Джейд Дэвлин
Трудовые будни барышни-попаданки 3
Глава 5
Рогожерожа – это так дворовые, приставленные к перегонке нефти, прозвали рубероид, который мы с ними начали выделывать еще до отъезда на Макарьевскую ярмарку. Картона, чтобы пропитывать его битумом, у меня пока не было. Хотя, конечно, лиха беда начало, все будет.
А вот конопляные грубые рогожи – тех в достатке и дешево. В два слоя, да пропитать, да сеяным песком обсыпать – еще прочнее картона выйдет. И мне крышу крыть в барском поместье, и по деревням дранки не напасешься. Может, и напасешься, да процесс трудоемкий, а «рогожерожа», едва работник освоил технологию, в изготовлении легка – было бы сырье.
Я, увы, не специалист во всех химико-технологических областях. Питерский «Красный треугольник» рубероидом не занимался. Но теорию знаю, тяжелые фракции при перегонке остаются в избытке, не все ж их в печке палить как связующее для опилочно-соломенных брикетов. Уж больно вонючая добавка получается, надо с этим осторожно.
В перспективе я много куда могу это дело пристроить. А пока рогожерожа – и то хорошо.
Конечно, мой рубероидный эксперимент был ограничен объемом нефтяной переработки. А еще надо будет предупредить тех мужиков, что решат крыть им крыши, что это покрытие – горючее и хрупкое. Впрочем, не более горючее, чем хорошо просушенная солома или трухлявая дранка.
К весне пойму, как перезимуют «рогожероидные» крыши. И по результату буду решать, имеет ли смысл переносить производство в Нижний – нефть туда доставлять Волгой дешевле, чем везти в поместье тряскими дорогами. Одна эта логистика поднимает цену конечного продукта минимум на треть. А у меня вся задумка на том стоит, чтоб материал получался дешевый, доступный любому среднему крестьянину, даже и крепостному, не говоря уже об экономических. Покупателей на дорогие новинки в России нынче негусто. А вот массовый копеечный товар способен дать серьезную прибыль. И пользу принести людям – смешно, не смешно, а для меня это важно. Вот так меня в детстве научили.
Хотя, конечно, легко сказать – «переносить производство». Это дорого и хлопотно. И еще раз – дорого. Где денег взять? Очередной патент продавать Никитину? Партнер у меня честный и относится ко мне как к фактору долгоиграющей прибыли. Все равно основные доходы, да и репутация прогрессивного купца остаются ему. Не то чтобы я была честолюбива, но радостного мало.
Так как же быть? Если самой заводить производственную площадку в том же Нижнем Новгороде, там надо купить дом, землю, завести инфраструктуру. Ко всему прочему, там постоянно должно находиться мое доверенное лицо с достаточно широкими полномочиями, принимающее решения самостоятельно. Письмо, даже с нарочным курьером, идет два дня, ответ – столько же. Значит, нужен свой человек, по сути тот же сапожник на оброке. Только с ответственностью на миллион. Миллион, конечно, метафора, а так – распоряжающийся фирмой, капитализация которой равна доходу от всего поместья, если не больше. Потому что не только нефть перегонять. Можно в этом отдаленном концерне и другие производства открыть.
Все, как всегда, упирается в кадры. Пожалуй, по исполнительности и сообразительности на первом месте Алексей Иванович, даром что молод. Надо будет ему еще несколько важных ответственных дел поручить. И посмотреть, как справится.
А пока продолжить сезонное хозяйство.
Еще по прежней жизни я знала, что яблоки урождаются через год. Нынешний оказался вполне яблочным, и, несмотря на скудное солнышко, ветви ломились, а яблоки опадали. К садовым фруктам – обильным яблокам и немногочисленным сливам-вишням – у прежних хозяев отношение было почти такое же, как и к лесным дарам: собрать два-три лукошка, а остальное или засохнет на ветках, или будет сорвано дворовой ребятней, а падальцы схрумкает скотина.
Последний вариант отныне исключался – скотина бродила по строго отведенным маршрутам, и через сад они не пролегали. Что же касается судьбы плодов, то я совершенно серьезно сообщила Андрею, утвержденному ответственным за оранжерею, огород и сад, что разрешаю оставить на каждом древе только один фрукт. Остальное – и висящее, и опавшее – должно быть убрано.
Кстати, одним из вечеров я села за подсчеты предстоящего яблочного сбора – уже к середине лета стало понятно, сколько можно ждать в среднем от каждого дерева. По суммарному весу фруктовый урожай оказался больше овощного и сопоставим с зерновым.
Это пусть прежним хозяевам поместья кажется, что яблочки – дело несерьезное, похрустеть между делом да и выбросить огрызок. Они годны и на варенье, и на цукаты, и на наливки и годятся в перегонку. Поэтому садовник наладил систему ежедневного сбора всего, что не удержалось на ветвях, а также и с самих деревьев.
Когда я осмотрела сад по возвращении, казалось, что плоды оттягивают ветки, будто их и не убирали. А между тем под навесами уже стояли четыре десятка простеньких ящиков с яблочным урожаем. В пяти огромных деревянных контейнерах находилась продукция, которой предстояло стать спиртом.
Заодно я потребовала бережного отношения к немногочисленным вишням и сливам. Они вызревали еле-еле и по вкусу были несравнимы с фруктами, купленными на Макарьевской ярмарке. Зато как естественные ароматы годились вполне.
Хлеб в этом году, как и ожидалось, уродился средненько, если не плохо, поэтому было важно, чтобы он не пропал, ни мужицкий, ни барский. Битва за урожай началась едва ли не сразу после нашего возвращения. В кузницах заранее наточили серпы, были готовы телеги – грузить снопы и везти на ток. Сам ток – большую площадку, крытую той же «рогожерожей», – тоже обновили. Не следовало надеяться, что капризная природа в этом году отведет для жатвы больше времени, чем для сенокоса. Зато цены на плоды земли русской уже теперь вдвое против того года. И прасолы уже шныряют по окрестным деревням, готовые заранее скупить урожай на корню.
Своим я строго-настрого наказала ничего не продавать. Чай, и так денег на селе достаточно, отхожие промыслы хорошо подсобили, да плюс то, что молодежь привезла с ярмарки. Проживем с хлебушком в закромах, а к весне посмотрим.
Одна проблема все же возникла. Вообще-то, предсказуемая. Причем сердиться если и следовало, то лишь на себя саму. Надо же иногда предполагать последствия даже самых разумных действий.
О проблеме доложил Еремей, тоже осуществивший ревизию своего ведомства после прибытия. Расспросил конюшенных, оставленных на хозяйстве. И явился ко мне с докладом.
– Нехорошо получается, Эмма Марковна, – деликатно начал он, как говорят все слуги, когда плохие последствия наступили из-за неправильных распоряжений барыни.
Поздравляю с надвигающимися долгими выходными и увидимся во вторник;)
А пока, чтобы не скучно было, попробуйте на зубок новую книгу моего любимого соавтора. Ирина Смирнова, «Искушение для нечисти». Я искренне тащусь, настолько необычная концепция мира и отношения в нем!
Глава 6
– В чем дело? – спросила я, ожидая услышать дурную новость вроде кражи или падежа конского поголовья.
– Да вот, нехристь ваш, Эмма Марковна, приучил народец к кобыльему молоку, так стали конюхи на это дело барских кобыл доить, кумыс делать – жеребятам не остается. Хилые да квелые стали, это ж куда годится?
– Без разрешения? – не поверила я.
– Ну как, – замялся Еремей. – Народец-то ушлый… пригляда, опять же, строгого не было. Конюхи за дармовой табачок да девкину лишнюю улыбку и разохотились. Я уж, простите, без вашего приказу холки-то намылил дуракам, но за каждым конюхом ходить – никакой толковой работы не выйдет. Тут вам, барыня, вмешаться надобно. И уж простите, не баловать людишек-то. Штрафные работы – хорошо, так это для барщинных. А своих, дворовых, и постегать не грех. Вон как разъелись за год – телеса заплывчаты.
Я улыбнулась этому неожиданному одобрению своей деятельности – люди за год начали нормально питаться. И задумалась.
М-да, проблема. Я категорически против телесных наказаний и делаю исключение из этого принципа только в самых чрезвычайных обстоятельствах. Собственно, в последний раз на конюшне «правили» бывшего старосту. И то не за воровство больше, за рукоприкладство. Едва Дениску тогда насмерть не забил, аспид.
Только вот народ мой либерализм не понимает. Одно дело – девок жалеть, вместо кнута на работу гнать. И то старики ворчат. И совсем другое – молодым здоровым конюхам попускать. Вон Еремей уже насупился, предчувствуя, что разгуляться его кнуту я не дам.
– Еремей Григорьич, что холки намылил, это правильно, – сказала я.
Лицо главконюха слегка посветлело. Я давно привыкла обращаться к старикам и должностным лицам исключительно на «вы». Я-то привыкла, а люди – нет. Поначалу удивлялись, теперь радовались.
– Прочим сказано будет, – продолжила я, – что доить без приказа кобылу – что корову барскую доить, что из амбара зерно отсыпать. Все воровство, хоть и мелкое. Кого поймаешь – посылай на отработку, навоз ворочать. По шее дать разок тоже можно.
– Понял, Эмма Марковна, так и сделаю, – сказал Еремей. А я еле сдержала смех. Представила, как отправят вора убирать навоз. А завзятый воришка еще украдет и его, для брикетов на свой огород. Вот такие издержки безотходного хозяйства.
Вообще-то, я давно понимала, что человек в условиях внеэкономической эксплуатации считает едва ли не естественным вознаградить себя на своем участке работы всем, чем можно. Искоренить это – увы, никак. Надо только свести издержки к минимуму. Дарить овощи огородникам, тем, кто не попался на воровстве.
А с девицами, собиравшими ягоды, вышло еще лучше. В отличие от матушки Татьяны Лариной я не заставляла их петь среди смородиновых и малиновых кустов, чтобы исключить сопутствующее поедание. Зато в первый день сбора поблагодарила за работу и угостила цукатами.
– Собирайте побольше, девоньки, вам же побольше и перепадет такой вкусноты.
Показалось или нет, но на следующие дни юные мордашки были меньше перепачканы соком, чем в первый. Корзинки же заметно потяжелели.
А если съели девчонки сколько-то ягод, так и на здоровье. Зима впереди долгая, пока есть возможность – надо укреплять тело, запасать витамины. И не только барам, но и крестьянам. Как бы ни пыжились местные господа, те, кто поумнее, понимали: без крестьян они никто. С голоду помрут, по миру пойдут.
Все радости крепостничества, о которых я привыкла читать в классических произведениях, касались в основном дворовых. Этих и за людей господа не считали, особенно девок. В глаза частили дармоедками и бездельницами. При том что обычно дворовая девка с рассвета и дотемна крутится по дому, не присядет. А если и присядет – то в девичьей за пяльцы, за коклюшки, к прялке.
Все девчонки чуть ли не лет с пяти учатся и спицы в руках держать, и кружева плести, и вышивать. Все могут сбегать в подпол за квасом, подмести пол, гусей выпасти, барыне пятки чесать. Пропадет одна – ей на смену придет другая, не Манька, так Аринка или Дуняшка. Вот и не ценится тут ни труд их, ни сама жизнь.
Ну разве что кроме каких-то особых мастериц, обученных тонкому ремеслу – златошвеек, например. Таких отправляли еще малышками в Москву, на Кузнецкий Мост, знаменитый своими мастерскими. Платили за науку неплохие денежки и после выжимали из обученной девки все соки, чтобы оправдала вложения. Но и просто запороть ее на конюшне или отдать за полоумного вдовца в дальнюю деревню на погибель уже считали непрактичным.
А вот «тяглецов» берегли все, кроме самых жестоких самодуров или просто дураков. Не будет пахарей – не будет хлеба. Крестьян «не баловали», но и не морили. В голодный год кто поумнее, тот и подкармливал, так, чтоб не перемерли.
И все равно, пройтись по людской спине что прутьями, что кнутом никто не брезговал. Кто из мужчин-помещиков полютее – тот и сам за нагайку брался. Остальные имели холуев из дворовых, к которым и посылали провинившихся «на правеж».
Тут я довольно сильно выделялась на общем фоне, и это тоже породило массу слухов. Вплоть до того, что некоторые ретрограды уже шипели, мол, молодая да ранняя, а уже бунтарка, противу отеческих устоев восстает.
И не то чтобы я их совсем-совсем не понимала: пошел мужик между севом и сенокосом поработать на моих производствах, вернулся сытый да с деньгами в узелке и начал дивить рассказами про странную барыню, приходить к которой было боязно, а расставаться не хотелось.
Впрочем, общий тон слухов был глуховат, мои денежные удачи затмевали все. По осени в нынешнем, не особо хлебородном году, как пить дать, потянутся соседушки в гости – задарма чужих харчей поесть, на диковинки поглядеть. Урожай-то поторопились продать еще с поля, потом подсчитали остатки в погребах и амбарах и поневоле ощутили себя Плюшкиными: корки беречь стали.
Ну, а кто сытый, тот с иным прицелом: денег занять. Под расписку, знамо дело. Тут так принято.
А я еще посмотрю, кому одалживать, а кто и обойдется. Злые языки надо укорачивать – это первое. А второе, нынче с долгами при желании заимодавца строго. Можно те расписки в присутствие отвезти и предъявить к оплате. Тогда на имущество должника наложат арест.
И есть у меня на примете пара имений, где крестьян уже ветром шатает оттого, что барин пьет да лютует не по делу. Сейчас-то, на пару месяцев, беда отойдет, осенью, как говорят, и у воробья пир. А потом пойдут мужички побираться еще до Рождества.
А барин свое кровное имение-то не продает, только закладывает. Вот и способ прибрать к рукам, округлить собственные владения.
Нечестно? А почему? Денег я дам, не пожадничаю. И людей, на которых смотреть страшно и совестно, глядишь, потихоньку вытяну. Если у меня есть ресурс – надо его по делу применять. К общей пользе.
Тут-то и случилась неприятность, подтвердившая мои худшие предположения.
Глава 7
Архив моего покойного геройского супруга, а проще говоря, пачка конвертов с письмами, имел незавидную судьбу. Только я собиралась усесться за него всерьез, происходило нечто отвлекающее.
Вечер, вроде бы самое подходящее время для неторопливого чтения у свечи, когда если кто и мешает, так это не заснувшая осенняя муха. В день прибытия, точнее под конец дня, было не до писем. А назавтра, едва я зажгла свечу, в комнате послышался шорох, легкий топот босых ног, и я сразу догадалась, что это за визит.
– Маменька, сказ-ку, – потребовала Лизонька, а Зефирка просто дернула меня за халат.
По дурной привычке, сохранившейся и в XXI веке, не говоря о XIX, ребенка следовало погнать в постель. Но я вспомнила, как падала без ног каждый вечер на ярмарке. Особенно под конец, когда приключение догоняло приключение. Малая перешла в ту стадию заброшенности, когда заводят вымышленных друзей. Тут, к счастью, появилась Зефирка. Однако все равно наилучшая псина маму не заменит. А я и сказки на ночь задолжала, страшно подумать сколько, и обычное общение.
Так что тот, компенсационный вечер провела в детской. Поэтому решила добраться до писем днем. Сейчас-то что меня отвлечет? И не удивилась, услышав стук в дверь.
– Эмма Марковна, к вам Иван Платонович изволят-с! – доложил Ванька, дневной швейцар и ночной сторож. Вообще, по этому опрятному и сметливому недорослю было видно, как понемножку меняются люди, когда относишься к ним благожелательно и справедливо. Поначалу кичился, смотрел свысока не то что на сверстников – на старых мужиков и дворовых: у барыни при дверях стою! Теперь же, похоже после зимы, особенно драматичного февраля, эти замашки оставил. В целом стал себя тише вести.
– Пригласи Ивана Платоновича.
Дядюшка явно прибыл не просто так. Но соблюл традиции: расспросил меня о здоровье, а еще о Лизоньке. Ответил на мои столь же вежливые вопросы. Поругал-похвалил нынешний год, не очень урожайный, зато цены на хлеб взлетели так, как не бывало в прежние времена, когда все побивал град на полях или случались майские заморозки. Кстати, весной по моему совету он перевел десять процентов пашни под картошку и теперь хвастался результатом.
– Ворчали мужички, мол, чертовы яблоки, посечь пришлось не раз. Зато теперь трескают и радуются.
Поговорил со мной о недавней поездке. Получил подарок – два фунта добротного и крепкого турецкого табака.
А потом перешел к делу.
– Слушок, Эммочка, пополз. Глупый, конечно, даже гадкий. Но вот такое дело…
Чтобы собраться и рассказать про слушок, дядюшке пришлось выпить еще рюмочку, под малосольный огурчик. Рассказывал он медленно, время от времени останавливаясь для извинений. Я его понимала – действительно гадость. Вот только из тех гадостей, на которые и хочется возразить, да непонятно как.
Слушок касался весенней покупки сахарного завода, недавно сплавленного мною по Ветлуге в Волгу и проданного. Того завода, что завел в прошлом году дико-прогрессивный помещик. Прогрессивный – потому как завел такое производство один не то что во всем уезде, а во всей губернии. А дикий – велел крестьянам сеять свеклу вместо ржи, перевел их в работники из полусамостоятельных хозяев. Ну и доигрался, помер при сомнительных обстоятельствах, после чего я купила оборудование с запасами сырья, но к середине лета разочаровалась – климат здесь не для сахарной свеклы.
Но это – фактическая сторона. А легендарная состояла в том, что изголодавшиеся мужики ходили ко мне в поисках работы, а я им постоянно намекала, что хочу завод этот купить и перепродать за хорошие деньги, чтобы ваши сахарные муки закончились. И вообще, у меня хорошие связи с уездной полицией, так что, если что с вашим барином и случится, вам ничего не будет.
Ну а дальнейшее известно. И к сожалению, по всем пунктам соответствовало легенде. Заводик-то я и вправду купила. И вправду перепродала, а что на этой истории чуть не влезла в минус, кому нужны подробности? Да и мужикам дикого барина за это и вправду ничего не было – не будешь же говорить, что чудаковатый капитан-исправник…
…На самом деле мой Миша или нет?
…Не хотел подводить под кнут и каторгу половину дворни, замешанной в этой истории.
Была лишь одна нестыковка: мужички-то стали ходить ко мне работать в половодье, когда завод уже был куплен. Но в какие времена легенды не противоречили исторической хронологии? Так что правдоподобность, увы, присутствовала.
– Я вот что еще слышал, – закончил дядюшка, подливая настойку, – мол, какой-то дворовый усовестился, сказал на исповеди, как было дело, а поп велел ему идти в полицию. Дворовый-то пошел и показания дал. Сама понимаешь, племяшка, одно дело, когда просто болтают, мол, капитан Ухин девок нагишом гонял по деревне. И другое, если где-то бумага лежит с показаниями. Мужицкие слова, писарем записанные, – дело пустяшное… пока в высокую инстанцию не вознеслись. А там уж не от нас зависит. Выиграл вчера генерал в картишки – узнал, посмеялся, велел забыть. Проигрался – велит расследовать. Но это только слухи, а есть такая бумажка или нет – не знаю.
Да уж, это не просто болтовня о барыне-чудачке, что невиданные лампы делает, чаи с отдушкой да еще с мужиками непривычно ласкова. И как узнать, кто слухи распространяет? Дядина супруга, купецкая дочь? Нет, вроде мы уже давно не в обиде, да и чего дядюшке было сюда являться? Мстит бывший староста Селифан? Кстати, недавно слышала о нем: живет в экономическом селе, не бедствует, явно ко мне присматривается, потому как весной арендовал огороды, засадил картошкой и сейчас в выгоде. Только вот слух о полицейских показаниях – его ли уровень? Впрочем, в селе урядник есть, мог его водкой угостить и вызнать подробности полицейского механизма.
Ладно, думать надо не кто запустил слух, а что мне делать. Поэтому я энергично и кратко уболтала гостя, напоила чаем, выпроводила. После чего задумалась.
Деньги у меня есть, не говоря о векселе, который, правда, здесь лишь бумажка – предъявить его можно разве что в Нижнем, да и то лучше в Москве. Но мне сейчас надобен не столько капитал, сколько хорошее объяснение, откуда он у меня взялся. Что я торгую патентами, мои милые соседи, Скотинины и Простаковы, не поймут – слово такое известно им не больше, чем их нищим мужикам. Не поверят и в доход от производства чудесных ламп и вкусного зефира, хотя сами такой зефир смаковали при свете ламп. Небось до сих пор думают, что я в долги влезла и эти красоты и вкусности откуда-то привезла. Ну, не барское и стократ не дамское дело – лампы изобретать.
Значит, надо придумать внятный-понятный ответ на вопрос, пусть и не заданный, откуда у меня денежки. Не от продажи урожая – в сентябре его не продают даже самые дикие и бедные помещики. Но у меня есть один ресурс, который копился еще с весны. Вот он-то и пойдет не только на продажу, но и на оправдание.
