Джейд Дэвлин
Бераника. Медвежье счастье

Глава 7

– Вы действительно не понимаете, что происходит? – неприятным голосом спросила его я, отталкивая Лисандра себе за спину и привычным жестом складывая руки на груди. – Вы, взрослый человек, настолько наивны или намеренно не желаете смотреть правде в глаза? Позаботятся?! Отправят четырнадцатилетнего мальчика в забой и прикуют к тачке! Маленьких девочек отдадут в придорожный трактир, где их сделают не просто служанками, но и проститутками! Что?! Что вы так смотрите? Я говорю неприличные вещи?! Но это правда! Я видела, какими масляными глазами этот… субъект смотрел на мою старшую падчерицу! А самый младший? Вы всерьез думаете, что шестилетний больной ребенок выживет под «опекой» этого… человека?

Я так разозлилась, что от меня по комнате, кажется, искры летели. И мой напор заметно смутил непрошеных гостей.

– Вы… преувеличиваете, и… – даже господин лейтенант заметно растерялся, и его острая неприязнь как будто скомкалась, подзавяла.

– Я ничего не преувеличиваю. Поэтому не двинусь с места и не оставлю детей. В конце концов, это моя земля, мой дом и мои дети. По закону. Никто не смеет принудить меня отдать их. А вы… господин лейтенант… надеюсь, ваша совесть офицера и мужчины подскажет вам, что переносить личную неприязнь и, вполне допускаю, справедливую ненависть к моему покойному мужу на его ни в чем не повинных детей – недостойно дворянина и просто порядочного человека.

Уф-ф-ф… выпустила пар и слегка опомнилась. Но дело надо было доводить до конца, и потому:

– Я вас больше не задерживаю, господа. Можете идти.

Дверь уже закрылась, и шаги на крыльце затихли, а я все стояла все в той же позе недовольной королевы, со сложенными на груди руками, и смотрела прямо перед собой. Потом с трудом повернулась и наткнулась взглядом на Лисандра, прислонившегося к стенке, белого как мел, дрожащего…

Я хотела к нему шагнуть, успокоить как-то, все ведь вроде кончилось. Но коленки неожиданно подломились, и я села на пол прямо посреди комнаты, судорожно обняла сама себя за плечи и поняла, что меня натурально трясет, как неисправную колхозную молотилку на ухабистом проселке…

И тут едва слышно скрипнула дверь в детскую. Этот звук подействовал на меня как волшебная кнопка: дрожь разом выключилась. Стоило рассмотреть в узкой щели у косяка огромные перепуганные глаза старшей падчерицы, дрожащие и искривленные в немом плаче губы средней и зареванное лицо самого младшего.

Меня неведомой силой подхватило с пола и кинуло к двери. Разбудили, ироды!

Мне уже некогда было думать о том, какими были эти дети еще час назад – противными, избалованными, колючими и самоуверенными. Сейчас это были просто дети.

– Давно проснулись? – я открыла дверь, поймала инстинктивно отпрянувшую Эмилину за плечо и притянула к себе. Она не сразу отреагировала, пару раз моргнула, и только потом в ее глазах появился хоть какой-то проблеск сознания.

– Папенька… умер… Этот человек нас заберет? – сиплым от напряжения голосом выдавила она, и Кристис тут же заревела в голос. А Шон присоединился.

– Никто вас не заберет, – слабость разом куда-то подевалась, я решительно вздернула подбородок, достала из-за обшлага платья платок, поморщилась – не слишком чистый и мятый… но потом все равно вытерла лицо рыдающей Кристис, потом Шону, подхватила последнего на руки, почти не напрягаясь, с удовлетворением вспомнила, как в молодости удивлялись люди – в чем душа держится, а силушки как у мужика, обернулась, поймала за руку все еще пребывающего в прострации Лисандра и, слегка подталкивая, направляя в нужную сторону, загнала всех в детскую.

Там я уложила младшего в постель, а следом за ним запихнула и всех троих старших, включая подростка. Лисандр только моргал и не сопротивлялся. И ботинки скинул без возражения, и куртку отдал.

Девчонки и младший брат тут же вцепились в него со всех сторон, как маленькие клещи, парень напрягся было, а потом как-то вдруг обмяк. Похоже, случившееся сильно ударило по психике подростка и он временно растерял все привычные шаблоны. А еще он один, кажется, до конца понял главное: я могу уехать. Могу, никто меня не держит, вернусь к нормальной жизни, к теплой постели, завтраку из чужих рук, к столичным развлечениям… а они останутся тут одни. И он пока не знал, как реагировать на то, что я осталась и защитила. Но на всякий случай притих.

Накрыв всю компанию одеялом, я села на постель и погладила старшего по руке, лежавшей поверх одеяла.

– Никто вас не заберет. Теперь я ваш опекун, потому что была замужем за вашим отцом и у меня все права.

– А ты не уедешь? – странно, но спросил об этом Шон, тогда как остальные дети только напряженно всматривались мне в лицо и молчали.

– Без вас не уеду, – спокойно и без надрыва ответила я. – Но сначала нам всем будет трудно. И придется многому научиться. И слушаться вы меня будете как никого, это понятно?

Лисандр тут же упрямо фыркнул и отвернулся, но словно спохватился и замер. Я и не подумала обращать внимание на подростковые взбрыки, как гладила его по руке, так и продолжала, а он что-то не торопился ее отбирать.

– Я боюсь, – прохныкала Кристис. – Мне страшно!

– Всем страшно, – согласилась я. – Но тем, кто сейчас выпьет лекарство и будет спать, станет легче, а вечером дадут вкусный ужин. И все у нас будет хорошо, поняли?

М-да, все же я предпочитаю вредных и непослушных детей насмерть перепуганным. Горький отвар пармелии выпили все, включая старшего. Безропотно. И в кровати остались все.

Я дождалась, пока детей смотрит сон – а после пережитого это случилось довольно быстро, они как перегорели и отрубились без сил, – вышла в комнату и остановилась у стола, глядя в пустоту.

Пообещать, что все будет хорошо и вечером случится вкусный ужин, – легко. А вот как это сделать…

Эдриан, какой бы он ни был изнеженный и неумный, все же приносил с работы хоть какие-то деньги и провизию. Тем более что работал он не лесорубом или грузчиком, как я сначала подумала, пока память не догнала. Нет, грамотный, образованный человек в этом медвежьем углу, пусть даже и ссыльный бунтовщик, лес валить или тяжести таскать не будет. Он работал писарем и учетчиком. Тоже не сахар – по двенадцать часов в день, и каждая кобыла – начальник. Но тем не менее…

Так вот. На его заработок худо-бедно, но мы могли бы выжить. А теперь как?

Меня на работу никто не возьмет, да и врагов в ближайших соседях я себе нежданно-негаданно нажила. Белокурый офицер с лицом благородного викинга не в счет – после моей отповеди он не станет мстить слабой женщине и детям. А вот трактирщик, которого прямо обвинили в сладострастии и похоти к маленьким девочкам, и староста, которому не досталась моя земля, – это серьезные противники. Серьезные-серьезные, и пакостей наделать могут много.

А самое главное, что мимо них мне ведь некуда сунуться ни за продуктами, ни за чем другим. Назло палки в колеса вставлять будут, знаю я эту гнилую породу.

Если только напрямую через этого викинга к коменданту гарнизона обратиться… но это позже. Пусть остынет господин лейтенант, а потом можно будет попробовать сыграть на его благородстве и чувстве вины – зацепили же его мои слова.

Но до этого момента еще надо дожить и детей сберечь. Я ведь, пока этих четверых отбивала, даже не вспомнила о какой-то там сделке с нечистым. Потому что и без договоров всяких не бросила бы…

Я потерла лоб ладонью – голова гудела – и вышла на крыльцо. Закат над кромкой леса медленно выцветал в ночь. Левее калитки за поваленным плетнем сквозь заросли крапивы пробивались острые стрелы камыша и звучал негромкий, но стройный лягушачий хор. М-да, огород в той стороне не разобьешь.

Так, стоп. Камыш? А сейчас у нас весна? Та-ак…

Ну что, баба Ника, тьфу, надо отвыкать… Бераника Коршевская. Вспомни первую молодость. Голодать не один раз приходилось. И в двадцатых, и в тридцатых, и во время войны, и сразу после. Но выжила, и дети твои все выжили. А все почему?

Потому, что знания – сила.

Глава 8

– Она сошла с ума, да? – печальным шепотом спросила Кристис у старшего брата, вытаскивая на берег очередную охапку рогоза. Камыш по этому берегу они уже изрядно проредили, собирая его сладковатые мучнистые клубни.

– Не знаю, – мрачно отозвался Лисандр, с отвращением принимаясь очищать корневища от липкой грязи. – Но…

– Но сладкий салат и лепешки на ужин вам понравились, – я ополоснула измазанные в иле ноги, выбралась на твердый берег и расправила подоткнутый подол. – Ничего, дети. Нам главное первое время продержаться. А там с огородом разберемся, ягоды пойдут, орехи, грибы… и на ярмарку съездим. А сейчас придется поработать.

– Но нас не учили! – протестующе выдала Эмилина, зло бросила в грязь стебель рогоза и шлепнула себя по щеке, раздавив комара. – Это ужасно! У меня будут пятна на лице! И грязь под ногтями! И я не хочу ходить босиком! Зачем ты забрала нашу обувь?!

Да-да, пошли уже третьи сутки с того момента, как у меня дома побывали представители власти. Детки отошли от потрясения и снова начали демонстрировать характер. Ну да ничего, это поправимо.

– Я предлагала тебе намазаться от комаров мазью с дегтем, ты не захотела. Теперь терпи. А грязь из-под ногтей тебе никто не мешает вычистить, когда закончим работу.

– Твоя мазь воняет! – возмутилась девочка. – Это отвратительно!

– Ну, либо – либо. Или вонь, к которой, кстати, быстро привыкаешь, или комары. Подай мне вот эту охапку, зачем ты ее в ил бросила? И пойди собери то, что я надергала с той стороны. Там немного осталось.

Эмилина зло зашипела, как рассерженный котенок, снова со всей силы шлепнула себя по щеке и, бурча что-то себе под нос, подняла брошенные стебли, а потом удалилась за неровную занавесь камышей.

Саботировать мои просьбы и распоряжения она уже пробовала. Ей не понравилось. Без ужина и без сказки.

За прошедшее время я успела оценить, что значит вернуться в молодое, сильное, здоровое тело. Я и в девяносто не болела, но это же не сравнить! Столько сил – дайте мне точку опоры, и я этот мир запросто переверну.

Для начала успела перевернуть все подворье, навести в комнатах относительный порядок, обшарить доставшийся мне в приданое дом от подпола до конька на крыше, найти массу нужной, хотя и не новой утвари, починить большую часть, влезть в печь и рассмотреть, что вывалившийся от старости кирпич закупорил дымоход и надо разобрать часть кладки.

Пересмотрела, пересчитала, пересортировала и перепрятала все вещи, что мы привезли с собой в ссылку, тридцать раз поругалась с выздоровевшими девчонками на тему того, что им придется мести пол, трясти одеяла и рвать крапиву, раз они хотят, чтобы я их кормила. Правдами и неправдами уломала Шона полежать в кровати еще денек – вот уж кому хотелось и веник, и крапиву, и бегать босиком по двору, и залезть в пруд!

Но злая мачеха упорно заставляла лежать и пить горькую гадость, хотя кашель вот почти совсем прошел, а жара и вовсе не было.

Еще я умудрилась воспользоваться шоковым состоянием старшего: у него тоже отобрала и отличные кожаные ботинки, и штаны из дорогой ткани, и даже форменный гимназический китель, в котором он фасонил по лесу.

Попытка устроить скандал была пресечена на корню – предложением отправляться жаловаться коменданту гарнизона в чем есть, то есть в исподнем.

Я тут мама. Я за всех отвечаю. Я главная. И мои команды исполняются без пререканий! А кому не нравится – милости просим в самостоятельную жизнь. Не держу.

Ну, на самом-то деле держу… не зря портки и ботинки отобрала. Далеко босиком по лесу не уйдет. Но из педагогических соображений поднесла это под нужным соусом.

Всем детям я сшила просторные рубашки и штаны из невыбеленного льна – оказалось, что в эту практичную ткань были завернуты книги и тетради Эдриана и ею же обтянуты все его сундуки изнутри и снаружи. Ну и мой собственный короб с рукодельем ой как пригодился – где бы еще я взяла в лесу иголки, нитки и ножницы?

Лен с сундуков спорола в момент и с радостью, хватило всех обшить, себя в том числе. И еще запас остался. Нам тут еще зимовать… Кто знает, на что придется обменивать тонкие кружева с шелковых рубашек, на хлеб или на уголь. Жизнь важнее нарядов.

А если, даст бог, обойдется – еще лучше. Дети вырастут, через пять лет за смертью главного фигуранта для них кончится срок ссылки и поражения в правах. Дворянство им автоматически не вернут, но уехать в центральные губернии мы сможем. И там первое время тоже надо будет на что-то жить… и учиться выживанию придется не откладывая в долгий ящик.

Так что старшие дети с кислыми минами помогают мне заготавливать корневища камыша и рогоза. Не картошка, конечно, но сейчас, весной, в них полно крахмала и прочих полезных питательных веществ. Можно варить, печь, сушить, молоть в муку. Хорошее подспорье!

Заодно и про ботинки временно забыли – шлепать по грязи босиком даже удобнее.

Эх, одно плохо: шумные и неуклюжие потомки графа Аддерли лягушек распугали… Придется вечером идти на охоту на дальний конец запруды. И готовить обед на завтра, когда дети уснут. А то ведь истерика будет, если узнают, чье это белое, похожее на куриное мясо в похлебке.

Шон и так уже вчера спросил, почему у птицы в супе такая длинная-длинная шея и ни одного крылышка. Ну, я не стала объяснять, что у ужей с крыльями вообще не очень. Сказала, что это не одна птичья шея, а несколько. А крылышки разварились, и косточки я выкинула. Все поверили.

С одной стороны, хорошо, что у юных графьев не очень с биологией и кулинарией. С другой – рано или поздно мне же и придется их учить. И пресекать истерики. У меня на лягушек вообще грандиозные планы – вспомнила, как мы с дедом в середине девяностых бизнес с французами делали. И ничего, машину на те деньги купили.

– Ну все, здесь пока достаточно, – объявила я, прикинув количество заготовленных клубней.

Мне ответом был радостный стон, который тут же перешел в разочарованный, потому что я вытерла пот со лба рукавом и продолжила:

– Пять минут перерыв, чтобы умыться, и идем на крапиву. Чего «У-у-у-у-у»? Вы хотите специальную обувь, чтобы по лесу бегать, или вы не хотите специальную обувь? Вот. А ну бегом к мосткам, кто последний, того защекочу! Купаться! Так и быть, полчаса вместо пяти минут! – ох и хорошо, что конец весны нынче жаркий, вода на отмели прогревается не хуже, чем в ванной.

Как мало детям пока надо… Радостно заорали все, даже Лисандр. И рванули к старым, но еще крепким мосткам с другой стороны пруда – детям страшно понравилось купаться и беситься на песчаной отмели, там, куда уже не доползали щупальца липкого прибрежного ила, но было еще совсем неглубоко. И щекотки они боялись с большей охотой, чем странных незнакомых людей и неизвестности впереди…

Мои затеи могли не нравиться детям аристократа, непривычная работа их раздражала, отсутствие нормальной обуви и одежды бесило. Но я не просто назвалась взрослой и главной – я вела себя как взрослая и главная. Я знала, что делать, и уверенно вела ребят за собой.

Это очень важно, по себе знаю. Особенно когда ты еще ребенок или подросток. Сколько угодно можно бунтовать, но, когда в момент опасности или неуверенности рядом есть тот, кто точно знает, КАК НАДО… жить становится не страшно. Появляется чувство защищенности. И можно немного побеситься на мелководье.

Ну и еще один маленький секретик. Работать дети не любили. А вот беситься… кто бы позволил им раньше купаться в пруду? Особенно девочкам? Какие бы мордочки они не строили поначалу, им этого самим хотелось, и еще как!

Короче, рычаги воздействия у меня появились, дело за малым.

Глава 9

Крепко стянутая веревочными бандажами тачка бодро подпрыгнула на одном колесе, преодолевая очередной ухаб лесной тропинки. Сидевший на ней Шон весело взвизгнул и вцепился в привязанный тюк, а я остановила Лисандра, впрягшегося в оглобли:

– Все, отдыхай, моя очередь.

Пасынок хотел было возразить, вскинулся, но тут же выдохнул, утер покрасневший лоб рукавом и согласно кивнул. Молодец, вспомнил наш «договор на берегу».

Ругаться можно дома. Когда нет посторонних – есть вариант попробовать убедить меня в том, что кто-то лучше знает, что делать. (Ни разу не убедили, но дети старались, и в целом я хвалила за попытки логично обосновать свои претензии).

Но как только выходим за калитку – все. Мы семья, команда, банда, войско и крепость. Один за всех, все за одного, и слово командира – закон. Потому что иначе нас сожрут – я в красках расписала детям все варианты. Впечатлила до того, что потом несколько ночей пришлось спать с ними в одной комнате – у младших случились кошмары. Зато все всë поняли и приняли.

Сегодня мы впервые покинули заимку и шли в деревню, на ярмарку. Готовилась я к этому походу две седьмицы – так здесь называлась неделя. И сейчас мне было что предложить за то, что я хочу получить. Главное, правильно себя подать и не продешевить…

– Эмилина, ты все помнишь? – спросила я, когда за поредевшей гребенкой молодых елей показалась крытая дранкой крыша местной церквушки – совсем привычной по моим воспоминаниям, только вместо креста на маковке красовался кованый обруч – Святой Круг.

– От тебя ни на шаг. Держаться за руки обязательно. По сторонам слишком не глазеть, но демонстрировать умеренный интерес, – заученно откликнулась девочка и старательно выпрямила спину, изображая осанку без примеси спеси. – Не заискивать, но улыбаться в меру приветливо. Ничего не просить, не ныть, на приветствия отвечать с достоинством, если попытаются задеть или оскорбить – не поддаваться на провокацию и ждать, что ты ответишь.

– Умница, все правильно, – похвалила я, осматривая детей. Одеты мы были очень просто, но не без своеобразной элегантности: тот самый обивочный лен удалось покрасить соком толокнянки и синельника в коричневый и серо-синий цвет, правильно расправленные и высушенные на солнце сарафаны, рубашки и штаны выглядели почти как глаженые, скромная, но заметная вышивка по воротнику, манжетам и подолу смотрелась нарядно, правильный крой превращал простые балахоны в оформленные силуэты.

Семейство Аддерли отнюдь не выглядело несчастными нищими побирушками, хотя и богатством тут не пахло. Бабы в деревне остроглазые, оценят, взвесят, разберут крой по вытачкам. И разговоры пойдут нужные – про вдову с руками, головой, хотя и без денег.

Делать вид, что у нас есть какие-то там богатства припрятанные и мы явились в деревню ими щегольнуть, мне сейчас не с руки – не дай бог, найдутся лихие люди и решат ограбить беззащитную заимку. Я не отобьюсь, хотя кое-какие меры приняла. Но это все несерьезно. Эх, мужика бы на подворье… хорошего, путного. Да где ж его возьмешь?

Поэтому мы бедные, взять с нас особо нечего. Но умные и «себя понимаем», как говорили деревенские о людях с чувством собственного достоинства во времена моей первой молодости. Так о нас в округе и должны думать.

Через эту деревню, а точнее, полноценное село, мы проезжали ранней весной, когда улицы тонули в озерах жидкой грязи, а почерневшие за зиму дома выглядывали из-за голых плетней нахохленно и неприветливо. Беранике тогда было не до оценок и рекогносцировки. А вот я сейчас смотрела по сторонам зорко, все примечая, оценивая и запоминая. Весна, конечно, раскрасила пейзаж в яркие цвета, затянув обочины, заборы и дворы кудрявым тюлем зеленой листвы.

Село большое – своя церковь, сходная изба, солдаты гарнизона на постое, штаб волостной, почти сто дворов, целых четыре улицы. Ну и на выселках еще народишко. Так что народу сегодня, в предпоследний день седьмицы, на базарной площади, как раз между резным храмовым крыльцом и строгими, темно-серыми в белую полоску воротами гарнизонной конюшни, собралось немало.

Торговали прямо с телег и расстеленных на земле дерюг всем, что в крестьянском хозяйстве родится или пригодится. Больше всего, конечно, было съестного. А запах пирогов так густо плыл над толпой – даже крики зазывалы казались лишними, так и тянуло в ту сторону.

Я нарочно досыта накормила детей перед походом, хотя они пробовали даже немного покапризничать, мол, куда столько. И ничего, что ели мы не те самые пироги да каши, о которых сейчас звонко распинался деревенский зазывала, а щи из молодой крапивы, лягушек и клубней камыша. Ну и салатом из разных съедобных трав заедали. Пришлось чуть ли не с ложечки кормить, а потом чуть не волоком тащить отдувающихся и стонущих колобков по тропинке, пока у них там в животах все не улеглось.

Зато теперь отпрыски рода Аддерли смотрели вокруг сытыми равнодушными глазами, а не таращились, сглатывая слюну, на выставленные яства, как некоторые деревенские мальчишки, шнырявшие между рядов.

Шон вдруг соскочил с тележки и пошел рядом со мной, держа меня за руку и словно бы ненароком прижимаясь.

– Бера-а… мне не нравится, как они все на меня смотрят.

– Потерпи, Шон, – я в очередной раз уступила ручки от тележки Лисандру и положила руку на плечо младшему.

– Мы здесь люди новые и необычные. Поэтому всем интересно на нас посмотреть. Помнишь, что я говорила про первое впечатление? Мы – Аддерли, и пусть даже временно потеряли титул, свое достоинство мы не теряли.

Конечно, говорила я это больше для старшего пасынка и девочек, но даже Шон меня понял. Так что под прицелом любопытных, настороженных, недоброжелательных и даже завистливых глаз мы прокатили свою тележку в дальний конец рыночной площади, туда, где местные бабы продавали свое незатейливое рукоделие, собирая дочерям на приданое.

Спокойно заняв место в самом конце цепочки торговок, мы с Лисандром разгрузили тележку, перевернули ее и накрыли куском небеленого льна.

Дети достали и расставили примитивные складные табуретки – у меня муж на рыбалку себе такие делал. Два изогнутых аркой ореховых прута достаточной толщины, их концы-ножки, перекрещенные ножницами и скрепленные с помощью прожженной шилом сквозной дырки и еще одного прутка. Ну и наверху кусок льна, натянутый между получившимися деревянными рамами.

Мы расселись, и я выложила на «прилавок» то, что собиралась продать. Нет, те бабы, что толкались локтями и многозначительно перемигивались, косясь на наши приготовления, не получили того, на что рассчитывали. Никаких «барских» кружев за три гроша от безысходности, никаких «цацек», последних остатков былой хорошей жизни.

Во-первых, на полотне оказались аккуратно смотанные на палочки шелковые нитки разных цветов. Это товар всегда востребованный, уж я по своему опыту знаю, а если правильно распустить и смотать всего один полосатый шелковый шарф, катушек этих получается не так и мало. Больше десятка. Правда, муторная это была работа и кропотливая, но оно того стоило.

А во-вторых, я аккуратно расставила на оставшемся свободном месте несколько пар тапочек. Простых, дешевых в производстве и невероятно удобных в носке. Такую обувь когда-то носили самые бедные испанские крестьяне, и называлась она в нашем мире соответственно: эспадрильи.

Да, я и мои дети были не только одеты с иголочки, но еще и обуты, что по деревенским меркам вообще шик и блеск. Обувь здесь и сейчас стоит не просто дорого – очень дорого, и ее мало.

Вот в эти самые эспадрильи мы и были обуты – подошва сшита из крепко связанного, сшитого и пропитанного древесной смолой крапивного жгута, а верх все из того же незаменимого обивочного льна. С вышивкой!