Диоген Лаэртский
О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов

Во время суда (об этом пишет Юст Тивериадский в «Венке») Платон взобрался на помост и начал говорить: «Граждане афиняне, я – самый молодой из всех, кто сюда всходил…», но судьи закричали: «Долой! долой!»^[177] Потому Сократ и был осужден большинством в 281 голос. Судьи стали определять ему кару или пеню; Сократ предложил уплатить двадцать пять драхм (а Евбулид говорит, что даже сто). Судьи зашумели, а он сказал: «По заслугам моим я бы себе назначил вместо всякого наказания обед в Пританее»^[178].

Его приговорили к смерти, и теперь за осуждение было подано еще на 80 голосов больше. И через несколько дней в тюрьме он выпил цикуту. Перед этим он произнес много прекрасных и благородных рассуждений (которые Платон приводит в «Федоне»), а по мнению некоторых, сочинил и пеан, который начинается так:

 
Слава тебе, Аполлон Делиец с сестрой Артемидой!
 

(Впрочем, Дионисодор утверждает, что пеан принадлежит не ему.) Сочинил он и эзоповскую басню, не очень складную, которая начинается так:

 
Некогда молвил Эзоп обитателям града Коринфа:
Кто добродетелен, тот выше людского суда^[179].
 

Так расстался он с людьми. Но очень скоро афиняне раскаялись: они закрыли палестры и гимнасии, Мелета осудили на смерть, остальных – на изгнание, а в честь Сократа воздвигли бронзовую статую работы Лисиппа, поместив ее в хранилище утвари для торжественных шествий; а когда Анит приехал в Гераклею, гераклейцы в тот же день выслали его вон. И не только за Сократа, но и за многих других приходилось раскаиваться афинянам: с Гомера они (по словам Гераклида) взяли 50 драхм пени, как с сумасшедшего; Тиртея называли помешанным; и из всех Эсхиловых товарищей первым воздвигли бронзовую статую Астидаманту. Недаром Еврипид укоряет их в своем «Паламеде»^[180]:

 
…Сгубили, сгубили вы
Соловья Аонид, премудрого, не преступного.
 

Вот как об этом пишут; впрочем, Филохор утверждает, что Еврипид умер раньше Сократа.

Родился он (как сообщает Аполлодор в «Хронологии») при архонте Апсефионе, в четвертый год 77-й олимпиады, шестого Фаргелиона, когда афиняне совершают очищение города, а делосцы отмечают рождение Артемиды. Скончался он в первый год 95-й олимпиады в возрасте 70 лет. Так пишет Деметрий Фалерский; но некоторые считают, что при кончине ему было шестьдесят лет. Слушателем Анаксагора он был вместе с Еврипидом, который родился в первый год 75-й олимпиады, при архонте Каллиаде.

Я полагаю, что Сократ вел беседы и о физике – во всяком случае даже Ксенофонт хоть и утверждает, будто беседы его были только об этике, но признает, что он рассуждал и о провидении^[181]; и Платон хоть и упоминает в «Апологии», как Сократ отрекается от Анаксагора и прочих физиков^[182], но сам же рассуждает об их предметах, приписывая все свои речи Сократу.

По словам Аристотеля, некий маг, пришедший из Сирии в Афины, заранее предсказал Сократу в числе других бедствий и его насильственную смерть.

Вот и мои о нем стихи:

 
Пей у Зевса в чертоге, Сократ! Ты назван от Бога
Мудрым, а мудрость сама разве не истинный Бог?
Ты смертоносную принял цикуту от судей афинских —
Но не тебе, а себе смерть обрели они в ней^[183].
 

Поносителями Сократа были Антилох Лемносский и гадатель Антифонт (так пишет Аристотель в III книге «Поэтики»); так и Пифагора поносил Килон Кротонский, Гомера – Сиагр^[184] при жизни и Ксенофан Колофонский посмертно, Гесиода – Керкоп при жизни и тот же Ксенофан посмертно, Пиндара – Амфимен Косский, Фалеса – Ферекид, Бианта – Салар Приенский, Питтака – Антименид и Алкей^[185], Анаксагора – Сосибий, Симонида – Тимокреонт.

Преемниками его были так называемые сократики, из которых главные – Платон, Ксенофонт, Антисфен, а из десяти основателей школ – четверо известнейших: Эсхин, Федон, Евклид и Аристипп. Прежде всего я скажу о Ксенофонте, Антисфена отложу до киников, перейду к сократикам, от них – к Платону, а с Платона начинается десять школ, и сам он был основателем первой Академии. Такова будет последовательность нашего изложения.

Был и другой Сократ, историк, сочинивший описание Аргоса; третий – перипатетик из Вифинии; четвертый – сочинитель эпиграмм и пятый – с острова Коса, писавший о прозвищах богов.

6. Ксенофонт

Ксенофонт, сын Грилла, афинянин, из дема Эрхии. Был он на редкость скромен и на редкость хорош собой. Говорят, Сократ повстречал его в узком переулке, загородил ему посохом дорогу и спросил, где можно купить такую-то и такую-то снедь? Получив ответ, он продолжал: «А где можно человеку стать прекрасным и добрым?» И когда Ксенофонт не смог ответить, Сократ сказал: «Тогда ступай за мною и узнаешь». С этих пор он стал слушателем Сократа, первый начал записывать его слова и в своих «Воспоминаниях» донес их до читателей. Он же первый написал историю философов^[186].

Аристипп в IV книге «О роскоши древних» сообщает о Ксенофонте, что он был влюблен в Клиния и говорил о Клинии так: «Милее мне глядеть на Клиния, чем на все, что есть прекрасного в мире! Лучше бы мне не видеть ничего, чем не видеть одного только Клиния! Мучусь я ночью и во сне, оттого что не вижу его! Благодарен я великою благодарностью солнцу и дню, что вновь могу я увидеть Клиния!»^[187] С Киром он подружился вот каким образом. Был у него ближайший друг по имени Проксен, беотиец, ученик Горгия Леонтинского, друживший с Киром. Когда Проксен жил в Сардах у Кира, он прислал в Афины Ксенофонту письмо, приглашая его к Киру в друзья. Ксенофонт показал это письмо Сократу и спросил его совета. Сократ послал его в Дельфы спросить бога. Ксенофонт послушался, предстал перед богом, но спросил не о том, поехать ли ему к Киру, а о том, каким образом ему поехать к Киру. Сократ его за это побранил, но посоветовал все-таки ехать. Он явился к Киру и стал таким же его другом, как Проксен.

Все, что случилось в походе в глубь страны и на обратном пути, достаточным образом излагает нам сам Ксенофонт^[188]. Впрочем, в этом походе он поссорился с Меноном Фарсальским, предводителем наемников, и оттого порочил его, уверяя даже, будто Менон имел любовников старше себя, и срамил некоего Аполлонида за то, что у него были проколоты уши. А после похода, после всех бедствий у Понта, после предательства Севфа, царя одрисов, Ксенофонт явился в Азию к спартанскому царю Агесилаю и передал ему воинов Кира в наемную службу. Дружба его с Агесилаем была безмерной. Афиняне в это время приговорили его к изгнанию за спартанскую измену; и он, находясь в Эфесе, половину бывших при нем денег послал приношениями в Дельфы, другую же половину отдал Мегабизу, жрецу Артемиды, чтобы тот сохранил их до его возвращения, а если не дождется, то чтобы воздвигнул на эти деньги богине статую.

С Агесилаем, отозванным для фиванской войны^[189], он вернулся в Элладу. Лакедемоняне объявили его своим почетным гостем. Оставив Агесилая, он удалился в Скиллунт, местечко неподалеку от города Элиды. С ним была жена его, по имени Филесия (так пишет Деметрий Магнесийский), и два сына, Грилл и Диодор, прозванные Диоскурами (так пишет Динарх в речи «Об измене Ксенофонта»). А когда на празднество приехал Мегабиз, Ксенофонт получил от него деньги и на них купил и посвятил богине участок земли, где течет речка под таким же названием Селинунт, как и в Эфесе. С этих пор он проводил время, занимаясь охотою, принимая друзей и сочиняя историю. Впрочем, Динарх утверждает, что и дом и поле подарили ему лакедемоняне; говорят также, что спартиат Филопид прислал ему туда в подарок пленных рабов из Дардана, и он располагал ими по своему усмотрению.

Когда элидяне шли войной на Скиллунт и из-за промедления спартанцев захватили этот городок, то сыновья его скрылись с несколькими рабами в Лепрей, а сам Ксенофонт – сперва в Элиду, потом в Лепрей к детям и затем вместе с ними в Коринф, где и нашел спасение и приют. А так как в это время афиняне постановили оказать помощь спартанцам, то он отправил своих сыновей в Афины сражаться за спартанцев – недаром они и воспитаны были в Спарте (по утверждению Диокла в «Жизнеописаниях философов»). Из них двоих Диодор ничем не отличился в сражении, остался цел и имел сына, которого назвал именем брата. А Грилл, сражавшийся в коннице, храбро бился и погиб (как пишет Эфор в XXV книге); дело было при Мантинее, конницей начальствовал Кефисодор, стратегом был Гегесилай, и в этом самом сражении пал Эпаминонд. Говорят, что Ксенофонт в венке приносил жертвы по случаю победы, когда ему сообщили весть о гибели сына; он снял венок, но, узнав, что сын погиб с честью, надел его вновь. Некоторые добавляют, будто он даже не плакал, а только сказал: «Я знал, что мой сын смертен»^[190]. Аристотель сообщает, что похвальные слова и надгробные надписи Гриллу сочинялись без счету – отчасти и для того, чтобы порадовать отца; а Гермипп в жизнеописании Феофраста утверждает, что похвальное слово Гриллу написал даже Исократ.

Тимон насмехался над Ксенофонтом в таких словах:

 
Две, или три, или несколько книг, бессильных и вялых,
Их бы могли написать Ксенофонт иль Эсхин-убедитель…^[191]
 

Такова была его жизнь. Расцвет его приходится на четвертый год 94-й олимпиады: он отправился в поход с Киром при архонте Ксененете, за год до гибели Сократа. А смерть его (как пишет Ктесиклид Афинский в «Перечне архонтов и олимпийских победителей») приходится на первый год 105-й олимпиады, при архонте Каллимеде, когда македонским царем стал Филипп, сын Аминта. Умер он в Коринфе (по словам Деметрия Магнесийского), несомненно, уже глубоким старцем. Был он во всем достойнейший человек, наездник, охотник и знаток военного искусства, как это видно из его сочинений; был благочестив, щедр на жертвоприношения, умел гадать по жертвам и оставался ревностным чтителем Сократа.

Написал он около 40 книг (его сочинения делятся на книги по-разному): «Анабасис» (с предисловием к каждой книге, но без общего предисловия), «Воспитание Кира», «Эллинскую историю», «Воспоминания», «Пир», «Домострой», «О конной езде», «Об охоте», «О конном начальстве», «Апологию Сократа», «О доходах», «Гиерона» (или «О тираннии»), «Агесилая» и «Афинское» и «Спартанское государственное устройство» (которое Деметрий Магнесийский считал неподлинным). Он же, говорят, издал в свет неизвестные книги Фукидида, хотя и мог бы присвоить их себе^[192]. За приятный слог он был прозван Аттической Музой; оттого и была зависть между ним и Платоном, как будет сказано далее в разделе о Платоне^[193]

У нас есть эпиграммы и о нем; одна такая:

 
Он, Ксенофонт, восхожденье свое совершал не для Кира,
Он не на персов ходил – к Зевсу искал он пути:
Ибо ученость свою явил он в «Деяньях Эллады»,
Ибо Сократову он в памяти мудрость хранил.
 

И другая, на смерть его:

 
Мужи Краная и мужи Кекропа тебя осудили,
О Ксенофонт, к изгнанью за приязнь Кира.
Гостеприимный Коринф тебя принял, усладами полный,
И, благодарный, ты остался здесь вечно^[194].
 

Впрочем, в другом месте я прочитал, что расцвет его и других сократиков приходился на 89-ю олимпиаду; а Истр утверждает, что изгнан он был по постановлению Евбула и возвращен по постановлению его же.

Всего было семь Ксенофонтов: первый – тот, о котором шла речь; второй – афинянин, брат Пифострата, сочинителя «Тесеиды», написавший «Жизнеописание Эпаминонда и Пелопида», а также философские сочинения; третий – врач с острова Коса; четвертый – составитель «Истории Ганнибала»; пятый – занимавшийся сказочными чудесами; шестой – ваятель с Пароса; седьмой – поэт древней комедии.

7. Эсхин

Эсхин, сын колбасника Харина (или Лисания), афинянин. Смолоду он отличался прилежанием и потому никогда не покидал Сократа, а Сократ говорил: «Только колбасников сын и умеет уважать меня!» Именно он, а не Критон (по словам Идоменея) уговаривал в темнице Сократа бежать; а Платон приписал эти речи Критону, потому что Эсхин был ближе с Аристиппом, чем с ним самим. На него даже наговаривали – особенно охотно Менедем Эретрийский, – будто большая часть его диалогов писана на самом деле Сократом, а он раздобыл их у Ксантиппы и выдал за свои. Впрочем, среди его диалогов те, которые называются «безголовыми»^[195], очень вялы и не обнаруживают никакой сократовской силы; Писистрат Эфесский говорил, что они даже не Эсхиновы, а Персей утверждает, что из семи диалогов большая часть написана Пасифонтом-эретриком и вставлена в сочинения Эсхина (впрочем, так же присвоены были «Кир малый», «Геракл меньший», «Алкивиад» Антисфена и другие произведения других сочинителей). А всего диалогов Эсхина, отпечатлевающих сократовский нрав, имеется семь: первый – и потому более слабый – «Мильтиад», затем – «Каллий», «Аксиох», «Аспазия», «Алкивиад», «Телавг» и «Ринон».

Говорят, от бедности он отправился в Сицилию к Дионисию. Платон не уделил ему внимания, но Аристипп устроил ему встречу; и Эсхин поднес тиранну некоторые свои диалоги и ушел с подарками. Вернувшись в Афины, он не решался выступать как софист – слишком знамениты были школы Платона и Аристиппа; но он стал устраивать платные уроки, а потом сочинял вдобавок судебные речи для обиженных – оттого-то Тимон и называет его «Эсхин-убедитель»^[196]. Говорят, что еще Сократ, глядя, как он мучится от бедности, посоветовал ему брать в долг у самого себя – поменьше есть.

В подлинности его диалогов сомневался и Аристипп: когда он выступал с чтением в Мегарах^[197], Аристипп, говорят, крикнул ему со смехом: «Откуда это у тебя, разбойник?» Поликрит Мендейский в I книге «О Дионисии» говорит, что жил он у этого тиранна вплоть до его изгнания и до возвращения Диона в Сиракузы и что вместе с ним был Каркин, трагический поэт; сохранилось и одно письмо Эсхина Дионисию^[198]. Был он весьма опытен в ораторском искусстве: это видно из его речей в защиту отца Феака – стратега и в защиту Диона. Подражал он преимущественно Горгию Леонтинскому. Сам Лисий написал против него речь под заглавием «О ябедничестве»^[199]– из этого тоже видно, что он был хорошим оратором.

Из друзей его известен только один, по прозвищу Аристотель Миф.

Из сократических диалогов вообще Панэтий признает подлинными только сочинения Платона, Ксенофонта, Антисфена и Эсхина, сомневается относительно Федона с Евклидом и отвергает подлинность всех остальных.

Всего было восемь Эсхинов: первый – наш; второй – сочинитель учебников по риторике; третий – оратор, выступавший против Демосфена; четвертый – аркадянин, ученик Исократа; пятый – митиленянин, по прозвищу Бич Риторов; шестой – из Неаполя, философ-академик, ученик и любовник Меланфия Родосского; седьмой – из Милета, писавший о политике; восьмой – ваятель.

8. Аристипп

Аристипп был родом из Кирены, а в Афины он приехал, привлеченный славой Сократа, как сообщает Эсхин. Перипатетик Фений из Эреса говорит, что, занимаясь софистикой, он первым из учеников Сократа начал брать плату со слушателей^[200] и отсылать деньги учителю. Однажды, послав ему двадцать мин, он получил их обратно, и Сократ сказал, что демоний запрещает ему принимать их: действительно, это было ему не по душе. Ксенофонт Аристиппа не любил: поэтому он и приписывал Сократу речь, осуждавшую наслаждение и направленную против Аристиппа^[201]. Поносили его и Феодор в сочинении «О школах», и Платон в диалоге «О душе», как я уже говорил^[202].

Он умел применяться ко всякому месту, времени или человеку, играя свою роль в соответствии со всею обстановкой. Поэтому и при дворе Дионисия^[203] он имел больше успеха, чем все остальные, всегда отлично осваиваясь с обстоятельствами. Дело в том, что он извлекал наслаждение из того, что было в этот миг доступно, и не трудился разыскивать наслаждение в том, что было недоступно. За это Диоген называл его царским псом.

Своей изнеженностью он вызвал колкость Тимона, который говорит так:

 
Чувствовал ложь Аристипп на ощупь – в особе столь нежной
Это не диво!..^[204]
 

Говорят, что однажды он велел купить куропатку за пятьдесят драхм. Когда кто-то стал осуждать его за это, он спросил: «А если бы она стоила обол^[205], ты купил бы ее?» Собеседник не отрицал. «А для меня, – сказал Аристипп, – пятьдесят драхм не дороже обола».

Однажды Дионисий предложил ему из трех гетер выбрать одну; Аристипп увел с собою всех троих, сказав: «Парису плохо пришлось за то, что он отдал предпочтение одной из трех». Впрочем, говорят, что он довел их только до дверей и отпустил. Так легко ему было и принять и пренебречь. Поэтому и сказал ему Стратон (а по мнению других, Платон): «Тебе одному дано ходить одинаково как в мантии, так и в лохмотьях».

Когда Дионисий плюнул в него, он стерпел, а когда кто-то начал его за это бранить, он сказал: «Рыбаки подставляют себя брызгам моря, чтобы поймать мелкую рыбешку; я ли не вынесу брызг слюны, желая поймать большую рыбу?»

Однажды, когда он проходил мимо Диогена, который чистил себе овощи, тот, насмехаясь, сказал: «Если бы ты умел кормиться вот этим, тебе не пришлось бы прислуживать при дворах тираннов». – «А если бы ты умел обращаться с людьми, – ответил Аристипп, – тебе не пришлось бы чистить себе овощи»^[206].

На вопрос, какую пользу принесла ему философия, он ответил: «Дала способность смело говорить с кем угодно». Однажды, когда его упрекали за роскошную жизнь, он сказал: «Если бы роскошь была дурна, ее не было бы на пирах у богов». На вопрос, чем философы превосходят остальных людей, он ответил: «Если все законы уничтожатся, мы одни будем жить по-прежнему^[207]».

На вопрос Дионисия, почему философы ходят к дверям богачей, а не богачи – к дверям философов, он ответил: «Потому что одни знают, что им нужно, а другие не знают». Когда Платон упрекал его за роскошную жизнь, он спросил: «А Дионисий, по-твоему, разве не хороший человек?» И когда тот согласился, то сказал: «А ведь он живет еще роскошнее, чем я: значит, ничто не мешает жить роскошно и в то же время хорошо»^[208]. На вопрос, какая разница между людьми образованными и необразованными, он ответил: «Такая же, как между лошадьми объезженными и необъезженными».

Однажды, когда он входил с мальчиками в дом к гетере и один из мальчиков покраснел, он сказал: «Не позорно входить, позорно не найти сил, чтобы выйти».

Когда кто-то предложил ему задачу и сказал: «Распутай!» – он воскликнул: «Зачем, глупец, хочешь ты распутать узел, который, даже запутанный, доставляет нам столько хлопот?» Он говорил, что лучше быть нищим, чем невеждой: если первый лишен денег, то второй лишен образа человеческого. Однажды кто-то бранил его; он пошел прочь; бранивший направился следом и спросил: «Почему ты уходишь?» Аристипп ответил: «Потому, что твое право – ругаться, мое право – не слушать». Кто-то сказал, что всегда видит философов перед дверьми богачей. «Но ведь и врачи, – сказал Аристипп, – ходят к дверям больных, и тем не менее всякий предпочел бы быть не больным, а врачом».

Однажды он плыл на корабле в Коринф, был застигнут бурей и страшно перепугался. Кто-то сказал: «Нам, простым людям, не страшно, а вы философы, трусите?» Аристипп ему ответил: «Мы оба беспокоимся о своих душах, но души-то у нас не одинаковой ценности».

Человеку, который хвастался обширными знаниями, он сказал: «Оттого что человек очень много ест, он не становится здоровее, чем тот, который довольствуется только необходимым: точно так же и ученый – это не тот, кто много читает, а тот, кто читает с пользою». Оратор, который защищал Аристиппа на суде и выиграл процесс, спрашивал его: «Что хорошего сделал тебе Сократ?» – «Благодаря ему, – отвечал Аристипп, – все, что ты говорил в мою пользу, было правдой».

Своей дочери Арете он давал превосходные наставления, приучая ее презирать всякое излишество. Когда кто-то спросил его, чем станет лучше его сын, получив образование, он сказал: «По крайней мере тем, что не будет сидеть в театре, как камень на камне^[209]».

Кто-то привел к нему в обучение сына; Аристипп запросил пятьсот драхм. Отец сказал: «За эти деньги я могу купить раба!» – «Купи, – сказал Аристипп, – и у тебя будет целых два раба». Он говорил, что берет деньги у друзей не для своей пользы, а для того, чтобы научить их самих, как надо пользоваться деньгами. Когда его упрекали за то, что, защищая свое дело в суде, он нанял оратора, он сказал: «Нанимаю же я повара, когда даю обед!»

Однажды Дионисий требовал, чтобы он сказал что-нибудь философское. «Смешно, – сказал Аристипп, – что ты у меня учишься, как надо говорить, и сам меня поучаешь, когда надо говорить». На это Дионисий рассердился и велел Аристиппу занять самое дальнее место за столом. «Что за почет хочешь ты оказать этому месту!» – сказал Аристипп.

Когда кто-то хвалился своим умением плавать, Аристипп сказал: «И не стыдно тебе хвастаться тем, что под силу даже дельфину?» На вопрос, чем отличается мудрый человек от немудрого, он сказал: «Отправь обоих нагишом к незнакомым людям, и ты узнаешь». Кто-то хвастался, что может много пить не пьянея. «Это может и мул», – сказал Аристипп.

Кто-то осуждал его за то, что он живет с гетерой. «Но разве не все равно, – сказал Аристипп, – занять ли такой дом, в котором жили многие, или такой, в котором никто не жил?» – «Все равно», – отвечал тот. «И не все ли равно, плыть ли на корабле, где уж плавали тысячи людей, или где еще никто не плавал?» – «Конечно, все равно». – «Вот так же, – сказал Аристипп, – все равно, жить ли с женщиной, которую уже знавали многие, или с такой, которую никто не трогал».

Его упрекали за то, что он, последователь Сократа, берет деньги с учеников. «Еще бы! – сказал он. – Правда, когда Сократу присылали хлеб и вино, он брал лишь самую малость, а остальное возвращал; но ведь о его пропитании заботились лучшие граждане Афин, а о моем только раб Евтихид».

Он был любовником гетеры Лаиды, как утверждает Сотион во второй книге «Преемств». Тем, кто осуждал его, он говорил: «Ведь я владею Лаидой, а не она мною; а лучшая доля не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том, чтобы властвовать над ними, не подчиняясь им».

Человека, который порицал роскошь его стола, он спросил: «А разве ты отказался бы купить все это за три обола?» – «Конечно, нет», – ответил тот. «Значит, просто тебе дороже деньги, чем мне наслаждение»^[210].

Сим, казначей Дионисия, – был он фригиец и человек отвратительный – показывал Аристиппу пышные комнаты с мозаичными полами; Аристипп кашлянул и сплюнул ему в лицо, а в ответ на его ярость сказал: «Нигде не было более подходящего места».

Когда Харонд (а по другому мнению, Федон) спросил: «Кто это такой пахнет духами?» – он ответил: «Это я, несчастный, а еще несчастнее меня персидский царь. Но подумай, ведь если все другие живые существа не становятся хуже от благовоний, то и человек тоже. А развратники, из-за которых добрые наши притирания пользуются дурною славою, пусть погибнут злою гибелью!»

На вопрос, как умер Сократ, он сказал: «Так, как и я желал бы умереть».

Однажды к нему зашел софист Поликсен и, увидев у него женщин и роскошный стол, начал всячески бранить его. Аристипп, подождав немного, спросил: «А не можешь ли нынче и ты побыть с нами?» – и когда тот согласился, то сказал: «Что же ты ругаешься? Как видно, не роскошь тебе претит, а расходы!»

Как сообщает Бион в «Диатрибах», однажды в дороге у Аристиппа утомился раб, который нес его деньги. «Выбрось лишнее, – сказал ему Аристипп, – и неси сколько можешь». В другой раз, когда он плыл на корабле и увидел, что корабль этот разбойничий, он взял свои деньги, стал их пересчитывать и потом, словно ненароком, уронил в море, а сам рассыпался в причитаниях. Некоторые добавляют, будто он при этом сказал, что лучше золоту погибнуть из-за Аристиппа, чем Аристиппу – из-за золота.

На вопрос Дионисия, зачем он пожаловал, он ответил: «Чтобы поделиться тем, что у меня есть, и поживиться тем, чего у меня нет». Другие передают его ответ так: «Когда я нуждался в мудрости, я пришел к Сократу; сейчас я нуждаюсь в деньгах и вот пришел к тебе». Он осуждал людей за то, что при покупке они проверяют, хорошо ли звенит посуда, и не заботятся проверить, хорошо ли живет человек. Впрочем, другие приписывают это замечание Диогену^[211].

Однажды Дионисий за чашей вина приказал всем надеть красные одежды и начать пляску. Платон отказался, заявив:

 
Нет, я не в силах женщиной одеться!
 

Но Аристипп принял платье и, пускаясь в пляс, метко возразил:

 
…Чистая душой
И в Вакховой не развратится пляске^[212].
 

Однажды он заступался перед Дионисием за своего друга и, не добившись успеха, бросился к его ногам. Когда кто-то стал над ним смеяться, он сказал: «Не я виноват, а Дионисий, у которого уши на ногах растут». В бытность свою в Азии он попал в плен к сатрапу Артаферну. Кто-то спросил его: «И ты не унываешь?» – «Глупец! – ответил Аристипп, – меньше чем когда-нибудь, склонен я унывать теперь, когда мне предстоит беседовать с Артаферном».

Тех, кто овладел обычным кругом знаний, а философией пренебрегал, он уподоблял женихам Пенелопы, которые сумели подчинить себе Меланто, Полидору и остальных рабынь, но не могли добиться брака с их госпожой. Нечто похожее говорил и Аристон о том, что Одиссей, спустившись в Аид, встретил и увидел там почти всех мертвых, но не лицезрел самой их царицы.

На вопрос, чему надо учить хороших детей, Аристипп сказал: «Тому, что пригодится им, когда они вырастут». Тому, кто обвинял его за то, что он от Сократа ушел к Дионисию, он возразил: «Но к Сократу я приходил для учения, к Дионисию – для развлечения^[213]». Когда преподавание принесло ему много денег, Сократ спросил его: «За что тебе так много?» А он ответил: «За то же, за что тебе так мало».

Гетера сказала ему: «У меня от тебя ребенок». – «Тебе это так же неизвестно, – возразил Аристипп, – как если бы ты шла по тростнику и сказала: «Вот эта колючка меня уколола»». Кто-то упрекал его за то, что он отказался от своего сына, словно тот не им был порожден. «И мокрота и вши тоже порождаются нами, – сказал Аристипп, – но мы, зная это, все же отбрасываем их как можно дальше за ненадобностью».

Дионисий дал ему денег, а Платону – книгу; в ответ на упреки Аристипп сказал: «Значит, мне нужнее деньги, а Платону – книга». На вопрос, почему Дионисий недоволен им, он ответил: «Потому же, почему все остальные недовольны Дионисием».

Однажды он просил у Дионисия денег, тот заметил: «Ты ведь говоришь, что мудрец не ведает нужды». – «Дай мне денег, – перебил Аристипп, – а потом мы разберем этот вопрос» – и, получив деньги: – «Вот видишь, я и вправду не ведаю нужды». Когда Дионисий прочел ему:

 
Ведь кто под царскую вступает сень,
Тот раб царю, хоть он пришел свободным, —
 

он перебил:

 
Не раб царю, коль он пришел свободным^[214].
 

Так говорит Диокл в «Жизнеописаниях философов»; другие рассказывают это о Платоне.

Немного спустя, поссорившись с Эсхином, он предложил: «Не помириться ли нам и не прекратить ли препирательства, или ты ждешь, пока кто-нибудь не помирит нас за чашею вина?» – «Я готов», – сказал Эсхин. «Так помни же, что это я первый пошел тебе навстречу, хоть я и старше тебя». – «Клянусь Герой, – воскликнул Эсхин, – ты говоришь разумно и ведешь себя гораздо лучше, чем я: ибо я положил начало вражде, а ты – дружбе».

Таковы рассказы о нем. Всего было четыре Аристиппа: первый – наш; второй – автор сочинения об Аркадии; третий – которому дала образование его мать, приходившаяся дочерью первому Аристиппу; четвертый – философ Новой академии.

Киренскому философу приписывают три книги «Истории Ливии», посланные им Дионисию, и еще одну, включающую двадцать пять диалогов, отчасти на аттическом, отчасти на дорийском наречии, а именно: «Артабаз», «К потерпевшим кораблекрушение», «К изгнанникам», «К нищему», «К Лаиде», «К Пору», «К Лаиде о зеркале», «Гермий», «Сон», «К председателю пира», «Филомел», «К домочадцам», «К порицателям», которые осуждали его за любовь к старому вину и гетерам, «К порицателям», которые осуждали его за роскошный стол, «Послание к дочери Арете», «К упражняющемуся перед олимпийскими состязаниями», «Вопрос», «Другой вопрос», «Слово к Дионисию», «Слово об изображениях», «Слово о дочери Дионисия», «К тому, кто считает себя обесчещенным», «К тому, кто собирается давать советы». Некоторые говорят, что он написал также шесть диатриб; некоторые, в том числе Сосикрат Родосский, – что он вообще ничего не написал. По мнению же Сотиона (в его второй книге) и Панэтия, сочинения его следующие: «О воспитании», «О добродетели», «Поощрение», «Артабаз», «Потерпевшие кораблекрушение», «Изгнанники», шесть диатриб, три «Слова» – «К Лаиде», «К Пору», «К Сократу» и «О судьбе».

Конечным благом он объявлял плавное движение, воспринимаемое ощущением.

Теперь, описав его жизнь, мы перейдем к его ученикам – киренаикам, среди которых, впрочем, некоторые называли себя последователями Гегесия, другие – Анникерида, третьи – Феодора; а затем остановимся на учениках Федона, из которых главные – эретрики.

Дело обстоит так. Учениками Аристиппа были его дочь Арета, Эфиоп из Птолемаиды^[215] и Антипатр из Кирены. У Ареты учился Аристипп, прозванный «учеником матери», а у него – Феодор, прозванный сперва «безбожником», а потом – «богом». Антипатр учил Эпитимида из Кирены, тот – Паребата, а тот – Гегесия, прозванного Учителем Смерти, и Анникерида, который выкупил из рабства Платона^[216].

Те из них, которые сохранили верность учению Аристиппа и назывались киренаиками, придерживались следующих положений. Они принимали два состояния души – боль и наслаждение: плавное движение является наслаждением, резкое – болью. Между наслаждением и наслаждением нет никакой разницы, ни одно не сладостнее другого. Наслаждение для всех живых существ привлекательно, боль отвратительна. Однако здесь имеется в виду и считается конечным благом лишь телесное наслаждение (так говорит Панэтий в сочинении «О школах»), а не то, которое восхваляет и считает конечным благом Эпикур и которое является спокойствием и некоей безмятежностью, наступающей по устранении боли.

Кроме того, они различают конечное благо и счастье: именно конечное благо есть частное наслаждение, а счастье – совокупность частных наслаждений, включающая также наслаждения прошлые и будущие. К частным наслаждениям следует стремиться ради них самих, а к счастью – не ради него самого, но ради частных наслаждений. Доказательство того, что наслаждение является конечным благом, в том, что мы с детства бессознательно влечемся к нему и, достигнув его, более ничего не ищем, а также в том, что мы больше всего избегаем боли, которая противоположна наслаждению. Наслаждение является благом, даже если оно порождается безобразнейшими вещами (так заявляет Гиппобот в сочинении «О школах»): именно даже если поступок будет недостойным, все же наслаждение остается благом, и к нему следует стремиться ради него самого.