Любен Дилов
Жестокий эксперимент

4

Пришлось снимать деньги с книжки на непредвиденные расходы. После этого поджидать Альфу в условленном месте. Наконец, она появилась. Профессор окликнул ее из окна машины, но она смотрела в другую сторону, и ему пришлось крикнуть еще раз.

Она подбежала вся пунцовая, как и ее большая сумка, которую она волокла за собой.

– Извините, я как собачонка, которая пока еще не привыкла к своей кличке. К тому же не запомнила вашу машину.

Альфа бросила сумку на заднее сиденье и, усевшись, втянула длинные, сильные ноги в вылинявших джинсах; кроссовки на ней были тоже старые. Туалет завершало белое кокетливое кепи, делавшее ее похожей на студентку театрального заведения.

К раскаянию, с которым он еще не успел справиться, прибавилась тревога из-за того, будет ли он равноценным партнером для этой молодой женщины.

– Не маловато ли вещей для такой дамы, как вы? – спросил он.

– Но вы же пригласили меня не на всю жизнь, – смешно запищала она. – Ой, что я ляпнула! Не бойтесь, я не намерена бросать мужа! Господи, да что это я разболталась?

Однако подобное превращение приятно взволновало его. В какой-то степени это помогло ему раскрепоститься.

– Должно быть, он у вас действительно очень добрый, если отпускает вот так…

– Он уехал вчера вечером, – простодушно призналась она. – Сам предложил мне остаться. Я сказала, что, возможно, поеду с друзьями на яхте. Разумеется, не сказала, с кем именно. В свое время я слишком часто восторгалась вами. Муж у меня все работает, работает. Я не могу заставить его отдохнуть по-настоящему хотя бы два дня в неделю. Вы тоже так?

Профессор отметил про себя, что решение попасть к нему на лодку было принято ею еще во время их первой встречи, однако не взбунтовался. Все женщины, что были у него, завладевали им подобным образом. Он почувствовал себя виноватым перед ее мужем.

– Это объясняется страхом, милая Альфа. Паническим страхом, что вдруг природа решила открыть тебе некую тайну, именно тогда, когда ты отключился от восприятия окружающего.

Профессор вел машину медленно – искал стоянку на узкой улочке вблизи торгового центра.

– Ну а на лодке вы хотя бы отдыхаете?

Он дал себе зарок выиграть в поединке с Альфой, хотя и понимал, что это ему явно не по силам, и пустил в ход все свое красноречие:

– У Эйнштейна есть термин «жестокий эксперимент». Сдается мне, он употреблял его, когда рассуждал о творчестве Достоевского. Параллель же проводил с нашими методами, методами ученых. Так вот. Как мы ставим природу в неестественные, мучительные для нее условия – разрезаем, разлагаем, расщепляем атомы, так же поступал со своими героями и Достоевский, ставя их перед неразрешимыми проблемами, помещая в безвыходные ситуации. А может, все наоборот было. Это не имеет значения.

Он отыскал наконец среди машин свободное местечко.

– Так вот что я хотел сказать. Когда меня охватывает отчаяние, я встаю на нос лодки совершенно голый и начинаю кричать, рыдать и просить природу: «Вот он я! Проведи на мне эксперимент. Самый жестокий эксперимент, последний! Молнией испепели меня, в пучину вод своих низвергни, но открой мне хотя бы еще одну крохотную тайну о себе, даже если это будет последнее мгновение моей жизни…»

Профессор заглушил мотор, и последние его слова прозвучали слишком громко и высокопарно Ему стало неловко, он повернулся к Альфе, чтобы извиниться за излишнюю аффектацию, но понял по ее испуганному взгляду и по тому, как резко она подалась к нему, что одержал полную победу. Желая закрепить ее, обратил исповедь в насмешку над самим собой:

– Да, совсем не весело на моем суденышке!

Я иногда знаете что делаю? Нарочно разыгрываю положение потерпевшего. Направляюсь к середине моря, где проходит роза ветров и не видно не единого кораблика, прячу консервы, воду, опечатываю компас и радиостанцию. Словом,' уподобляюсь финикийцу, которому еще лишь предстоит открыть движение звезд и морских течений, и жду, не замечу ли чего-то такого, чего не разглядело человечество, чего-то, что мешает нам заметить, возможно, сама система нашего образования. Потому-то, милая Альфочка, я сказал вам заранее: на моей лодке нет места одиночеству.

Женщина откинулась на спинку сиденья и уставилась в посеревший от пыли противосолнечный козырек.

– Не знаю, случайность ли это… Но когда вы появились… появились как в той легенде, в которой Христос говорит мертвецу или какому-то калеке: «Встань и иди!»… Вот и я сейчас так. И потом, мое имя! Иного имени для нового пути невозможно придумать. Я действительно ощущаю себя маленькой альфой. Нет, не главной, а маленькой, и все же… Я не понимаю, что говорю. Вы должны простить мне мою глупость, но ведь человек перед всяким началом большого пути несколько теряет разум – от радости ли, от страха ли…

Она умолкла. Наверное, ожидала, что он наконец обнимет ее или хотя бы прикоснется. Он же испугался, что своими сентенциями спровоцировал признание, подобное этому, которое обязывало слишком ко многому и никак не вязалось с представлением о маленькой любовной авантюре. И он не нашелся, что ответить, кроме как сказать:

– Не бойтесь. Моя лодка очень надежна, я довольно опытен, а море в этом месяце – само спокойствие.

– Да ведь я сказала, что не боюсь, – снова прыснула она, и он снова отметил, что ее смех довольно-таки нервный. – С вами – хоть в Бермудский треугольник! Как бы я хотела попасть в этот треугольник и никогда-никогда не выбраться оттуда!

Тут он окончательно понял, что ответственность за то, каким будет их приключение, она целиком перекладывает на него. И что ему надо будет приложить немало усилий, чтобы оно не стало мукой для них обоих.

Глаза ее, по-прежнему устремленные вдаль, снова были на мокром месте, и он произнес нарочито строго:

– Давайте-ка свою сумку! Таможенный досмотр! Открывайте, открывайте! Капитан должен знать, что у него на борту. И самое главное, он должен проверить, не забыли ли вы чего.

Она не поняла шутки. Взяла с заднего сиденья сумку и, смущаясь, стала рыться в белье – белье, предназначенном для обольщения. И выяснилось, что теплых вещей не было.

– Море, Альфа, как человек, – начал он назидательно. – В логике и последовательности его поведения никогда нельзя быть уверенным. И поскольку с этого момента вы член моего экипажа а я капитан, то скажу вам еще, что, кроме теплых вещей, в море необходима дисциплина. Ясно, юнга Альфа? А теперь возьмите вон там в бардачке блокнот и авторучку и пишите: «Купить свитер, телогрейку, резиновые сапоги…»

После странных излияний по поводу Бермудского треугольника ей, видимо, доставляло удовольствие быть послушной, и это обстоятельство несколько развеяло его ощущение, что он ведет себя как последний кривляка и что это ему не по возрасту.

– Только с одним условием, – заявила она. – Все это куплю я.

– Юнга Альфа, разве в вашей студенческой среде не ходили разговоры о том, что у меня денег куры не клюют?

Его научно-популярные книги, всегда ожидаемые издательствами и молодежью, приносили больше, чем заработок рядового профессора. К тому же его часто приглашали читать лекции за рубежом.

– Попрошу не оскорблять мое самолюбие! – прорвало ее, поскольку он все еще не догадывался, что тем самым она хочет подчеркнуть свое добровольное участие в авантюре.

А во время набегов на магазины дала понять, что желает разделить с ним и ответственность тоже – один раз не позволила ему войти вместе с ней в аптеку, второй раз – в цветочный магазин, откуда вышла с чудно составленными двумя букетиками, для которых следовало купить вазы. В общем их поход превратился в истинное расточительство, что не могло не смутить его, по природе аскета, однако Альфа сумела придать всему этому какое-то особое очарование.

– Потом все это схороним в море. Торжественно, как хоронят моряков. В мешке. Ведь это так делается? – спросила она, и ему опять захотелось обнять ее, однако они находились в центре города.

Подобных приключений в его жизни никогда не было. Несколько любовных связей, что имелись, представляли собой полубраки, которые длились до тех пор, пока женщина не уставала ждать, когда отношения будут узаконены. Он же инстинктивно избегал жениться после неудачного раннего брака. А неуверенность в себе продолжал скрывать, притворяясь властным и многоопытным мужчиной, истым морским капитаном. Однако совершенно несвойственная ему наглость, посредством которой он продолжал свой негласный поединок с ее мужем, производила не менее комическое впечатление, чем выпендреж официанта Чарли-Чавдара перед клиентами.

– Юнга Альфа, – приказал он ей после того, как, наконец, выгрузили на палубу кучу покупок. – Теперь вы останетесь разбирать все это, а я съезжу в порт к своим приятелям. Поскольку мы выходим в территориальные воды, я должен зарегистрировать вас. Так на какой срок?

Они оба уже понимали финал своего приключения, теперь необходимо было определить его продолжительность.

– А вы не могли бы спрятать меня? Так будет романтичнее.

Он почувствовал в ее словах беспокойство за свое семейное благополучие и бухнул в стиле все того же морского волка, который вовсе не шел

– Так я могу изнасиловать вас и выбросить в море, и никто ничего не узнает.

– Я даже попрошу вас об этом! – бросила она в ответ.

– Я хотел сказать, – начал он виновато, – вас есть возможность отказаться от путешествия. – И замер в предвкушении облегчения, которое испытал бы, передумай она на самом деле. Но вместо этого женщина разразилась своим неприятным смехом:

– Э, нет! Я не доставлю вам такого удовольствия! Если уж пригласили, терпите! А теперь идите регистрируйте. Сами и решайте, на сколько.

И стала искать дрожащими пальцами паспорт в сумке. Он поймал его вместе с ее рукой, неуклюже поцеловал в ладонь и бросился вон с собственной яхты.

Вернулся с полной сумкой продуктов – напитки, лакомства на целых два месяца. Две огромные сумки со льдом. Зарегистрировался всего на три дня. Альфа не спросила о сроках, даже тогда, когда он вернул ей паспорт. Наверное, по количеству продуктов решила, что путешествие продлится дольше. Оставленные на палубе покупки лежали нетронутыми, и он, задыхавшийся и потный от спешки, встал перед ними как вкопанный.

– Я боялась что-нибудь перепутать, капитан, – стала оправдываться она раньше, чем он задал вопрос. В голосе ее звучали угоднические нотки. Похоже, она хотела сгладить недавний конфликт. – Я, пожалуй, не рождена для самостоятельности.

– Но что вы делали столько времени? Вам случайно, не было скучно?

– Сидела в шезлонге, смотрела на море и думала, как отблагодарить вас – придумать такое же красивое имя, как и вы мне. Но я на это неспособна. Буду называть вас капитаном. Можно?

– А как же чувство собственного достоинства эмансипированной женщины? – невольно подтрунил он.

– Его тоже надо завоевать. А до той поры – я в вашем подчинении, капитан.

Конечно же, она думала и о других вещах, не только об имени. Очаровательная ее манера, с какой она стремилась к сближению, несколько смутила его. Он засуетился, делая вид, что разглядывает сваленные на палубе вещи. Оглядел яхту, белую и красивую, тоже притихшую в ожидании приказаний, и сказал:

– Тогда, если желаете, еще раз простимся с сушей? Я должен отогнать машину к своему приятелю.

– Э, нет! – засмеялась она теперь уже иным смехом – гортанным, мягким. – Отсюда – ни шагу!

– Обратно я возьму такси.

– Я не буду скучать. Только скажите, что куда класть.

– Альфа, давай перейдем на «ты»? – попросил он, решив, что так ему будет легче общаться с ней.

– Есть на «ты», капитан! – подняла она руку и наткнулась пальцами на кепи.

И снова наступил момент, когда он должен был бы поцеловать ее, но вместо этого произнес: «Потом вместе разберемся». Словно обещал ей тем самым неизведанную пока еще близость. А когда включил мотор и помахал ей рукой, подумал что не мешало бы побольше чувства юмора, если он хочет, чтобы дела пошли в нужном направлении.

5

Как только мотор затих, солнце моментально кануло в воду, словно до этого его тащили на буксире Море потемнело и подернулось рябью. В том месте, где погасло солнце, взошла звезда – как последняя голубоватая искра потухающего пожара, в огне которого истлел и берег.

Яхта неслась еще какое-то время по инерции, потом, убаюканная волнами, успокоилась на воде. Вечерний бриз не мог добраться сюда с суши, и паруса стали ненужными. Ветер уснул окончательно и вряд ли проснется раньше утренней прохлады. Профессор опустил якоря, убедился еще раз, что компас и барометр в порядке, включил сигнальное освещение и только тогда вышел из каюты, обрадованный внезапно посетившим его прозрением, что, по существу, ничто не обязывает его любить женщину, с которой их связывает всего лишь обоюдное легкомысленное решение уплыть в море. Не исключено, что и она тоже раскаивалась в содеянном, поскольку так и не перешла с ним на «ты». Тогда зачем осложнять себе жизнь? Совершат дружеское путешествие по морю, и завтра к вечеру он вернет ее обратно…

На палубе его ожидал празднично накрытый стол. Профессор наблюдал через штурманское окошко, как пугливо и грациозно двигалась Альфа, завершая последние приготовления.

Новая скатерть, расстеленная по всей длине и ширине прямо на палубных досках, делала стол чрезвычайно богатым для двоих, вазочка же с цветами в центре увеличивала дистанцию между ними.

Профессор прошел в противоположный конец стола, перевел взгляд на море… По идее, он должен был уже ощутить ту сладостно-покоряющую связь с морем, которую ощущал всегда, но женщина, сидящая напротив, мешала этому.

– Слушайте тишину. Может, мы и в самом деле находимся в другой Вселенной?

Альфа стояла молча, ожидая, пока он выберет для себя место или оценит ее старания. Она не вслушивалась в тишину, и это раздражало его.

– Вселенная, Альфа, целая Вселенная – в центре крикливого человеческого мира, который хочет задушить ее, наступая на нее со всех сторон пляжами и портами. Человечество силится перекричать Вселенную, а в сущности, способно перекричать всего-навсего свой страх перед нею.

Он заметил, что она буквально поблекла от его слишком уж вдохновенного монолога, явно ожидала иных слов, и простил ей нежелание слушать тишину.

– Но нам не страшно, правда? Юнга Альфа, правда? Отвечайте бодро: «Так точно, капитан! Нам не страшно!»

Она неуверенно улыбнулась, словно боясь обидеть его, и спросила:

– Разве это не то же самое желание перекричать свой страх?

– Верно, – весело признал он свое поражение и, подогнув ноги, сел прямо на пол. – Вы умная женщина, но сейчас нет смысла быть такой уж умной. Давайте лучше выпьем!

Она отодвинула шезлонг, неумело села на пол возле скатерти, и ее ловкие руки запорхали, накладывая еду в тарелки. Он откупорил бутылку, разлил вино в бокалы, но очарование обнаженных женских рук не оставалось вне его поля зрения. Однако встретившись с ее взглядом – темным, затаенно-насмешливым и внезапным, как и последовавший за ним вопрос, – профессор невольно вздрогнул.

– Вы всегда такой замкнутый, когда отправляетесь на свидание с Вселенной? – спросила она. – Только, пожалуйста, не сердитесь, просто я немного ревнива.

– Глупости! – засмеялся он, занимая оборонительную позицию. – Я хочу сказать, что я просто болтал всякий вздор. Куда бы ни шел, ни ехал современный человек, все равно нигде не найдет чистой природы. Себя встретит, воплотившегося в машинах, строениях, в мутантах растений и животных. Я знаю это и все равно приезжаю сюда, втайне надеясь, что, если останемся с природой наедине, она заговорит со мной, как говорила с Гераклитом или Анаксимандром, да и с многими другими, кто не владел синхрофазотронами и радиотелескопами, однако владел слухом, дабы слышать, и зоркостью, дабы видеть.

– Вы из неопозитивистов, что ли?

Он удивился сказанному, напрочь забыв, что она супруга биофизика, что сама биолог и к тому же пробует себя в научной журналистике.

– Ба! Откуда вы откопали это слово? Юнга Альфа, я запрещаю произносить на борту моей лодки слова, которых не существовало до Аристотеля! Посмотрите на море, посмотрите, с какой естественностью отошло оно ко сну, посмотрите вон на те пятна и полосы на нем, что подобны полосам на животе беременной женщины, и представьте себе спонтанное зачатие, которое происходит всякий миг в этом гигантском животе, в этой Вселенной, а потом произносите слова «позитивизм», «релятивизм» и так далее.

– Бр-р-р! – весело тряхнула она головой, и волосы ее рассыпались по плечам. – Лучше давайте есть! Я ужасно проголодалась!

Он тоже почувствовал голод, и неожиданно напавший на них аппетит сплотил их, устранил существовавший до этого барьер, что позволяло болтать о всякой всячине. Затем Альфа в шутку пригрозила, что собирается посещать его лекции, а он стал отговаривать ее от этой затеи, но не слишком настойчиво.

– На лекциях я тоже вынужден употреблять разные словечки, релятивизм и тому подобное, как бы ни старался сохранить в студентах все то, что способствовало бы их любви к физике. Половина из того, что мы сегодня считаем наукой, завтра будет опровергнуто, а наука в поэзии Уитмена и прозе Достоевского и сегодня останется наукой. Не так ли? Поэтому куда важнее заставить молодых полюбить природу из-за тайны ее, а они уже сами выучат все, что им нужно для того, чтобы разгадать эти тайны. Книг предостаточно. Вот чего не желает понять наша академическая бюрократия…

– Наверное, сегодняшние студенты, так же как и мы когда-то, готовы умереть ради вас?

– Слава богу, нет! Вообще-то молодежь поумнела с тех пор, как поняла, что лучше умирать ради собственных иллюзий, чем ради иллюзий своих отцов, – ответил он, глотая вместе с пищей горечь от того, что, убегая в море, он, в сущности, убегал и от студентов своих тоже.

Навязывая не присущую ему роль лидера, что очень раздражало руководство университета, не желавшее утратить свой авторитет, студенты, в сущности, довольно хитро манипулировали им. Им не нужна была его наука как таковая, нужен был пастырь, который бы великодушно расписывался в зачетках своего стада.

– Как-нибудь приду посмотреть на них! – снова пригрозила Альфа. И, как бы приобщаясь к студентам, по-мальчишечьи вытерла рот тыльной стороной ладони, шумно вздохнула и потянулась к бокалу, обронив при этом: – Вот это все и есть свобода!

Он был доволен ее настроением и спросил, пожелав уточнить кое-что:

– Именно ее вы и отправились искать со мной?

– Увы, я не так молода, чтобы жить иллюзиями.

– Но сейчас вы ощущаете себя свободной, не так ли?

– Пытаюсь дышать свободой, – улыбнувшись, глубоко вздохнула она.

И он, как капитан, почувствовал себя польщенным и дал себе слово быть с нею деликатным и терпимым, создать ей все условия для хорошей дружеской прогулки.

– Да, мы свободны, Альфа! Сейчас мы свободны. Несмотря на то, что зависим от этой лодки, от моря, от неба, друг от друга… У Маркса есть одна интересная мысль: свобода есть не что иное, как твое право в рамках определенных условий не стыдясь радоваться случайности. Так что давайте радоваться случайности, которая свела нас!

Бокалы из самого обычного стекла зазвенели очень необычно, и они разом удивленно заглянули каждый в свой бокал, чтобы обнаружить, что торжественный звон спровоцировали кусочки льда, которые он опустил в бокалы. Отпили разочарованно по глотку и продолжали молчать, так как не знали, что делать с этой случайностью дальше.

– Кофе будем пить? – спросил он, подавляя чувство неловкости.

Она с готовностью вскочила и отправилась варить кофе.

Когда возвратилась, он стоял на носу лодки и, не поворачиваясь, сказал ей:

– Будет полнолуние.

Луна только еще намекнула о своем возможном появлении неоновым пятном на горизонте. На полнолуние указывал календарь. Альфа поставила кофе на скатерть и замерла в ожидании, однако он не поворачивался. И она встала рядом.

Вода шелестела еле слышно где-то под ногами. Неоновое пятно раздавалось вширь, накаляясь до ярко-желтого цвета. (Восходы и закаты над морем сменяются очень быстро.) Через минуту-другую луна прольет на море свою оловянную дорожку. Подобное он пережил не однажды, и со свойственным ему простодушием ожидал услышать от женщины, что была с ним рядом, слова восторга от увиденного. Он чувствовал, как неподвижна она, как погружена в упоительное созерцание чуда.

Когда луна наконец обнажила серпистый свой край над черной водой, Альфа вдруг зашевелилась. Он обеспокоенно оглянулся. Ее пуловер прошелестел рядом, подобно легкому дуновению ветра. Затем он уловил шелест брюк, из которых она высвободилась бесшумно, оставив их на полу. Ее бедра – маленькие дельфинчики – мелькнули белизной во мраке. Она сомкнула руки над головой и подставила всю себя луне.

Его взгляд жадно поглотил все освещенные и затененные места ее тела, и все же он оценивал его как нечто отвлеченное и нереальное. А чтобы окончательно подавить в себе волнение, подзадорил ее:

– Всё! Перед Вселенной снимается все!

Как бы исправляя ошибку, женщина сняла трусики и швырнула их в сторону. И замерла в ожидании.

– И что же говорит вам Вселенная? – продолжал он.

Она не ответила.

– Ничего, так ведь? Да и что бы она ни сказала нам, мы опять-таки услышим только то, что говорим себе сами.

Она молчала.

– Оденьтесь, простудитесь! – приказал он. – Да и кофе остынет.

Профессор сел к столу спиной к одевавшейся женщине. Фарфоровая чашка, которую он взял со скатерти, светилась эмалевой белизной, как и треугольник ее тела – единственное, что пощадило солнце. Таким, наверное, было все ее тело зимой. Однако он отметил мысленно, осторожно отпивая кофе, что не увидит его зимой, и еще отметил, что если рассказать кому, как можно провести в море целые сутки с женщиной и не заниматься любовью, никто не поверит.

Ее одевание длилось достаточно долго для того, чтобы за это время обрести железное спокойствие. Именно такой спокойной Альфа и предстала перед ним. Однако взгляд ее по-прежнему блуждал по морю, где уже заработал сверкающий эскалатор, никелированные ступени-волны которого как бы уносили яхту наверх – к луне и к черной беспредельности за нею.

– Я сделала что-то не так, капитан? – спросила она после того, как молча отпила свой кофе. Однако колкость, сквозившая в тоне, свидетельствовала, что она не чувствует за собой никакой вины.

– Почему же? Нет, нет… – пробормотал профессор. (Он ожидал от нее вопросов, но не с такой прямотой.)

– Простите! – оборвала его на полуслове своим истерическим смехом Альфа. – Простите, но одно дело – быть влюбленной в человека на кафедре, и совсем другое – когда самым неожиданным образом надо раздеться перед нею. Извините!

Чуть позже в подкорке мелькнуло, что она, по существу, назвала его «кафедрой» и наверняка таким образом мстила ему, если только это не было невольной стилистической ошибкой. Однако сейчас он ухватился за сказанное, как за спасательный пояс:

– Это почему же надо? Послушайте, милая девочка! Я понимаю, что вы сбежали от кого-то или от чего-то. Но не это интересует меня. Я хочу сказать, это не суть важно. Каждому человеку хочется убежать от чего-то. Беда в том, что вы убежали не ко мне и не ради меня. Наверное, поэтому у меня такое ощущение, что вы просто используете меня как наемного перевозчика и, естественно, считаете себя обязанной…

Профессор понимал, какое оскорбление нанес женщине и ждал ее реакции не без страха. Больше всего боялся, что она заплачет. Но эта женщина была действительно не такая, как все. Лила слезы по всякому незначительному поводу и умела владеть собой в ситуациях, когда каждому простительна любая слабость.

– Я бы попросила вас не думать обо мне плохо! Что поделаешь, я попыталась поверить в свою свободу. Если хотите, отвезите меня обратно сейчас же, ведь мы пока еще не очень далеко отплыли… Но мне хорошо с вами, поверьте! И знайте, все, что вы делали до сих пор, было чудно… Может, убрать со стола?

– Оставьте, я посижу еще немного. Впрочем, здесь и спать буду. Такая ночь – редкость… Наверное, вы очень устали, не надо было пить кофе.

– Он не помешает мне, – тотчас же подстроилась она к его тону. – Я просто валюсь с ног.

– Если возникнет в чем необходимость, не стесняйтесь. Мы здесь свои люди, моряки! Может, хотите принять душ? У меня есть, он легко монтируется.

– Нет-нет, спасибо! – направилась она к каюте и уже на ходу бросила через плечо: – Спокойной ночи, капитан! Большое вам спасибо.

И исчезла бесшумно, не оставив после себя ни звука. А в его душе, наряду с затихающим недавним беспокойством, поселилась уверенность, что ему наконец-то удалось справиться со своей гостьей и что эта женщина, несмотря на все свои странности, сможет стать ему другом. Однако и это чувство вскоре растаяло в сине-белом дурмане ночи. А он отдался воле лунного эскалатора, который уносил с собой все, что напоминало ему о людях и суше.