Джек Вэнс
Хроники Кадуола: Эксе и Древняя Земля
VI. Йипы и Йиптон
Типичного йипа ни в коем случае нельзя назвать уродливым или невзрачным. Напротив, с первого взгляда йип производит впечатление человека красивого и статного, с большими, яркими золотисто-карими глазами, волосами и кожей того же золотистого оттенка, безукоризненными чертами лица и атлетическим телосложением. Девушки племени йипов знамениты по всей Пряди Мирцеи миловидностью, послушным и мягким нравом, а также абсолютным целомудрием в отсутствие надлежащей платы.
По причинам, не вполне поддающимся определению, совокупление йипов с большинством обитателей планет Ойкумены не приводило к появлению потомства. Некоторые биологи предполагали, что йипы мутировали настолько, что образовали новый вид человека; другие объясняли сложившуюся ситуацию составом диеты йипов, включавшей моллюсков, водившихся в илистых донных отложениях под Йиптоном. Они указывали на тот факт, что йипы, отрабатывавшие задолженность на других планетах, по прошествии некоторого времени приобретали нормальную способность к скрещиванию с людьми другого происхождения.
Йиптон давно превратился в своего рода аттракцион для туристов. Паромы, отчаливавшие от пристани станции Араминта, перевозили туристов в Йиптон, где они останавливались в пятиэтажном отеле «Аркадия», беспорядочно построенном исключительно из бамбуковых шестов и крытом пальмовыми листьями. На террасе отеля местные девушки подавали приезжим джин с сахаром и мускатными орехами, расслабляющие вечерние настойки и пальмовое вино, замутненное кокосовым молоком. Все эти напитки производились винокурнями и пивоварнями непосредственно в Йиптоне из ингредиентов, о происхождении которых никто не затруднялся расспрашивать. Туристические группы совершали экскурсии по шумным и зловонным, но неизъяснимо чарующим каналам Йиптона, посещая достойные внимания достопримечательности, такие, как Кальоро, женские бани и базар ремесленников. Прочие услуги, самого интимного свойства, охотно предлагались персоналом женского и мужского пола в «Кошачьем дворце», куда можно было пройти за пять минут из отеля «Аркадия» по лабиринту скрипучих бамбуковых переходов. Посетителей «Кошачьего дворца» обслуживали обходительно, даже угодливо, хотя предлагаемым удовольствиям не хватало непосредственности, и во всем чувствовалась осторожная методичность с примесью рассеянного безразличия. В Йиптоне ничто и никогда не делалось бесплатно. Здесь даже стоимость зубочистки, взятой с прилавка после обеда, не забывали включить в счет постояльца.
Помимо прибылей, извлекаемых за счет туризма, умфо, правитель йипов по имени Титус Помпо, получал долю дохода йипов, отрабатывавших долги на других планетах. В организации этого предприятия – и других предприятий гораздо более сомнительного характера – Титусу Помпо оказывал содействие Намур ко-Клатток.
VII. Строма
В первые годы после учреждения станции Араминта члены Общества натуралистов, нередко посещавшие Кадуол, останавливались в Прибрежной усадьбе, ожидая гостеприимства, как чего-то само собой разумеющегося. Порой Консерватору приходилось одновременно принимать две дюжины гостей, причем некоторые постояльцы продлевали свое пребывание в усадьбе на неопределенный срок, продолжая заниматься исследованиями или просто наслаждаясь новизной Кадуола и его природы.
В конце концов очередной Консерватор восстал и настоял на том, чтобы приезжие натуралисты селились в палаточном городке на берегу моря и сами готовили себе еду в котелках, разводя костры. На ежегодном конклаве Общества натуралистов на Земле было предложено несколько возможных решений возникшей проблемы, большинство из которых столкнулось с сопротивлением консервационистов, жаловавшихся на то, что Хартия мало-помалу теряла всякий смысл, будучи переполнена исключениями и оговорками, противоречащими ее основным положениям. Их оппоненты отвечали: «Все это очень хорошо. Но почему мы должны ютиться в грязных походных палатках, посещая Кадуол с тем, чтобы проводить запланированные исследования? Мы – не менее полноправные члены Общества, чем Консерватор и его подчиненные!»
После длительных споров и обсуждений Общество утвердило хитроумный план, подготовленный одним из самых радикальных консервационистов. Было решено учредить на Кадуоле второй анклав, гораздо меньше станции Араминта – но с тем условием, что он будет находиться там, где человеческое поселение никоим образом не повлияет на окружающую среду. В качестве места для поселения выбрали крутой, почти отвесный склон над фьордом Строма, вклинившимся в берега Троя – участок, смехотворно неподходящий для какого-либо строительства. Судя по всему, многие влиятельные участники конклава таким образом надеялись воспрепятствовать осуществлению нового проекта.
Вызов, однако, был принят, и на Кадуоле возникла Строма – причудливое скопление опирающихся на уступы скал черных и темно-коричневых домов, узких и высоких, с белыми, голубыми и красными дверными и оконными рамами. С другой стороны фьорда Строма выглядела как колония угловатых двустворчатых моллюсков, мертвой хваткой вцепившихся в содрогающийся от ударов прибоя утес.
Многие члены Общества натуралистов, побывавшие в Строме, находили условия жизни в этой колонии достаточно привлекательными и, под предлогом проведения долгосрочных исследований, сформировали ядро постоянного населения поселка, численность которого иногда достигала тысячи двухсот человек.
На Земле Общество натуралистов пало жертвой слабохарактерности руководства, казнокрадства со стороны очередного секретаря Общества, оказавшегося жуликом, и общей неспособности этой организации найти себе полезное применение. Заключительный конклав постановил, что все записи и документы Общества надлежит хранить в Центральном библиотечном архиве, и председатель в последний раз ударил в гонг, оповещая натуралистов о роспуске собрания.
На Кадуоле жители Стромы никак не отметили это событие, хотя с тех пор их доходы ограничивались прибылью от частных инопланетных капиталовложений. Хартия, как всегда, оставалась основным законом Кадуола, и работы на станции Араминта продолжались своим чередом.
VIII. Достойные внимания обитатели станции Араминта, Стромы и других мест
В пансионе Клаттоков сестры Спанчетта и Симонетта Клатток во многом походили одна на другую, хотя Спанчетта была практична и основательна, тогда как Симонетта – или «Смонни», как ее обычно называли – отличалась игривостью воображения и непоседливостью. Со временем обе сестры превратились в крупных, полногрудых молодых женщин с буйными копнами кудрявых волос и маленькими блестящими глазами, полузакрытыми тяжелыми веками. Обе вели себя вспыльчиво, высокомерно, повелительно и тщеславно; обе не стесняли себя условностями и проявляли необузданную энергию. В юности сестры Спанни и Смонни были одержимы страстным влечением к Шарду Клаттоку, коего они бесстыдно пытались соблазнить, женить на себе или подчинить каким-либо иным образом. Увы, их поползновения оказались тщетными: Шард Клатток находил обеих сестер одинаково неприятными, если не отвратительными особами, и уклонялся от их назойливых заигрываний со всей возможной вежливостью, а в нескольких отчаянных ситуациях, когда вежливость могла быть неправильно истолкована, недвусмысленно и прямолинейно.
Шарда откомандировали проходить курс подготовки офицеров МСБР3 в Сарсенополисе на девятой планете системы Аль-Фекки. Там он встретился с Марьей Атэне – грациозной, очаровательной, умной и полной достоинства темноволосой девушкой. Они влюбились в друг друга, поженились в Сарсенополисе и в свое время вернулись на станцию Араминта.
Разбитые сердца Спанчетты и Смонни наполнились желчной яростью. С их точки зрения поступок Шарда знаменовал собой не только окончательный отказ, но и нечто гораздо более возмутительное – вызов, пренебрежение, непокорность! Им удалось рационализировать свое бешенство, когда Смонни, провалившую выпускные экзамены в лицее и в тем самым потерявшую статус полноправной служащей управления, выселили из пансиона Клаттоков примерно в то же время, когда в него вселилась Марья; вину за эту трагедию было легко возложить на Марью и Шарда.
Обиженная на весь мир, Смонни покинула станцию Араминта. Некоторое время она блуждала из одного конца Ойкумены в другой, затевая и бросая различные предприятия. Со временем она вышла замуж за богача Титуса Зигони, владельца ранчо «Тенистая долина» – пятидесяти семи тысяч квадратных километров плодородной земли на планете Розалия – а также космической яхты «Мотыжник».
На ранчо не хватало рабочих рук, и Титус Зигони, по рекомендации Смонни, стал использовать бригады йипов, подписывавших долговые обязательства в обмен на перевозку и поселение на Розалии. Йипов поставлял на Розалию не кто иной, как Намур, делившийся прибылью с умфо Йиптона Калиактусом.
По приглашению Намура дряхлый Калиактус посетил ранчо «Тенистая долина» на Розалии, где был умерщвлен Симонеттой или Намуром – не исключено, что Симонеттой и Намуром сообща. Титуса Зигони, безобидного, ничем не примечательного человека, посадили на престол умфо, но фактически безграничную власть над йипами приобрела стоявшая за его спиной Смонни.
Прошедшие годы нисколько не притупили ненависть Симонетты к станции Араминта в целом и к Шарду Клаттоку в частности. Во сне и наяву она мечтала учинить какую-нибудь катастрофу, гибельную для управления Заповедника и отвергнувшего ее авансы наглеца.
Тем временем Намур с завидным хладнокровием, достойным лучшего применения, вернулся к исполнению роли любовника обеих сестер одновременно.
Примерно тогда же у Шарда и Марьи родился сын, Глоуэн. Когда Глоуэну исполнилось два года, Марья поехала кататься на лодке и утонула в самых подозрительных обстоятельствах. Очевидцами несчастного случая были два йипа, Селиус и Кеттерлайн. Оба заявили, что не умеют плавать, а посему неспособны были чем-либо помочь утопающей; в любом случае, по их словам, спасение утопающих не входило в их обязанности. С тех пор Шард перестал радоваться жизни. Селиуса и Кеттерлайна допрашивали с пристрастием, но оба свидетеля не понимали, по-видимому, чего от них хотят, и впадали в тупое бессловесное оцепенение. В конечном счете Шард с отвращением отправил их восвояси, в Йиптон.
Глоуэн мало-помалу возмужал и достиг совершеннолетия в возрасте двадцати одного года. Подобно Шарду, он связал свою судьбу с отделом расследований. Глоуэн пошел по стопам отца и в других отношениях. И Шард, и Глоуэн, сухопарые и жилистые, узкие в бедрах и широкие в плечах, проявляли скорее быстроту реакции, нежели тяжелоатлетические способности. Так же, как у отца, у Глоуэна было худощавое лицо со слегка впалыми щеками, производившее впечатление мрачноватой жесткости; он коротко стриг густые темные волосы, а кожа его, хотя и загоревшая, еще не успела задубеть от солнца и ветра, как у Шарда. Оба двигались сдержанно и с первого взгляда производили впечатление людей, настроенных язвительно и скептически, хотя вовсе не были такими черствыми циниками, как могло показаться. На самом деле, когда Глоуэн вспоминал об отце, он представлял себе человека доброго, терпимого, безупречно храброго и неспособного лгать. Со своей стороны Шард, размышляя о сыне, не мог не чувствовать прилив гордости и нежности.
Из Стромы в Прибрежную усадьбу переселился нынешний консерватор, Эгон Тамм, с супругой Корой, сыном Майло и дочерью Уэйнесс. На станции дюжина молодых людей, в том числе Глоуэн Клатток, не замедлили влюбиться в Уэйнесс – тонкую темноволосую девушку с умным мечтательным лицом.
За ней уже и прежде ухаживал Джулиан Бохост, серьезный и весьма красноречивый активист партии ЖМО, также из Стромы. Его изящные манеры и звучный голос производили благоприятное впечатление на супругу консерватора, леди Кору. Она и многие ее знакомые не сомневались, что Джулиан станет влиятельным политическим деятелем. Кора Тамм обнадеживала Джулиана, в связи с чем Джулиан считал себя помолвленным с Уэйнесс, хотя сама Уэйнесс терпеливо объясняла, что у нее были другие намерения. Джулиан лишь улыбался, отказываясь выслушивать возражения, и продолжал строить планы на будущее так, как если бы его женитьба на Уэйнесс была делом решенным.
Тетка Джулиана, Клайти Вержанс, занимала выборную должность смотрительницы Заповедника в Строме и завоевала репутацию предводительницы «жмотов». Женщина крупная, напористая и целеустремленная, Клайти Вержанс пребывала в убеждении, что очевидная справедливость принципов ЖМО преодолеет все препятствия и победит, несмотря на козни оппозиции, опирающейся на «заумное блеянье древних крючкотворов». «Хартия давно отжила свой век! Пора избавиться от этой белиберды и переписать законы с учетом современных представлений!» – заявляла смотрительница.
До сих пор активистам ЖМО не удалось провести ни одну из своих реформ, так как Хартия продолжала оставаться основным законом Кадуола, и «жмотам» не позволяли нарушать закон.
На очередном совещании партии ЖМО был предложен и утвержден хитроумный тактический ход. Рядом с заповедной дачей «Под Бредовой горой» мигрирующие орды банджей регулярно устраивали кровопролитные битвы, и «жмоты» решили положить им конец – независимо от того, будет ли нарушено таким образом экологическое равновесие. По мнению теоретиков ЖМО, никакой человек в здравом уме не мог не поддержать такое гуманное вмешательство, даже если оно представляло собой потрясение основ Заповедника.
Выступая в качестве официального представителя Клайти Вержанс, Джулиан Бохост отправился в район Бредовой горы, чтобы познакомиться с фактическими условиями и предложить конкретные рекомендации. Он пригласил Майло и Уэйнесс составить ему компанию, а Уэйнесс устроила дело так, чтобы пилотом автолета, доставившего их на заповедную дачу, назначили Глоуэна Клаттока – к величайшему негодованию Джулиана, который терпеть не мог Глоуэна.
Поездка обернулась катастрофой. Уэйнесс наконец недвусмысленно заявила Джулиану, что он ее не интересует. На следующий день Майло погиб во время верховой прогулки. На поверку оказалось, что этот несчастный случай «организовали» три йипа-конюха, судя по всему подстрекаемые Джулианом – хотя последнее обстоятельство оставалось лишь догадкой.
Вернувшись на станцию Араминта, Уэйнесс сообщила Глоуэну о своем скором отъезде на Древнюю Землю, где она собиралась остановиться в доме родственника, Пири Тамма, одного из немногих оставшихся на Земле членов Общества натуралистов. Майло должен был сопровождать ее, но теперь, так как Майло погиб, Уэйнесс вынуждена была поведать Глоуэну важную и опасную тайну – на тот случай, если она тоже погибнет.
Во время предыдущей поездки на Землю Уэйнесс случайно обнаружила, что оригинальный экземпляр Хартии, вместе с договором о регистрации принадлежащей Обществу натуралистов недвижимости, а именно планеты Кадуол, пропал. Теперь она намеревалась найти потерянные документы прежде, чем их обнаружит кто-нибудь другой; были основания предполагать, что такими же поисками занимались другие неизвестные заинтересованные лица.
Потеряв брата, Уэйнесс отправилась в далекий путь одна. Глоуэн был бы рад сопровождать ее, но ему помешали служба в отделе B и отсутствие денег. Глоуэну не удалось отговорить подругу от опасного предприятия; ему оставалось только заверить Уэйнесс, что он присоединится к ней при первой возможности, а также рекомендовать ей предельную осторожность.
* * *
Флоресте ко-Лаверти, человек колоритный, изобретательный и эстетически одаренный, многие годы руководил на станции Араминта театральной труппой «Лицедеев», состоявшей главным образом из молодых людей, посещавших местный лицей. Флоресте умел поручать актерам-любителям роли, соответствовавшие их наклонностям и способностям, и вдохновлял их собственным энтузиазмом. Их представления пользовались успехом; труппа ежегодно совершала турне по городам планет Пряди Мирцеи и других, более далеких миров.
Заветной мечтой Флоресте было строительство величественного нового Орфеума взамен ветхого летнего театра со скрипучей сценой, где ему приходилось ставить свои спектакли. Все деньги, заработанные «Лицедеями», а также добровольные пожертвования, вносить которые настойчиво призывал Флоресте, поступали в «Фонд нового Орфеума».
Тем временем служащие отдела B раскрыли ряд отвратительных преступлений, совершавшихся на острове Турбен, затерянном в океане к юго-востоку от атолла Лютвен. Зачинщики оргий на острове Турбен находились на другой планете. Расследование поручили Глоуэну, и он впервые покинул Кадуол. Вернувшись, Глоуэн привез доказательство того, что ответственность за организацию незаконных развлечений нес Флоресте, действовавший в сговоре с Намуром и Симонеттой. Намур успел потихоньку сбежать, прежде чем его обвинили в каких-либо правонарушениях; Симонетту, скрывавшуюся в Йиптоне, пока что не удавалось арестовать, но Флоресте приговорили к смертной казни.
Пока Глоуэн занимался розысками на других планетах, его отец, Шард, пропал без вести, совершая регулярный патрульный полет. Он не передал сигнал бедствия, и никаких следов аварии обнаружить не удалось. Глоуэн не верил тому, что его отец погиб, и осужденный на смерть Флоресте намекнул на обоснованность его подозрений. Флоресте обещал Глоуэну рассказать все, что знает, если Глоуэн гарантирует использование наследства Флоресте по назначению, а именно с целью финансирования строительства нового Орфеума. Глоуэн согласился заключить такой договор, и Флоресте составил завещание, согласно которому Глоуэн унаследовал его состояние.
Все свои денежные средства Флоресте хранил на счете в Мирцейском банке, в городе Соумджиана на Соуме, одной из ближайших к Кадуолу населенных планет. Для того, чтобы упростить их совместные финансовые операции, его сообщница Симонетта также содержала деньги на этом счете. Со временем Флоресте и Симонетта собирались разделить резервы наличных средств, но Смонни опоздала: после казни Флоресте все, что накопилось на его банковском счете, стало собственностью Глоуэна.
Перед смертью Флоресте передал Глоуэну письмо, в котором он сообщал все, что ему было известно о судьбе Шарда Клаттока.
Глоуэн только что вскрыл конверт с этим письмом и узнал из первых строк, что Шард, насколько было известно Флоресте, не погиб, а находился в заключении. Но где? Следовало внимательно прочесть до конца многословное послание покойного режиссера.
Глава 1
I
Сирена скрылась за горизонтом. Глоуэн Клатток, промокший до нитки и дрожащий от холода, отвернулся от бушевавшего в сумерках океана и побежал вверх по Приречной дороге. Добравшись до пансиона Клаттоков, он торопливо распахнул дверь главного входа и зашел в вестибюль, где, к своему огорчению, обнаружил Спанчетту Клатток, только что спустившуюся по роскошной парадной лестнице.
Спанчетта тут же остановилась, чтобы критически оценить костюм запыхавшегося Глоуэна. Сегодня вечером она задрапировала свой величественный торс в длинное платье, драматически расшитое полосами ярко-алой и черной тафты; плечи ее утепляла короткая черная блузка, а из-под платья выглядывали серебристые тапочки. Огромный тюрбан ее темных кудрей спиралью обвивала нитка черных жемчужин; в ушах висели длинные серьги с такими же черными жемчужинами. Окинув Глоуэна взглядом с головы до ног, Спанчетта отвела глаза, поджала губы и поспешила в трапезную.
Глоуэн поднялся в квартиру, где он проживал с отцом, Шардом Клаттоком. Сразу же сбросив мокрую одежду, он принял горячий душ и уже накинул сухую рубашку, когда прозвучал колокольчик телефона.
«Я вас слушаю!» – отозвался Глоуэн.
На экране появилось лицо Бодвина Вука. «Солнце давно зашло, – раздраженно напомнил начальник отдела B. – Надо полагать, ты прочел письмо Флоресте? Я ждал твоего звонка».
Глоуэн натянуто усмехнулся: «Успел прочесть первые две строчки. Судя по всему, отец еще жив».
«Рад слышать. Что тебя задержало?»
«Неприятная встреча на пляже. Дело кончилось потасовкой в прибое. Я выжил, Керди утонул».
Бодвин Вук сжал голову руками: «Не хочу больше ничего слышать! Это просто какой-то кошмар. А ведь он был Вук!»
«Так или иначе, я собирался вам позвонить».
Бодвин Вук глубоко вздохнул: «Мы опубликуем отчет о несчастном случае – Керди утопился. И забудем обо всей этой тошнотворной истории. Понятно?»
«Понятно».
«Не совсем ясно, почему ты вдруг решил прогуляться по пляжу один именно сегодня. Нападения следовало ожидать».
«Я ожидал его, директор. Именно поэтому я направился на пляж. Керди ненавидел океан, и я решил, что зрелище штормовых волн его остановит. В конце концов он умер той смертью, которой больше всего боялся».
Бодвин Вук хмыкнул: «Самонадеянное решение. Допустим, он устроил бы тебе засаду, застрелил бы тебя и уничтожил бы письмо Флоресте. Что тогда?»
«Это было бы не в характере Керди. Он хотел задушить меня собственными руками».
«Откуда следует, что в данном случае, когда ему уже нечего было терять, он не изменил бы своим привычкам?»
Глоуэн задумался и слегка пожал плечами: «В таком случае я заслужил бы ваш выговор».
Бодвин снова хмыкнул и поморщился. «Я суров и справедлив, но еще не дошел до того, чтобы делать выговоры мертвецам, – директор откинулся на спинку кресла. – Больше не будем об этом говорить. Принеси-ка это письмо ко мне в управление, и мы прочтем его вместе».
«Хорошо».
Глоуэн собрался было выйти из квартиры, но застыл, как только взялся за ручку двери. Пробыв в этой позе несколько секунд, он вернулся в боковую комнату, служившую чем-то вроде кладовой и канцелярии. Здесь он сделал копию письма Флоресте. Эту копию он аккуратно сложил и положил в ящик, а оригинальный экземпляр засунул в карман, после чего удалился.
Через десять минут Глоуэн прибыл в помещения отдела B на втором этаже нового здания управления Заповедника, и его немедленно провели в личный кабинет Бодвина Вука. Как всегда, директор восседал за столом в массивном, обтянутом черной кожей кресле. «Давай его сюда!» – протянул руку Бодвин. Глоуэн передал ему письмо. Бовин Вук махнул рукой: «Садись».
Глоуэн подчинился. Бодвин Вук вынул письмо из конверта и принялся читать его вслух однообразно-гнусавым тоном, совершенно не соответствовавшим экстравагантным оборотам и метким наблюдениям Флоресте.
Письмо, достаточно непоследовательное, содержало ряд многословных отступлений, разъяснявших философию автора. Формально выразив раскаяние по поводу своих прегрешений, в целом и в общем Флоресте пытался обосновать и оправдать эти прегрешения. «Могу заявить со всей определенностью: не вызывает сомнений тот факт, что я – один из редких людей, с полным правом претендующих на звание „сверхчеловека“, – писал Флоресте. – Подобного мне не встретишь на каждом углу! В моем случае общепринятые нравственные ограничения неприменимы. Они препятствуют воплощению в жизнь непревзойденных творческих замыслов. Увы! Как рыбе в аквариуме, плавающей среди других рыб, творцу нового и неповторимого приходится соблюдать правила, введенные подражателями и посредственностями, если он не хочет, чтобы ему безжалостно обглодали плавники!»
Флоресте признавал, что «поклонение искусству» подтолкнуло его к нарушению законов: «Не раз я шел напрямик вместо того, чтобы тратить драгоценное время и приближаться к достижению целей разрешенной извилистой дорогой. Мне устроили западню – и теперь мои плавники злорадно обглодают».
«Если бы мне довелось прожить свою жизнь заново, – рассуждал Флоресте, – конечно же, я вел бы себя гораздо осмотрительнее! Разумеется, некоторым удается заслуживать аплодисменты так называемого „общества“, в то же время пренебрегая неприкосновенными догмами того же общества и даже презрительно насмехаясь над ними. В этом отношении „общество“ напоминает огромное раболепное животное: чем грубее ты с ним обращаешься, тем больше оно тебя обожает. Теперь, однако, слишком поздно сожалеть о том, что я обращался с „обществом“ слишком хорошо».
Флоресте перешел к обсуждению своих преступлений: «Нет весов, которые позволили бы точно определить тяжесть моих так называемых „правонарушений“ или убедиться в том, насколько нанесенный ими ущерб уравновешивается их благотворными последствиями. Принесение в жертву нескольких жалких отпрысков рода человеческого, в противном случае осужденных на бессмысленное и тягостное существование, вполне может оправдываться осуществлением моей великой мечты».
Бодвин Вук прервался, переворачивая страницу.
«Надо полагать, жалкие отпрыски рода человеческого не согласились бы с точкой зрения Флоресте», – позволил себе заметить Глоуэн.
«Само собой, – отозвался Бодвин Вук. – По существу Флоресте выдвигает очень сомнительный постулат. Мы не можем позволить каждому собачьему парикмахеру, возомнившему себя „служителем искусства“, потворствовать мерзким жестокостям и убийствам „по велению муз“».
На следующей странице Флоресте уделил внимание Симонетте: она много рассказывала ему о том, как сложилась ее жизнь. В ярости покинув станцию Араминта, она странствовала по закоулкам Ойкумены, изобретательно добывая себе пропитание заключением и расторжением браков, сожительством, расчетливыми ссорами и примирениями, никогда не поступаясь своими интересами и не отступая перед рискованными приключениями. Примкнув к последователям мономантического культа, она познакомилась с Зайдиной Баббз, впоследствии возглавившей семинарию в качестве «ордины Заа», а также с беспощадной уродливой особой по имени Сибилла Девелла. Сговорившись и помогая одна другой, три подруги заняли высокое положение в иерархии культа и фактически подчинили себе всю секту.
Ритуалы и ограничения скоро опостылели Симонетте, и она покинула семинарию. Уже через месяц она повстречалась с Титусом Зигони – пухлым, низкорослым и бесхарактерным наследником большого состояния. Титусу принадлежали ранчо «Тенистая долина» на планете Розалия и роскошная космическая яхта со странным наименованием «Мотыжник». В глазах Смонни последнее обстоятельство оказалось неотразимо привлекательным, и она женила на себе Титуса Зигони прежде, чем тот успел сообразить, что происходит.
Через несколько лет Смонни побывала на Древней Земле, где случайно – или не случайно – познакомилась с неким Кельвином Килдьюком, занимавшим должность секретаря Общества натуралистов. Беседуя с Симонеттой, Килдьюк упомянул о казнокрадстве своего предшественника на посту секретаря Общества, Фронса Нисфита. Килдьюк подозревал, что в своей алчности Нисфит осмелился продать оригинальный экземпляр Хартии коллекционеру старинных документов. «Разумеется, теперь это не играет практически никакой роли, – поспешил добавить Килдьюк. – Управление Заповедника существует самостоятельно, и его существование, насколько мне известно, нисколько не зависит от наличия или отсутствия оригинала Хартии».
«Разумеется, – согласилась Смонни. – Естественно! Любопытно было бы узнать, с кем именно заключал сделки нечестивец Нисфит».
«Трудно сказать».
Расспрашивая торговцев антиквариатом, Симонетта нашла один из похищенных документов, входивший в коллекцию, приобретенную на аукционе неким Флойдом Суэйнером. Дополнительные розыски позволили установить адрес покупателя, но к тому времени Флойд Суэйнер уже давно умер. Соседи и родственники отзывались о его наследнике и внуке, Юстесе Чилке, как о непутевом разгильдяе, нигде не находившем пристанища и лишь время от времени присылавшем открытки то с одной, то с другой богом забытой планеты. Никто не имел представления о его местопребывании в настоящее время.
На Розалии, между тем, наблюдалась острая нехватка рабочей силы. Симонетта договорилась с Намуром о поставках йипов-переселенцев, вынужденных отрабатывать стоимость космического полета, и таким образом возобновила связь с Кадуолом.
Намур и Смонни придумали чудесный новый план. Умфо Йиптона, Калиактус, дряхлел и начинал впадать в детство. Намур уговорил его приехать на Розалию, чтобы пройти курс омолаживающего лечения. В усадьбе ранчо «Тенистая долина» старика Калиактуса отравили. На престоле умфо его заменил Титус Зигони, с тех пор величавший себя Титусом Помпо.
После длительных поисков нанятые Симонеттой детективы обнаружили, что Юстес Чилке работал гидом экскурсионного автобуса в Семигородье на планете Джона Престона. В кратчайшие возможные сроки Смонни познакомилась с Чилке и наняла его управляющим ранчо «Тенистая долина». Через некоторое время она решила выйти за него замуж, но Чилке вежливо отказался от такой чести. В приступе капризного раздражения Смонни уволила Чилке. В конечном счете Намур привез его на станцию Араминта.
«Смонни и Намур – удивительная пара, – писал Флоресте. – Ни тот, ни другая не знают, что такое угрызения совести, хотя Намур любит изображать из себя человека высококультурного и на самом деле может быть приятным собеседником, которому известны многие, самые неожиданные вещи. Намур умеет подчинять свое тело приказам железной воли: подумать только! Он играл роль обходительного любовника и Спанчетты, и Симонетты, с апломбом предотвращая любые столкновения между сестрами. Я вынужден отдать ему должное – хотя бы потому, что никогда не встречал человека, столь отважного в обращении с женщинами.
Как мало времени мне осталось! Если бы мне суждено было жить, я поставил бы героический балет для трех танцоров в главных ролях Смонни, Спанчетты и Намура. С какой полной достоинства грацией они передвигались бы по сцене! Я уже ясно представляю себе хореографическое развитие: они кружатся, они подхватывают друг друга, они тянутся ввысь, они появляются и пропадают, вообразившие себя своевольными полубогами марионетки ужасной справедливости судьбы! В моей голове уже звучит музыка: мучительно-пикантная, жгучая до слез! А костюмы, костюмы! Феерическое представление! Поразительный танец! Три фигуры олицетворяют чуткое мировосприятие и самосознание. Я вижу их на сцене: они обходительно сходятся и расходятся, приближаются к зрителям и удаляются в полумрак, жеманничая и охорашиваясь, каждый в своей неповторимой манере. Чем все это кончится, каков будет финал?
Но все это пустая шутка! Зачем занимать мой бедный ум таким вопросом? Завтра утром уже некому будет поручить режиссуру балета».
И снова Бодвин Вук прервал чтение: «Пожалуй, нам следовало разрешить Флоресте поставить его последний спектакль! Он нашел поистине захватывающий сюжет».
«Я всегда скучаю на таких представлениях», – признался Глоуэн.
«Ты слишком молод или слишком практичен для того, чтобы стать ценителем балета. Флоресте буквально кипит любопытнейшими идеями».
