Дженни Нордберг
Подпольные девочки Кабула. История афганок, которые живут в мужском обличье

Полная версия

Jenny Nordberg

THE UNDERGROUND GIRLS OF KABUL

Copyright © 2014 by Jenny Nordberg

Published by arrangement with The Robbins Office, Inc. and Aitken Alexander Associates Ltd and The Van Lear Agency LLC.

© Мельник Э. И., перевод на русский язык, 2015

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Посвящается всем девушкам, которые выяснили, что в брюках можно бегать быстрее и взбираться выше

Это повествование составлено по репортажам из Афганистана, Швеции и Соединенных Штатов в период между 2009 и 2014 годами. Бо́льшая часть событий книги относится к 2010–2011 годам. Я излагала истории ее персонажей так, как они были рассказаны мне, стараясь найти подтверждение всем тем подробностям, которым сама я не была свидетельницей. Все мои герои и героини дали согласие на беседу со мной ради составления этой книги; они сами выбирали, сохранять ли им анонимность. В некоторых случаях имена или подробности личного плана были изменены или опущены в целях сохранения тайны личности. Никому из героев не предлагали и не вручали никакого вознаграждения. Труд переводчиков был оплачен. Любые ошибки из-за неточностей перевода или моих собственных ограничений – на моей ответственности.

Это – субъективный отчет.

 
Я хотела бы быть кем угодно на свете –
Только б не женщиной.
Попугаихой стала б,
Овечкой,
Оленихою иль
Воробьихой, живущей на дереве.
Но не афганкой.
 
 
Я была бы турчанкой,
Чтоб ласковый брат мог держать меня за руку.
Я бы стала таджичкой,
А может, иранкой,
А то и арабкой,
И муж мой шептал бы мне:
«Как ты прекрасна!»
 
 
Но, увы, я – афганка.
Где нужда –
Там и я.
Где есть риск –
Я всех ближе к нему.
Где найдется печаль –
Она будет моя.
А где право –
Там я позади.
 
 
Правда за тем, кто силен, а я –
Женщина,
Всегда одинокая,
Слабости вечный пример.
И никнут плечи мои
Под бременем мук и трудов.
 
 
Хочу ли заговорить –
Язык мой во всем виноват.
И голос мой нестерпим
Для безумного слуха.
Руки мои бесполезны,
И от ног моих глупых
Нет толку,
И бреду я без цели, сама
Не зная куда.
 
 
Доколь принимать мне страданье?
Когда ж мне природа объявит: «свободна»?
Где же, о где Справедливости дом?
Кто назначил мне жребий?
Скажите ему,
Скажите ему,
О, скажите ему –
 
 
Я мечтала бы стать кем угодно на свете –
Только б не женщиной,
Только бы не афганкой.
 

Ройя

Кабул, 2009 г.

Пролог

Переход начинается здесь.

Я снимаю с головы черный платок и заталкиваю его в рюкзак. Волосы мои по-прежнему связаны в узловатый пучок на затылке. Уже скоро мы поднимемся в воздух. Выпрямляюсь и сажусь чуть вольнее, разрешая телу занять больше пространства. Я не думаю о войне. Я думаю о мороженом в Дубае.

Мы заняли все маленькие, обтянутые винилом кресла в зале отлета Кабульского международного аэропорта. Срок действия моей визы истекает через пару часов. Одна особенно оживленная стайка британских экспатов шумно празднует – впервые за несколько месяцев – передышку от жизни за колючей проволокой под присмотром вооруженной охраны. Три женщины, сотрудницы гуманитарной организации, одетые в джинсы и облегающие топы, возбужденно болтают о пляжном курорте. Трикотажная маечка сползает с плеча, обнажая клочок уже загорелой кожи.

Я во все глаза смотрю на эту демонстрацию плоти. В последние несколько месяцев я и собственное-то тело едва видела.

На дворе лето 2011 года, и исход иностранцев из Кабула длится уже больше года. Несмотря на последнее наступление, и многие военные, и работники иностранных гуманитарных миссий воспринимают Афганистан как страну потерянную. С тех пор как президент Обама объявил, что к 2014 г. начнется вывод американских войск из Афганистана^{2}, международный караван лихорадочно готовится к отходу. Кабульский аэропорт – первая остановка на пути к свободе для этих стесненных, изнывающих от скуки, едва не теряющих голову консультантов, снабженцев и дипломатов.

Взлетная полоса аэродрома залита послеполуденным светом. Мой сотовый ловит сеть у одного из окон, и я вновь набираю номер Азиты. Тихий щелчок – и нас соединяют.

Она пребывает в эйфории после митинга с участием главного правительственного юрисконсульта и нескольких других должностных лиц. Присутствовала и пресса. Азита – политик, и в такие моменты она – в своей стихии. Я слышу, как она улыбается, описывая свой наряд:

– Ах, я была такая модница! И дипломатка притом. Все меня фотографировали. Би-би-си, «Голос Америки» и Толо-ТВ. На мне был бирюзовый платок – помните, тот самый, что вы видели на днях. Ну, вы меня поняли. И еще тот черный жакет… – она ненадолго замолкает. – И еще косметика. «Боевой раскрас».

Я делаю глубокий вдох. Я – журналистка. Она – моя героиня. Главное правило – не показывать никаких эмоций.

Азита слышит мое молчание и тут же начинает утешать меня. Вскоре ситуация улучшится. Она в этом уверена. Не стоит беспокоиться.

Объявляют мой рейс. Я должна идти. Мы обмениваемся обычными фразами: «Это ненадолго. Не прощаемся. Да. Скоро увидимся».

Поднимаясь с пола, на котором все это время сидела, прижавшись к окну, чтобы не потерять связь, я фантазирую о своем возвращении. Из этого могла бы получиться финальная сцена какого-нибудь фильма. Тот момент, когда внезапное откровение толкает героя на отчаянную пробежку через весь аэропорт, чтобы все исправить. Добиться позитивной концовки. Ну и что, если мне придется провести еще один день в кабинете полковника Хотака, выслушивая нравоучения в связи с моей истекшей визой? Чашка чаю, штамп в паспорте – и он меня отпустит.

Мысленно представляя себе этот путь шаг за шагом, я понимаю, что никогда этого не сделаю. Ну как бы он выглядел, этот мой последний выход на сцену? Ворвалась бы я в дом Азиты с американскими солдатами по бокам? Или с представителями Комиссии по правам человека в Афганистане? Или просто сама по себе, со своим карманным ножичком и навыками переговорщицы, пылая яростью и убежденностью в том, что все на свете можно исправить, приложив еще чуточку больше усилий?

Когда я прохожу через посадочный гейт, все эти сценарии блекнут. Так всегда бывает. Я иду вслед за другими – и снова делаю то, что совершаем мы все.

Я сажусь в самолет и улетаю.

Часть I
Мальчики

Глава 1
Мать-бунтарка

Азита, несколькими годами ранее

– А наш братик по-настоящему – девочка!

Одна из сгорающих от нетерпения близняшек кивает, подкрепляя свои слова. Потом поворачивается к сестре. Та соглашается. Да, верно. Она может это подтвердить.

Две абсолютно одинаковые десятилетние девчушки. У каждой черные волосы, беличьи глазенки и редкая россыпь мелких веснушек. Пару минут назад мы танцевали под музыку «шаффл» с моего плеера, ожидая, пока их мать завершит телефонный разговор в соседней комнате. Мы передавали друг другу наушники, поочередно демонстрируя свои коронные движения. Хотя я так и не смогла сравняться с ними в затейливых вращениях бедрами, некоторые из моих самых вдохновенных «а теперь поем все вместе!» были встречены с одобрением. И впрямь наши голоса звучали весьма неплохо, отскакивая рикошетом от холодных как лед цементных стен квартирки в выстроенном «при Советах» лабиринте, который стал домом для горстки представителей немногочисленного кабульского среднего класса.

Теперь мы сидим на расшитом золотой нитью диване, рядом с которым девочки-близнецы накрыли чайный столик – стеклянные кружки и термос с помпой на серебряном подносе. Мехман кхана – наиболее богато убранная комната в афганском доме, ее предназначение – демонстрировать богатство и нравственность владельцев. Кассетные записи стихов Корана и искусственные матерчатые цветы в персиковых тонах занимают угловой столик, трещина на котором заклеена скотчем. Сестрицы-двойняшки, сидящие с аккуратно подобранными под себя ногами на диване, кажется, чуточку оскорблены тем, что я не реагирую на их великое откровение. Близняшка номер два наклоняется вперед:

– Это правда! Он – наша сестренка.

Я улыбаюсь им и снова киваю:

– Да-да.

Конечно.

Фотография в рамке на боковом столике демонстрирует их младшего братика, позирующего в пуловере с V-образным вырезом и при галстуке, рядом с ухмыляющимся усатым отцом. Это единственная фотография, выставленная в гостиной. Старшие дочери говорят по-английски ни шатко ни валко, зато с большим энтузиазмом, нахватавшись фраз из учебников и программ спутникового телевидения, которое обеспечивает тарелка, стоящая на балконе. Возможно, дело просто в языковом барьере.

– Ладно, – говорю я, не желая показаться недружелюбной. – Я поняла. Ваша сестра. А какой у тебя любимый цвет, Бенафша?

Девочка колеблется, пытаясь сделать выбор между красным и пурпурным, а потом переадресует вопрос сестре, которая столь же серьезно обдумывает его. Близнецы, обе одетые в оранжевые кардиганы и зеленые брючки, кажется, делают почти все с совершенно девчачьим синхронизмом. Их покачивающиеся головы венчают сверкающие резинки для волос, и только когда одна из них говорит, резинка другой на пару мгновений замирает. Такие моменты – шанс для новых знакомых начать различать близнецов: главный признак – крохотное родимое пятнышко на щеке Бехешты. Бенафша означает «цветок», Бехешта – «рай».

– Я хочу быть учительницей, когда вырасту, – предлагает Бехешта новую тему для нашей беседы.

Когда настает очередь девочек задать вопрос, обе они желают узнать одно и то же: замужем ли я?

Мой ответ их озадачивает, поскольку – как они полагают – я очень старая. Я даже на несколько лет старше их матери, которой 33 года (она замужем, четверо детей). У девочек есть еще одна сестра вдобавок к младшему братцу. К тому же их мать – член парламента страны. У меня по сравнению с ней так много «не» (не замужем, не мать, не член правительства) – говорю я девочкам. Кажется, такая классификация приходится им по вкусу.

В дверях внезапно появляется их братик.

У шестилетнего Мехрана загорелая круглая мордашка, глубокие ямочки на щеках, брови, которые скачут вверх-вниз, когда он гримасничает, и широкий просвет между передними зубами. Волосы его так же черны, как и у сестриц, только коротко стрижены и стоят торчком. В узкой красной джинсовой рубашке и голубых брючках, выставив вперед подбородок, уперев руку в бедро, он с важным видом вступает в комнату, глядя на меня в упор и нацелив мне в лицо игрушечный пистолет. Потом спускает курок и выпаливает свое приветствие: паф! Видя, что я не падаю и не палю по нему в ответ, он вытаскивает из заднего кармана пластикового супергероя. У его верного спутника блондинистые волосы, сверкающие белые зубы, две пулеметные ленты крест-накрест на выпяченной груди, и вооружен он пулеметом. Мехран говорит что-то игрушке на дари, потом внимательно прислушивается к ее «ответу». Кажется, они пришли к согласию: их атака увенчалась успехом.

Бенафша, сидящая рядом со мной, оживляется, видя возможность наглядно доказать свою точку зрения. Она машет рукой, чтобы привлечь внимание брата:

– Скажи ей, Мехран. Скажи ей, что ты – наша сестра.

Уголки губ Мехрана ползут вниз. Он гримасничает, высунув язык, потом срывается с места и едва не врезается в мать, которая как раз входит в комнату.

Глаза Азиты подведены сурьмой, на лице – легкий намек на румяна. А может быть, просто след прижатого к щеке сотового телефона.

– Ну вот, теперь готова, – восклицает Азита, обращаясь ко мне.

Готова рассказать мне о том, о чем я пришла узнать: каково это – быть здесь афганской женщиной, почти десятилетие спустя после начала самой долгой войны в истории Америки и одной из крупнейших операций иностранных гуманитарных организаций за жизнь нынешнего поколения.

В момент нашего знакомства (состоявшегося сегодня утром) я собираю материал для телесюжета об афганках, а Азита уже четыре года является членом сравнительно нового для этой страны органа – парламента. Избранная в Волеси Джирга^{3} – одну из ветвей законодательной власти, учрежденную через несколько лет после поражения, нанесенного Талибану в 2001 г., – она обещала своим деревенским избирателям из провинции Бадгис, что будет направлять больше иностранной гуманитарной помощи в этот нищий и труднодоступный уголок Афганистана.

Парламент, в состав которого она вошла, в большинстве своем состоял из нарковоротил и милитаристов^{4} и, казалось, находился в состоянии паралича из-за глубоко укоренившейся коррупции; но это была какая-никакая попытка создать демократию – надежду многих афганцев. За последнее столетие в стране поочередно сменяли друг друга и терпели поражение разные формы правления: абсолютная монархия, коммунизм, исламский эмират под главенством Талибана… А то и вовсе никакого правления – в периоды гражданской войны.

Когда иностранные дипломаты и гуманитарные работники в Кабуле познакомились с Азитой и узнали в ней образованную женщину-парламентария, которая говорила не только на дари, пушту, урду и русском, но и по-английски, и к тому же казалась сравнительно либеральным политиком, то из внешнего мира ручейком потекли приглашения. Ее возили в несколько европейских стран и в Йельский университет в Соединенных Штатах, где она рассказывала о жизни при Талибане.

Кроме того, для Азиты обычное дело – приглашать иностранцев в свою съемную квартиру в Макрояне, чтобы продемонстрировать собственный вариант нормальной жизни в типичном кабульском районе. Здесь на балконах грязно-серых четырехэтажных зданий, разбавленных редкими заплатками зеленой растительности, трепещет на ветру белье и спозаранку женщины собираются у крохотных пекарен «в одно окно», пока мужчины лениво разминаются гимнастикой на футбольном поле.

Азита гордится ролью гостеприимной хозяйки и всячески позиционирует себя как исключение из стереотипного представления об афганках – узницах в собственных домах, почти никак не связанных с обществом, часто неграмотных и находящихся в полной зависимости от демонических мужей, из-за которых света белого не видят. И уж точно не принимают у себя в гостях фаранджи – иностранцев, как некогда окрестили афганцы захватчиков. В наши дни иностранцев обычно именуют амрикан, независимо от их национальной принадлежности.

Азита с удовольствием демонстрирует наличие в доме водопровода, электричества, телевизора и видеоцентра в спальне; все это куплено на деньги, которые она заработала, став добытчицей в семье. Она знает, что это производит на иностранцев впечатление. Особенно на иностранок.

Со своими пылающими румянцем щеками, острыми чертами лица и осанкой под стать выпускникам кадетского училища, элегантно задрапированная с ног до головы в черные ткани, испускающая теплый аромат мускуса, смешанного с какими-то сладостями, Азита действительно отличается от большинства афганских женщин. При росте 168 см – который, пожалуй, еще немного увеличивает каблук узконосых, сорокового размера босоножек, – она оказывается даже выше некоторых своих гостей. Обычно они приходят в более практичной обуви, скорее пригодной для похода по сильно пересеченной местности.

Азита не выражает особой удовлетворенности, говоря о прогрессивных переменах для женщин начиная с 2001 г. в беседах с иностранцами, среди которых я – всего лишь «одна из» и самая недавняя знакомая.

Да, сейчас на улицах Кабула и нескольких других крупных городов стало больше женщин, чем при талибах, и больше девочек ходит в школу^{5}. Но, как и в предыдущих попытках реформирования, прогресс для женщин касается лишь жительниц столицы и горстки других городских территорий. Основные запреты и предписания Талибана в отношении женщин по-прежнему остаются законом в обширных областях этой почти неграмотной страны – законом, поддерживаемым консервативной традицией.

В провинциях до сих пор женщины носят бурки^[1], редко работают и вообще не выходят из дома без своих мужей. Большинство браков доныне заключают без их согласия^{6}, и «убийство чести» – не такая уж редкость^{7}, а в случае изнасилования любое соприкосновение с системой правосудия^{8} обычно означает, что в тюрьму отправится сама жертва, обвиненная в адюльтере или добрачном сексе (если только ее по традиции не заставят выйти замуж за своего насильника). Здесь женщины устраивают самосожжения^{9}, облившись керосином, чтобы избежать домашнего насилия, а дочери по-прежнему остаются принятой неформальной валютой^{10}, которой их отцы выплачивают свои долги и разрешают споры и разногласия.

Азита – одна из немногих женщин, имеющих возможность высказываться, но для многих она остается живой провокацией, поскольку ее жизнь отличается от жизни женщин в Афганистане, и угрозой для тех, кто держит женщин в подчинении. Вот ее собственные слова:

– Если вы съездите в отдаленные области Афганистана, то увидите, что в жизни женщин не изменилось ничего. Они по-прежнему напоминают рабынь. Животных. Нам еще далеко до того момента, когда женщину станут считать в нашем обществе человеком.

Азита сбрасывает с головы свой изумрудно-зеленый платок, под которым обнаруживается короткий черный «конский хвост», и приглаживает волосы. Я тоже избавляюсь от платка, спуская его на шею. Она с секунду смотрит на меня; мы с ней сидим в ее спальне.

– Я ни в коем случае не желаю своим дочерям тех страданий, что пришлось вынести мне. Мне пришлось убить многие свои мечты. У меня четыре дочери. И я этому очень рада.

Четыре дочери. Только дочери? Да что за странности происходят в этом семействе?! Я на миг задерживаю дыхание, надеясь, что Азита проявит инициативу и поможет мне разобраться.

И она это делает.

– Хотите посмотреть наш семейный альбом?

Мы снова перемещаемся в гостиную, где она достает из-под маленького плетеного письменного стола два фотоальбома. Дети часто разглядывают эти фотографии. Они рассказывают историю становления семьи Азиты.

Первый. Серия снимков с празднования помолвки Азиты, лето 1997 г. Двоюродный брат Азиты, за которого ей предстоит выйти замуж, юн, тощ и долговяз. На его лице маленькие островки растительности все еще с трудом силятся сойтись посередине, чтобы образовать настоящую бороду – непременное требование для взрослого мужчины времен правления Талибана. На невесте надеты тюрбан и коричневый шерстяной камзол поверх традиционных белых перан тонбан – длинной рубахи и свободных брюк. Ни один из примерно сотни гостей не улыбается. По афганским меркам, где на празднике запросто может присутствовать более тысячи человек, это было небольшое и ничем не впечатляющее сборище. Этакий моментальный снимок «смычки города и деревни». Азита – получившая элитное образование дочь профессора Кабульского университета. А ее будущий муж – сын крестьянина.

Засняты несколько постановочных моментов. Жених пытается накормить свою будущую жену розово-желтым тортом. Она отворачивается. В свои девятнадцать Азита – более худая и более серьезная версия себя взрослой, в кобальтово-синем шелковом кафтане со скругленными подплечниками. Ее ногти выкрашены ярко-красным лаком под стать карминным губам, оттеняемым напудренной до белизны кожей, из-за чего ее лицо кажется маской. Прическа – туго заплетенное, топорщащееся от лака «птичье гнездо». На другом снимке будущий муж подает Азите праздничный кубок, из которого ей полагается выпить. Она напряженно смотрит в камеру. Ее матовое, запудренное лицо изборождено вертикальными линиями, бегущими вниз от темно-карих глаз.

Через несколько альбомных страниц дочери-близнецы позируют вместе с матерью Азиты – женщиной с высокими скулами и волевым носом, с лицом, изрезанным глубокими морщинами. И Бенафша, и Бехешта посылают воздушные поцелуи своей биби-джан, которая по-прежнему живет с их дедом на северо-западе Афганистана. Вскоре на фотографиях появляется и третья маленькая девочка. Средняя сестра, Мехрангис, выделяется косичками и чуть более округлым личиком. Она позирует рядом с двумя одинаковыми мини-Азитами, которые вдруг выглядят очень взрослыми в своих белых платьях с оборками.

Азита переворачивает страницу: Новруз, персидский Новый год в 2005 г. Четыре маленькие девочки в платьицах цвета сливок. Все выстроились по росту. У самой маленькой в волосах бант. Это Мехран. Азита указывает на фотографию пальцем. Не поднимая глаз, говорит:

– Вы уже знаете, что мой младший ребенок – тоже девочка, да? Мы одеваем ее как мальчика.

Я бросаю взгляд на Мехран, которая слоняется поблизости все время нашего разговора. Она запрыгивает в другое кресло и снова разговаривает с пластиковой фигуркой.

– О моей семье сплетничают. Когда у тебя нет сыновей, это большое несчастье и всем тебя жаль.

Азита произносит эту фразу, словно простое объяснение.

Наличие хотя бы одного сына – обязательное требование для хорошей репутации в этой стране. Семья без сына не просто неполна; в стране, где нет власти закона, это расценивают как слабость и уязвимость. Так что должностная обязанность любой замужней женщины – быстро зачать сына. Это ее абсолютная цель в жизни, и если женщина ее не исполняет, то в представлении людей с ней явно что-то не в порядке. Ее могут отвергнуть как докхтар зай, или «ту, что приносит лишь дочерей». И это еще не столь тяжкое оскорбление, как то, которое бросают бездетной женщине, – санда или кхошк, что на дари означает «сухая» или «яловая». Но в патрилинейной культуре женщина, которая не может родить сына, в глазах общества и своих собственных считается имеющей некий фундаментальный изъян.

В большинстве районов Афганистана уровень грамотности составляет не более 10 %^{11}, и в обиходе крутится масса ни на чем не основанных «истин», которые никто не оспаривает. Среди них и распространенное убеждение в том, что женщина может выбирать пол своего нерожденного ребенка, просто упорно думая о нем. Как следствие, неспособность женщины рожать сыновей не вызывает никакого сочувствия. Напротив, и общество, и собственный муж порицают ее как женщину, которая просто недостаточно сильно хотела сына. Женщины тоже часто обвиняют собственное тело и слабый ум за то, что те не дают им родить сына.

В глазах других образ такой женщины сопровождается множеством недостатков: уж она-то и капризная, и несносная. Пожалуй, даже грешница. Тот факт, что на самом деле как раз отец ответствен за пол отпрыска (поскольку именно мужской сперматозоид, дополняя хромосомный набор будущего ребенка, определяет, кто родится, мальчик или девочка), большинству неизвестен.

В ситуации Азиты отсутствие сына готово было стать помехой всему, чего она пыталась достичь как политик. Когда она с семьей переехала в 2005 г. в Кабул, насмешки и подозрения по поводу отсутствия у нее сына вскоре неизбежно распространились и на ее способности как законодателя и общественной фигуры. Посетители рассыпались в соболезнованиях, узнавая, что у нее четыре дочери. Она обнаружила, что ее зачислили в разряд неполноценных женщин. Коллеги-парламентарии, избиратели и собственные родственники ничуть не сочувствовали ей: как можно верить, что она достигнет хоть чего-то в политике, если она не способна даже подарить мужу сына? Не имея сына, которым можно было бы похвастать перед непрерывным потоком наносящих визиты политических воротил, ее муж тоже испытывал нарастающий стыд.

Азита и ее муж обратились к своей младшей дочери с предложением: «Хочешь выглядеть как мальчик, одеваться как мальчик и заниматься всякими интересными делами, как делают мальчики, например, кататься на велосипеде, играть в футбол и крикет? Хочешь быть похожей на своего отца?»

О, еще бы – конечно, она хотела! Это было роскошное предложение.

Единственное, что потребовалось для его реализации, – стрижка, пара брючек с базара и джинсовая рубашка с надписью «суперзвезда» на спине. За один-единственный день родители превратились из семейства с четырьмя дочерями в семейство, которое Бог благословил тремя малышками и вихрастым сынишкой. Их младшее дитя теперь отзывалось не на девчачье имя Мануш, означающее «лунный свет», а на мужское – Мехран. В глазах окружающих – и особенно избирателей Азиты в Бадгисе – их семья наконец-то стала полной.

Конечно, некоторые знали правду. Но и они тоже поздравляли Азиту. Иметь подложного сына было лучше, чем не иметь никакого вообще, и люди хвалили ее за изобретательность. Когда Азита снова приехала в свою провинцию – более консервативную в сравнении с Кабулом, – она взяла с собой Мехрана. И обнаружила, что в компании шестилетнего сына ее встречают с бо́льшим одобрением.

Эта перемена удовлетворила и мужа Азиты. Злые языки теперь перестали трещать об этом несчастливом мужчине, обремененном четырьмя дочерями: ведь ему, бедняге, придется искать для всех них мужей, а его собственная родовая линия прекратится вместе с ним.

В пушту – втором официальном языке Афганистана – есть даже уничижительный эпитет для мужчины, у которого нет сыновей: мераат. Ведь здесь все наследование, например земельных активов, идет почти исключительно по мужской линии… Но, поскольку младшая дочь в семье взяла на себя роль сына, она стала источником гордости для своего отца. Изменившийся статус Мехрана обеспечил и его сестрам значительно бо́льшую свободу, поскольку они могут выходить из дома, играть на детской площадке и даже отважиться заглянуть в соседний квартал, если их сопровождает Мехран.

Была и еще одна причина для такого превращения. Азита говорит об этом, сопровождая свои слова взрывом тихого смеха, чуть наклоняясь ко мне, чтобы признаться в своем маленьком акте бунтарства:

– Я хотела показать своей младшенькой, какова жизнь с другой стороны.

В этой жизни возможны запуски воздушного змея, беготня во все лопатки, истерический хохот, бешеные прыжки (просто потому, что тебе весело), лазанье по деревьям – чтобы ощутить сладкий трепет, когда повисаешь на ветке. Это еще и возможность разговаривать с другим мальчишкой, сидеть рядом с отцом и его друзьями, ездить на переднем сиденье машины и наблюдать за людьми на улицах. Смотреть им в глаза. Высказываться без страха, знать, что тебя выслушают, и редко слышать от других вопрос, почему это ты в одиночку шатаешься по улицам в удобной одежде, которая не стесняет никаких движений. Все это немыслимо для девочки-афганки.

Но что будет, когда наступит половая зрелость?

– Вы имеете в виду, когда он вырастет? – переспрашивает Азита, и ладони ее рисуют в воздухе женские формы. – Это не проблема. Мы снова превратим его в девушку.