Джеймс Кейн
Почтальон всегда звонит дважды (сборник)
Глава 5
Мы не стали заниматься ни кошкой, ни предохранителями. Завалились в постель, и вот тут-то Кору и пробрало. Она заплакала, ее стало трясти, и часа два я ее не мог успокоить. Потом она лежала в моих объятиях, и мы разговаривали.
– Больше никогда, Фрэнк!
– Именно! Никогда!
– Мы, наверное, спятили. Просто спятили.
– Легко отделались. Чисто случайно.
– Это я виновата.
– Я тоже.
– Нет, я. Это все я затеяла. Ты не хотел. В следующий раз буду слушаться тебя. Ты – умный, ты не бестолочь, как я.
– Вот только следующего раза не будет.
– Точно. Никогда.
– Даже получись все как надо, уж копы докопались бы. Они всегда докапываются. Они же привычные. Посмотри, как быстро тот коп сообразил, что дело нечисто. У меня прямо кровь стынет в жилах. Едва он меня там заметил – мигом что-то почуял. Если он такой смышленый, какие у нас были бы шансы, умри Ник?
– Да, хищница из меня никакая.
– Вот и я говорю…
– Как я перепугалась, Фрэнк!
– Да я и сам здорово струсил.
– Знаешь, чего мне больше всего хотелось, когда свет погас? Чтобы ты пришел. И чувствовала я себя никак не хищницей, а маленькой девочкой, которая боится темноты.
– Ну я ведь и пришел, так?
– Обожаю тебя. Если бы не ты, не знаю, что бы с нами было.
– Все ведь сошло гладко? Насчет того, что он поскользнулся?
– Он и сам поверил.
– Мне только дай шанс, с копами я всегда умел разговаривать. Нужно придумать хорошую историю – и готово дело. Чтобы не осталось вопросов, и притом быть как можно ближе к правде. Я их знаю. Много раз с ними бодался.
– Ты нас выручил. И всегда готов меня выручить, правда, Фрэнк?
– Мне никто еще не был так дорог…
– Кажется, я все-таки не хочу быть хищницей.
– Ты – моя малышка.
– Да, твоя глупенькая малышка. Ладно, Фрэнк. Теперь я буду тебя слушаться. Ты будешь мозгом, а я буду действовать. Я могу, причем хорошо. Мы отлично поладим.
– Конечно.
– Не пора ли нам спать?
– А ты сможешь уснуть?
– Мы впервые спим в одной постели.
– Ты рада?
– Счастлива, просто счастлива.
– Ну, поцелуй меня перед сном.
– Как здорово, что я могу поцеловать тебя перед сном.
* * *
Утром нас разбудил телефонный звонок. Кора ответила, а потом вернулась ко мне, глаза у нее сияли.
– Угадай, что?
– Что?
– У Ника трещина в черепе. Он там останется, наверное, на целую неделю. Мы опять сможем спать вместе.
– Иди ко мне.
– Не сейчас. Нужно вставать. Пора открываться.
– Иди сюда, а то получишь тумака.
– Ах ты, паршивец!
* * *
То была счастливая неделя. После обеда Кора ездила в больницу, остальное время мы проводили вместе. Мы почти не закрывались, работали не покладая рук – и зарабатывали. Самым удачным оказался день, когда на трех автобусах прикатила сотня школьников, которые набрали кучу съестного для пикника, но мы и без того наварили немало. И можете мне поверить, кассовый аппарат работой не слишком нагружали.
Один раз я поехал с Корой, и когда она вышла из больницы, мы рванули на пляж. Там она надела желтый купальник и красную шапочку, и когда появилась в таком виде, я ее даже не сразу узнал. Она была как девочка. Только тогда до меня дошло, какая она еще молодая. Мы резвились на песке, потом отплыли от берега и качались на волнах. Мне нравилось лежать головой к волнам, а ей – ногами. Мы держались за руки. Я смотрел в небо. Кроме него, ничего не было. Я подумал о боге.
* * *
– Фрэнк!
– А?
– Он завтра возвращается. Ты понимаешь, что это значит?
– Понимаю.
– Теперь мне придется спать с ним, а не с тобой.
– Ну да… если только мы не уберемся отсюда до его возвращения.
– Я надеялась это услышать.
– Только ты, я и дорога.
– Ты, я и дорога…
– Просто двое бродяг.
– Зато мы будем вместе.
– Именно. Мы будем вместе.
* * *
На следующее утро мы стали собираться. Точнее, собиралась Кора. Я купил себе костюм – ну и теперь надел его, вот и все сборы. Кора складывала вещи в шляпную коробку. Закончив, протянула ее мне.
– Положи в машину, ладно?
– В машину?
– Мы разве не на машине поедем?
– Если не хотим провести первую же ночь в кутузке – лучше не стоит. Украсть у человека жену – еще куда ни шло, а вот украсть машину – уголовное дело.
– Ясно.
Мы вышли. До автобусной остановки было две мили, и нам пришлось искать попутку. Всякий раз, как проезжал автомобиль, мы застывали с поднятыми руками – на манер фигуры индейца перед табачной лавкой, – но никто не останавливался. Один мужчина легко поймает попутку, да и женщина тоже – если у нее хватит дурости туда сесть, – однако мужчина и женщина вдвоем шансов не имеют.
Когда мимо проскочило десятка два машин, Кора остановилась. Мы прошли где-то четверть мили.
– Фрэнк, я больше не могу.
– В чем дело?
– В этой дороге.
– С ума сошла? Ты просто устала. Послушай, побудь здесь, а я пойду поймаю машину прямо до города. Нам так и так туда надо. И все будет хорошо.
– Не в том дело. Я не устала. Я просто не могу – и все. Не могу.
– Кора, ты не хочешь быть со мной?
– Ты знаешь, что хочу.
– Возвращаться нам нельзя. Второй раз так уйти не получится, сама знаешь.
– Фрэнк, я тебе говорила, что я не бродяжка. Стоять тут, ждать, пока нас подвезут – для меня просто унижение, ничего больше.
– Я же сказал: найдем машину прямо до города.
– А дальше что?
– Приедем в город. Потом отправимся дальше.
– Не отправимся. Мы проведем ночь в отеле и начнем искать работу. И жить будем в лачуге.
– А тут у тебя – не лачуга?
– Это другое дело.
– Кора, ты позволишь себе сдаться?
– Именно, Фрэнк. Я больше не могу. Прощай.
– Послушай меня одну минуту.
– Прощай, Фрэнк. Я возвращаюсь.
Она вцепилась в свою коробку. Я не хотел отдавать, говорил, что сам ей донесу, но она ее отняла. И пошла обратно.
Когда мы выходили, вид у нее был что надо: аккуратный голубой костюмчик, голубая шляпка. Теперь одежда измялась, туфли запылились, и даже идти ровно она не могла, так плакала. Я вдруг понял, что тоже плачу.
Глава 6
Я поймал попутку до Сан-Бернардино. Там рядом железная дорога, и я думал подсесть в какой-нибудь товарняк, идущий на восток. Но не подсел. В бильярдной встретил одного типчика, ну и решил его потрясти. Большего олуха господь просто не мог создать, а все потому, что у этого умника был друг, который, вишь ты, умел играть! Одна беда: другие-то играют и получше. Я проболтался с этой парочкой недели две, снял с них двести пятьдесят монет – все их сбережения – и решил побыстрее свалить из города.
Попросился в грузовик до Мехикали, а по дороге стал думать про эти двести пятьдесят долларов; с такими деньгами можно осесть где-нибудь на побережье и торговать хот-догами, пока не накопим денег, чтобы замахнуться на бизнес посерьезней. И тогда я слез и поймал попутку в Глендейл. Там я болтался по рынку, где Ник закупал провизию, надеясь встретить Кору. Я даже звонил ей раз-другой, но трубку брал грек, и мне пришлось делать вид, что я ошибся номером.
В промежутках между дежурствами на рынке я забредал в бильярдную поблизости. Однажды увидал там парня, который отрабатывал удары. За кий он хватался так, что сразу стало ясно: новичок.
Я пристроился за соседним столом. Рассуждал я вот как: если двухсот пятидесяти монет хватит на киоск с хот-догами, то, имея триста пятьдесят, мы будем как сыр в масле.
– Как насчет малость покатать шары?
– Да я не очень-то умею.
– Это ничего. Просто так, для разминки.
– Боюсь, мне с вами не тягаться.
– Со мной? Да я полный бездарь.
– Ну ладно. Если без ставок…
Мы начали играть, и я ему проиграл партии три-четыре – чтобы немножко подбодрить. И все качал головой, удивлялся, как так вышло.
– Ага, вам со мной не тягаться, как же! Шутить изволите. Нет, ей-богу, я могу и получше. Только вот никак не раскачаюсь. Может, сыграем по доллару – просто чтоб веселей пошло?
– Ладно. Доллар меня не разорит.
Мы поставили по доллару, и я опять продул – партий четыре или пять, а может, больше. За кий брался дрожащими руками, словно сильно нервничал, а в промежутках то и дело вытирал платком ладони, как будто они вспотели.
– Да, что-то я сегодня не в ударе. Как насчет пяти долларов? Я так скорее отыграюсь и приглашу вас выпить.
– Ну хорошо. Это ведь дружеская игра, мне ваши деньги не нужны. Давайте по пятерке – и на том покончим.
Я проиграл еще четыре или пять партий и держался так, словно у меня грудная жаба или еще какие хвори. Как будто я вот-вот отдам концы.
– Послушайте. У меня хватает ума сообразить, где мой класс, а где повыше. Давайте сыграем по двадцать пять, чтобы я мог быстро отыграться, и пойдем наконец выпьем.
– Это для меня многовато.
– Да бросьте! Вы ведь уже мои деньги ставите, разве нет?
– Ну ладно, хорошо. Давайте по двадцать пять.
И вот тогда-то я заиграл по-настоящему. Клал такие шары, что позавидовал бы любой чемпион. Я играл от трех бортов, боковики у меня выходили классные: мячи прямо летали вокруг стола, а еще я заказал перескок – и сделал!
Мой соперник бил так, что слепому впору. Мазал, посылал в лузу биток, путал лузы и даже ни разу не заказал дуплета. А когда мы закончили, у него остались и мои двести пятьдесят монет, и часы за три доллара, которые я купил, чтобы знать, когда поджидать Кору на рынке. Я игрок хороший, это точно. Но бывают и получше.
* * *
– Эй, Фрэнк!
Это был грек; я только вышел из бильярдной, а он уже спешил ко мне через улицу.
– Ну, Фрэнк, мошенник эдакий, куда ж ты удрал? И как раз, когда я зашиб голову и мне нужна помощь!
Мы обменялись рукопожатием. У Ника все еще была забинтована голова и взгляд слегка блуждал, но глядел он франтом: новый костюм, фиолетовый галстук, черная шляпа набекрень, коричневые туфли, на животе – золотая цепочка от часов, в руке – большая сигара.
– А, Ник, старина, как здоровье?
– Я – отлично, прямо как новенький, а вот ты почему удрал? Я на тебя здорово разозлился, мошенник ты эдакий!
– Ты же меня знаешь, Ник. Я чуть поживу на одном месте – и опять бродить.
– Ну ты и нашел время бродить! А чем теперь занят? Ладно, брось, ничем ты не занят, мошенник эдакий, знаю я тебя! Пошли со мной; пока покупаю мясо, все тебе и расскажу.
– Ты один?
– Вот скажешь тоже, а кто же будет управляться в мотеле, если ты удрал? Конечно, я тут один. Мы с Корой только по одному теперь и ездим: один поехал, другому приходится работать.
– Ну что ж, пошли.
Примерно час Ник закупал мясо и непрерывно рассказывал: как у него треснул череп, и врачи сроду не видали такой трещины, и как туго ему пришлось с помощниками, которых после меня было двое, и одного он уволил на следующий же день, а другой сам свалил через три дня, прихватив все денежки из кассы, и он все бы отдал, только бы я вернулся.
– Знаешь, Фрэнк? Мы завтра едем в Санта-Барбару – я и Кора. Черт, нам ведь нужно изредка выбираться, а? Хотим посмотреть там фиесту[3], а ты – поехали с нами! Как тебе? Поедем вместе, потолкуем насчет того, чтобы тебе вернуться ко мне работать. Хочешь на фиесту в Санта-Барбару?
– Я слыхал, там неплохо.
– Девушки, музыка, танцы прямо на улицах – шикарно. Поехали, Фрэнк, а?
– Даже не знаю…
– Кора осерчает, если узнает, что я тебя встретил и не привез. Она хоть перед тобой и задается, но знает, что парень ты хороший. Поехали все втроем. Здорово повеселимся.
– О’кей. Раз уж она не против – договорились.
* * *
В закусочной сидело человек десять, а Кора была в кухне, спешно мыла тарелки, чтобы хватило для всех заказов.
– Эй, Кора! Гляди, кого я привел!
– Надо же! И откуда он взялся?
– Увидал его сегодня в Глендейле. Он едет с нами в Санта-Барбару.
– Привет, Кора! Как вы?
– Давненько вас тут не было.
Кора вытерла руку и протянула мне, и я пожал; ладонь у нее все же была скользкая. Она понесла заказы, а мы с Ником сели. Обычно он помогал ей управляться в зале, однако теперь ему не терпелось что-то мне показать.
Это оказался большой альбом, на первую страницу которого Ник поместил свой сертификат гражданства, потом свидетельство о браке, потом лицензию на ведение бизнеса в Лос-Анжелесе. Еще было его фото в греческой военной форме, фотография его и Коры в день свадьбы и целая куча газетных вырезок, посвященных несчастному случаю. Притом писали там не столько про Ника, сколько про кошку; впрочем, говорилось, что его привезли в больницу в Глендейле и что он поправится. Только в местной греческой газете про Ника написали больше, чем про кошку, и поместили его фото – той поры, когда он работал официантом.
Еще в альбоме были рентгеновские снимки. Где-то полдюжины, потому что их делали каждый день – проверяли, как идет выздоровление. Ник вырезал страницы в виде рамок, вложил снимки и заклеил, так что можно было смотреть их на свет. За снимками шли погашенные счета из больницы и аптеки. Этот удар по черепушке – хотите верьте, хотите нет, – обошелся ему ровным счетом в триста двадцать два доллара.
– Здорово, а?
– Шикарно. Все так нарядненько.
– Я, правда, тут еще не доделал. Раскрашу в красный, синий и белый. Гляди.
Ник показал мне разрисованные всякой разноцветной ерундой странички. Там были завитушки, раскрашенные красным, белым и синим. Над сертификатом гражданства он изобразил два американских флага и орла, над своей воинской фотографией – скрещенные греческие флаги и еще одного орла, а над брачным свидетельством – двух голубков на ветке. Что нарисовать на других страницах, он еще не придумал. Я посоветовал изобразить над газетными вырезками кошку, и чтоб от хвоста у ней летели красные, белые и синие искры. Ему это понравилось. Однако мою идею насчет индюка на странице с лицензией, держащего плакатик «Сегодня – распродажа», Ник не оценил, ну а объяснять ему не стоило.
Я наконец-то понял, почему он так разоделся и важничает, не подает сам еду, как раньше. Он получил травму черепа – а такая штука есть далеко не у каждого олуха. Он – как итальянец, когда тот откроет аптеку. Стоит макароннику заиметь бумажку с надписью «фармацевт» и красной печатью, он тут же напяливает серый костюм и жилетку с черным кантом и ходит весь такой важный. Недосуг ему и пилюли-то готовить, не говоря уж о фруктовой воде. Вот и этот грек потому же расфуфырился. В его жизни случилось важное событие!
* * *
Только перед ужином я застал Кору одну. Ник пошел умываться, а мы были в кухне.
– Ты обо мне думала, Кора?
– Конечно. Не могла же я сразу тебя забыть.
– Я много о тебе думал. Как ты тут?
– Я? Отлично.
– Я несколько раз звонил, но трубку брал он, и я побоялся с ним говорить. Я тут немного подзаработал.
– Надо же! Я рада, что у тебя налаживается.
– Заработал, а потом потерял. Думал, мы сможем начать бизнес…
– Кто бы знал, куда деваются деньги.
– Кора, ты правда обо мне вспоминала?
– Конечно.
– А по тебе не скажешь – так себя ведешь.
– По-моему, я себя веду как надо.
– А поцелуя для меня не найдется?
– Скоро садимся ужинать. Если собираешься умыться – не теряй времени.
И так постоянно. Целый вечер она меня не замечала. Ник притащил свое сладкое вино и спел уйму песен, и мы сидели втроем, а Кора держалась так, будто я просто бывший работник, которого она толком не помнит. Такого возвращения домой врагу не пожелаешь.
Настало время идти спать. Они поднялись к себе, а я вышел во двор – подумать: остаться здесь и попробовать начать с ней снова или свалить и постараться ее позабыть.
Я немного прогулялся – не знаю, долго ли ходил и далеко ли ушел, однако чуть погодя услыхал, как они ругаются. Я быстро пошел обратно. Кора вопила как бешеная, что я должен уйти. Ник мямлил, что лучше мне остаться и работать, пытался ее утихомирить, а она все кричала. В моей комнате, где, как она думала, я был, я бы все отлично слышал, но и на улицу доносилось немало.
Вдруг все прекратилось. Я тихонько прошел в кухню, стоял там и слушал. Но так как был весь на взводе, то слышал только, как стучит мое собственное сердце: бум-бум, бум-бум. Странный звук, подумал я и тут же понял, что рядом бьется еще одно сердце.
Я включил свет.
Кора стояла в кухне одетая в красный шелковый халатик, бледная, как мел, с длинным тонким ножом в руке, и смотрела на меня. Я протянул руку и забрал нож. Она заговорила шепотом, похожим больше на змеиное шипенье.
– Зачем тебе понадобилось возвращаться?
– Я не мог иначе.
– Ничего подобного. Я бы перетерпела. Забыла бы тебя. А тебе приспичило вернуться. Тебе – будь ты проклят! – приспичило вернуться!
– Что ты собиралась перетерпеть?
– То, для чего он сделал альбом. Он хочет показывать его своим детям! И теперь ему их подавай. Хочет ребенка прямо сейчас!
– Почему же ты не ушла со мной?
– Зачем мне идти с тобой? Чтобы ночевать в товарных вагонах? Чего ради идти? Скажи!
Я не мог ответить. Я думал про свои двести пятьдесят монет, но какой смысл хвастаться, что вчера у меня были деньги, а сегодня их нет, потому что мне захотелось выиграть еще.
– Ты беспутный! Совершенно беспутный. Ну почему ты не убрался и не оставил меня в покое, а опять сюда явился? Почему ты от меня не отвяжешься?
– Послушай. Насчет детей – запудри ему мозги, а тем временем попробуем что-нибудь придумать. Да, я беспутный, но я люблю тебя, Кора. Клянусь.
– Клянешься – а что делаешь? Он везет меня в Санта-Барбару, я должна согласиться на ребенка, а ты… ты едешь с нами! Будешь ночевать в том же отеле, где и мы. Ехать с нами в одной машине. Ты просто…
Она замолчала, и мы уставились друг на друга. Втроем в одной машине – мы оба сообразили, к чему это может привести. Потихоньку мы придвигались все ближе, пока не соприкоснулись.
– Господи, Фрэнк, неужели нет другого пути?
– Есть, а как же. Ты только что собиралась воткнуть в него нож.
– Нет, Фрэнк, не в него. В себя.
– Кора, так уж суждено. Мы пробовали по-другому.
– Не могу, чтобы дети у меня были сальными греками. Просто не могу. Я готова родить только от тебя. Жаль, что ты такой никчемный. Ты славный – но никчемный.
– Никчемный, зато люблю тебя.
– И я тебя люблю.
– Запудри ему мозги. Хотя бы на одну эту ночь.
– Ладно, Фрэнк. На одну ночь.
Глава 7
Путь извилист и неведом
В те желанные края,
Где под белым лунным светом
Льется песня соловья.
Долго ждать бессонной ночью
Исполнения мечты, –
Чтобы вместе на рассвете
В путь пустились я и ты[4].
– А они здорово веселятся, да?
– На мой взгляд, даже слишком.
– Не позволяйте им садиться за руль, мисс. И все обойдется.
– Надеюсь. Никакой радости ехать с этими двумя пьяницами, но куда деваться? Я сказала, что не поеду, так они собрались и без меня.
– Они себе шеи сломают.
– Именно. Пришлось мне сесть за руль. Ничего другого я не придумала.
– Да, иногда приходится крепко подумать, прежде чем делать. Доллар шестьдесят за бензин. Масла не нужно?
– Думаю, нет.
– Спасибо, мисс. Хорошего вечера.
Кора опять уселась за руль, а мы с Ником продолжали распевать. Это входило в план. Я должен быть пьяным, поскольку прошлая попытка меня научила: идеальное убийство мы не потянем. А дело предстояло такое простенькое, что и убийством-то не назовешь. Это будет обычная авария: два пьяных парня продолжают накачиваться в машине – ну и все такое прочее.
Когда я начал пить, грек, конечно, присоединился, поэтому теперь уже дошел до нужной кондиции. Мы нарочно остановились заправиться, чтобы у нас был свидетель, который подтвердит: Кора была трезвая и не хотела с нами ехать. Потому-то ей пить и не пришлось.
А еще до того нам обломилось немного удачи. Как раз перед самым закрытием, около девяти, у нас перекусывал один тип, и он потом стоял на дороге и видел весь спектакль. Как я пытался завестись. Как мы спорили с Корой насчет того, что мне, такому пьяному, нельзя садиться за руль. Как она вышла и сказала, что не поедет. Как я пытался уехать с Ником – и не смог. Еще он видел, как Кора заставила нас вылезти и снова сесть в машину, только Ник теперь оказался на переднем сиденье, а я на заднем. Потом она села за руль и сама повела. Этого свидетеля звали Джефф Паркер, у него кроличья ферма в Энчино. Когда он был в закусочной, предложил нам попробовать подавать крольчатину и дал свою визитную карточку, так что мы знали, где его найти, когда понадобится.
Мы с греком исполнили и «Улыбнись, улыбнись», и «Мама, милая», и «Ручей у старой мельницы» и скоро подъехали к указателю на пляж Малибу. Кора свернула туда.
По-хорошему ей нужно было ехать прямо. К пляжу вели две дороги. Одна подальше от океана – по ней-то мы и ехали вначале, – другая, вдоль побережья, была от нас по левую руку. У Вентуры эти дороги сходятся и ведут вдоль берега к Санта-Барбаре, Сан-Франциско и дальше. По нашему плану, Кора ни разу не видевшая Малибу, где живут всякие кинозвезды, захотела проехать вдоль побережья, посмотреть, а оттуда уже направиться в Санта-Барбару. На самом деле это затевалось потому, что там была самая скверная дорога во всей округе, и аварией на ней никого не удивишь, даже копов. Стояла ночь, машин почти не попадалось, вокруг ни домов, ни другого жилья, что отлично подходило нашим целям.
Ник ничего не замечал. Мы проехали небольшой летний поселок на озере Малибу; там в клубе вовсю танцевал народ, а по озеру катались на лодках парочки. Я их громко приветствовал. Ник подхватил. Мне до них дела не было, просто хотелось лишний раз на пути засветиться, на случай, если станут проверять.
Начался первый подъем, длиной мили где-то три. Я заранее научил Кору, как вести машину. Почти все время мы ехали на второй передаче. Отчасти из-за того, что каждые пятьдесят футов дорога круто изгибалась, и ей все равно пришлось бы переключаться. А отчасти для того, чтобы мотор нагрелся. Мы хотели все предусмотреть, ведь вопросов будет немало.
Потом Ник увидел, что за окном темнота, и ни черта нет, кроме гор, – ни домов, ни огней, ни заправок, вообще ничего, – сразу очухался и начал возмущаться.
– А ну, давай, давай! Поворачивай! Черт, мы заблудились!
– Ничего не заблудились! Я знаю, куда еду. Это дорога на пляж Малибу. Ты забыл? Я говорила, что хочу заехать.
– Едь потише!
– Я и так тихо еду.
– Едь совсем тихо! А то еще убьемся.
Мы одолели подъем и начали спускаться. Кора заглушила мотор. При выключенном вентиляторе он и так быстро греется. В конце спуска снова его завела. Я посмотрел на указатель температуры – почти зашкаливал. Пока машина шла в гору, температура поднялась еще.
– Так точно, сэр!
Это был наш условный сигнал. Услышав такую фразу, никто не заподозрит неладное. Кора съехала с дороги. Рядом лежал глубоченный овраг – такой, что и дна не видно. Футов пятьсот, наверное.
– Пусть мотор немного остынет.
Ник воскликнул:
– Ого, Фрэнк! Гляди-ка на градусник!
– С-скоко там?
– Ого! Того и гляди закипит!
– Пуссь его кипит!
Я поднял гаечный ключ, который приготовил заранее. Но как раз в это время вдали показались огни. Пришлось ждать, пока машина проедет.
– Давай, Ник, споем!
Ник осмотрел пустынную местность. Настроения петь у него, видно, не было. Он открыл дверь и вылез. Мы сидели и слушали, как его рвет. И как раз в это время проехала та машина. Я посмотрел на номер, чтобы он отпечатался в мозгу. И расхохотался. Кора обернулась ко мне.
– Отлично! Пусть запомнят картину: когда они проезжали – оба парня были живехоньки.
– А ты номер запомнил?
– Два-эр, пятьдесят восемь, ноль один.
– Два-эр, пятьдесят восемь, ноль один. Два-эр, пятьдесят восемь, ноль один. Все. Я теперь не забуду.
– Хорошо.
Появился Ник. Ему как будто стало лучше.
– Слыхали?
– Что?
– Когда вы смеялись… Эхо. Тут шикарное эхо.
Ник выпустил высокую трель. Он не пел, а просто взял высокую ноту, как на пластинках Карузо. Потом оборвал ее и стал прислушиваться. И правда, скоро она вернулась и оборвалась.
– Похоже?
– В точности как ты, приятель.
– Ей-ей! Здорово!
Он постоял минут пять, испуская трели и прислушиваясь. Раньше-то Ник не знал, как звучит его голос. Он радовался, словно обезьяна, впервые увидавшая себя в зеркале.
Кора смотрела на меня. Настало время действовать. Я изобразил пьяное негодование:
– Как-кого черта? Нам што, делать нечего, как слушать всю ночь твои вопли? Давай залазь. Поехали.
– Пора ехать, Ник.
– О’кей, о’кей.
Он залез в машину, но тут же высунулся в окно и испустил еще одну трель.
Я расставил ноги, и, пока он не выпрямился, ударил гаечным ключом. Голова треснула, я почувствовал, как пробил ее. Он обмяк и свалился на сиденье, согнувшись, – так кошка сворачивается клубочком.
Пока Ник перестал дышать, прошла, казалось, целая вечность. Кора издала странный всхлип, перешедший в стон. Потому что в этот миг эхо вернуло его голос. Оно взяло такую же высокую ноту, и так же вибрировало, и так же оборвалось.
