Джеффри Кейн
Государство строгого режима. Внутри китайской цифровой антиутопии
Глава 3
«Скайнет» тебя нашел
Ни малейшей пощады.
Си Цзиньпин
«В Синьцзяне, где я выросла, – начала рассказывать Майсем, – обо всех заботилась партия. Путь каждого был определен с самого детства. Мужчины обычно становились полицейскими, а женщины – школьными учителями».
Майсем была редким исключением. Она родилась в уважаемой семье, с отличием окончила среднюю школу, сумела попасть в престижный китайский университет и готовилась к работе в дипломатическом корпусе – необычные достижения для молодой девушки, представительницы этнического меньшинства.
Отношение государства к жителям Синьцзяна изменилось не в одночасье, и поначалу Майсем не замечала происходящего вокруг. Как крошечные трещины, разбегающиеся по яичной скорлупе, изменения происходили постепенно. Все началось в июле 2009 года, когда в ответ на вспыхнувшие в Урумчи этнические беспорядки, направленные против властей, полиция устроила облаву на молодых мужчин, подозреваемых в разжигании смуты.
С 2009 по 2014 год недовольные уезжали в Афганистан и Сирию, вставая на путь джихада. Некоторые надеялись вернуться в Китай. Другие хотели остаться в рядах ИГИЛ навсегда, влекомые чувством общности и сопричастности. Китайские власти отвечали на террористические атаки грубой силой, сажая в тюрьмы и казня подозреваемых.
Однако с 2014 года авторитарная длань правительства накрыла все население целиком, уже не делая различий между террористами и невинными жителями. Для начала в августе 2014 года в городских автобусах была запрещена публичная демонстрация религиозной принадлежности во время спортивных соревнований, включая бороды у мужчин и хиджабы у женщин. Вскоре эти запреты были введены во всех общественных местах. Тем летом Майсем пришлось предъявлять удостоверение личности, чтобы попасть в торговый центр и на автомобильную заправку. Пока она заправляла свою машину, вокруг стояли охранники. В том же году она услышала о намерениях властей внедрить в ее родном Кашгаре систему «Безопасный город».
Затем вокруг стали появляться камеры видеонаблюдения: все больше и больше, тысячи – повсюду, куда ни посмотри.
«Полиция говорила, что это делается для борьбы с преступностью и терроризмом, для наблюдения за иностранцами и мусульманами, которые могут иметь экстремистские взгляды, – рассказывала Майсем. – На первых порах слишком многие это поддержали. Слишком многие свыклись».
К 2016 году Майсем была студенткой магистратуры в Анкаре, а летние каникулы проводила в доме своей семьи в Кашгаре. Ей оставался год до получения степени магистра социальных наук. Однажды в июне 2016 года ее вызвали в местное отделение полиции. Стражи порядка проверили документы Майсем, после чего просканировали ее лицо при помощи смартфона и подтвердили личность. Дальше последовал принудительный медицинский осмотр. Офицер взял образец ее ДНК – мазок изо рта, потом кровь – и сверил с государственной базой данных. Затем программа распознавания идентифицировала ее голос. «Скайнет» нашел ее и узнал.
«Имя: Майсем…» – ей был виден экран компьютера, на котором замелькали надписи.
«Социальный рейтинг: неблагонадежная».
Поскольку Майсем проводила время за границей, полиция обязала ее посещать еженедельные пропагандистские занятия по основам гражданственности и государственной власти. После окончания курса она намеревалась вернуться в Анкару, получить степень магистра и поступить на дипломатическую службу, чтобы семья могла ею гордиться.
Но однажды в дверь ее квартиры постучал районный представитель власти, назначенный китайским государством, и вручил документы, предписывающие вновь явиться в районное отделение полиции. Когда Майсем отметилась у стола дежурного, трое мужчин-китайцев, одетых в темные костюмы, усадили ее на заднее сиденье большого черного внедорожника. Час они куда-то ехали. А когда добрались до места назначения, охранники сообщили Майсем, что они находятся в «центре перевоспитания», где ей предстоят ежедневные интенсивные занятия по основам гражданственности. Занятия будут начинаться в восемь утра, а в шесть вечера она сможет уходить домой.
Но через несколько минут ее отвели во второй, еще более строгорежимный комплекс, который охранник назвал «центром принудительного содержания» и который было запрещено покидать. Майсем сопроводили во двор здания, похожего на перестроенный жилой дом, с надписью над входом: «Любим президента Си Цзиньпина».
«Иди внутрь», – сказал ей охранник. За ней закрыли двери, и Майсем в одиночестве оказалась в начале длинного цементного коридора. На нее смотрели камеры, расположенные через каждые несколько десятков метров.
«Стены были покрыты картинами с пропагандистскими лозунгами, – рассказывала Майсем. – На одной стороне стены были изображены мусульманские женщины в хиджабах, выглядевшие печальными и подавленными. А на другой стороне – женщины на высоких каблуках и в современной одежде, наслаждающиеся городской жизнью. На одной стороне были изображены плачущие дети, которых учил мусульманский учитель-уйгур. На другой – счастливые дети на уроке учителя-ханьца».
Майсем снова вывели во внутренний двор и велели ждать. Она стояла там, оцепеневшая и растерянная. Ее окружил десяток охранников.
«Знаешь, почему ты здесь?»
«Это ошибка, – ответила она. – Я не должна быть здесь. Я не сделала ничего плохого. Я из хорошей семьи».
«Покажем этой сучке, кто здесь хозяин, – выкрикнул один из охранников. Двое мужчин повалили ее на землю, сняли обувь и за ноги поволокли ее в другой, маленький дворик, где находились, явно тоже против своей воли, еще несколько мужчин и женщин, выглядевших озлобленными и несчастными».
«Шлюха! – кричали охранники. – Сука! Шлюха!»
Майсем молотила руками и ногами, пытаясь вырваться. Через несколько минут охранники со смехом отступили.
Было уже около полудня. Жаркое августовское солнце стояло высоко в небе. Охранники подняли Майсем и потащили ее к железному стулу с наручниками и ограничителями, к которому пристегнули за руки и за ноги.
«Было чудовищно неудобно, – вспоминала она. – Это был „стул-тигр“. Мы все о нем слышали. Так они наказывают в назидание другим, пытая и калеча тело».
Остальные заключенные наблюдали за происходящим.
«Эти люди были похожи на пациентов, которые оправились от травмы головы после автокатастрофы и потеряли свою личность, – рассказывала Майсем. – Они были неспособны думать, задавать вопросы, проявлять эмоции или говорить. Просто смотрели на меня пустым взглядом, а потом их увели обратно в здание».
Охранники оставили девушку под солнцем на восемь часов, пока ее кожа не покраснела и не обгорела.
«Сидя там, на жаре, я представляла, что просыпаюсь от этого кошмара и оказываюсь дома с мамой. Я чувствовала объятия, поцелуи в обе щеки, слушала истории о жизни, приключениях и путешествиях за границу, бесконечные разговоры о последних прочитанных книгах», – продолжала вспоминать Майсем.
Боль от ожогов вернула ее к реальности. В течение последующих часов Майсем бросало между беспамятством и горячечными снами о своей жизни дома.
«Как я попала сюда?» – вновь и вновь спрашивала она себя.
[ ]
Последние два десятилетия мир Майсем в Синьцзяне находился в медленном падении, а затем резко обрушился в бездну отчаяния и недоверия. В прежние времена ее родина была местом, о котором она думала с любовью. Девушка никак не ожидала, что окажется в таком кошмарном месте, как концентрационный лагерь.
В 1990‐е Майсем жила с родителями в тихой сельской местности.
«Дома мы жили на природе, – вспоминала она. – Просыпались рано и ели на завтрак простые кукурузные супы и фрукты. Никакого телевизора, только не утром. Я все равно любила книги».
Майсем ходила собирать фрукты и овощи на небольшой земельный участок своей семьи в окрестностях Кашгара. Никому из взрослых не разрешалось спать днем, это считалось признаком лени.
«Каждую пятницу мы делали пожертвование в пользу бедных. Мы приносили коробки с едой, деньгами и одеждой малообеспеченным женщинам со всего города. Но моя мама не хотела, чтобы они чувствовали, что берут деньги просто так. Она звонила им и просила о небольших услугах в ответ, например помочь по дому или отвести детей в школу, и давала небольшое вознаграждение за помощь. Пятница важна для мусульман; это день, когда можно сделать что-то хорошее, – рассказывала она. – Так поступали и многие другие семьи».
В безмятежном детстве Майсем расцвели ее творческие способности и воображение.
Когда ей было семь лет, они с семьей ехали вдоль пыльных речных русел к заброшенному святилищу в пустыне. Из окна машины девочка смотрела на бескрайние просторы, раскинувшиеся вокруг.
«Я испугалась пустыни Такла-Макан», – призналась Майсем.
Ее ошеломила увиденная картина, показавшаяся призрачной и зловещей: «череп животного и много-много белых флажков», нацепленных на связку палок или лежащих поверх кирпичей. Это могла быть гробница святого или мемориал исторической фигуре из уйгурских мифов или эпосов. Люди приходили к одному из таких святилищ во время праздников, и его хранитель, знаток поэзии, выступал перед толпой, декламируя истории о покоящихся там людях или рассказывая о легендарных царях, героях и духах.
«Моя родина была волшебным местом, – рассказывала Майсем. – Мы слушали, как на базарах странствующие сказители декламировали эпические поэмы. Герои, боги, искатели приключений, завоеватели, сражения, скитания. Публика раскачивалась и подпевала в такт стихам. Мы верили в духов, которые живут в деревьях и горах, в демонов и джиннов в пустыне. Мы слушали истории о забытых цивилизациях, древних сокровищах, странствующих караванах и поглотивших все это песчаных бурях. Мы постигали красоту нашего места – центра мира, пересечения империй».
В те же годы Майсем вместе с родителями много бродила по базарам Кашгара с их овощными рынками, вертелами для кебабов и закоулками, где торговали коврами. Они смешивались с толпой на главных улицах, останавливаясь возле бродячего поэта, рассказывающего истории. Родители бросали ему несколько монет и присоединялись к публике. Эти рассказчики мифов, которые в устной форме передавались из поколения в поколение и основывались на письменных историях, называемых тазкире, просили слушателей присоединяться к повествованию. Майсем зачаровывало то, как слушатели плакали, вскрикивали и подбадривали своих любимых героев.
Я буду, неповинный, обезглавлен,
Венец мой царский будет окровавлен.
Ни савана, ни гроба не найду,
Лишь вас, хула и злоба, я найду!
Из истории персидского героя Сиявуша[7]
В школе Майсем попала в совершенно другой мир. Утром каждого понедельника – в начале недели – и в пятницу после уроков – в конце недели весь класс выстраивался перед государственным флагом Китая и пел гимн «Марш добровольцев».
Вставай, кто рабства больше не хочет!
Своими кровью и плотью построим нашу новую Великую стену!
Пробил час тревожный! Спасем мы родной край!
Пусть кругом, как гром, грохочет наш боевой клич!
«Эта песня стала частью моего детства», – говорит Майсем.
В свободное от занятий литературой или математикой время она читала комиксы, которые раздавали им учителя. В них американцы были изображены в виде светловолосых мужчин в военной форме, с пивными животами и огромными выступающими носами: «Они направляли дула своих винтовок на несчастных женщин и детей – в общем, нагоняли страху на всех подряд».
Майсем и ее друзья передавали комиксы по рядам и хихикали.
«С раннего детства я не считала себя уйгуркой, – рассказывала Майсем. – Для меня коммунизм, Китай и уйгурское происхождение были одним целым. Я очень этим гордилась».
По выходным Майсем навещала деда по материнской линии, жившего за городом. Бывший глава районного парткома, он сидел в своей гостиной, с головой зарывшись в книги, лишь иногда поднимая взгляд, чтобы обсудить текущие новости.
«У него, наверное, было более тысячи книг, – вспоминала Майсем. – Некоторые – очень старые, практически антиквариат».
Замечала Майсем и переливы пышных древнеперсидского и арабского шрифтов:
«Я крала у деда книги и читала, растворяясь в них. То про историю, то про науку о землетрясениях».
Любовь к чтению она унаследовала от своей матери.
Майсем рассказывала, что ее мать была умной и элегантной женщиной, которая носила изысканные платья и умела всегда найти нужные слова в нужный момент. В этом она опиралась на свои энциклопедические знания, которые подарила ей любовь к литературе.
«Мама хотела, чтобы я училась и добилась успеха, – продолжала рассказывать Майсем. – Она была [всего лишь] школьной учительницей, и у нее даже не было университетского диплома».
Когда остальные члены семьи уходили из-за обеденного стола, мама оставалась, читая, иногда вслух, газеты, журналы и книги.
«Слышали о новом руководителе партии?» – спрашивала она, ни к кому конкретно не обращаясь.
«Джордж Буш приезжает в Китай», – заметила она в другой раз.
Но книги не стали для матери Майсем дорогой к свободе. Однажды она поделилась с дочерью горькой историей своего замужества, показав ей выцветшие фотографии, на которых была запечатлена нарядная невеста, одетая «как истинная леди».
В день свадьбы мать несколько часов прождала жениха у алтаря. Он так и не появился. Наступила ночь. «На следующий день твой отец пришел ко мне домой. Я узнала, что у него была другая. Красивая танцовщица из нашего городка», – рассказывала мать.
Майсем была потрясена. Она молчала, а мать продолжила объяснять, почему она согласилась на брак, несмотря на перенесенное унижение.
«Твой дедушка буквально заставил меня выйти замуж за этого человека, которой не был ни честным, ни умным, но зато был членом коммунистической партии».
«Я участвовал в „культурной революции“», – неоднократно повторял матери Майсем ее супруг, имея в виду десятилетие политического сумбура, царившего в Китае с 1966 по 1976 год, когда объединения молодых коммунистов проводили чистки по всей стране, казня образованных, обеспеченных людей, да и вообще всех, кого они считали противниками коммунизма и классовой борьбы. В этот период погибло от 1,5 до 2 млн человек, хотя официальные подсчеты никогда не публиковались.
Отец Майсем был убежденным коммунистом и вместе с толпами своих сверстников обличал и избивал школьных учителей. Верностью партии он заслужил восхищение и доверие руководства и был продвинут по служебной лестнице, став главой местного парткома.
«В чем вообще, – спрашивал он Майсем, – смысл образования? Будь простой девушкой. Окончишь школу, а потом станешь учительницей».
Майсем видела в этом иронию: ее отец возглавлял толпы студентов, бунтующих против своих учителей, а теперь хочет, чтобы она сама стала учительницей. «В Синьцзяне, чтобы стать учителем, высшее образование не нужно, – рассказывала она. – В нашем обществе это считалось работой для приличных девочек и женщин, которые окончили среднюю школу и вышли замуж. Так это видел и мой отец».
Родители спорили о будущем Майсем. В 1990‐х и 2000‐х годах поколение миллениалов стояло на пороге больших перемен. Мама стала каждый вечер садиться рядом – помогала писать эссе и делать домашние задания, рекомендовала новые стихи и книги: «Она показала мне, как учиться, справляться со всеми заданиями и добиваться успеха в школе».
Мнение отца было прямо противоположным.
«Книги опасны, – убеждал он. – Чтение только создаст тебе проблемы». Но он часто уезжал в командировки и слишком редко бывал дома, чтобы следить за тем, сколько читает Майсем.
Семья Майсем достигла своего положения благодаря налаживанию политических связей.
«На мамину семью повлиял Советский Союз. Ее родители свободно говорили по-русски, – пояснила Майсем. В 1930‐х и начале 1940‐х годов Советский Союз деньгами и оружием поддержал уйгурское и китайское исламское военное командование в Синьцзяне. Мусульманские командиры и военачальники сражались с Китаем, стремясь отделиться и создать независимое уйгурское государство, которое, как надеялся Советский Союз, станет коммунистическим сателлитом в геополитической борьбе против Китая».
Тогда в Китае еще не было коммунистического правительства – войска Мао Цзэдуна захватили контроль над страной в 1949 году. Националистические вожди и коммунистические идеологи были втянуты в гражданскую войну.
«Когда сюда пришел Советский Союз, мои бабушка и дедушка [по маминой линии] попали под его влияние. Они стали первыми партийцами, первыми вожаками коммунистов в своей деревне, – рассказывала Майсем. – Хотя мой дедушка был академиком, политическим влиянием он был обязан своему советскому образованию, а также тому, что как профессор был знаком со многими влиятельными людьми. Поэтому ему было легче получать землю в собственность и скупать недвижимость. Он был арендодателем. Так мы и разбогатели».
К началу нового тысячелетия, когда Майсем почти исполнилось 18 лет, коммунизм в том изначальном виде, в котором его понимал Карл Маркс и впоследствии развивали Владимир Ленин, Мао Цзэдун и идеологи «культурной революции», утрачивал свои позиции в Китае. На смену ему приходила гибридная форма капитализма и демонстративного потребления, управляемая государственным планированием.
В начале 2000‐х годов Майсем первый год училась в старших классах небольшой школы, в которой был всего лишь один компьютер, подключенный к интернету. Но все же Майсем с друзьями были заинтригованы: они сели за компьютер и начали щелкать мышкой.
«Было любопытно, – рассказывала она. – До школы я никогда не видела интернета. А теперь с помощью этой машины я могла скачивать и читать статьи и книги. Интернет был под жесткой цензурой, поэтому читать все подряд было нельзя. Но нам действительно открылся новый мир. Я увидела мудрость нашего времени. Многие говорили, что Китай скоро станет центром притяжения мировых технологий и экономики. У нас было более миллиарда человек, все начинали интересоваться интернетом, хотели оставить в прошлом трудные времена и превратить Китай во что-то большее».
Это был шанс обратить вспять «век унижения», как коммунистическая партия называла длительный период, когда Китай подвергался эксплуатации, насилию и ослабляющему влиянию со стороны иностранных держав.
В то же время в Синьцзяне происходило культурное пробуждение иного рода.
«Это была могучая смесь этнического национализма, религиозного влияния ислама, китайского коммунистического мышления и западной либеральной мысли, – говорил мне Эсет Сулайман, уйгурский историк-интеллектуал, живущий в Вашингтоне. – Так как в действительности все это не могло сосуществовать одновременно, ситуация вылилась в конфликт, противоборство и появление фракций».
Уйгурский писатель-экзистенциалист Перхат Турсун, испытавший влияние французского писателя Альбера Камю, в 1999 году опубликовал свой скандальный роман «Искусство самоубийства». В нем был описан суицид – для общества, закрытого при коммунизме, а теперь находившегося под влиянием суннитского духовенства, эта тема была шокирующей. В роли цензоров должны были выступать редакторы государственных издательств. Турсуну угрожали смертью, и он превратился в символ либеральной мысли для бурно развивавшейся литературной сцены.
«Он бросил вызов запретам, – сказал мне его друг, поэт Тахир Хамут. – Консервативные писатели и исламисты были глубоко опечалены».
В одной из школ в южном Синьцзяне было устроено сожжение экземпляров «Искусства самоубийства». От Турсуна ушла жена, не выдержав угроз толпы в адрес их семьи. Хамут, Турсун и другие стали отказываться от традиционных журналов и газет, подлежавших государственной цензуре, и начали публиковать свои произведения на множившихся сайтах на уйгурском языке, которые каким-то образом избегали государственного контроля.
«Не поймите нас неправильно. В Китае все еще продолжались репрессии, – говорил мне Абдувели, один из сетевых писателей. – Людей сажали в тюрьму, обвиняя в подрывной деятельности. Но мы искренне считали, что ситуация улучшается, что мы живем в эпоху глобализации и никакое правление железной рукой не может длиться вечно».
«Это было волнующее время, полное надежд, – вспоминала Майсем, когда мы беседовали много лет спустя в совсем другой стране. – Но была и проблема. Кое-что мы проглядели: те же силы, что возвысили нас, могли привести к нашему падению».
Глава 4
Восхождение Китая
Нет такой силы, что могла бы поколебать фундамент этой великой нации.
Си Цзиньпин
По мере того как Китай укреплял свое новообретенное положение в мире с помощью торговли, экономического роста и технологий, Майсем испытывала патриотическую гордость: «Став старше, я поняла, что хочу стать дипломатом. Мне хотелось служить своей стране и совершить что-нибудь выдающееся, значимое».
15 июня 2007 года Майсем приступила к сдаче государственного экзамена: два дня подряд по шесть часов изнурительных вопросов по математике, литературе и истории. «Я страшно переживала из-за результатов, – рассказывает она. – Потом на почту пришло письмо». Открывая конверт, Майсем и ее родители затаили дыхание.
«Я получила один из самых высоких баллов во всем Синьцзяне. Для меня это значило все – я могла собираться в Пекин, в столицу. Но было страшно, ведь я никогда раньше не уезжала из дома».
Три месяца спустя, в сентябре 2007 года, отец отвез Майсем в Пекин, где ей предстояло приступить к учебе на факультете социальных наук.
«Я увидела девочку, которая показалась мне дружелюбной, и мы познакомились, – вспоминала студентка-медик, которая стала для Майсем близкой подругой, хоть и была немного старше. – Они с отцом стояли в кафетерии, когда прощались. Она плакала».
Но Майсем была и воодушевлена: «Я попрощалась с отцом и отправилась на занятия в столице. Пекин одновременно и пугал меня, и манил к себе».
[ ]
Впервые я посетил Китай летом 2007 года в качестве студента по обмену, в составе университетской группы. Нам позволили пообщаться с руководителем новой технологической компании, и он поделился с нами восторженным энтузиазмом, который вызвали в Китае открывшиеся возможности.
«Все, что я знал об американцах в детстве, – „большой нос“, – шутил он, отсылая к тем же карикатурным стереотипам о белых американцах, над которыми хихикали Майсем с одноклассниками. – Сегодня Китай – центр мирового производства, и мы увеличиваем добавленную стоимость производимых у нас товаров. К тому же мы начинаем выпускать наши собственные компьютеры и программное обеспечение».
Настроение в стране и впрямь царило приподнятое. В Пекине наша группа посетила улицу под названием Чжунгуаньцунь («Проспект электроники»). «Microsoft, можно сказать, стал главной опорой новых технологий в Китае, – услышали мы от встреченного там сотрудника китайского офиса корпорации. – Трудно выразить словами, как многого мы добились».
За семь лет до этого Билл Гейтс, в то время руководитель Microsoft, направил в Китай своего старшего советника Крейга Манди. Его задачей было разработать новую схему сотрудничества, которая помогла бы властям Китая с внедрением технологий – в стране с миллиардным населением и 120 млн персональных компьютеров, а значит, со 120 млн потенциальных пользователей Windows.
Китайские пользователи за несколько долларов покупали на улицах пиратские версии Microsoft Windows. В ответ Microsoft активно подавала иски в китайские суды, проигрывая большинство дел. В то же время китайское правительство беспокоилось, что Windows содержит вредоносные программы, которое власти США могут использовать для шпионажа.
«Помню, как приехал обратно в Редмонд и сказал: „Наш бизнес в Китае просто разваливается“, – рассказывал Манди в интервью Fortune о своем возвращении в штаб-квартиру Microsoft в Вашингтоне. – В первую очередь потому, что наши управленческие методы и деловые обязательства не учитывают важности сотрудничества с правительством».
«В результате в 2003 году компания предложила Китаю и 59 другим странам ознакомиться с исходным кодом операционной системы Windows и заменить некоторые ее составляющие своим программным обеспечением, чего в прошлом Microsoft никогда не разрешала», – сообщает Fortune.
Выслушав отчет Манди, Гейтс понял, что Microsoft сама виновата в своих бедах. Фиксированная цена на Windows по всему миру, как в богатых, так и в бедных странах вроде Китая, – нежизнеспособная политика. Пиратство становилось неизбежным.
В качестве жеста доброй воли Гейтс построил в Пекине научно-исследовательскую лабораторию под названием Microsoft Research China, позже переименованную в Microsoft Research Asia (MRA). Лаборатория была расположена в новом районе города, Чжунгуаньцунь. До недавнего времени фермеры ездили здесь на повозках, запряженных волами; «мужчины в дешевых костюмах торговали блоками питания и чернилами для принтеров в уличных киосках, а пиратский софт был настолько обычным явлением, что улицу называли „кварталом аферистов“», – пишет журналистка Мара Хвистендаль.
Но теперь Чжунгуаньцунь превращался в технопарк, который со временем перешел под непосредственный контроль государства. Гейтс доверил создание лаборатории MRA восходящей звезде, гражданину Тайваня по имени Кай-Фу Ли. Ли сделал себе имя в области искусственного интеллекта и систем распознавания речи. В 1980‐х годах, будучи аспирантом по компьютерным наукам в Университете Карнеги – Меллона, он разработал первую программу искусственного интеллекта, которая смогла победить чемпиона мира в относительно простой настольной игре «Реверси» на доске восемь на восемь клеток, что стало большим достижением для того времени. Затем он перешел в Apple на должность руководителя программного обеспечения и в начале 1990‐х годов создал первую в компании технологию распознавания речи – Casper.
В Калифорнии развитие карьеры Кай-Фу Ли застопорилось, но затем компания Microsoft предложила ему поработать над созданием MRA. В его задачи входило отбирать лучшие умы Китая и разрабатывать передовые технологии с опережением рынка на пять-пятнадцать лет.
«[Microsoft Research Asia] продолжила работу и вырастила более пяти тысяч исследователей ИИ, – пишет Ли в книге «Сверхдержавы искусственного интеллекта», – включая топ-менеджеров Baidu, Alibaba, Tencent, Lenovo и Huawei»[8] – пяти крупнейших и наиболее дорогих технологических компаний Китая.
До этого момента условия во всем мире диктовали американские корпоративные гиганты – Microsoft, Apple, Yahoo! и IBM. Но с помощью MRA Китай закладывал основу для потенциально самостоятельной экосистемы.
Зарождающаяся экосистема была беспощадной. Казалось, компании приходили к успеху и рушились чуть ли не каждую неделю. Предприниматели копировали продукты и веб-сайты друг друга, вместо того чтобы внедрять собственные новаторские решения. Работа над инновационными системами, с помощью которых происходило быстрое отлаживание аппаратного и программного обеспечения, начиналась в гаражных условиях. Это позволило оперативно копировать и имитировать западные и японские технологии, а затем дешево продавать их ненасытному потребительскому рынку Китая.
«Грязные рынки и грязные трюки эпохи „подражательства“ в Китае дали жизнь некоторым не совсем порядочным компаниям, – пишет Кай-Фу Ли, – однако благодаря им же выросло поколение самых ловких и сообразительных в мире предпринимателей – настоящих трудяг».
Ситуация изменилась, когда в дело вмешалось государство. Власти Китая признавали потенциал интернета в создании вожделенной экономики будущего, облегчении обмена товарами и данными научных исследований, а также в исполнении своей мечты о выходе китайских технологий на общемировой уровень. Однако угроза организации протестов с помощью интернета или доступа к антиправительственным сайтам вызывала серьезное опасение у тех государственных чиновников, которые считали, что Китай должен оставаться однопартийным авторитарным государством. С 2000 года правительство начало принимать постановления, требующие от интернет-провайдеров следить за тем, чтобы информация, передаваемая через их сервисы, не противоречила политике государства.
В 2002 году Китай впервые заблокировал Google и установил четыре принципа «самодисциплины» в интернете: патриотическое соблюдение закона, справедливость, благонадежность и честность. Это означало, что интернет-компании, находясь в Китае, должны подчиняться китайским правилам, независимо от того, насколько деспотичными или авторитарными они будут.
Yahoo!, владеющая одноименной поисковой системой, стала одной из первых компаний, подписавших это обязательство. Два года спустя, в апреле 2004 года, Yahoo! сообщила властям, что китайский журналист Ши Тао слил в сеть документ коммунистической партии с инструкциями для СМИ о том, как следует освещать годовщину бойни на площади Тяньаньмэнь 1989 года. Документ попал на сайт в Нью-Йорке. Ши Тао был приговорен к десяти годам тюремного заключения. В следующем, 2005 году обязательство подписала компания Microsoft. Годом позже присоединилась и Google.
«Великий Китайский файервол» – так прозвали китайскую систему интернет-цензуры, блокирующую сайты за пределами страны. Ее разработал академик Фан Биньсин. За его роль в цензурировании интернета Фана возненавидела вся страна – в 2011 году разгневанный мужчина забросал его ботинками и яйцами. Но меры прижились, и Китай внедрил вторую систему под названием «Золотой щит», позволяющую властям просматривать любые принимаемые или отправляемые данные, а также блокировать домены на территории Китая[9].
Американские власти заметили рождение и динамичное развитие китайских высокотехнологичных компаний и начали беспокоиться, что модернизация Китая может представлять угрозу для военных интересов и национальной безопасности США.
В 2005 году ВВС США поручили корпорации RAND, известному аналитическому центру, созданному во времена холодной войны, подготовить обстоятельный доклад о будущем военного потенциала Китая. Этот доклад стал точкой отсчета в разговоре о китайских технологиях и о том, способны ли они укрепить авторитарный режим и повысить вероятность военного столкновения. Начались разговоры о второй холодной войне.
«Китайские вооруженные силы находятся в самом разгаре революции в области АСУВ (автоматизированная система управления войсками), – отмечали авторы доклада, – характеризующейся массовым переходом к цифровой защищенной связи с использованием оптоволоконного кабеля, спутников, микроволн и зашифрованной высокочастотной радиосвязи».[10]
Исследователи RAND окрестили создаваемую Китаем систему «цифровым треугольником», состоящим из «бурно развивающихся коммерческих информационно-технологических компаний» (например, Huawei), «государственного научно-исследовательского и проектного института и его инфраструктуры финансирования», а также «вооруженных сил».