Дарон Аджемоглу
Узкий коридор
Шок и трепет
Нельзя сказать, чтобы нигерийское государство не желало справиться с анархией в Лагосе или что власти Демократической Республики Конго вдруг решили, что не стоит следить за соблюдением законов и можно позволять бандитам убивать мирных граждан. Просто оба правительства были неспособны исполнять обязанности государства. В перечень этих обязанностей обычно включают контроль за исполнением закона, разрешение конфликтов, регулирование налогов и экономической деятельности, предоставление инфраструктуры или других общественных услуг. К этим же обязанностям может относиться и ведение военных действий.
Способность государства выполнять свои функции отчасти зависит от организации его институтов, но еще сильнее она зависит от бюрократического аппарата. Для воплощения в жизнь государственных планов необходимы бюрократический аппарат и государственные служащие, а эти бюрократы должны иметь средства и мотивацию для исполнения своих обязанностей. Первым эту концепцию описал немецкий социолог Макс Вебер, вдохновленный примером прусской бюрократической машины, которая легла в основу германского государства в XIX и XX столетиях.
* * *
В 1938 году у немецкой бюрократии появилась проблема. Правящая Национал-социалистическая немецкая рабочая партия (нацисты) решила избавиться от всех евреев в только что аннексированной Австрии. В связи с этим возник настоящий бюрократический коллапс. Для выезда из страны евреи должны были оформить и получить множество различных документов, а это требовало от чиновников огромного количества времени.
Руководителем этого процесса был назначен Адольф Эйхман, глава отдела IV-B-4 в Главном управлении имперской безопасности (РХСА). Эйхман предложил организационную идею, которую Всемирный банк сегодня назвал бы принципом «единого окна» (one stop shop), – своего рода конвейерную систему, объединявшую все нужные ведомства: министерство финансов, налоговую инспекцию, полицию и руководство еврейских общин. Он также отправил представителей этого руководства за границу для получения от зарубежных еврейских организаций финансовой помощи для оплаты эмиграционных виз. Ханна Арендт в своей книге «Эйхман в Иерусалиме» описывала эту систему следующим образом:
В здание входит еврей, у которого есть хоть какая-то собственность – фабрика, магазин или счет в банке, он движется по зданию от конторки к конторке, от кабинета к кабинету и выходит из здания без денег, без прав, но зато с паспортом, при вручении которого ему говорят: «Вы обязаны покинуть страну в течение двух недель. В противном случае вы будете отправлены в концлагерь»[5].
В результате работы «единого окна» Австрию покинули 45 000 евреев. Эйхмана повысили, присвоив звание оберштурмбаннфюрера СС (соответствует армейскому подполковнику), и назначили транспортным координатором «окончательного решения». На этой должности он решал схожие бюрократические задачи, устраняя узкие места в процессе массового уничтожения евреев.
В данном случае речь идет о вполне дееспособном, эффективно работающем бюрократическом Левиафане. Но он использовал свою дееспособность и эффективность не для разрешения общественных конфликтов, не для того, чтобы остановить «войну всех против всех», а для преследования евреев, для того, чтобы отобрать у них гражданские права и собственность, а в конечном счете – уничтожить. Государство Третьего рейха, основанное на традициях прусской бюрократии и прусской профессиональной армии, определенно можно назвать Левиафаном в понимании Гоббса. Как и желал Гоббс, немцы (по крайней мере, изрядная их часть)«признали как свои собственные все действия и суждения того человека или собрания людей, которому большинство дало право представлять лицо всех». В самом деле, немецкий философ Мартин Хайдеггер говорил студентам, что «фюрер, и только он, есть настоящая и будущая немецкая действительность и ее закон». Германское государство, без сомнения, приводило в трепет всех своих подданных, а не только тех, кто поддерживал Гитлера. Немного находилось таких, кто готов был бросить вызов государству или нарушить его законы.
Германский Левиафан внушал гораздо больший ужас, чем анархия в Нигерии или Конго. И не без оснований. Нацистский режим бросил за решетку, подверг пыткам и убил огромное количество собственных граждан – социал-демократов, коммунистов, политических противников, гомосексуалов и свидетелей Иеговы. Он убил шесть миллионов евреев, многие из которых были гражданами Германии, а также 200 000 цыган; по некоторым оценкам, число славян, убитых на территории Польши и Советского Союза, превышает 10 миллионов.
Немцы и жители оккупированных Гитлером территорий страдали вовсе не от «войны всех против всех». Это была война государства против собственных граждан. Это было доминирование и непрекращающиеся убийства. Не такого Гоббс ожидал от своего Левиафана.
Трудовое перевоспитание
Страх перед всемогущим государством – это не какой-то единичный случай, связанный исключительно с нацистским режимом. Этот страх в истории встречался гораздо чаще. В конце 1950-х годов коммунистический Китай все еще вызывал восхищение у многих европейских левых; о теории маоизма постоянно рассуждали в парижских кофейнях, а «Красная книжечка» (сборник цитат председателя КНР Мао Цзэдуна) входила в число модных бестселлеров. В конце концов, разве не Коммунистическая партия Китая свергла гнет японского колониализма и западного империализма, разве не она руководит строительством сильного социалистического государства на обломках прежнего режима?
11 ноября 1959 года на Чжана Фухуна, секретаря Коммунистической партии в уезде Гуаншань, было совершено нападение, которым руководил некий Ма Луншань, первым толкнувший Чжана. Затем другие нападавшие набросились на секретаря с кулаками, а потом стали пинать его ногами. Чжана избили в кровь, его волосы были выдраны целыми клоками, его одежда изорвана в клочья, и он едва мог ходить. Потом его избили еще несколько раз, и 15 ноября Чжан уже не мог сопротивляться, когда его снова избивали ногами и вырвали остатки волос. Когда Чжана принесли домой, он уже не владел своим телом, не мог ни есть, ни пить. На следующий день его снова избили, и 19 ноября Чжан умер.
Это сцена из книги китайского журналиста Яна Цзишэна «Надгробный камень». Ян вспоминает, как чуть раньше в том же году его внезапно вызвали домой из школы-интерната, потому что отец Яна умирал с голоду. Вернувшись в свою родную деревню Ванли, он увидел, что
от вяза перед нашим домом остался только голый ствол без коры, даже его корни были выкопаны. Пруд пересох; соседи сказали, что его откачали, чтобы собрать на дне вонючих моллюсков, которых раньше никогда не ели. Не было слышно собачьего лая, не пробежала ни одна курица… Деревня превратилась в призрак. Войдя в дом, я застал полнейшее запустение, не было ни зернышка риса, ничего съедобного, не было даже воды в кадке… Отец полулежал на своей кровати, его глаза запали и смотрели совершенно безжизненно, лицо вытянулось, кожа потрескалась и обвисла… Я сварил кашу из риса, который привез с собой… но он уже не мог глотать. Три дня спустя он оставил этот мир.
Отец Яна Цзишэна скончался во время Великого голода, охватившего Китай в конце 1950-х; по приблизительным оценкам, всего от голода умерло 45 миллионов человек. Ян описывает, как
голод превратился в долгую агонию. Зерно исчезло, дикие травы были все съедены, даже кору с деревьев содрали. Птичий помет, крысы, вата из коробочек хлопка – все шло в дело, чтобы как-то набить живот. В карьерах, где добывали каолин, умирающие от голода люди жевали вырытую глину. Пищей для тех, кто совсем отчаялся, становились даже трупы беженцев из других деревень, а порой и умершие близкие.
Людоедство было широко распространено.
Этот период стал настоящим кошмаром для жителей Китая. Но, как и в случае с Третьим рейхом, причиной кошмара стало не отсутствие Левиафана: катастрофу спланировало и осуществило государство. Чжан Фухун был забит до смерти своими же товарищами по Коммунистической партии (Ма Лошан был секретарем уездного комитета партии). Чжана обвинили в «правом уклоне» и «вырожденчестве» только за то, что он пытался предупредить надвигающийся голод. Даже простое упоминание о голоде в Китае могло повлечь за собой обвинение в «отрицании Великого урожая», и с такими отрицателями следовало «бороться», что зачастую означало – забить до смерти.
В народной коммуне Хуайдянь в другой части Китая с сентября 1959-го по июнь 1960 года погибло 12 134 человека – треть населения. Большинство из них умерли от голода, но не все; 3528 человек были избиты членами Коммунистической партии, 636 из них скончались, 141 – на всю жизнь остались инвалидами и 14 – совершили самоубийство.
Причина катастрофы проста. Осенью 1959 года в результате неурожая было получено необычно низкое количество зерна – лишь 5955 тысячи тонн. Но Коммунистическая партия уже запланировала изъять у крестьян 6000 тысяч тонн зерна. Так что все зерно коммуны Хуайдянь отправилось в города в распоряжение партии. Крестьянам пришлось есть кору с моллюсками и умирать с голоду.
Эти эксперименты были частью «Большого скачка» – программы «модернизации», объявленной председателем Мао Цзэдуном в 1958 году. «Скачок» должен был коренным образом преобразовать Китай – превратить его из отсталой аграрной страны с преобладающим сельским населением в современное индустриальное государство с преобладанием городского населения. Программа предусматривала тяжелые поборы с крестьян ради развития промышленного производства. Результатом стала не просто гуманитарная катастрофа, а экономическая трагедия огромного масштаба – и все это спланировал и осуществил Левиафан. Блестящая и волнующая книга Яна показывает, как Левиафан, обладающий властью «лишать индивидов всего», шел даже на такие меры, как конфискация всего урожая зерновых в коммуне Хуайдянь, причем эти меры сопровождались «борьбой» и насилием.
В ходе этой «борьбы» был предложен и такой метод, как создание централизованной системы приготовления и распределения пищи на государственной «коммунальной кухне», что давало возможность «лишить еды любого, кто откажется подчиняться». В результате крестьяне уже не могли выжить самостоятельно: любого, кто был несогласен с действиями правительства, «сокрушали», и в результате каждый превращался «либо в деспота, либо в раба». Чтобы выжить, людям приходилось «порицать то, что они ценили выше всего, и восхвалять то, что они презирали больше всего» и демонстрировать преданность системе посредством «виртуозного угождения и вранья» – то есть мы видим доминирование в чистом виде.
Гоббс утверждал, что жизнь людей «одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна», если они «живут без общей власти, которая держит всех в трепете». Но из описания Яна Цзишэна следует, что, хотя крестьяне и трепетали перед Мао, жизнь их стала еще более бедной, жестокой – и короткой.
Другой инструмент, который использовала Коммунистическая партия, назывался «трудовым перевоспитанием». Первый документ, в котором встречается это словосочетание, – это опубликованные в 1955 году «Директивы по полному искоренению скрытых контрреволюционеров». В следующем году система перевоспитания вступила в действие: по всей стране были созданы лагеря, в которых применялись различные методы «борьбы». Ло Хуншань, приговоренный к трем годам перевоспитания, вспоминает:
Мы просыпались от четырех до пяти часов утра и шли на работу к шести тридцати… работали до семи-восьми часов вечера. Заканчивали работу, когда становилось уже слишком темно, чтобы что-то можно было рассмотреть. О времени мы не имели ни малейшего представления. Нас регулярно избивали, я знаю 7–8 заключенных из первого рабочего отряда, которых забили до смерти. И это не считая тех, кто повесился, не вытерпев издевательств… Избивали железными дубинками, деревянными битами, рукоятками от кирок, кожаными ремнями… Мне сломали шесть ребер, и все мое тело до сих пор в шрамах… Все виды пыток – «взлет на самолете», «поездка на мотоцикле»… «стоять на цыпочках в полночь» (это названия наиболее частых видов пыток) – все это применялось регулярно. Нас заставляли есть экскременты и пить мочу – это называлось «поесть печенья» и «выпить вина». Надзиратели были настоящими садистами.
Надо заметить, что Ло арестовали не в эпоху «Большого скачка», а в марте 2001 года, когда Китай считался уважаемым членом мирового сообщества и был одной из ведущих мировых держав. Система трудового перевоспитания была расширена после 1979 года, причем под руководством Дэн Сяопина – архитектора легендарного экономического роста Китая в последние четыре десятилетия. Дэн рассматривал эту систему как полезное дополнение к своей программе экономических реформ. В 2012 году в КНР насчитывалось примерно 350 лагерей перевоспитания, в которых содержались 160 000 заключенных. Для того чтобы отправить человека в такой лагерь на срок до четырех лет, не требовалось никакого судебного процесса.
Лагеря перевоспитания – лишь часть огромного архипелага исправительных центров и различных нелегальных «черных тюрем» в китайской провинции; дополнением к нему служит обширная «общественная исправительная система», которая в последние годы быстро расширяется. В мае 2014 года эта система «исправляла» 709 000 человек.
Борьба со «скрытыми контрреволюционерами» продолжается. В октябре 2013 года председатель Си Цзинпинь с похвалой отозвался о «системе Фэнцяо» и рекомендовал партийным кадрам следовать этому примеру. Речь идет о районе в провинции Чжэцзян, в котором во время кампании «четырех чисток», начатой Мао в 1963 году, людей не арестовывали, а заставляли следить друг за другом, доносить на своих соседей и помогать «перевоспитывать» их. Это была прелюдия к «культурной революции», в ходе которой погибли сотни тысяч, а то и миллионы невинных китайцев (точное количество жертв неизвестно и не разглашается до сих пор).
Китайский Левиафан, как и Левиафан Третьего рейха, вполне способен разрешать общественные конфликты и достигать поставленных целей. Но он пользуется этой способностью не для расширения свободы, а для неприкрытого подавления и доминирования. Да, этот Лефиафан покончил с «войной всех против всех», но заменил ее другим кошмаром.
Левиафан-Янус
Первый изъян в тезисе Гоббса заключается в предположении о том, что у Левиафана лишь одно лицо. В действительности же он двулик, как бог Янус. Одно из этих лиц действительно напоминает то, что нарисовал Гоббс: этот Левиафан предотвращает войну, защищает своих подданных, разрешает конфликты, предоставляет общественные услуги, удобства и экономические возможности, закладывает основы экономического процветания.
Но другое лицо Левиафана – это страшное лицо деспота: он заставляет молчать своих граждан и не обращает внимания на их желания. Он доминирует над ними, бросает их за решетку, калечит их и убивает. Он похищает плоды их труда или помогает другим делать то же.
Некоторые общества, такие как Германия во времена Третьего рейха или Китай под правлением Коммунистической партии, видят лишь ужасное лицо Левиафана. Они страдают от доминирования, но на этот раз его причина – само государство и те, кто облечен государственной властью. Определяющая характеристика Деспотического Левиафана – это не то, что он подавляет и убивает своих граждан, а то, что он не оставляет обществу и рядовым гражданам никаких средств, которые могли бы сдержать его мощь и ограничить его всевластие. Китайское государство не потому деспотическое, что оно отправляет своих граждан в лагеря перевоспитания. Оно отправляет своих граждан в лагеря перевоспитания именно потому, что может это делать, а может оно потому, что оно деспотическое и не сдерживается обществом, которому неподотчетно.
Здесь мы возвращаемся к упомянутой в предисловии проблеме Гильгамеша. Деспотический Левиафан создает мощное государство, но затем использует его для доминирования над обществом, иногда с помощью откровенных репрессий. Какова же альтернатива? Прежде чем ответить на этот вопрос, обратимся к другому изъяну в концепции Гоббса – к его предположению о том, что отсутствие государства непременно означает насилие.
Клетка норм
Хотя прошлое человечества изобилует примерами самых разнообразных войн, имеется и довольно много примеров безгосударственных обществ, которым удалось поставить насилие под контроль: от пигмеев мбути в тропических лесах Конго до нескольких крупных этносов в Западной Африке, таких как аканы на территории современной Ганы и Кот-д’Ивуар. Британский администратор Броди Крукшенк писал в 1850 году, что
тропы и дороги Ганы в той же степени безопасны для переправки товаров и так же свободны от помех любого рода, как и наиболее используемые дороги самых развитых стран Европы.
Как и предсказывал Гоббс, в отсутствие войны расцвела коммерция. Крукшенк отмечал:
Не было ни одного удаленного уголка в этой земле, в котором не ступила бы нога какого-нибудь предприимчивого торговца. В каждой деревне можно увидеть ленты из манчестерского хлопка и китайского шелка, развешанные по стенам домов или по деревьям на рыночной площади, привлекающие внимание деревенских жителей и пробуждающие в них жажду наживы.
Столь процветающая торговля невозможна в обществе, неспособном разрешать конфликты и до определенной степени обеспечивать правосудие. И действительно, судя по наблюдениям, который сделал чуть позже в том же XIX веке французский торговец Жозеф-Мари Бонна,
первые часы дня в маленьких деревнях посвящены именно отправлению правосудия.
Каким же образом акана отправляли правосудие? С помощью социальных норм – обычаев, традиций, ритуалов и образцов приемлемого поведения, которые культивировались на протяжении многих поколений.
Бонна описывал, как деревенские жители собираются на совет. Старейшины, которых «сопровождают те из жителей деревни, кто не занят сейчас работой»,
рассаживаются под самым тенистым деревом, а следующие за каждым старейшиной рабы несут стул для него. Собрание, всегда включающее большую часть жителей, выслушивает споры и соглашается с мнением одной из спорящих сторон. В большинстве случаев вопрос решается по взаимному согласию, и виновный выплачивает штраф, обычно в виде определенного количества пальмового вина, которое тут же распределяется среди присутствующих. Если же вопрос более серьезный, то в виде штрафа назначается овца, а также определенное количество золотого песка.
Итак, община выслушивает дело и на основании социальных норм определяет виновного. Затем те же нормы определяют порядок выплаты штрафа, возмещения или иной формы возмездия. Хотя Гоббс считал основанием правосудия всемогущего Левиафана, обычаи многих народностей в этом отношении не слишком отличаются от обычаев акана. Социальные нормы определяют, чтó правильно, а чтó неправильно, какое поведение недопустимо и в каких случаях человека или его родственников следует осудить и лишить общественной поддержки. Нормы также играют ключевую роль в связях людей друг с другом и в координации их действий – так, чтобы они были способны предпринять совместные усилия в борьбе против других общин или против того, кто совершил серьезное преступление в их собственной общине.
Хотя нормы играют важную роль даже в условиях деспотии (вряд ли нацистский режим смог бы выжить, если бы все немцы решили, что он нелегитимен, прекратили бы с ним сотрудничать и восстали против него), особенно они важны в отсутствие государства – потому что в этом случае нормы представляют собой единственный инструмент, позволяющий обществу избежать войны всех против всех.
Однако с точки зрения свободы эта проблема не так однозначна. Те же нормы, которые возникли и развивались ради координации совместных действий, разрешения конфликтов и отправления правосудия, в то же время создают своего рода клетку (cage) и порождают подавляющее доминирование (пусть и несколько иного рода, чем при деспотизме). Это верно для любого общества, но в обществах, которые обходятся без центральной власти и опираются исключительно на социальные нормы, клетка норм (cage of norms) становится особенно тесной и удушающей.
Понять, как образовались эти нормы и как они ограничивают свободу, можно на примере тех же аканов, нравы которых описал еще один британский чиновник, капитан Роберт Раттрей. В 1924 году Раттрей стал первым руководителем антропологического департамента ашанти – одной из крупнейшей группы аканов, проживающей на территории британской колонии Золотой Берег (ныне Гана). В обязанности Раттрея входило изучение обычаев и религиозных верований ашанти. Он приводит следующую пословицу ашанти:
Когда цыплята разбегаются из гнезда, их хватает ястреб.
По мнению Раттрея, эта пословица заключает в себе всю суть организации общества ашанти, оформившегося в условиях крайней нестабильности и постоянной угрозы насилия. Хотя ашанти в свое время создали одно из наиболее могущественных государств доколониальной Африки, в основе этого государства лежала социальная структура, уходящая корнями во времена, когда централизованной власти не существовало. Как в отсутствие эффективных государственных институтов избежать нападения пресловутого «ястреба»? В этом людям помогали нормы, позволявшие слабым спастись от насилия и гарантировавшие некоторую защиту перед «ястребами». Но в то же время эти нормы образовывали тесную клетку; следуя нормам, человек отказывался от личной свободы и должен был держаться вместе с другими «цыплятами».
Даже в безгосударственных обществах некоторые люди более влиятельны и более богаты, чем другие, обладают бóльшими связями и авторитетом. В Африке такие люди чаще становились вождями или старейшинами различных групп людей. Если вы хотели спастись от ястребов, вам была необходима защита такого вождя, но также и многочисленные сподвижники, так что вы должны были стать членом определенной группы (рода или племени). В обмен на защиту вы позволяли вождям и группе доминировать над собой, и именно в этом, согласно нормам аканов, и заключался правильный порядок вещей. Раттрей называет это «добровольным услужением» (voluntary servitude):
Состояние добровольного услужения в самом буквальном смысле – наследие каждого ашанти; оно служило необходимым основанием социальной системы. В Западной Африке наибольшей опасности подвергались именно мужчины и женщины, обладавшие тем, что мы бы назвали «личной свободой» и что на самом деле превращалось в недобровольную зависимость гораздо более радикального характера.
Под недобровольной зависимостью «более радикального характера» Раттрей подразумевал рабство. Так что, если вы постарались бы сбросить с себя цепи добровольного услужения, то, скорее всего, вас схватили бы ястребы – в данном случае работорговцы, которые продали бы вас в рабство.
И в самом деле, в Западной Африке пресловутая «война всех против всех» заключалась главным образом в том, что различные группы пытались захватить представителей других групп и продать их в рабство. Свидетельством тому служат многие яркие описания, оставленные африканцами, которые сами стали жертвами такой торговли. Одно из них – история Гои, переведенная на английский язык миссионером Даголдом Кэмпбеллом. Гои жил в конце XIX века на землях вождя Чиквива народности луба (сейчас это юг Демократической Республики Конго). Его отец умер, когда Гои был еще маленьким, и мальчика растили мать, сестра и брат. Однажды
появился отряд врагов; они бежали и издавали боевые крики. Они напали на деревню и убили нескольких женщин. Они ловили молодых девушек, гонялись за нами, мальчиками, ловили нас и связывали вместе. Нас увели в столицу и продали работорговцам, которые заковали наши ноги в деревянные колодки.
Оттуда Гои повели к побережью. «Вытащили меня из дома и оторвали от матери, которую я больше не видел. Нас гнали по “красной дороге” к морю» (дорога получила название «красной» из-за пролитой вдоль нее крови). К тому времени Гои настолько ослаб от постоянных побоев и голода, что не представлял почти никакой ценности.
Я превратился почти в скелет, в тень и не мог ходить. Меня таскали по деревням и предлагали купить. Никто не хотел отдать за меня козу или хотя бы даже курицу… Наконец один миссионер по имени Монаре отдал за меня цветастый платок стоимостью пенсов в пять и отпустил меня на свободу. По крайней мере, мне так сказали, но я не верил, потому что не понимал, что значит «свобода»; я думал, что стал рабом белых людей. Я не хотел быть свободным, потому что теперь меня снова могли поймать и продать.
В этом спектре несвободных состояний практиковались различные типы подчинения. Об одном из них можно узнать из рассказа женщины по имени Бваниква, который также был записан Кэмпбеллом. Бваниква тоже была из народности луба, и у ее отца был десяток жен. Главная жена была дочерью важного местного вождя по имени Катумба. Бваниква вспоминает о событиях, последовавших за смертью этой женщины:
Согласно обычаям луба, он [отец рассказчицы] должен был выплатить штраф за смерть. Ему приказали отдать трех рабов в качестве компенсации за жену… мой отец мог отдать лишь двоих.
Тогда вместо третьего раба ему приказали отдать одну из дочерей, и для этого выбрали меня… Когда отец передавал меня моему новому хозяину, он сказал: «Обращайся с моей дочкой хорошо; не продавай ее никому. Я приду и выкуплю ее». Но мой отец не смог выкупить меня, и я осталась в рабстве.
Бваниква теперь была чем-то вроде заклада (pawn, pledge) – это еще один статус подчинения, широко распространенный в Африке. Человек мог быть передан в заклад другому человеку с определенной целью, часто в обеспечение займа, долга или услуги. Но в случае с Бваниквой ее отдали в заклад, потому что отец не смог найти еще одного раба. Если бы он нашел раба, то мог бы выкупить Бваникву. Статус человека в закладе отличался от статуса раба: такого человека нельзя было продать новому хозяину, и предполагалось, что он находится в таком статусе временно. Но, как поняла Бваниква, превратиться из человека в закладе в раба было очень легко. Путешественник Ф. Б. Спилсбери, посетивший Сьерра-Леоне в 1805–1806 годах, объяснял:
Если король или другой человек отправляется на фабрику или на рабовладельческое судно и выбирает себе что-нибудь, за что он в данный момент не может расплатиться, то он отправляет в качестве заклада свою жену, сестру или ребенка, вешая им на шею бирку; такие дети находятся на положении рабов, пока их не обменяют обратно.
Похожим состоянием подчинения был статус воспитанника, или питомца (ward). В этом случае ребенка отправляли в более влиятельное семейство, чтобы он рос и воспитывался там. Так обеспечивалась безопасность ребена, даже если ради нее приходилось навсегда с ним расстаться и даже если это означало, что ребенок навсегда окажется в подчиненном положении по отношению к своим новым попечителям.
Такие истории показывают нам, что продажа людей, обмен ими и отдача их в залог были весьма обыденным явлением. В результате человек так или иначе оказывался в отношениях подчинения. Нужно было подчиняться вождю, старейшинам, попечителям и т. д. Женщины, кроме того, подчинялись своим мужьям. Нужно было строго соблюдать обычаи общества. Если вспомнить определение доминирования Петтита – жить «в тени других», испытывать «постоянную потребность следить за настроением других», необходимость «против своей воли подольщаться к другим, унижаться перед ними или льстить», – то становится очевидно, что такие отношения и есть проявления доминирования.
Как же возникли социальные статусы подчинения? Какие оправдания для них существовали?
Ответом здесь снова будут нормы; отношения подчинения развивались как обычаи, принятые обществом и одобренные им. Отдавать живых людей в залог или отправлять детей в услужение в чужие семьи было необходимо и правильно; жена должна подчиняться своему мужу, а все люди вообще должны строго придерживаться предписанных им социальных ролей. Но почему? Потому что этого от них ожидает всё общество в целом.
Однако если копнуть поглубже, то становится понятно, что такие нормы возникли не на пустом месте. Общество не выбирает нормы просто так, и последние развиваются не только в зависимости от коллективных верований и образцов поведения; нормы широко распространяются, только если выполняют какую-то определенную функцию, полезную для общества – или хотя бы для некоторых его представителей. Общество аканов приняло нормы, ограничивающие личную свободу и допускающие неравноправные отношения, потому что эти нормы позволяли в какой-то степени защитить людей от «войны всех против всех». Если вы находитесь в закладе у влиятельного человека, отданы ему в долговое рабство или имеете статус воспитанника, то «ястребы» с меньшей вероятностью захотят с вами связываться и вряд ли попытаются схватить вас и обратить в рабство. На это указывает другая, еще более откровенная пословица ашанти, записанная Раттреем: «Если у тебя нет хозяина, тебя схватит хищник».
Быть свободным – значит быть цыпленком среди ястребов, добычей для хищников. Тогда уж лучше согласиться на добровольное услужение и отказаться от собственной свободы.
* * *
Но клетка норм не только предотвращает войну. Как только традиции и обычаи глубоко укореняются в обществе, они начинают регулировать многие аспекты человеческой жизни. При этом нормы неизбежно более выгодны для тех, кто занимает более привилегированное положение в обществе, и менее выгодны для остальных. Даже если какая-то норма развивалась на протяжении столетий, все равно в каждый момент времени ее будут толковать и следить за ее исполнением наиболее влиятельные члены общества. И почему бы не изменить слегка эту норму в собственную пользу и тем самым не упрочить еще больше свое влияние в обществе или в домашнем хозяйстве?
Если не считать нескольких матриархальных групп, нормы и обычаи многих безгосударственных обществ Африки создали социальную иерархию, где мужчины находились наверху, а женщины – внизу. Еще более это заметно в сохранившихся традиционных обществах Ближнего Востока и некоторых регионов Азии – например, среди упомянутых ранее пуштунов. Общество пуштунов до сих пор строго регулируется обычаями предков, образующими систему, которая называется пуштунвали. Эта система закона и управление делает акцент на щедрости и гостеприимстве, но она представляет собой весьма тесную клетку норм. В частности, она санкционирует применение кровной мести за чрезвычайно большой спектр проступков. Один из наиболее распространенных сборников обычаев пуштунвали начинается с замечания о том, что
