребца! Ох, ч…! Жеребца я и за сотню не продам. Любите открытые экипажи, госпожа Морлэнд?
– Да, очень; мне едва ли выпадал случай в них покататься; но я ужасно их люблю.
– Я сему рад; стану катать вас каждый день.
– Благодарю, – отвечала Кэтрин в некотором смятеньи, ибо сомневалась, прилично ли соглашаться на подобное предложенье.
– Завтра отвезу вас на холм Лэнсдаун.
– Благодарю, но разве жеребцу вашему не потребен отдых?
– Отдых! Он сегодня прошел каких-то двадцать три мили; ерунда; для лошадей нет ничего хуже отдыха; ничто не истощает их так скоро. Нет-нет; здесь моя животина станет бегать по четыре часа в день.
– Неужели? – очень серьезно вскричала Кэтрин. – Это же сорок миль.
– Сорок! Ой, да хоть бы и все пятьдесят. Итак, завтра я прокачу вас на Лэнсдаун; имейте в виду, мы уговорились.
– Какой восторг! – обернувшись, вскричала Изабелла. – Драгоценнейшая моя Кэтрин, я немало тебе завидую; но боюсь, братец, для третьего пассажира у тебя места не найдется.
– Да какой уж третий! Нет-нет; я приехал в Бат не для того, чтобы катать сестер; тот еще вышел бы анекдотец, ей-ей! Пускай Морлэнд о тебе заботится.
Сие побудило первую пару к обмену любезностями, но Кэтрин не уловила ни подробностей, ни итога. Беседа спутника ее ныне сверглась с высот оживленной риторики к решительным и кратким вердиктам – похвалам или же порицаньям – касательно лица всякой встречной дамы; и Кэтрин, послушав и посоглашавшись, сколь имела сил, со всею возможной любезностью и пиететом юной женской души, трепеща от страха навредить себе в глазах столь самоуверенного человека возраженьями, особенно когда речь шла о красоте женского пола, в конце концов рискнула сменить тему и задать вопрос, кой давно уже волновал ее более всех прочих, а именно:
– Читали ль вы «Удольфские тайны», господин Торп?
– «Удольфские тайны»! Боже всемогущий! Ну уж нет; я никогда не чту романов; мне и без того есть чем заняться.
Кэтрин, униженная и пристыженная, собралась было извиниться за свой вопрос, но сего г-н Торп не допустил, продолжив:
– Романы полны глупостей и чепухи; ни одного приличного не публиковалось после «Тома Джонса» – разве что «Монах»[23], я его на днях прочел; но что до прочих, на свете не бывало ничего скудоумнее.
– Мне кажется, вам бы непременно понравились «Удольфские тайны»; они весьма интересны.
– Ну уж нет, ей-ей! Нет-с, я стану читать разве что госпожу Рэдклифф; ее романы весьма занимательны, их стоит прочесть – вот они и забавны, и естественны.
– «Удольфские тайны» и написала госпожа Рэдклифф, – сказала Кэтрин, помявшись, ибо опасалась его обидеть.
– Не уверен; правда? Ах да, я припоминаю, и в самом деле; перепутал их с другой глупой книжкою, ее еще написала эта дама, вокруг которой нынче шум, – та, что вышла за французского эмигранта.
– Вы, должно быть, о «Камилле»?
– Да-да, о ней-то я и говорю; на редкость чудовищная вещица! Старик качается на доске! Я как-то раскрыл первый том и проглядел, но вскоре понял, что дело не заладится; вообще-то я догадался, что увижу, еще прежде, чем раскрыл; я как услыхал, что она вышла за эмигранта, сразу сообразил, что дочесть ни за что не смогу.
– Я вовсе ее не читала.
– И ничего не потеряли, уверяю вас; жутчайшая чепуха на земле; там и нет ничего, только вот старик качается на доске и зубрит латынь; право слово, более ничего там и нету[24].
Сей критический отзыв, коего праведность, увы, не была прочувствована бедняжкой Кэтрин, завершился у дверей обиталища г-жи Торп; и при встрече с оной г-жою, углядевшей их сверху, проницательный и непредубежденный читатель «Камиллы» обернулся почтительным и нежным сыном.
– А, мамаша! Как делишки? – молвил он, от всей души потрясая ей руку. – Где вы добыли это издевательство, кое у вас нынче на голове? В этой шляпе вы смахиваете на старую ведьму. Мы с Морлэндом пару дней поживем у вас, так что найдите нам где-нибудь поблизости ночлег.
Сия тирада, по видимости, утолила все потаеннейшие желанья материнского сердца, ибо г-жа Торп приветствовала сына в восторге и ликованьи. Засим г-н Торп уделил равную долю братского вниманья двум младшим сестрам, осведомившись, как у оных делишки, и отметив, что обе смотрятся записными уродинами.
Манеры г-на Торпа не согрели Кэтрин душу; однако он был другом Джеймса и братом Изабеллы, и вдобавок от упреков Кэтрин ее подруга откупилась, уверив гостью, едва они вдвоем удалились созерцать шляпку, что Джон полагает свою новую знакомицу очаровательнейшей девушкой на свете, а сам Джон – пред расставаньем взяв с Кэтрин слово танцевать с ним ввечеру. Будь Кэтрин старше или же тщеславнее, подобный штурм впечатленья бы не произвел; но когда сплетаются юность и робость, потребна необычайная крепость рассудка, дабы устоять пред соблазном, каковой являют собою объявленье тебя очаровательнейшей девушкой на свете и столь ревностное приглашенье к танцам; посему, когда брат и сестра Морлэнд, час просидев с семейством Торп, направились к г-ну Аллену и Джеймс, едва за ними закрылась дверь, вопросил:
– Ну, Кэтрин, как тебе понравился друг мой Торп? – она, вместо того чтобы ответить, как, вероятно, поступила бы, не будь в сем замешаны дружба и лесть, «мне он не понравился вовсе», откликнулась тотчас:
– Очень понравился; мне кажется, он очень приятный.
– На земле не бывало человека благодушнее; отчасти болтун; однако, представляется мне, вашему полу такое по душе; а прочие его родные как тебе нравятся?
– Очень, очень; особенно Изабелла.
– Я ужасно рад сие слышать; она из тех молодых дам, коих я хотел бы видеть средь твоих подруг; столь здравая, столь обаятельная, настолько лишена жеманства; я всегда хотел, чтобы вы познакомились; и она, похоже, очень к тебе привязана. Превозносит тебя до небес; а похвалою такой девушки, как юная госпожа Торп, даже ты, Кэтрин, – нежно взяв ее за руку, – можешь гордиться.
– И я горжусь, – отвечала она. – Я люблю ее несказанно и счастлива, что тебе она тоже нравится. После твоего гостеванья у них ты в письмах почти о ней не поминал.
– Ибо думал, что вскоре тебя увижу. Надеюсь, вы будете дружить, пока ты в Бате. Она обаятельнейшая девушка; и какой развитой ум! Как любят ее родные; она, бесспорно, всеобщая любимица; и как восхищаются ею в сем городе, не так ли?
– О да, мне кажется, очень восхищаются; господин Аллен считает, что она красивейшая девушка в Бате.
– Ну еще бы; а я не знаю лучшего судии красоте, нежели господин Аллен. Не стоит вопрошать, счастлива ли ты здесь, милая моя Кэтрин; с такой спутницей и подругою, как Изабелла Торп, ты не можешь быть несчастна; Аллены, я уверен, очень к тебе добры?
– Да, очень добры; я в жизни не была так счастлива; а теперь, раз ты приехал, счастливее и быть не могу; какой ты добрый – приехать в такую даль, дабы увидеться со мной.
Джеймс принял сей дар благодарности и очистил совесть, молвив абсолютно искренне:
– Я правда очень тебя люблю, Кэтрин.
Расспросы и рассказы о братьях и сестрах, о положеньи одних, взросленьи других и о прочих семейных делах имели место меж ними далее и продолжались – не считая единственного краткого отвлеченья Джеймса на похвалы юной г-же Торп, – пока брат с сестрою не достигли Палтни-стрит, где с великим радушием приняты были г-ном и г-жою Аллен: первый пригласил их отобедать, а вторая предложила угадать стоимость и оценить достоинства новых муфты и палантина. Прежнее обещанье быть в Эдгарз-билдингз помешало Джеймсу принять приглашенье одного друга и понудило спешить, едва удовлетворив требованья другой. Едва приемлемым манером уговорено было о встрече с семейством Торп в Восьмиугольной зале, Кэтрин предалась роскоши вдохновенных, неустанных и пугливых фантазий над страницами «Удольфских тайн» – избавленная от земных тягот облаченья и трапезы, неспособная утишить тревоги г-жи Аллен касательно опозданья ожидавшейся портнихи и находившая разве что минуту в час, дабы поразмыслить о собственном блаженстве, ибо на вечер она уже располагала партнером.
