Всегда мне милым был пустынный холм И изгородь, что горизонт последний У взгляда забрала. Сижу, смотрю – И бесконечные за ней пространства, Молчанья неземные, глубочайший Покой объемлю мыслью – странный холод Подходит к сердцу. И когда в траве И в кронах с шумом пробегает ветер, Я то молчанье дальнее сличая С сим близким гласом, постигаю вечность, И время мертвое, и этот миг Живой, и звук его. И посреди Безмерности так тонет мысль моя, И сладко мне крушенье в этом море.
К Луне
О дивная луна, я вспоминаю: Уж год прошел с тех пор, как безутешный Я поднялся на этот холм, чтоб снова Тебя увидеть. И тогда, как ныне, Ты этот лес сияньем наполняла. Но зыбким и расплывчатым от плача, Что встал в моих глазах, мне показалось Твое лицо. Мучительной и горькой Мне жизнь была. И есть: так ей угодно, Моя луна. И все же мне отрадно Воспоминанье. Этой скорби возраст Мне дорог. В молодости, там, где краток Путь памяти и долог путь надежды, Нам сладко вспомнить о вещах прошедших – Пусть горечь длится и живет страданье.
Вечер праздничного дня
Ночь до глубин прозрачна, ветер дремлет, И, тихая, в садах и над домами, Стоит луна и каждый обнажает Вдали уснувший холм. О, дорогая, Уже молчат тропинки, на балконы Ночной лампады проникают блики. Ты спишь, застигнутая сном летучим В спокойных комнатах; тебя не мучит Тревога; и не ведаешь, не видишь, Какая рана в сердце обнажилась Моем. Ты спишь. Я к небесам, что с виду Так благостны, в смятенье обращаюсь; К природе этой древней, всемогущей, Что создала меня для бед. «Надежды Я не даю тебе, – она сказала, – Очам твоим светиться лишь слезами». Вот праздник отшумел: от развлечений Ты отдыхаешь и во сне припомнишь, Скольких пленила ты и кем пленилась За этот день – ко мне не повернешься Ты в мыслях. Между тем я вопрошаю, Сколько осталось жить мне, и, к суровой Земле припав, рыдаю. О, жестоки Дни лет моих зеленых! Различаю Невдалеке звук одинокой песни Ремесленника, что порой ночною Бредет с гулянья в свой приют убогий – И так мучительно сожмется сердце, Когда подумаю, что все проходит И остывает след. И вот уж в прошлом День праздника, и вслед ему влачится Обычный день. С собой уносит время Событья все. Где ныне оживленье Народов древних? Ныне где победный Клич славных предков? Рим великий, где ты? Где блеск былой и где твое оружье, Гремевшее на суше и на море? Безмолвие. Покой. Все отдыхает. Мир спит, и о былом уже нет речи. В начале дней моих, где каждый праздник Был счастьем, – после, когда счастье гасло, Я мучился и, смяв перины, долго Заснуть не мог. И поздней ночью песня, Звучавшая со стороны дороги, Вдаль уходя, как будто умирая, Как ныне, так же мне сжимала сердце.
Сон
Светало. Первый луч, пройдя сквозь ставни, Прокрался осторожно в мягкий сумрак Дремавшей комнаты моей. И в миг, Когда тонка граница сна и яви, В тончайшем сновиденье мне предстала Та, что была причиной горьких слез Моих – любовью послана сначала И после отнята. Теперь живой Она казалась мне, но не счастливой, И, положив мне руку на чело, Вздохнув, «Живой? – сказала. – Не забыл Еще о нас?» – Откуда ты? И как Вошла сюда? О сколько, сколько раз Я вспоминал тебя! А ты наверно О том не знала, и от этой мысли Мне боль моя была еще больней. Но не затем ли ты пришла, чтоб снова Меня покинуть? Страшно. Говори! Ты прежнею осталась? Что-то мучит Тебя? – «Ты спишь. Забвения туман В твои проникнул мысли. Я мертва. Меня ты видел много лун назад В последний раз». От голоса ее Внутри меня всё сжалось. А она Так продолжала: «Я ушла во цвете Лет, когда жизнь прекрасна и душа Доверчива – не знает ни тщеты, Ни тлена. В сущности немного надо Пути, чтобы она, поняв обман, От бремени земного захотела Освободиться. Но горька безмерно Смерть юным нам, когда хоронит рок Ярчайшую надежду и о том, Что тяжек жизни путь, душа не знает, Слепой птенец». – О бедная моя, Молчи, молчи, ты сердце ранишь мне! Так значит, ты мертва, а я живой, Любимая моя, но как поверить: Живою болью дышат все слова Твои, а я похож на хладный труп. Так что же смертью мы зовем? – Быть может, Сегодня к этой тайне приобщусь, Склонив пред роком светлое чело? Да молод я, но молодость моя Во мне, как старость, чахнет, о которой Со страхом думаю, хоть очень мало Цвет дней моих отличен от нее. –
Она: «Для слез мы родились, и счастье Живым не улыбнулось нам, и небо Бедою нашей насладилось вдоволь».
Тут я решился: – Видишь, до сих пор Оплакиваю я твою кончину И в сердце боль храню. Молю, ответь: Ко мне, любившему тебя, хоть раз Испытывала ты любовь иль жалость, Пока жила? Все дни тогда и ночи Метался я меж страхом и надеждой, И ныне от сомнений бесполезных Почти без сил. Когда, хотя б однажды Сочувствовала ты несчастной жизни Моей, не утаи, пусть эта память Со мной пребудет, если нашим дням Продлиться не дано. Она в ответ: «Утешься, бедный! И тогда, как ныне, Ты близок был страдающей душе Моей. Оплакивать меня не надо». – Несчастий ради наших, и любви, Терзающей меня, и незабвенной Мечты, и юности, – воскликнул я, – О дорогая, дай мне прикоснуться К твоей руке! – Спокойно и печально Она мне руку подала. Губами Я прикоснулся к ней, потом прижал К груди, дрожа от нежности и муки. Лицо испариной покрылось, голос Пресекся, всё плыло в моих глазах. Тогда она, так глубоко и нежно В них заглянув, сказала: «Что с тобой? Забыл ты? Красота моя прошла. И ты напрасно, от любви сгорая, Дрожишь. Теперь прощай! И наши души, И наши оболочки никогда Уже не встретятся. Ты для меня Никто отныне. И твои обеты Разрушил рок». И вскрикнув, как от раны, Я весь в слезах проснулся. Но она Еще на миг осталась и в неверных Лучах зари стояла предо мной.
Одинокая жизнь
Дождь утренний стучится осторожно В мое окно; во дворике хохлатка Бьет крыльями; селянин хлопнул ставней, Глядит на поле; солнца луч, сквозь капли Пройдя, дрожит; я поднимаюсь тоже И выхожу, и стайки облаков, И первый посвист птиц, и свежесть утра, И луг смеющийся благославляю. Но не забыл и вас, глухие стены Угрюмых городов, где ходят парой Тоска и ненависть, где я живу, И мучусь, и умру наверно скоро. Здесь как-никак сочувствия немного Я нахожу в природе (ведь когда-то Она меня любила). Всё ж и ты, Природа, от несчастных отвращаешь Свое лицо – приятней и разумней Довольствию и счастию служить. Что ж делать тем, кто брошен был тобою? И кто поможет им, если не смерть?
Порою на холме уединенном У озера сижу, где встали кругом Деревья молчаливые, смотрю: День близится к концу, на гладких водах Рисует солнце свой спокойный лик. Не шелохнется ни трава, ни листья, Ни вскинется волна, в траве цикада Не засвистит, не шевельнется в кроне Ночной вьюрок; ни звука, ни движенья Не различишь ни рядом, ни окрест. Покой объемлет эти берега. Так, замерев, сижу и забываю Мир и себя. Как будто не мои – Упали руки, никакая сила (Так кажется) не может их поднять, И древний их покой сродни как будто Царящей в этом месте тишине.
Любовь, любовь, из пламенной груди Моей когда-то вылетела ты. И сразу же своей рукой холодной Ее сдавило горе, превратив В лед посреди весны. Еще я помню То время невозвратное, когда Во мне жила ты. Этот скорбный мир Ты озаряла, предвещая сердцу Такую радость, что оно пускалось Едва ль не в пляс – так к тяжкому труду Сей жизни мы вначале приступаем Как к танцу иль игре. Но лишь тебя, Любовь, приметил я, как рок вмешался, Разрушив всё. Очам моим остались Одни лишь слезы. Если на заре У берегов веселых, где на солнце Сияют ветлы, хижины, холмы, Мелькнет лицо селянки молодой, Иль летней ночью путника встречаю, Бредущего на огонек, иль слышу Той, что, за долгий день не утомилась И за полночь над прялкою сидит, Напевы плавные, – воспрянет вдруг И затрепещет каменное сердце, Но чрез мгновение железным станет. Нет, нежность не живет в душе моей.
О ты, луна, в чьих медленных лучах Танцуют зайцы на лесных полянах (Наутро след не разберет охотник И отойдет ни с чем). Здравствуй, благая Ночей царица! Твой холодный луч Сходил в овраги, сумрачные чащи, Развалины, блестел, предупреждая, На острие клинка, когда разбойник, Заслышав скрип колес и конский топот, Бросался с криком, леденящим кровь, На путников усталых. Среди улиц Ночного города встречала ты Повесу, что преследуя упорно Тень вожделенную, вдоль темных стен Всё крался, словно тать, пугаясь окон Светящихся, балконов и террас Открытых. Сколько раз твой белый свет Помехой был ему! Твои лучи Враждебны злу, а мне всегда подругой Была ты и склонялась благодушно Над берегами этими, холмами Счастливыми, просторами лугов. И я, хоть и невинен был, но тоже Порой корил тебя, когда прохожим Меня ты выдавала невзначай. Теперь хвалю всегда: средь облаков ли Плывешь ладьей, иль светлая с полей Надмирных смотришь на людское горе. Не раз еще меня увидишь здесь: В лесах брожу ли, на лугу ль уснувшем Сижу средь тихих трав; дыханье слышу Свое и сердце – и уже доволен.
