Джейми Макгвайр
Весь этот свет
– Полагаю, это не сработало?
Я покачала головой. В памяти живо всплыли все оскорбления и насмешки, которыми осыпали меня одноклассницы, словно открылась уже почти затянувшаяся рана.
Эллиотт фыркнул и дотронулся до кончика носа ободранной костяшкой пальца.
– Разве тебе не больно? – спросила я.
Эллиотт перестал улыбаться. Где-то вдалеке низким голосом завыла собака, пощелкивал кондиционер, заурчал мотор автомобиля. Вероятно, кто-то из старшеклассников возвращался домой по Мейн-стрит. В окутавшей нас тишине стало видно, что свет в глазах Эллиотта погас.
– Прости, это не мое дело.
– Почему не твое?
Я пожала плечами и зашагала дальше.
– Не знаю. Наверное, это личное.
– Я рассказал тебе про своих родителей и все их проблемы, а ты считаешь, что сбитые костяшки – мое личное дело?
Я снова пожала плечами.
– Я вышел из себя и выместил гнев на вашем дубе. Видишь? Нет никакой магии, я все еще злюсь время от времени.
Я замедлила шаг.
– Расстроен из-за родителей?
Эллиотт покачал головой. Было видно, что ему не хочется вдаваться в подробности, поэтому я не стала расспрашивать. Мы шли по дороге, которая проходила через нашу тихую часть города и продолжалась уже за его пределами, а привычный нам с Эллиоттом мир необратимо менялся, хотя в тот момент мы этого еще не понимали.
По обеим сторонам улицы стояли дома – маленькие островки жизни и бурной деятельности. Горевший в окнах свет разрывал темноту, черневшую между уличными фонарями. Некоторые окна были закрыты занавесками, и я гадала, как живут обитатели этих островков, наслаждаются ли долгожданным вечером пятницы и смотрят ли телевизор, удобно устроившись на диване с пачкой чипсов или орешков. Возможно, им не приходится тревожиться из-за неоплаченных счетов.
Когда мы подошли к моей калитке, мой островок оказался темным и тихим. Мне бы хотелось, чтобы окна нашего дома светились тем же мягким светом, что мы видели ранее, чтобы у нас тоже был включен телевизор.
Эллиотт сунул руки в карманы, отчего лежавшая там мелочь зазвенела.
– Они дома?
Я посмотрела на гараж. Отцовский «Бьюик» и «Лексус» мамочки стояли на своих местах.
– Похоже на то.
– Надеюсь, я не испортил тебе жизнь еще больше, сцепившись с Пресли.
Я отмахнулась.
– Мы с ней давно знакомы. Сегодня впервые кто-то заступился за меня, не уверена, что Пресли оказалась готова к такому.
– Надеюсь, она перестанет вести себя так, будто у нее палка в заднице.
Я не смогла сдержать громкий смешок, и Эллиотт заметно обрадовался моему веселью.
– У тебя есть мобильный?
– Нет.
– Нет? Это шутка или ты просто не хочешь давать мне свой номер?
Я покачала головой и нервно рассмеялась.
– Честное слово. Кто захочет мне звонить?
Эллиотт пожал плечами.
– Вообще-то, я собирался тебе позвонить.
– Вот как.
Я подняла щеколду, на которую закрывалась калитка, протиснулась на ту сторону. Раздался пронзительный скрип: калитка закрылась за мной, тихо щелкнув. Я повернулась к Эллиотту и ухватилась за изогнутую кованую створку. Он мельком глянул на наш дом, так, словно он был самым обычным, не вызывающим ни малейшего страха. От его храбрости на сердце у меня потеплело.
– Мы практически соседи, так что… уверен, мы скоро увидимся, – сказал он.
– Да, определенно. В смысле… это вполне вероятно, – кивнула я.
– Что ты делаешь завтра? У тебя есть подработка на лето?
Я покачала головой.
– Мамочка хочет, чтобы летом я помогала по дому.
– Ничего, если я заскочу? Притворюсь, что не фотографирую тебя.
– Конечно, если мои родители чего-нибудь не учудят.
– Тогда ладно, – подытожил Эллиотт. Он слегка расправил плечи, став чуточку выше, и попятился. – Увидимся завтра.
Он повернулся, чтобы идти домой, и я последовала его примеру. Медленно дошла до крыльца, поднялась по ступенькам. Покоробленные доски, которыми было обшито крыльцо, заскрипели под моим весом (хотя я весила неполные пятьдесят кило). Этот звук вполне мог потревожить родителей, однако в доме по-прежнему царило безмолвие. Приоткрыв вторую дверь, я скользнула в прихожую, в душе проклиная скрипучие петли. Оказавшись внутри, я замерла, выжидая, но не услышала ни приглушенного разговора, ни шагов. Наверху никто не спорил на повышенных тонах, в коридоре не было слышно ни шепота.
Казалось, каждая ступенька пронзительно кричит, выдавая мой приход, пока я кралась по лестнице на второй этаж. Я держалась посередине лестницы, чтобы не обтирать плечом обои. Мамочка требовала, чтобы мы аккуратно обращались с домом, как будто это еще один член семьи. Я тихо прошла по коридору, перед комнатой родителей на мгновение замерла, потому что у меня под ногой скрипнула половица. Однако все было тихо, и я пошла дальше, к себе.
На обоях в моей комнате были горизонтальные розовые полоски, но помещение все равно походило на клетку, несмотря на цвет. Я сняла шлепанцы и босиком, не включая свет, приблизилась к окну. Белая краска на раме облупилась.
Снаружи, двумя этажами ниже, шагал по улице Эллиотт. Он то появлялся, когда проходил под фонарями, то исчезал из виду. На ходу он смотрел на светящийся экран своего телефона. Вот он прошел через пустой участок Фентонов, прямиком к дому своей тети Ли. Интересно, что он увидит, войдя в свой дом? Там будет темно и тихо или мисс Ли везде включит свет? Чем она занята? Ссорится с мужем, готовится ко сну или ждет Эллиотта?
Я повернулась к туалетному столику, высматривая музыкальную шкатулку – папин подарок на мой четвертый день рождения. Я приподняла крышку, и маленькая балерина начала кружиться перед овальным зеркальцем, обрамленным розовой тканью. Краска давно стерлась с губ и щек танцовщицы, только глаза, две черные точки, остались прежними. Некогда накрахмаленная пачка вся помялась, пружина, на которой крепилась фигурка, погнулась, и балерина слегка кренилась набок. И все же она исправно вращалась на месте, выполняя одно и то же движение снова и снова. Было в этой монотонности нечто зловещее.
Обои местами вспухли и отслаивались от стен, а кое-где окончательно отклеившиеся полосы уже сильно отставали от плинтуса. На потолке в углу темнело пятно, которое с каждым годом все увеличивалось. Моя белая кровать скрипела от малейшего движения, дверцы стенного шкафа не скользили в пазах и всякий раз норовили заклинить. Однако комната была моим убежищем, тьма сюда не дотягивалась. Сейчас, когда я снова оказалась внутри этих стен, все проблемы – статус городских изгоев, закрепившийся за нашей семьей, нервные срывы мамули – вдруг отступили на второй план. До сих пор я могла спрятаться только здесь и до сегодняшнего дня лишь здесь чувствовала себя в безопасности… пока не оказалась за одним столом со смуглым пареньком, смотревшим на меня большими карими глазами, в которых не было ни симпатии, ни презрения.
Я стояла у окна, хотя Эллиотт уже давно скрылся из виду. Он был необычным, немного странным, но он нашел меня. На какой-то миг я почувствовала, что больше не потеряна, и мне это понравилось.
Глава вторая
Кэтрин
– Кэтрин! – прокричал папа с первого этажа.
Я сбежала вниз по ступенькам.
Отец стоял у подножия лестницы и улыбался.
– Ты сегодня такая оживленная. С чего бы это?
Я помедлила секунду, прежде чем ответить.
– Лето наступило?
– Нет. Твою улыбку «лето наступило» я уже видел, а эта совершенно другая.
Я пожала плечами и ухватила верхний кусочек поджаренного бекона из стопки, которую держал папа, положив салфетку на ладонь. Вместо ответа я принялась хрустеть беконом, и он нахмурился.
– Сегодня в два часа у меня собеседование, но я подумал, что мы могли бы съездить к озеру до этого?
Я утащила еще кусочек бекона и продолжила жевать.
Отец состроил недовольную рожицу.
– У меня вроде как уже есть планы.
Папа выгнул бровь.
– С Эллиоттом.
Две складки между папиных бровей стали глубже.
– Эллиотт.
Он проговорил это имя так, словно никак не мог вспомнить, о ком речь.
Я улыбнулась.
– Племянник Ли. Тот странный парень с заднего двора.
– Который подрался с нашим дубом?
Я медлила с ответом, и папа наконец «вспомнил».
– Ах, да, я его видел.
– Но… ты же спросил меня, не разносит ли он наш двор.
– Не хотел тебя волновать, принцесса. Не уверен, что одобряю дружбу моей дочурки с парнем, который набрасывается с кулаками на деревья.
– Папа, мы же не знаем, что происходит с ним дома.
Папа коснулся моего плеча.
– Не хочу, чтобы моя дочь влезала в чужие разборки.
Я покачала головой.
– После вчерашнего вечера его тетя и дядя, возможно, говорят то же самое про нашу семью. Уверена, вся округа слышала вашу ссору.
– Прости. Я не подумал.
– Главным образом солировала мамочка, – проворчала я.
– Мы оба отличились.
– Вчера вечером он осадил Пресли.
– Парень, избивавший дерево? Погоди-ка. В каком смысле «вчера вечером»?
Я сглотнула.
– Мы сходили в кафе «У Браума»… после того как мамочка вернулась домой.
– Так, – сказал папа, – понятно. И он вел себя прилично? В смысле, не пытался ударить Пресли или что-то в этом духе, правда?
Я хихикнула.
– Нет, папа.
– Извини, что не зашел к тебе сказать спокойной ночи. Мы поздно легли.
Кто-то постучал в дверь: сначала три раза, потом еще два.
– Это он? – спросил папа.
– Не знаю. Мы не договорились о каком-то конкретном времени, – ответила я, глядя, как папа идет к входной двери. Он резко выдохнул, потом взялся за ручку и открыл дверь. На пороге стоял Эллиотт, чистенький, только что из душа, отчего его волнистые волосы влажно поблескивали. Обеими руками он держал свой фотоаппарат, хотя тот висел у него на шее на ремешке.
– Мистер, э-э-э…
– Кэлхун, – сказал папа, энергично пожимая Эллиотту руку. Он повернулся ко мне. – Ты, кажется, говорила, что вы познакомились вчера вечером? – Он посмотрел на Эллиотта. – Ты даже не узнал ее фамилию?
Эллиотт застенчиво улыбнулся.
– Наверно, я немного нервничаю, встретив вас.
Папа посмотрел на него с теплотой и заметно расслабился.
– Ты знал, что ее первое имя Принцесса?
– Папа! – зашипела я.
Отец мне подмигнул.
– Возвращайся домой к ужину.
– Да, сэр, – сказал Эллиотт, делая шаг в сторону.
Проходя мимо папы, я быстро чмокнула его в щеку, потом вслед за своим новым другом спустилась с крыльца и вышла за калитку.
– Уже так жарко, – заметил Эллиотт, утирая испарину со лба. – Погода этим летом будет отвратительная.
– Ты рано пришел. Какие у тебя планы? – спросила я.
Он слегка подтолкнул меня локтем в бок.
– Проводить время с тобой.
– А как насчет фотоаппарата?
– Я подумал, сегодня мы могли бы прогуляться до ручья.
– Чтобы?..
Он поднял повыше фотоаппарат.
– Пофотографировать.
– Ручей?
Эллиотт улыбнулся.
– Увидишь.
Мы двинулись на север, в сторону кафе «У Браума». Не дойдя до него, мы свернули на боковую улицу, покрытую не асфальтом, а гравием и красноватыми камешками, и прошли около мили по направлению к Глубокому ручью. Ручей был узкий, в некоторых местах не шире десяти футов, так что, разбежавшись, я вполне могла бы его перепрыгнуть. Эллиотт вел меня вдоль берега, пока наконец не нашел особо понравившееся ему место.
Он перестал разговаривать со мной и принялся щелкать фотоаппаратом. Эллиотт быстро сделал снимок, проверил настройки, потом сделал еще несколько кадров. Понаблюдав за ним с час, я стала бродить вдоль берега сама по себе, ожидая, пока Эллиотт не удовлетворит свою страсть к фотографиям.
– Прекрасно, – сказал он наконец. – Идем.
– Куда?
– В парк.
Мы пошли в сторону Джунипер-стрит, по дороге завернули в кафе «У Браума» и купили холодной воды. Я прижала большой палец к плечу, сильно нажала и отняла руку. На коже осталось белое пятно, которое постепенно покраснело.
– Солнечный ожог? – спросил Эллиотт.
– Я вечно обгораю в июне. Один раз сгорю – и готова к лету.
– Я бы не был так уверен, – поддразнил меня Эллиотт.
Я с завистью поглядела на его бронзовую кожу. На вид она казалась мягкой, и мне захотелось к ней прикоснуться. От этих мыслей мне стало не по себе, потому что прежде я ни о чем подобном не думала.
– Нужно натереть тебя солнцезащитным кремом, а то ожоги будут болеть.
– Неа. Ничего со мной не случится, увидишь.
– Что я увижу?
– Я просто имела в виду, что со мной все будет хорошо, – буркнула я, сталкивая Эллиотта с тротуара.
Пряча улыбку, он толкнул меня в ответ. Я потеряла равновесие, наклонилась к забору, так что моя блузка зацепилась за торчащий кусок проволоки, и тонкая ткань порвалась. Я вскрикнула, а Эллиотт бросился ко мне, протягивая руки.
– Осторожно!
– Я застряла! – воскликнула я, сгибаясь пополам и одновременно цепляясь пальцами за сетку, чтобы не упасть и не порвать блузку еще больше.
– Есть, – сказал Эллиотт, отцепляя мою блузку от забора. – Почти получилось. Извини, это было очень глупо с моей стороны.
Отцепив край моей блузки от проволоки, Эллиотт помог мне выпрямиться. Я оглядела прореху на ткани и нервно рассмеялась.
– Все в порядке. Я такая неуклюжая.
Эллиотт поморщился.
– Это я болван, толкнул девушку.
– Мне не больно.
– Да, знаю. Просто… мой отец иногда выходит из себя и теряет над собой контроль. В такие моменты я думаю, всегда ли он был таким и, если нет, почему стал так себя вести. Не хочу быть похожим на него.
– Мамочка тоже постоянно устраивает сцены.
– Она бьет твоего папу?
Я покачала головой.
– Нет.
На скулах Эллиотта заходили желваки, затем он повернулся к парку и жестом предложил мне следовать за ним. Несколько кварталов мы прошли в молчании, пока не услышали вдали смех и веселый писк малышей.
Парк Битл пребывал не в лучшем состоянии, но все равно его наполняло множество маленьких представителей рода человеческого. Я гадала, как Эллиотт будет фотографировать, ведь в каждый кадр непременно попадет чумазый, сопливый карапуз, но мой спутник каким-то неведомым образом находил красоту в ржавых бочках и покосившихся качелях, на которых никого не было. Спустя час мамочки и няньки начали отлавливать детей и звать их к грузовичкам, чтобы накормить обедом. Через несколько минут мы остались одни.
Эллиотт предложил мне покачаться на качелях, и я присела на пластиковое сиденье. Он оттянул качели назад, потом сильно толкнул вперед и пробежал подо мной, когда конструкция взлетела вперед и вверх.
Он вскинул фотоаппарат, но я закрыла лицо рукой.
– Нет!
– Фото выйдет хуже, если будешь упрямиться.
– Мне просто это не нравится. Пожалуйста, перестань.
Эллиотт опустил камеру и покачал головой.
– Это странно.
– Ну, значит, я и сама странная.
– Нет, просто… Это если бы заходящее солнце пожалело о том, что оно так прекрасно.
Я качалась на качелях, плотно сжав губы, чтобы не улыбнуться. И вновь не понимала, то ли Эллиотт делает мне комплимент, то ли у него просто необычный взгляд на этот мир.
– Когда твой день рождения? – спросил он.
Я нахмурилась, застигнутая врасплох.
– В феврале… А что?
Он фыркнул.
– Какого числа?
– Второго. А когда у тебя день рождения?
– Шестнадцатого ноября. Я Скорпион. А ты… – он поднял глаза к небу, очевидно, подсчитывая в уме. – О, ты Водолей. Знак воздуха. Очень загадочный.
С моих губ сорвался нервный смешок.
– Понятия не имею, что бы это значило.
– Это значит, нам следует держаться далеко, очень далеко друг от друга, если верить моей маме. Она любит такую ерунду.
– Астрологию?
– Ага, – ответил Эллиотт.
Казалось, ему неловко делиться такими пикантными подробностями своей жизни.
– Разве чероки верят в астрологию? Прости, если задаю глупый вопрос.
– Нет, – он покачал головой. – Это просто для развлечения.
Эллиотт сел на соседние качели и, ловко перебирая ногами по земле, стал раскачиваться. Затем он потянул за цепь, на которой держалось сиденье моих качелей. Я тоже стала отталкиваться ногами и уже через несколько секунд взлетала так высоко, что конструкция подпрыгивала, когда я достигала высшей точки траектории. Я выпрямляла ноги, тянулась мысками к небу, и меня охватил тот же детский восторг, который я испытывала в раннем детстве.
Наконец мы стали раскачиваться медленнее, и я заметила, что Эллиотт за мной наблюдает. Он протянул руку, но я колебалась.
– Это ничего не значит, – сказал он. – Просто хватайся.
Я уцепилась за его ладонь. Наши руки были потными и скользкими – не слишком приятное ощущение, – но я впервые взяла за руку человека противоположного пола, если не считать моего папу. От этого в груди возник удивительный трепет, хоть я и отказывалась признаться в этом самой себе. Я не считала Эллиотта особенно привлекательным или забавным, но он был милым. Казалось, он все видит, и все же ему хотелось проводить со мной время.
– Тебе нравятся твои тетя и дядя? – спросила я. – Тебе нравится здесь?
Эллиотт посмотрел куда-то поверх моей головы, щурясь от яркого солнца.
– По большей части да. Тетя Ли… Ей пришлось многое перенести.
– Например?
– Со мной они об этом не говорят, но судя по тому, что мне удалось услышать за эти годы, поначалу Янгблады не особо жаловали ее. Дядя Джон просто любил мою тетю, несмотря ни на что, и в итоге его семья ее приняла.
– Это из-за того, что она… – начала я, запинаясь Эллиотт фыркнул.
– Все в порядке. Можешь произнести это вслух. Мои родители тоже через это проходили. Тетя Ли – белая.
Я плотно сжала губы, чтобы не рассмеяться.
– А что насчет тебя? Ты правда уедешь после окончания школы?
Я кивнула и мыском сандалии стала вычерчивать на песке круги.
– В Дубовом ручье хорошо, просто я не хочу оставаться тут навечно. И ни на секунду дольше, чем это необходимо.
– Я собираюсь путешествовать, взяв с собой камеру. Буду фотографировать землю, небо и все, что между ними. Ты могла бы отправиться со мной.
Я рассмеялась.
– И чем бы мы занимались?
Он пожал плечами.
– Странствовали бы по свету.
Я подумала о том, что папа сказал мне сегодня утром, и захотела доказать, что он неправ. Я хитро улыбнулась.
– Не уверена, что хочу путешествовать по миру с человеком, избивающим деревья.
– Ах, это.
Я толкнула его локтем.
– Да, это. Из-за чего ты так разозлился?
– Периодически я не разделяю философию дяди Джона касательно злости, и вчера был именно такой момент.
– Все время от времени сердятся. Уж лучше выместить злость на дереве, но, возможно, в следующий раз тебе стоит взять на вооружение боксерские перчатки.
Эллиотт коротко хохотнул.
– Моя тетя предлагала повесить в подвале боксерскую грушу.
– Если хочешь знать мое мнение, использование этого снаряда весьма способствует укреплению здоровья.
– Итак, если ты не будешь путешествовать со мной по миру, чем займешься?
– Не уверена. Еще три года учебы впереди. Наверное, мне уже пора определиться, кем я хочу быть, и в то же время кажется, что в пятнадцать лет это невозможно. – Я отвела взгляд и нахмурилась. – Эти мысли меня угнетают.
– Тогда просто держи меня за руку.
– Кэтрин?
Я подняла глаза и увидела Оуэна.
Мои пальцы выскользнули из ладони Эллиотта.
– Привет, – воскликнула я, вставая.
Оуэн подошел к нам, утирая со лба пот.
– Твой папа сказал, что я, возможно, найду тебя здесь.
Взгляд его метался от моего спутника ко мне и обратно.
– Это Эллиотт. Он живет на нашей улице, – сказала я.
Эллиотт встал и протянул руку. Оуэн не двинулся с места, встревоженно разглядывая высокого темноволосого незнакомца.
– Оуэн, – прошипела я.
Светлые ресницы моего друга дрогнули. Он пожал протянутую руку, потом снова повернулся ко мне.
– Ох. Извини. Просто… Я завтра уезжаю в лагерь. Хочешь зайти ко мне вечером?
– Ой, – пробормотала я, косясь на Эллиотта. – Я… у нас вроде как планы на сегодня.
Оуэн нахмурился.
– Но я завтра уезжаю.
– Знаю, – ответила я. Воображение живо нарисовало безрадостную картину: на протяжении нескольких часов я жую попкорн, пока Оуэн отстреливает бесчисленные полчища космических пришельцев. – Ты можешь пойти с нами.
– Мама не разрешит мне никуда идти сегодня, она хочет, чтобы я рано вернулся домой.
– Мне очень жаль, Оуэн.
Он нахмурился и повернулся, чтобы уйти.
– Ага. Ну, тогда увидимся через пару недель.
– Да, непременно. Повеселись в научном лагере.
Оуэн отбросил со лба светлую прядь, сунул кулаки в карманы и пошел в противоположную сторону от моего дома, на свою улицу. Район, в котором жил Оуэн, был солиднее нашего, за их домом начинался лес. Я провела в доме приятеля треть своего детства: сидела на кресле-мешке, бездельничая перед телевизором. На самом деле, мне хотелось провести время с Оуэном, пока он не уехал. Но Эллиотт оказался весьма неординарной личностью, и чтобы получше его узнать, у меня было всего несколько летних недель.
– Кто это был? – спросил Эллиотт.
Искренняя, приятная улыбка впервые пропала с его лица.
– Оуэн. Мой школьный друг, один из двух. Он влюблен в мою подругу Минку. Мы дружим с первого класса. Он вроде как… заядлый геймер. Ему нравится, когда мы с Минкой наблюдаем за его мастерством. Оуэн не фанат игр, рассчитанных на двух человек, ему не нравится ждать, пока мы сообразим, что к чему.
Уголок губ Эллиотта пополз вверх.
– Один из трех.
– Извини?
– Оуэн – один из трех твоих друзей.
– Ах… Это… очень мило, – я посмотрела на свои наручные часы, надеясь, что Эллиотт не заметит, как покраснели мои щеки. Солнце тянуло наши тени к востоку. Мы провели в парке Битл два часа. – Наверное, нам стоит перекусить. Хочешь зайти ко мне за бутербродами?
Эллиотт улыбнулся и пошел вслед за мной по тенистой Джунипер-стрит. Мы почти не разговаривали, и Эллиотт больше не пытался взять меня за руку, но мою ладонь покалывало там, где ее недавно касались его пальцы. У калитки я в нерешительности остановилась. Рядом с «Бьюиком» стояла машина мамочки, а из дома доносились сердитые крики.
– Я могу сделать бутерброд дома, – сказал Эллиотт, – или могу зайти внутрь вместе с тобой. Тебе решать.
Я посмотрела на него.
– Прости.
– Это не твоя вина.
Он заправил за ухо темную прядь, а потом принял решение за меня: повернулся и зашагал к дому своей тети, утирая пот с виска и поправляя ремень, на котором висел фотоаппарат.
Я медленно подошла к крыльцу и вся съежилась, когда родители понизили голоса.
– Я дома, – сообщила я, закрыв за собой дверь. Потом прошла в столовую и увидела, что папа сидит за столом, сложив перед собой руки и переплетя пальцы. – Ты не получил работу?
В районе подмышек папиной рубашки темнели пятна пота, его лицо было мертвенно-бледным.
– На это место претендовала сотня других парней, и все они моложе и умнее твоего старого отца.
– Ни за что в это не поверю, – сказала я, проходя мимо мамочки на кухню. Налив два стакана холодной воды, я поставила один перед папой.
– Спасибо, принцесса, – поблагодарил он и сделал большой глоток.
Мамочка округлила глаза и скрестила руки на груди.
– Послушай меня. Это могло бы сработать. У нас столько места и…
– Я сказал нет, дорогая, – категорично ответил папа. – Туристы в этот город не приезжают, тут не на что смотреть, разве что на закрытые офисы да на пиццерию. Ночлег требуется только дальнобойщикам и тем, кто путешествует на машине по федеральной трассе. А они не станут дополнительно платить за комнату и завтрак.
– Здесь всего одна гостиница, – рявкнула мамочка. – И она каждую ночь набита под завязку.
– Не каждую ночь, – возразил папа. – Даже если бы мы собрали здесь толпу народа, этого недостаточно, чтобы бизнес удержался на плаву.
– Папа? – спросила я. – Ты хорошо себя чувствуешь?
– Все в порядке, принцесса. Просто сегодня я страшно устал.
– Выпей еще воды, – предложила я, придвигая к нему стакан.
Мамочка передернула плечами.
– Ты же знаешь, мне всегда хотелось устроить в своем доме нечто подобное.
– Для того чтобы начать новое дело, нужны деньги, – не сдавался папа. – И мне не по себе от мысли, что каждую ночь какие-то посторонние люди будут спать в комнатах по соседству с Кэтрин.
– Ты только что сказал, что мы не найдем постояльцев, – воскликнула мамочка.
– Мы их не найдем, Мэвис. Если бы этот дом стоял в Сан-Франциско или в любом другом месте, популярном у туристов, тогда другое дело. Но мы живем в центре Оклахомы, и в двух часах пути от нас нет никаких достопримечательностей.
– Есть два озера, – заметила мамочка.
– Люди, приезжающие на озеро, обычно едут туда на день или ночуют в палатках. Это же не Миссури. Мы не на озере Тейбл Рок, от которого до Брэнсона десять минут езды. Это не одно и то же.
– Все получится, если мы будем себя рекламировать. И если город будет с нами сотрудничать.
– Как это будет выглядеть? Не спорь, и так все ясно. Крайне рискованно и безответственно начинать такой бизнес, учитывая, что мы уже целый месяц не можем оплатить текущие счета.
Папа посмотрел на меня, видимо, только что вспомнив о моем присутствии, и пожалел о своих последних словах.
– Я могла бы найти работу, – предложила я.
Папа хотел было что-то сказать, но мамочка его опередила.
– Кэтрин могла бы работать вместе со мной в гостинице «На Джунипер-стрит».
– Нет, дорогая, – сердито возразил папа. – Ты довольно долго не смогла бы ей платить, а значит, это бессмысленно. Взгляни на меня. Ты же знаешь, что это плохая идея, ты ведь знаешь.
– Утром я позвоню в банк. Салли даст нам ссуду, уверена, она не откажет.
Папа стукнул кулаком по столу.
– Проклятье, Мэвис, я сказал нет!
Мамочка гневно раздула ноздри.
– Это ты довел нас до этого! Если бы ты выполнял свою работу, тебя бы не сократили!
– Мамочка, – пробормотала я.
– Это все твоя вина! – продолжала она, не обращая на меня внимания. – Мы того и гляди останемся без гроша, и ты должен был позаботиться о нас! Ты обещал! А теперь ты целый день сидишь дома, в то время как я единственная в семье зарабатываю деньги! Нам придется продать дом. Куда мы пойдем? И как меня угораздило связаться с таким неудачником?
– Мамочка! – завопила я. – Хватит!
Дрожащими руками она пригладила растрепавшиеся волосы, повернулась на сто восемьдесят градусов и бросилась вверх по лестнице, хлюпая носом.
Папа посмотрел на меня снизу вверх, в его взгляде ясно читались смущение и чувство вины.
– Она не со зла, принцесса.
Я села и тихо проворчала:
– Она всегда не со зла.
Папа криво усмехнулся.
– Она просто вся на нервах.
Я потянулась и взяла папу за руку. Ладонь у него была влажная от пота.
– Только она?
– Ты же меня знаешь, – он подмигнул мне. – Упасть просто, гораздо труднее снова подняться. Я все улажу, не тревожься.
Он потер плечо, и я улыбнулась.
– Я не тревожусь. Схожу в кафе «У Браума» и спрошу, не нужны ли им сотрудники.
– Не спеши. Мы все обсудим еще раз в следующем месяце. Возможно.
– Я не против помочь.
– Что ты ела на обед? – спросил папа.
Я просто покачала головой, и отец нахмурился.
– Лучше пойди и приготовь себе что-нибудь. Я схожу наверх и успокою твою мамочку.
Я кивнула, с тревогой наблюдая, как папа тяжело поднимается из-за стола. Он сделал шаг и едва не потерял равновесие. Я схватила его за руку и поддержала.
– Папа! У тебя солнечный удар?
– Возьму это с собой, – сказал он, беря со стола стакан воды.
Сунув руки под мышки, я смотрела, как он медленно поднимается по лестнице. Он казался постаревшим и немощным. Любая дочь хочет видеть своего отца исключительно непобедимым героем.
Когда папа поднялся наверх, я прошла в кухню и открыла холодильник. Тот натужно загудел, я поискала в нем мясо и сыр. Мяса не было, зато я нашла последний кусочек сыра и немного майонеза. Вытащив добычу из холодильника, я огляделась в поисках хлеба, но ничего не нашла.
На буфете стояла целая коробка соленых крекеров, так что я выдавила остатки майонеза, разломила сыр на маленькие кусочки и постаралась распределить майонез и сыр на максимальное количество печений. Мамочка так переволновалась, что забыла купить продуктов. Я невольно призадумалась: сколько еще пройдет времени, прежде чем у нас вообще не останется денег на еду.
Я села на папин стул, который скрипнул под моим весом, отправила в рот первый крекер и стала с хрустом жевать. Папа и мамочка больше не ругались. Она даже не плакала, хотя, будучи в расстроенных чувствах, постоянно заливалась слезами. Я начала гадать, что происходит и почему мамочка не на работе.
Большая люстра у меня над головой закачалась, потом жалобно загудели трубы. Я вздохнула: очевидно, папа набирает ванну, чтобы помочь мамочке успокоить нервы.
Я прикончила свой нехитрый обед, ополоснула тарелку, а затем вышла на веранду. Эллиотт уже был там. Он сидел на качелях, держа в руках два больших шоколадных пирожных, завернутых в прозрачную пленку, и две бутылки колы.
Он протянул мне и то, и другое.
– Десерт?
Я присела на качели рядом с ним, впервые с момента его ухода чувствуя покой и счастье. Развернула пирожное и вгрызлась в него, застонав от удовольствия.
– Твоя тетя испекла?
Эллиотт сощурил один глаз и улыбнулся.
– Она врет тетушкам в своей группе взаимопомощи, будто это ее рецепт.
– А это не так? В прошлом она уже пекла для нас такой десерт. Все соседи не переставая нахваливали шоколадные пирожные Ли.
– Это рецепт моей мамы. Тетя Ли очень обо мне заботится, так что я ее не выдаю.
Я улыбнулась.
– Не проболтаюсь ни одной живой душе.
– Знаю, – кивнул Эллиотт, перебирая по земле ногами, чтобы раскачать качели. – Это мне в тебе и нравится.
– Что именно?
– Ты кому-нибудь рассказала, что мой дядя потерял работу?
– Конечно нет.
– Вот видишь. – Он откинулся на спинку качелей и завел руки за голову. – Ты умеешь хранить секреты.
