Джейми Макгвайр
Весь этот свет
Глава шестая
Кэтрин
Пронзительный скрип ржавых петель калитки объявил о моем возвращении из школы. С начала учебного года прошло меньше двух недель, но я уже чувствовала себя совершенно разбитой, а мозг отказывался воспринимать новую информацию. Таща на спине рюкзак, я прошла по грязной неровной подъездной дорожке, ведущей к крыльцу. Миновала сломанный «Бьюик», который должен был стать моим в день моего шестнадцатилетия, споткнулась о выбоину в бетонной плите и упала на колени.
«Упасть просто, гораздо труднее снова подняться».
Я потерла свои костлявые коленки и прикрыла лицо ладонью, защищаясь от порыва горячего ветра, норовившего зашвырнуть песок мне в глаза. Вывеска над крыльцом поскрипывала, и я подняла глаза, наблюдая, как она покачивается взад-вперед. Для всех остальных жителей города это место было гостиницей «На Джунипер-стрит», но, к моему великому сожалению, для меня оно было домом.
Я встала и кое-как отряхнула грязь с ободранных в кровь ладоней и коленей. Плакать бесполезно, ведь никто меня не услышит.
Рюкзак оттягивал мне плечо, будто вместо учебников в нем лежали кирпичи. Я поднялась по ступеням крыльца, торопясь поскорее попасть внутрь. Старшая школа Дубового ручья находилась в восточной части города, а мой дом – в западной. Мои плечи болели после долгого пути пешком под палящим солнцем. В идеальном мире мамочка встречала бы меня в дверях с улыбкой на лице и стаканом сладкого чая в руке, но покрытая пылью дверь была закрыта, и свет не горел. Мы жили в ее мире.
Я сердито заворчала на огромную, арочной формы дверь. Она хмурилась всякий раз, когда я приходила домой, издевалась надо мной. Потянув за ручку, я втащила рюкзак в прихожую. Несмотря на отвратное настроение и грызущее чувство голода, я осторожно прикрыла дверь, не давая ей хлопнуть.
В доме было пыльно, темно и жарко, но все равно лучше, чем снаружи, где нещадно палило солнце и пронзительно стрекотали цикады.
Мамочка не стояла возле двери, держа в руках чашку чая со льдом. Ее вообще нигде не было. Я постояла, затаив дыхание и прислушавшись, чтобы определить, кто сейчас в доме.
Вопреки желанию папы, мамочка потратила большую часть денег, которые мы получили благодаря его страховке, чтобы превратить это место в мини-отель на семь номеров. Как и предсказывал папа, новые постояльцы к нам приезжали редко, а постоянных жильцов было слишком мало. Даже после продажи мамочкиной машины мы постоянно запаздывали с оплатой счетов. И после получения социального пособия, и при условии, что все номера сдавались бы постоянно, вплоть до моего выпускного, все равно все деньги уходили бы на уплату долгов. Банк забрал бы наш дом, меня бы отправили в приют, а мамочке и постояльцам пришлось бы найти способ жить вне стен гостиницы.
Задыхаясь от спертого, влажного воздуха, я решила открыть окно. Лето выдалось на редкость жарким, даже по меркам Оклахомы, и осень не спешила радовать прохладой. Несмотря на это мамочка не любила включать кондиционер – он работал, только если мы ожидали гостей.
И мы как раз их ждали. Все время, всегда.
В коридоре этажом выше раздались шаги. Хрустальная люстра задребезжала, и я улыбнулась. Вернулась Поппи.
Я оставила рюкзак возле двери и стала взбираться по деревянной лестнице, перешагивая через две ступеньки зараз. Поппи стояла у окна в конце коридора и смотрела на задний двор.
– Хочешь выйти на улицу и поиграть? – предложила я и протянула руку, чтобы погладить ее по волосам.
Она покачала головой, но не повернулась ко мне.
– Ой-ой. Неудачный день? – спросила я.
– Папочка не разрешает мне выходить из дома, пока он не вернется, – захныкала Поппи. – Его уже давно нет.
– Ты обедала? – Она покачала головой. – Держу пари, твой папа разрешит тебе выйти на улицу вместе со мной, если сначала ты съешь бутерброд. Что предпочитаешь: арахисовое масло или варенье?
Поппи улыбнулась от уха до уха. Она была мне почти как младшая сестра, я заботилась о ней с первого вечера, как она появилась здесь. Она и ее отец стали нашими первыми посетителями после смерти моего папы.
Поппи вперевалочку зашагала вниз по лестнице, потом смотрела, как я роюсь в шкафчиках в поисках хлеба, ножа, варенья и арахисового масла. Уголки ее грязного рта поползли вверх, пока она наблюдала, как я делаю бутерброды, а потом добавляю к ним банан.
Когда я была маленькой, как Поппи сейчас, мамочка всегда старалась накормить меня чем-то полезным, а теперь, за пять месяцев до моего восемнадцатилетия, я сама была взрослой и заботилась о Поппи. Так повелось с тех пор, как умер папа. Мамочка никогда не благодарила меня и не признавала того, что я делала ради нас, хотя я и не ждала ничего подобного. Наша жизнь свелась к тому, чтобы пережить каждый отдельно взятый день. Загадывать дальше завтрашнего утра было для меня слишком мучительно, и я не могла позволить себе роскошь все бросить. По крайней мере одна из нас должна была поддерживать привычный ход вещей, пока у нас еще хоть что-то осталось.
– Ты завтракала? – спросила я, пытаясь вспомнить, когда они с отцом поселились в гостинице.
Поппи кивнула, запихивая в рот бутерброд. Ее и без того грязные щеки окрасились виноградным вареньем.
Я принесла в столовую рюкзак и положила на пол у нашего длинного прямоугольного стола, недалеко от того места, где сидела Поппи. Пока она чавкала и утирала липкий подбородок тыльной стороной ладони, я закончила домашнее задание по геометрии. Поппи была счастливым, но одиноким ребенком, как и я. Обычно мамочке не нравилось, если я пыталась завести друзей, если не считать заходившую время от времени Тэсс. Но она по большей части рассказывала о своем доме, стоявшем в конце улицы. Немного странная, она была на домашнем обучении, и все же с ней можно было поговорить. К тому же ее не интересовали внутренние порядки гостиницы, а у меня все равно не было времени на досужие разговоры. Мы не могли позволить, чтобы посторонние видели, что происходит в стенах нашего дома.
Снаружи загудел автомобиль, и я, осторожно отодвинув штору, выглянула в окно. Жемчужно-белый «Мини Купер» Пресли был полон ее клонов. Все они, как и я, теперь были старшеклассницами. Верх был поднят, клоны смеялись и дергали головами в такт музыке, а Пресли притормозила возле нашего дома. Два года назад меня, возможно, охватили бы зависть и грусть, но теперь почувствовала только оцепенение. Часть меня, та, что жаждала машин, свиданий и новых нарядов, умерла вместе с папой. Желать того, чего не можешь получить, слишком больно, так что я предпочла отказаться от любых мечтаний.
Нам с мамочкой нужно было оплачивать счета, а это означало хранить тайны ради людей, ходивших по коридорам. Если бы наши соседи узнали правду, то не захотели бы, чтобы мы остались здесь. Поэтому мы оставались верны завсегдатаям гостиницы и охраняли их секреты. Я была готова пожертвовать несколькими друзьями, лишь бы мы смогли и дальше жить все вместе, вдали от мира.
Едва я открыла заднюю дверь, Поппи сбежала по деревянным ступенькам во двор, разбежалась и встала на руки, сделав немного кривое колесо. Она хихикнула, закрыла рот ладошками и села на сухую золотистую траву. Травинки хрустели у нас под ногами, и от этого звука у меня пересохло во рту. Это лето стало одним из самых жарких на моей памяти. Даже сейчас, в конце сентября, листья на деревьях усохли, а земля состояла из мертвых растений, пыли и жуков. Взрослые вспоминали о дожде, как о чем-то давно минувшем и сказочном.
– Папочка скоро вернется, – сказала Поппи с оттенком грусти в голосе.
– Знаю.
– Расскажи еще раз. Ту историю твоего рождения. Историю твоего имени.
Я улыбнулась и присела на верхнюю ступеньку крыльца.
– Опять?
– Опять, – кивнула Поппи, рассеянно собирая с земли сухие былинки.
– Всю жизнь мамочка хотела быть принцессой, – благоговейно начала я. Именно таким тоном эту историю рассказывал папа, когда укладывал меня спать. Он повторял для меня рассказ о моем имени каждый вечер, до самой своей смерти. – Когда ей было всего десять, она мечтала о пышных платьях, мраморных полах и золотых чашках. Она так сильно этого хотела, что верила: однажды ее мечта сбудется. Когда она вышла замуж за папу, то знала, что на самом деле он принц.
Поппи вскинула брови и вытянула шею, впитывая мои слова.
– Но на самом деле твой папа не был принцем.
Я покачала головой.
– Не был. И все же мамочка полюбила его больше, чем свою мечту.
– И тогда они поженились, и у них родился ребеночек.
Я кивнула.
– Мамочка хотела быть королевой и даровала имя и титул другому человеку, который был ей ближе всех на свете. Ей казалось, что имя Кэтрин подходит для принцессы.
– Кэтрин Элизабет Кэлхун, – проговорила Поппи, выпрямляя спину.
– Величественно, правда?
Поппи наморщила нос.
– Что такое «величественно»?
– Прошу прощения, – прозвучал низкий голос из угла двора.
Поппи вскочила и уставилась на незваного гостя.
Я встала рядом с ней и приставила ладонь козырьком ко лбу, чтобы заслонить глаза от солнца. Сначала я видела только темный силуэт, но потом разглядела лицо. Я едва его узнала, но на груди у него висел фотоаппарат, и это его выдало.
Эллиотт стал выше, его плечи стали шире, руки мускулистее. Четко очерченная челюсть делала его похожим на мужчину, а не на того мальчика, который остался в моей памяти. Волосы стали длиннее, теперь они доходили ему до середины лопаток. Он опирался локтями о наш забор и улыбался, всем своим видом выражая надежду.
Я обернулась через плечо и велела Поппи:
– Иди в дом.
Она встала и молча вошла внутрь. Я посмотрела на Эллиотта и отвернулась.
– Кэтрин, подожди!
– Я долго ждала! – огрызнулась я.
Эллиотт сунул руки в карманы шорт цвета хаки, и у меня защемило сердце. Он так изменился с того дня, когда я видела его в последний раз, и все же остался прежним. В нем мало что осталось от худого, долговязого подростка, с которым я познакомилась два года назад. Он больше не носил брекеты и мог похвастаться идеальной улыбкой – белые зубы казались еще белее из-за его смуглой кожи.
Эллиотт сглотнул, дернув кадыком.
– Я… Я…
«Обманщик».
Он поправил на шее толстый черный ремень, на котором висел фотоаппарат. Было видно, что он нервничает, мучается чувством вины… Какой же он красивый.
Эллиотт снова попытался заговорить.
– Мне…
– Тебе здесь не рады, – проговорила я, медленно отступая к крыльцу.
– Я только что переехал, – продолжал он, – к своей тете? Пока родители оформляют развод. Папа теперь живет с новой подружкой, а мама большую часть дня лежит в постели, – он поднял кулак и ткнул большим пальцем себе за спину. – Я теперь буду по соседству? Помнишь, где живет моя тетя?
Мне не нравилось, что он произносит все это с вопросительной интонацией. Даже если бы мне вновь захотелось поболтать с парнем, то ему стоило бы говорить уверенно и неторопливо, чтобы вызвать у меня хоть каплю заинтересованности. «Болтать стоит лишь о чем-то интересном», – как всегда утверждал папа.
– Уходи, – сказала я, глядя на фотоаппарат Эллиотта.
Он слегка приподнял хитроумную штуковину длинными пальцами и улыбнулся. Его новый фотоаппарат был старым, возможно, старше его самого.
– Кэтрин, пожалуйста. Позволь мне все объяснить?
Я не ответила и потянулась к дверной ручке. Эллиотт выпустил из рук фотоаппарат и протянул ко мне руку.
– С завтрашнего дня я начну ходить в школу. Перевелся сюда в последний год учебы, представляешь? Было бы… было бы здорово, если бы у меня была хотя бы одна знакомая?
– Учеба уже началась, – огрызнулась я.
– Знаю. Пришлось отказаться от обучения в Юконе, только после этого мама наконец позволила мне переехать.
В его голосе прозвучало отчаяние, и моя решимость немного дрогнула. Папа всегда говорил, что я слишком стараюсь спрятать свой мягкий характер под маской непреклонности.
– Ты прав. Это неприятно, – произнесла я прежде, чем успела остановиться.
– Кэтрин, – взмолился Эллиотт.
– Знаешь, что еще неприятно? Быть твоим другом, – выпалила я и повернулась к двери.
– Кэтрин! – на пороге стояла мамочка. – Я еще никогда не видела, чтобы ты так грубо себя вела.
Мамочка была женщиной высокой, но ее фигура состояла из мягких изгибов, к которым я так любила прижиматься в детстве. После смерти папы было время, когда мамочка исхудала, ключицы у нее выступали так сильно, что отбрасывали тени, и обнимать ее было все равно что прильнуть к безжизненным ветвям сухого дерева. Теперь ее щеки снова округлились, и сама она снова стала мягкой, хотя почти перестала меня обнимать. Теперь я обнимала ее.
– Прости, – сказала я.
Мамочка права. Она еще никогда не видела, чтобы я проявляла грубость. Я вела себя так, только когда мамы не было поблизости, чтобы держать настойчивых людей на расстоянии. Гостеприимство стало частью ее профессии, дерзость ее огорчала, но нам требовалось хранить свои секреты.
Она тронула меня за плечо и поморщилась.
– Что ж, ты же моя дочка, да? Так что, полагаю, мне некого винить.
– Добрый день, мэм, – сказал Эллиотт. – Я – Эллиотт Янгблад.
– А я Мэвис, – представилась мамочка и улыбнулась приятной, вежливой улыбкой, словно удушающая жара на нее не действовала.
– Я только что переехал к своей тете Ли, она живет на вашей улице.
– Ли Паттерсон Янгблад?
– Да, мэм.
– О, боже, – проговорила мамочка и захлопала глазами. – И как же ты ладишь со своей тетей Ли?
– Теперь уже лучше, – ответил Эллиотт и хитро улыбнулся.
– Вот как, что ж, дай Бог ей здоровья. Боюсь, она редкостная дрянь. Совершенно не изменилась со старшей школы, – сказала мамочка.
Эллиотт улыбнулся, и я поняла, как сильно по нему скучала. В глубине души я заплакала. Я постоянно так делала с тех пор, как он уехал.
– Батюшки, где же наши манеры? Не хочешь ли зайти, Эллиотт? Полагаю, у меня есть чай, свежие фрукты и овощи из сада. Или то, что от них осталось после этой засухи.
Я повернулась к мамочке и прожгла ее взглядом.
– Нет. Нам нужно работать. Поппи и ее отец здесь.
– Ах, да, – пробормотала мамочка, прикладывая ладонь к груди. Она вдруг сильно занервничала. – Извини, Эллиотт.
– В другой раз, – ответил он и поднял руку в знак прощания. – Увидимся завтра, принцесса Кэтрин.
Я сразу напряглась.
– Не называй меня так. Никогда.
Я увела мамочку внутрь и захлопнула за нами стеклянную дверь. Мамочка дергала край фартука и закручивала его. Я отвела ее наверх по коридору, потом еще на пять ступеней вверх в гостевую комнату и жестом предложила ей присесть перед туалетным столиком. С тех пор как умер папа, она ни одной ночи не смогла провести в их старой спальне, поэтому мы переоборудовали небольшую комнату на чердаке. Теперь мамочка обитала там.
Она пригладила волосы, достала платочек и стерла со щеки грязь.
– Господи, не удивительно, что ты не захотела впустить его в дом. Я просто пугало.
– Ты много работала, мамочка, – я взяла ее расческу и начала расчесывать ей волосы.
Она заметно расслабилась и улыбнулась.
– Как прошел твой день? Как дела в школе? Ты доделала домашнюю работу?
Не удивительно, что ей понравился Эллиотт. Она тоже стала изъясняться одними вопросами.
– Все хорошо, и, да, доделала. Только геометрию.
Мамочка фыркнула.
– Только геометрию, – она скопировала мой небрежный тон. – Я едва могла решить простое уравнение по алгебре.
– Это неправда, – возразила я.
– И то благодаря твоему отцу… – она замерла, и ее взгляд стал отсутствующим.
Я отложила расческу и вышла из комнатки. Прошла по коридору, спустилась вниз по лестнице, ища, чем бы заняться. Мамочка расстроилась и теперь будет сидеть у себя до конца дня. Она целыми днями делала вид, что все прекрасно, но время от времени речь неизбежно заходила о папе. Каждый раз это становилось для нее тяжелым ударом, она погружалась в воспоминания и уходила к себе. Я же оставалась: прибиралась, готовила, беседовала с гостями. Делила время между чтением книг и попытками поддерживать порядок в этом доме. Несмотря на то что гости у нас появлялись редко, работы в гостинице хватало. Тут и два сотрудника на полной ставке справились бы с трудом. Порой вечерами я радовалась, когда мамочка закрывалась у себя, предоставив мне делать всю работу. Погружаясь в дела, я обретала душевный покой.
Хлопнула дверь и на верхней лестничной площадке появилась Поппи.
– Кэтрин!
Я побежала вверх по ступенькам, обняла ее и держала, пока та захлебывалась рыданиями.
– Папочка опять уехал!
– Мне жаль, – пробормотала я, покачивая ее.
Иметь дело с Поппи было приятнее, чем с ее отцом. Дюк был громогласным сердитым человеком, вечно на всех орал и постоянно был занят. Общаться с таким жильцом то еще удовольствие. Когда Дюк был поблизости, Поппи вела себя очень тихо. Мамочка тоже помалкивала, предоставляя мне с ним разбираться.
– Я останусь с тобой, пока он не вернется, – пообещала я.
Поппи кивнула и уткнулась лбом мне в грудь. Я сидела вместе с ней на красной потертой ковровой дорожке, покрывавшей ступеньки лестницы, пока не пришло время укладывать ее спать. Я подоткнула ей одеяло.
Я не знала, будет ли Поппи здесь утром, но решила, что нетрудно приготовить ей что-то сладкое на завтрак, а еще сделать омлет для Дюка. Я спустилась в кухню и стала готовиться к утру. Если я собиралась в школу, готовила мамочка.
Помыв и убрав в холодильник свежесрезанные помидоры, лук и грибы, я снова поднялась по лестнице.
У мамочки бывали хорошие и плохие дни. Сегодняшний день получился ни то ни се. Бывало и похуже. У мамочки не хватало сил, чтобы управлять гостиницей. Я до сих пор не понимала, каким образом удерживаю нас на плаву. Но если сосредоточиться только на том, чтобы продержаться один день и дожить до следующего, масштаб проблемы становится неважен, главное – это переделать все дела на сегодня.
Я приняла душ и через голову натянула на себя пижаму. Пижамными штанами я пренебрегла, было слишком жарко, чтобы их надевать, а потом забралась в постель.
В тишине дома раздалось хныканье Поппи. Я замерла, выжидая, уснет ли она или встанет и отправится бродить по коридору. По ночам ей было тяжело находиться в доме, и я задумалась, как она жила, когда ее не было в гостинице: грустила ли она, боялась чего-то, чувствовала одиночество или пыталась забыть, как жила здесь, на Джунипер-стрит. Из тех немногих рассказов, что мне удалось из нее вытащить, я знала, что матери у Поппи нет. Ее отец, Дюк, наводил на девочку ужас. Девочка оказалась в замкнутом круге: она то ехала вместе с отцом в машине, когда тот переезжал с места на место, то подолгу оставалась одна, порой даже на несколько дней, из-за того, что отец работал. Больше всего она любила проводить время в гостинице, но это был лишь маленький кусочек ее жизни.
Мысли о завтрашнем дне в школе вытеснили из моей головы тревогу о Поппи. Теперь придется работать еще усерднее, чтобы держать людей подальше от нас, и прикладывать еще больше усилий, чтобы держать Эллиотта подальше от дома. На Джунипер-стрит мы с ним были единственными ребятами одного возраста. Если не считать Тэсс и одного дошкольника, на нашей улице было полно пустых домов, а в других обитали пенсионеры, чьи дети и внуки жили за полстраны отсюда. Избегать или игнорировать Эллиотта будет не так просто.
Возможно, он быстро станет популярным и уже не захочет дружить со мной. Вероятно, он станет называть меня странной и плевать мне на волосы, как некоторые мои одноклассники. Наверное, этим Эллиотт упростит мне задачу, и я легко его возненавижу. Засыпая, я надеялась, что так все и будет. Ненависть делает одиночество проще.
Глава седьмая
Кэтрин
Короткие белые веревочки, привязанные к потолочному вентилятору, слегка покачивались в такт негромкому гудению, раздававшемуся в недрах школьной вентиляционной системы. Веревочки призваны были показать, что система кондиционирования работает – и она работала, правда, не очень хорошо.
Скотти Нил согнулся пополам, потянулся так, что достал до моей парты, потом издал тяжкий вздох. Он задрал подол своей футболки и утер им пот с покрытого алыми пятнами лица.
Теперь мои волосы отросли ниже плеч, но сегодня я собрала их в пучок на макушке. Короткие волоски на затылке щекотали мокрую от пота шею, и я пригладила их, чтобы не мешали. Другие ученики тоже беспокойно ерзали на стульях, изнемогая от зноя.
– Мистер Мейсон, – простонал Скотти. – Можно нам настольный вентилятор? Воды? Хоть что-нибудь?
Мистер Мейсон промокнул лоб носовым платком и уже в десятый раз поправил очки на узком носу.
– Это хорошая идея, Скотти. Перерыв на воду. Воспользуйтесь фонтанчиком за углом. На пути отсюда и до фонтанчика расположены другие классы, и в них идут занятия. Я хочу, чтобы соблюдалась тишина и чтобы вы вернулись через пять минут.
Скотти кивнул, ножки стульев заскрипели, двигаясь по приглушенно-зеленой плитке. Все встали и направились к дверям, совершенно не заботясь о соблюдении тишины. Минка прошла мимо меня, ее вьющиеся волосы почти свернулись тугими локонами. Она бросила на меня сердитый взгляд через плечо. Все еще сердилась, что я бросила их с Оуэном два года назад.
Мистер Мейсон поглядел на гомонящих учеников, закатил глаза, а потом заметил меня, единственную ученицу, оставшуюся в классе.
– Кэтрин?
Я подняла брови, показывая, что внимательно его слушаю.
– Ты разве не хочешь пить? – он помахал рукой, уже зная ответ. – Ах, этот цирк. Я понял. Тогда сходи к фонтанчику, когда все остальные вернутся, хорошо?
Я кивнула и принялась чертить линии и кружочки в тетради, стараясь не смотреть на пятно пота, расплывающееся по рубашке учителя в районе пивного животика.
Мистер Мейсон вдохнул, потом длинно выдохнул. Он явно хотел задать мне какой-то вопрос, наверное, о том, как у меня дела и все ли хорошо у нас дома, но, очевидно, передумал. Все «хорошо», «отлично» или «нормально». Год назад в его классе тоже все было «хорошо», «отлично» или «нормально». Раньше он каждую пятницу спрашивал меня об этом, но к рождественским каникулам перестал.
После того как половина учеников вернулась, мистер Мейсон посмотрел на меня поверх очков.
– Итак, Кэтрин?
Не желая протестовать на глазах остальных, я кивнула, встала и направилась к двери, не поднимая глаз от зеленых и белых плиток на полу. Смешки и перешептывания стали громче, затем в поле моего зрения показались несколько пар ботинок.
Я остановилась позади всех, а клоны захихикали.
– Очень мило с твоей стороны занять последнее место, – сказала Пресли.
– Я после нее пить не стану, – проворчала Анна Cью.
Я вонзила ноготь большого пальца себе в руку.
Пресли с усмешкой посмотрела на подружку, а потом обратилась ко мне.
– Как там дела в гостинице, Кэти? Когда я проезжала мимо нее в последний раз, мне показалось, что ваше заведение закрыто.
Я вздохнула.
– Кэтрин.
– Извини? – переспросила Пресли, делая вид, что возмущена тем, что я вообще подала голос.
Я посмотрела на нее.
– Меня зовут Кэтрин.
– Ой, – издевательским тоном протянула Пресли. – Кит Кат сегодня не в духе.
– Решила снизойти до простолюдинов, – проворчала Минка.
Я стиснула зубы и сжала кулак.
– Я слышала, у них там живут привидения, – вставила Татум, блестя глазами от восторга. Она отбросила со лба мешающие осветленные пряди.
– Да, – огрызнулась я, – а еще мы пьем кровь девственниц, – потом добавила, поворачиваясь к классу: – Так что вы все в безопасности.
Я вбежала обратно в класс, где мне ничто не угрожало в присутствии мистера Мейсона, и села на свое место. Учитель не заметил меня, хотя никто его не отвлекал, не разговаривал и не переходил с места на место. Было так жарко, что даже дышать получалось с трудом.
Вернулся Скотти, тыльной стороной ладони вытирая капли воды с подбородка. Этот жест напомнил мне Поппи, и я задумалась, будет ли она в гостинице, когда я вернусь домой, какая помощь понадобится мамочке и не заселился ли к нам новый постоялец, пока меня не было.
– Я могу тебе помочь? – спросил мистер Мейсон.
Я подняла глаза от тетради. На пороге стоял Эллиотт Янгблад, обутый в огромные кроссовки, похожие на маленькие лодки. В одной руке он держал белый листок бумаги, а в другой – полинялую красную сумку. Вернулись еще несколько старшеклассников и стали протискиваться мимо Эллиотта, словно он неодушевленный предмет, так что тому пришлось посторониться. Ни извинений, ни сожалений из-за того, что они потерлись об него своими потными плечами.
– Это мне? – спросил мистер Мейсон, кивая на бумагу в руке Эллиотта.
Эллиотт подошел к учительскому столу, едва не задев головой макет планеты Сатурн из папье-маше, висящий под потолком.
Я представила, за что могла бы его возненавидеть. Слишком низкие и слишком высокие люди обычно крайне чувствительны из-за таких особенностей своей внешности, и Эллиотт наверняка стал обидчивым и неуверенным в себе. Рядом с таким невозможно находиться.
Он протянул мускулистую руку и передал мистеру Мейсону бумагу. При этом он слегка сморщил нос. Меня злили его движения и мускулы, раздражало то, каким высоким он стал, что он не похож на себя прежнего и что выглядит старше. Главным образом я ненавидела его за то, что он бросил меня, когда умер папа. Я подарила Эллиотту целое лето своей жизни, мое последнее лето вместе с папой, но когда я так нуждалась в нем, он оставил меня одну.
Мистер Мейсон, прищурившись, прочитал бумагу, затем положил ее на небрежно сложенную на столе стопу других бумаг.
– Добро пожаловать, мистер Янгблад. – Мистер Мейсон посмотрел на Эллиотта снизу вверх. – Вы приехали к нам из Белого Орла?
Эллиотт слегка приподнял бровь, показывая, что шокирован таким невежественным предположением.
– Нет?
Мистер Мейсон указал на свободное место в заднем ряду, и Эллиотт спокойно прошел по проходу между партами мимо меня. Раздалось несколько смешков, и, обернувшись, я увидела, что он пытается уместить свои длиннющие ноги под партой. Я была довольно невысокой, и до сих пор мне не приходило в голову, что наши столы больше подходят для маленьких детей. Эллиотт же был невероятно высоким, и уместиться за такой партой ему было довольно трудно.
Он поерзал, пытаясь устроиться поудобнее, так что металлические петли заскрипели, и снова раздались смешки.
– Так, так, – сказал мистер Мейсон, вставая. Он поднял руки, призывая класс к тишине, и стали видны пятна пота на подмышках его рубашки. Ученики откровенно засмеялись.
Вошла школьный психолог, оглядела класс и, заметив Эллиотта, вздохнула с очень недовольным видом.
– Майло, мы же это обсуждали. Мистеру Эллиотту понадобятся отдельные стол и стул. Мне казалось, что здесь они есть.
Мистер Мейсон нахмурился, недовольный вторым вторжением в его класс за последние пять минут.
– Все в порядке, – сказал Эллиотт.
Он говорил глубоким и ровным голосом, так что каждый звук был очень четким.
– Миссис Мейсон, – учитель произнес это пренебрежительным тоном мужа, который вскоре станет бывшим. – У нас все под контролем.
Выражение профессионального терпения исчезло с лица психолога, сменившись раздражением. Ходили слухи, что Мейсоны судились еще прошлой весной и в итоге сошлись на раздельном проживании, но миссис Мейсон определенно переносила случившееся куда лучше, чем мистер Мейсон.
Миссис Мейсон похудела фунтов на сорок, слегка осветлила свои темно-каштановые волосы и стала наносить больше макияжа. Ее кожа теперь сияла здоровьем, а морщинки вокруг глаз разгладились. Она источала счастье, оно светилось в ее глазах и отражалось от пола. Где бы она ни прошла, по воздуху за ней тянулся радужный след с ароматом роз. Миссис Мейсон жилось лучше без мужа. А вот мистеру Мейсону без жены приходилось туго.
Мистер Мейсон вскинул перед собой руки ладонями вверх.
– Мебель в кладовке. Я перенесу ее позже.
– Да все в порядке, – повторил Эллиотт.
– Поверь мне, сынок, – пробормотал мистер Мейсон, – если миссис Мейсон что-то решила, лучше это сделать.
– Верно, – подтвердила она. Было видно, что ее терпение на пределе. – Так что сделай это, пожалуйста.
Даже когда она сердилась, счастье лучилось в уголках ее глаз. Она вышла из класса и удалилась по коридору, весело цокая каблуками.
В нашем городке не набралось бы и тысячи жителей, и, даже спустя два года после того, как папу сократили, рабочих мест осталось не так много. У Мейсонов не оставалось выбора: приходилось работать бок о бок, по крайней мере, пока один из них не решится на переезд. В этом году они пока что держали вооруженный нейтралитет.
Ожидание известия о чьем-то скором переезде вносило нотку разнообразия в унылые школьные будни. Мне нравились и мистер, и миссис Мейсон, но, похоже, скоро один из них покинет Дубовый ручей.
Мистер Мейсон закрыл глаза и потер виски большим и средним пальцами. Класс притих. Даже дети понимали, что не стоит раздражать мужчину, находящегося на грани развода.
– Итак, – проговорил мистер Мейсон, поднимая глаза. – Скотти, возьми мои ключи и принеси сюда стол и стул, которые я попросил тебя убрать в кладовку в начале учебного года. Возьми с собой мистера Янгблада.
Скотти подошел к столу мистера Мейсона, взял ключи, потом махнул рукой Эллиотту.
– Это тут рядом, только по коридору пройти, – сказал он, дожидаясь, пока одноклассник вылезет из-за парты.
Смешки рассеялись, как запах наших дезодорантов. Дверь открылась, в помещении повеяло легким ветерком, и все оставшиеся в классе как по команде повернули головы к двери и невольно вздохнули с облегчением.
Мистер Мейсон уронил руки на стол, зашуршав бумагами.
– Руководству придется отменить занятия, не то мы все схлопочем тепловой удар. Вы, ребятки, в такой обстановке не можете сосредоточиться на учебе, и я не могу сконцентрироваться в такой жаре.
– Миссис Маккинстри разрешила нам провести урок английского под большим деревом, что растет между школой и зданием актового зала, – сказал Эллиотт. Его длинные темные волосы от жары и влажности свисали блеклыми паклями. Он стянул их резинкой на затылке в некое подобие пучка, из которого большая часть волос торчала в разные стороны.
– Неплохая идея. Однако, – заметил мистер Мейсон, размышляя вслух, – есть вероятность, снаружи жарче, чем в помещении.
– На улице хотя бы ветерок обдувает, – сказал Скотти, отдуваясь и утирая плечом пот со лба.
Они с Эллиоттом занесли в класс стол. Свободной рукой Эллиотт нес стул и свою красную сумку. Я не заметила, что он ушел вместе с ней, хотя обычно я все подмечала.
Я посмотрела на потолочный вентилятор над головой мистера Мейсона. Веревочки не двигались. Кажется, система кондиционирования все-таки сломалась.
– О, боже, мистер Мейсон, – захныкала Минка, падая грудью на парту. – Я умираю.
Учитель перехватил мой направленный вверх взгляд, посмотрел на вентилятор и встал, поняв, что я вижу то же, что и он. Система вентиляции не работала. Кондиционер сломался, а аудитория мистера Мейсона находилась на солнечной стороне здания.
