Вереница из слов и видений,
Как узор на замерзшем окне.
Так порою часы вдохновений
Лютой стужею воют во мне…
А порою стихийным пожаром
Закипает в груди моей кровь.
Кто проклятьем зовет, кто-то даром,
Кто-то в бурях сих ищет любовь.
Мне же слаще, когда осторожно
Обнимает меня тишина,
Раскрывая, как тщетна и ложна,
Как погибельна в нас суета.
Мой язык воспаленною язвой,
Жалом терния в сердце моем,
И лекарством, и страшной проказой,
Кротким агнцем и лютым зверьем.
Закрыв чуть скрипнувшую дверь,
Он уходил, не обернувшись.
Оставив за собой метель.
Простивши всё, но не простившись.
У бурных чувств один конец,
А страсть горит огнём страданья,
Даря не золотой венец,
Лишь горстку пепла в оправданье.
Как оглушает тишина!
И кто понять такое в силах?
Не то любовь, не то война,
Бурлила в раскалённых жилах.
Она смотрела вдаль небес,
А с кофе сердце остывало.
Казалось ей, что то конец,
Но это было лишь начало.
Обиды жало из груди
Тяну, плоть раздирая в клочья.
А может пусть себе сидит?
Не тронь – почти не кровоточит…
Но я рождён свободным быть,
О воле вольной сердцу биться.
И лучше стрелы в грудь ловить,
Чем на ошейник согласиться.
Во тьме в цепях покорный раб
К хозяйской плёточке приучен.
Забывший небо в облаках,
Рябь на реке и скрип уключин…
Но в рыло вражье сплюнув кровь,
Стряхнув с души сеть наваждений,
Я меч свой поднимаю вновь,
И в сотый раз встаю с коленей.
О вавилон! К чему такая башня?
Мне кружит голову от этой высоты!
И с башни той я падаю на камень,
И глиняным сосудом на куски…
Мой вавилон, сверкающим узором
Покрыты твои стены и замки,
А за стенами ты смердишь позором
Костей нагих, твоей нечистоты!
Злой вавилон, страдающие губы
Ты поишь ядом в сахаре речей.
Твой инструмент – волчцы и лисьи тропы.
И терний жала в лапах палачей.
Бегу в пустыню я из вавилона града
К огню палящему чтоб выжег до костей…
Там чёрствый хлеб мне слаще винограда,
И камень раскалённый, как елей.