Джейд Дэвлин
Трудовые будни барышни-попаданки 3
Джейд Дэвлин
* * *
Глава 1
– Вы, барыня Эмма Марковна, не волнуйтесь, к рассвету доедем, вот вам крест. Алексей Иваныч сказал Лизавете Михалне, что без маменьки не вернется, вот по его слову и выйдет.
Так… Чтобы побыстрее прийти в себя, надо задуматься о второстепенных пустяках. В глазах горничной Прасковьи, заботливо укрывавшей меня попоной поверх шерстяного пледа и тараторившей утешалки, недоросль Алексейка за неполный год эволюционировал в Алексея Ивановича. Что же, парнишка заслужил.
Ладно, голова слегка прояснилась. Кстати, голова эта – на подушке, а уставшее тело укутано горничной так, будто не август месяц на дворе, а минимум ноябрь. Мы едем, нас не трясет, и дело не столько в дороге, сколько в замечательных рессорах моего экипажа. Значит, я почти дома.
Правда, в экипаже царит совершенно неуместный запах. Ностальгический – юношеских байдарочных походов. Спали у костра, а так как август в Карелии не самый теплый месяц, то костры жгли на каждом ночлеге. И хоть плачь, хоть смейся, не пойму: кто же пахнет костром, вернее пожаром? Только я или заодно коляска, накатавшаяся по горящей ярмарке, пока перенервничавший Алексей не выяснил, где я нахожусь?
Кстати, как и в походе – над головой, вернее над кузовом коляски, звездное небо. Утренние и дневные события я запомнила – хоть записывай сценарий боевика из собственной биографии. А вот дальше все как в тумане. Значит, надо сосредоточиться и восстановить происходившее вечером, что труднее.
Хуже всего я запомнила самое важное – общение с Миш… С Михаилом Федоровичем? Или?
В любом случае он Михаил Федорович. Успел сказать что-то очень важное на берегу, пока я не начала терять сознание.
Потеряла не до конца. Помнила, как причалил к барже, перенес в лодку, велел грести от пылающего берега. Краем глаза заметила, что восточные гости сначала отступили, а потом быстро растворились в пространстве.
Я, кажется, бормотала всякую чушь, благодарила. О приключениях дня, утра и ночи рассказывать не стала – в эти минуты главным злодеем на ярмарке был огонь, и отвлекать от него капитана-исправника не следовало. Все равно тех, кто меня похитил, уже и след простыл. Персы тоже не дураки – наверняка их баржи уже плывут вниз по Волге.
Тем более что капитана-исправника и так отвлекали все кому не лень. Он даже на полпути к коляске схлестнулся с каким-то чиновником, я не разобрала, из какого ведомства.
– Вот не надо тех дураков, что на пожаре мародерят, поджигателями выставлять! Наловите таких дюжину, а потом оправдают всех, да и поделом – человек-то и вправду невиновен. Вы, милостивый государь, грабеж пресекайте, а не кричите: «Поджигателя поймали!»
Чинуша что-то отвечал, пыхтел через губу. Михаил Федорович его резко урезонил, а потом просто развернулся к тому грубияну спиной, влез в экипаж и так, не выпуская из рук, довез меня до монастыря. Встретил в воротах настоятельницу, попросил осмотреть, выяснить, какая помощь нужна. После чего коротко попрощался, только посмотрел странно. Обещал вскорости навестить. И почти бегом вернулся в коляску, направив ее туда, где еще царствовали дым и пекло.
У меня не было сил протестовать или о чем-то спрашивать. Тут бы в себя прийти. Хорошо хоть, нашлась келья из гостевых, с простенькой узкой кроватью. Вежливая бабушка в монашеском облачении меня осмотрела, сказала, что ран нет, но мне надо выпить горячего чая и поспать.
Я была уверена, что не засну. Просто решила полежать с закрытыми глазами… и проснулась уже ночью, когда меня отыскал Алексей, возглавивший поисковую экспедицию.
Я уже выяснила, что пропажу мою заметили довольно быстро. И не удивилась, услышав, что раньше всех крик подняла Лизонька, которая проснулась одна в темноте и страшно испугалась.
Поднятые по тревоге дворовые поспешили кто куда – часть с обозом домой, чтоб не путались под ногами, двое в ближайший околоток, еще двое моих крепостных плюс вся калмыцкая семья остались на постоялом дворе, ждать и беречь маленькую барышню, которую с огромным трудом удалось успокоить лишь клятвенным обещанием, что маменька непременно скоро приедет, надо только уснуть поскорее, тогда и время до ее возвращения быстрее пройдет.
Остальные мои люди во главе с Алексейкой налегке помчались в Макарьев, кто верхом на нанятых в соседнем экономическом селе лошадях, кто в моей коляске. Решили узнать обо мне в никитинской конторе или опять же в полиции. И попросить помощи и там и там. Прибыли они с корабля на бал, конечно. Или из огня да в полымя – так вернее.
Пожар к тому моменту почти потушили, но никто знать не знал и слышать не хотел о какой-то там пропавшей барыньке. Это ребятам повезло, что в своих метаниях по ярмарке наскочили они не на какого попало чинушу, а на Михаила Федоровича.
Он хоть понял, какого рожна им надо, и направил в монастырь, а не в кутузку до выяснения. Всякое могло случиться, еще оказались бы мои дворовые в числе «поджигателей», подвернись они под руку не в меру ретивому держиморде. Хотя я бы на его месте, скорей, испугалась, увидев коляску с храпящими конями, влетевшую в городок с эскортом из верховых. Будто лихая шайка примчалась грабить.
Так вот и нашли меня, уже дело к вечеру шло.
Прасковья заголосила, общупала «барыню-бедняжку» с головы до ног и сочла меня относительно целой, так что все выдохнули с облегчением. И ждать не стали, сразу перенесли в коляску. Монашки, те и вовсе отпустили меня без споров – во дворе монастыря обосновались несколько высокопоставленных погорельцев, и моя опустевшая келья явно кому-то пригодилась. Сестры обители переквалифицировались в сестер милосердия, и я не стала отвлекать их просьбой помолиться за мое благополучное путешествие… Впрочем, не за путешествие, а за то, чтобы покинуть это замечательное место и больше не возвращаться. Одного раза хватило.
Но проклинать этот день, уже вчерашний, не буду. Потому что в этот день случилось, пожалуй, самое главное за весь год.
Одно слово. Одно слово среди огня и дыма. Мушка…
Капитан-исправник так и не пришел проводить меня. Но я не сомневалась, мы совсем скоро встретимся.
Глава 2
Вообще-то, слово мне не нравилось. А кому нравятся детсадовские обзывалки? Бабуля меня забирала, назвала «Эммушкой», Танька, у которой я увела кавалера Вадьку, услышала и понесла весть по всем группам. Уже назавтра меня встретили дразнилками. К счастью, была осень, я узнала поговорку «осенняя муха больно жалит» и кусала обидчиков, не успевших убежать.
В школе ошибка не повторилась – бабуся меня уже не забирала, тогда считалось, что в семь лет ребенок достаточно взрослый, чтобы ходить за два квартала самостоятельно, тем более дорогу нигде пересекать не требовалось. Ну а в институте дразниться не принято. И я почти забыла детскую «насекомую» кличку.
Пока не встретилась с Мишей.
Самое смешное, встреча произошла благодаря пожару, правда не городскому, а лесному. Турпоход со своей компашкой в жарком августе, озерцо в дымке, как позже оказалось – в дымке́. Прибежавшие соседи-туристы с просьбой о помощи. Какие-то дурни забыли надежно затушить костер, огонь по высохшему мху добрался до кустарника. К счастью, пожар был низовым, на верхушки сосен не перекинулся, иначе нам бы пришлось не на пожар бежать, а от него.
Мне повезло – я еще не познакомилась с Мишей, но сразу оценила его в деле. Как он распоряжался и друзьями, и людьми, которых увидел впервые в этот вечер. Команды были коротки, понятны и неоспоримы. Кому сбивать огонь ветровками, кому – подрубать еще не охваченные кусты и выкапывать канавки. С одного взгляда этот долговязый пацан оценивал трудовой потенциал каждого юнита и встраивал его в систему.
Когда не надо было командовать, сам оказывался на очередном пылающем участке. Там и обжегся слегка. Поэтому после победы над огнем меня откомандировали на стоянку соседей с медикаментами – у нас оказалась полноценная аптечка.
Так наконец-то познакомились. И номер обычного, тогда еще не сотового телефона был записан на коробке от бинтов.
А через месяц мы встретились. Причем я безбожно опоздала, задержал преподаватель, потом из-под самого носа ушел трамвай. Под конец пути к месту встречи уже и не торопилась – была уверена, он ушел из промокшего осеннего парка.
Оказалось – нет. Ждал на скамейке, причем именно на третьей от ворот, как договорились. А не на пятой, под необлетевшим дубом, хоть какой-то защитой от дождика.
Я несмело подошла. Еще не решила, как буду извиняться. А Миша встал, стряхнул воду с плаща, как пес, вытащивший палку из озера, и укоризненно сказал:
– Что ж ты так, Эмм…
Замолчал, и я лишний раз заметила, как по-взрослому, холодно звучит мое имя. Эммочкой назовет? Ох, не любила. Вроде Эллочки-людоедки.
– Что же ты так, Эммушка, – договорил он.
– Меня так с детского сада не называли, – ответила я.
И тут из-под скамейки вылетела сентябрьская цокотуха, но вместо того, чтобы больно жалить, полетела искать или укрытие, или корм.
Я расхохоталась. И, глядя на недоуменного Мишу, рассказала ему свою детсадовскую историю. Компенсацию за опоздание.
Он тоже рассмеялся. Рассказал, как в детсаде сам наступал на ноги обидчикам – мол, я же топтыгин. А одному, особо злостному, во время тихого часа даже на ухо.
Вот так я и стала Мушкой. Для Миши.
Правда, иногда это ласковое прозвище менялось. И муж ворчал, что я раззуделась, как надоедливая муха. Все мозги прозудела!
Но это он не всерьез. И я никогда не обижалась.
* * *
Коляску тряхнуло, я открыла глаза. Из-под козырька виднелись меркнущие утренние звезды. Видны контуры придорожных строений.
– Барыня вернулись!
– Ма-а-аменька!
Радостный гомон, чьи-то укоризны – и не слушающая их Лизонька бегом топает с крыльца, а ее обгоняет Зефирка. И даже лапку вроде бы не волочит.
С того злополучного постоялого двора выехали мы уже следующим днем, сразу после завтрака. Лето и так не очень-то жаркое, да и август подходил к концу. Солнышко в любое время радовало, а не обижало. Надо было и нанятых лошадей вернуть, и людям успокоиться, да и мне прибегнуть к самому доступному лекарству от нервов – отдохнуть, отоспаться не в тряском экипаже, а на нормальной кровати с ребенком под боком. Что я и сделала, и средство оказалось эффективным. Даже мысли о Мише отступили, перестал мучить вопрос: а не показалось ли мне, не почудилось ли? Сама себе в минуту опасности вообразила спасителя в лице мужа, сама и поверила.
Но сон временно унес тревогу и сомнения. Проснулась я бодрая, в хорошем настроении и сразу умилилась картине: прямо на кровати рядом со мной устроился почетный караул.
Мой сон стерегли Лизонька и Зефирка. Так старательно стерегли, что сами заснули в обнимку.
А вся остальная выездная команда, судя по тишине, ходила по трактиру на цыпочках и шипела на хозяйских слуг. Никому шуметь не давали, самого горластого петуха бросили в погреб и объяснили хозяину, что если этот шантеклер будет слышен из темницы, то его приготовят барыне на завтрак.
Конечно, в этой заботливости наличествовал грешок любопытства: вот выспится барыня, отдохнет да и расскажет, что это такое было-то.
Я решила пойти самым простым путем: рассказать правду, но без подробностей. Меня похитили благодаря тому самому лжеполицейскому. Отвезли в Макарьев, где продали иноземцам, которым нужен был секрет земляного масла для ламп и другие мои придумки. Но случился пожар, мне удалось убежать. За мной погнались. А там уж капитан-исправник подоспел, спас меня от похитителей. И отвез в монастырь. Вот и все.
Мужики и особенно Алексей жалели, что не узнали этого раньше, а то видали они злодеев-иноземцев на ярмарке, уж они бы им!
Я же, помня огненное море и безумный переполох, еле сдерживала невеселый смех. Но сдержала – мужики от всей души жаждали заступиться за свою барыню, грех этот искренний порыв высмеивать.
Пусть лучше обещают да клянутся – если еще куда-нибудь барыня поехать изволит, беречь ее как зеницу ока и спать на полу в ее горнице «рядом с белой сучкой».
Это, как я поняла, Зефирку поименовали. Ох, простота. Ну не обижаться же?
Забавно, что особо усердствовали в этих обещаниях мужики из Егорово. Прожили какие-то три месяца под властью «блаженной» барыни, которая их не тиранила, и вот… Хотя что тут удивительного, если подумать. Нормальное человеческое отношение, что с одной стороны, что с другой. Это только пустомели любят к делу и без дела пенять, мол, люди неблагодарные. А на самом деле любой к себе хорошее отношение чувствует, если оно и правда есть.
Я встала, умылась заранее приготовленной теплой водой, позавтракала, и мы двинулись в путь. Нас проводил обиженным кукареканьем петух, выпущенный из погреба.
Да, а правильно ли я сделала, что поехала?
«Мушка, Мушка». Пожалуй, из всех слов, услышанных от него в тот день, запомнились лишь эти. Но они были реальнее похищения, побега, пожара, всех страхов. И зачем же я велела двинуться в путь, понимая, что с каждым оборотом колес расстояние между нами увеличивается, а встреча отодвигается?
Глава 3
С другой стороны, какие у меня альтернативы? Есть, но одна другой хуже. Или возвращаться на погоревшую ярмарку, надеясь, что Миша (да-да, до последнего буду верить в то, что капитан-исправник не просто так вспомнил «Мушку») там. Ну так и что? Без посторонних глаз нам не пообщаться.
А глаза будут не просто посторонние – враждебные. Уж ярмарку точно не пьяный мужичок поджег, недаром полыхнуло с разных сторон. Это торжище окончательно станет теперь Нижегородской ярмаркой. С насиженного места стронуться непросто, кто-то помог достаточно простым и эффективным способом. Поэтому Михаил Федорович сейчас и старается выявить истинных поджигателей или хотя бы сделать так, чтобы не пострадали невиновные.
Соваться под руку занятому мужчине – ищите другую дурочку. Мне ли своего мужа не знать. Сейчас ему не до сантиментов и узнаваний, это точно.
Так что на погоревшей ярмарке мне делать нечего. Но и ждать, когда капитан-исправник освободится и нагонит меня на гостеприимном постоялом дворе, нет смысла.
Мужики меня одну не оставят, хоть ругайся с ними, хоть дерись. Приедет Миша или нет – неизвестно, а они будут толочься вокруг без дела и тосковать по родному селу. Не по нему даже, а по осенней страде. И так-то ворчат втихаря между собой, что припоздать могут, рожь начнет осыпаться.
Как ни крути, они все – урожденные пахари и жнецы. Пусть кто-то, торгуя леденцами и сладкой ватой, заработал премиальных больше, чем выручит за проданный хлеб… Впрочем, в этом году хлеб в двойной цене. Уже по двойной, а что к Пасхе будет?
Так что люди мои все равно ощущают себя хлеборобами и глядят с тоской на чужие поля. Нет, держать их на привязи не дело. Того и гляди начнут копытами на месте перебирать, как стоялые жеребцы.
Да и знает ли Михаил, где я нахожусь теперь? Еще отправится в свой уезд, проехав мимо. Там-то, в Голубках, он меня точно найдет. Так что домой, домой.
Из дома, нет, лучше с дороги, можно отправить письмо. Конечно же, послать не через контору, а с Алексеем. Некстати вспомнила привычку нынешних чиновников перлюстрировать почтовые отправления. Как читаешь в «Ревизоре», так смешно, а как представишь свое послание в чужих руках… брр.
Но то письмо еще надо написать. А что я в нем скажу? Вдруг мне все же почудилось? Вдруг Миша просто ничего не помнит из прошлого-будущего? Так, вспышка на накале эмоций, выхваченный из огня единственный кадр сгоревшей кинопленки.
И что мне ему написать? Какими словами выразить то, что я хочу сказать?
Волнуюсь, как глупая девчонка. В моей памяти и года не прошло с того момента, как он прыгнул за ребятишками в пруд. А я следом. И в то же время будто целая жизнь минула. Столько всего произошло. Я сама стала вспоминать прежнюю жизнь как некий далекий, хоть и приятный сон.
А что же с ним? Вдруг он совсем меня забыл? И живет свою новую жизнь, не тужит. Приедет ли вообще в Голубки или сделает вид, что ничего не было?
Всю дорогу себя этими мыслями так и донимала. Устала от них больше, чем от похищения. Письма с дороги так и не отправила. И когда вдали показались крыши родного поместья, твердо решила: при любом исходе не вешаем нос. Жизнь продолжается.
Сделаю, что могу и должна, а там что будет, то будет.
У меня планов-то громадье. Для начала надо все же разобраться, кто так упорно желает мне зла. И не связано ли это все с бумагами покойного мужа настоящей Эммочки. Чует мое сердце, большую я глупость сделала, отодвинув этот вопрос на край сознания и заедая его повседневными заботами.
Как приду в себя, первым делом прочту наконец, что там за письма в сундучке. Может, и документы какие найдутся.
А там и пояснее, глядишь, станет, что за супостат ко мне привязался. Сначала детей крал, потом меня. Ведь теперь, вспомнив все произошедшее на трезвую голову, я вижу некоторые странные закономерности.
Например, похищение детей. Если бы их действительно крали ради выкупа, никто не стал бы так с малышами носиться. Я же всю дорогу до судорог боялась не только за Лизоньку, но и за Арининого младенчика Прошку. Много ли надо такой крохе? Не покормили вовремя, не перепеленали, застудили. При нынешнем уровне медицины детская смертность ужасающая. И хотя во многом благодаря этому те детки, которые выживают, крепче и здоровее своих сверстников из будущего, все равно…
Так вот к чему я. О малыше в лесной землянке очень хорошо заботились. И Лизоньку мою хотя и напугали поначалу, но в плену не обижали. Ни ее, ни Степку. Мало того, кто-то из разбойников неплохо знал, как вообще надо обращаться с маленькими детьми. Даже кормил не чем попало, а младенца козьим молоком, тех, что постарше, – кашей на том же молоке.
То есть навредить им не хотели от слова «совсем». Что вообще киднепперам несвойственно – опыт девяностых четко говорит: даже получив выкуп, гады могут просто убить похищенного ребенка или взрослого, чтобы он их никогда не опознал и ничего не рассказал. Потому-то Миша и старался всегда найти пропажу еще до того, как несчастные родственники передадут выкуп. Иногда у него получалось. Иногда – нет. И это было страшно.
Здесь и сейчас все не так. Взять вот последнее происшествие. Меня крали и везли бережно, словно стеклянную вазу. А что иранцам перепродали – тут еще интереснее расклад.
Заказал меня кто-то другой, а вовсе не восточные гости нашей родины. Но кто?
Кому я была нужна живой и беспомощной? Что от меня на самом деле хотели в обмен на детей? И почему уголовники в конце концов решили кинуть нанимателя? Чем он им не угодил?
Вопросы, вопросы. И никаких ответов.
Впрочем, теперь есть надежда спрятаться за широкое жилистое плечо Михаила. У него опыт в таких делах – о-го-го.
Знаю, мы все тут сильные независимые женщины, да-да. Но черт возьми! Я всегда была замужем, и мне нравилось! Я женщина, я должна обустраивать дом, растить детей, заниматься хозяйством, создавать «погоду в доме», разве не так? Согласна даже зарабатывать наравне и вообще не считаться финансами. Буду нести ответственность. Но не воевать с неведомыми разбойниками!
Внешние опасности обязан устранить мужчина.
Да помню я, помню, что так бывает только в сказках. Но хоть минутку помечтать-то можно? И вообще, почему в сказках, у меня и в жизни так было…
Помечтала? Вспомнила хорошие времена? Отлично, а теперь ноги в руки, сопли в зубы, как говорил Миша, и вперед. На мужа надейся, да сама-то не плошай.
Глава 4
– Ох, страсти Христовы, Господи, спаси и сохрани, – причитала Павловна, не спуская с колен Лизу и обнимая ее одной рукой. Другой она вцепилась мне в рукав и тоже ни за что не соглашалась разжать пальцы. – Ой, бедные вы мои, сиротинушки! И заступиться-то за нас некому-у, вдовство наше горькое… родной дядька – одно слово, что дядька! Под купчихиной пятой о крови своей забыл! И приходи любой супостат, бесчинствуй сколько хочешь!
– Павловна, перестань. – Я устало улыбнулась. – Все в порядке. И заступиться кому нашлось, да и сами мы с усами, верно, доченька?
Лизонька только кивнула, но даже не пыталась трепыхаться – Павловну она искренне любила, крепче, чем иные дети родную бабушку. И жалела – гладила морщинистое, залитое слезами лицо старухи.
– Да то ж спасители разве? – непримиримо шмыгнула носом нянюшка. – Замуж тебе надо, голубушка. Муж – он перед всем миром заступа. А этот капитан, коли спасал – так и пущай женится! Али не кавалер-охвицер?!
– Не вздумай об этом болтать, нянюшка. – Я подбавила строгости в голос. – Это мое личное дело. Сама разберусь.
– Разобралась уж… один-то раз… – пробурчала себе под нос Павловна, но больше на эту тему ничего мне не высказывала. Продолжала обнимать Лизу, настойчиво кормить меня домашними пирогами и кашей, поить чаем с травами, с малиной, с шиповником.
Дома было… хорошо. Даже несмотря на то, что старые стены штукатурены глиной, а деревянные полы снова начали скрипеть. И крышу надо перекрывать, дранка за зиму подгнила.
М-да. Меньше года я здесь, а уже стала воспринимать это место как родное, безопасное и надежное. Гнездо, за которым надо следить, о нем заботиться. Тогда и жить можно будет спокойно, уютно и долго.
Что ж… несмотря на нетерпение, съедающее изнутри, на то, что эмоции, как в молодости, норовят перехлестнуть через край, я не буду никуда торопиться.
У меня дел полно. Для начала, например, выслушать доклады всех назначенных хоть за что-то ответственными дворовых.
Доклады порадовали. Похоже, лимит на злоключения был исчерпан в поездке – ничего особо бедового в мое отсутствие не произошло. Одну девку в малиннике укусила гадюка, но бедняга уже поправилась, да и само ЧП попало в доклад лишь как объяснение, почему девица три дня не ходила на барщину. Явилась пара бродяг, сказали, что из соседнего уезда, остались работать за хлеб, трудятся без нареканий.
В остальном же мой подневольный трудовой коллектив честно работал по оставленным мною инструкциям. Несмотря на пасмурную погоду, сено было высушено и убрано. По словам огородников, грядки, в отличие от полей, обещали нынче хороший урожай.
Впрочем, время для овощей еще не наступило. Зато деревенский народ, в первую очередь бабы и детишки, потрудился в лесах. От прежней барыни остались кое-какие варенья и наливки, но, как я выясняла, посещая леса в период цветения и созревания, этот ресурс барыню почти не интересовал. Обычно в жарком августе она дремала и лишь иногда, в плохом настроении, выходила на крыльцо, видела девок, возвращавшихся из леса с корзинами, и посылала сторожа – конфисковать.
Я заменила эту смесь феодального хищничества и разгильдяйства на систему стимулов. Сбор земляники, а потом малины и черники стал частью барщины. Сборщица сдавала пять фунтов по повинности, а каждый фунт сверху оплачивался. Была введена премиальная система учета и плюсования: за двадцать фунтов – косынка, за пятьдесят – отрез ткани, годный на пошив сарафана. Нашлись сборщицы, в первую очередь из Егорово, решившие обмануть барыньку весовым мусором. Разбор тамошнего помещичьего дома продолжался, обнаружилось обветшавшее и заплесневевшее белье, которое, однако, еще не превратилось в окончательные лохмотья. Вот его-то обманщицы и были посланы стирать на речку без учета барщины. Это им вместо похода на конюшню, где в былые времена ушлым мошенницам выписали бы горячих без жалости. Но поскольку я строго-настрого запретила физические наказания без моего личного суда над каждым случаем, розги заменили трудовой повинностью. И это оказалось не менее действенным – вместо прогулок по лесу в самый ягодный сезон, когда и песни с подружками поорать, и вечерком с парнями поаукаться, девки ушатывались на солнечной отмели до трясущихся от усталости рук. Жульничество прекратилось.
Во второй половине августа начался уже и грибной сбор, весьма обильный в этот год. Тут понадобилась целая система контроля – отделять чистые от червивых, «черные» от белых. Впрочем, и червивые не пропадали – шли в компостные ямы.
И ягодам, и грибам я нашла применение. Грибы традиционно сушились на деревянных спицах, чтобы стать основой для супов и соусов с осени и особенно в пост. Также солились и мариновались, причем по разным рецептам, с различными соотношениями огородных приправ. Я решила при первой же возможности провести эксперимент с закаткой.
Более ценным ресурсом являлись ягоды. Их сушили в товарном количестве как будущие ароматизаторы для чая и кондитерки. И конечно же, варенье и наливки – от моих свекольных затей осталось нужное количество сахара. Часть самых лучших ягод отправлялась на ле́дник. Я не ошиблась с конструкцией: вырезанные на пруду и присыпанные землей ледяные бруски дожили до конца августа.
Ну и «сухое варенье», или цукаты. Павловна в строгости держала наших дворовых кухарок, делали все четко по оставленному мной рецепту. Это лакомство здесь и сейчас было редкостью, модной новинкой. И стоило больших денег.
С деньгами у меня сейчас проблем не было, но это если не учитывать запланированного расширения пахотных земель, постройки настоящей лаборатории и нефтеперегонного завода, а также прочих прогрессорских планов. И дом вот, опять же.
Глинобитные изыски хорошо пережили и зиму, и весну, а летом их еще подлатали, подмазали, подкрасили. Не стыдно и гостей позвать. Но все равно и тесновато в доме, и не очень удобно для того, кто привык к эргономике будущего века.
Надо строить новый. А это требует серьезных вложений. К тому же я собиралась сразу закладываться на будущие удобства. Уж бак на крыше и сливную канализацию с простейшей выгребной ямой смогу спроектировать. Наш дачный вариант при мне строился и налаживался.
Да не только мне удобства нужны. Люди вообще должны жить в человеческих условиях. Не мерзнуть, есть досыта, не болеть от сырости. Избы по двум деревням за свой счет отстраивать я не потяну, а вот с материалами помочь, за честную отработку, – вполне.
– Барыня, рогожерожа-то и впрямь удалась, – это странное выражение дало мне понять, что еще один проект годен в дело.
