Диана Ва-Шаль
Жнец
За панорамными окнами полупустой кофейни жужжал и гудел оживленным ульем белоснежный город. В стеклянных глазах домов персиковыми бликами играло встающее солнце, а небо было до того лазурным и безоблачным, что дикой могла показаться сильная прохлада на улице. Близилась середина лета, но (увы!), этот факт не влиял на превратности погоды. Ветер дул промозглый, и в воздухе пахло осенью.
Мукро, столица Старых рубежей, Центральной территории и всего Государства. Город призрак, город мираж, сотканный из белого мрамора и застеклевших слез. Город изысканный в своем великолепии и устрашающий своим значением. Утопающий в зелени, омываемый тремя реками; замерший в ожидании под белым солнечным диском в небе; единственный город в Государстве, чье название состояло из букв, а не цифр. Город, шпили высотных зданий которого врезались в небеса острыми иглами. Эстакады и арочные мосты сплетались в узловатую сетку; удивительным было, что машины не бились на дорогах каждую минуту. По правде говоря, даже тяжело было вспомнить, когда произошла последняя авария.
Внимательные до времени и цифр сказали бы, что дело близилось к девяти часам утра. Эстеты отметили отменный интерьер кофейни, бариста зафырчали на передержанные шоты эспрессо, но одинокий посетитель, сидящий у окна, не замечал ничего из этого. Его не заботило ни начало рабочей недели, ни красное дерево барной стойки и столов, ни горчащий кофе. Мужчина смотрел в окно, барабаня пальцами по столу, и наблюдал за усевшейся на раскидистом дереве птицей.
Быть бы птицей. Вспорхнуть, оторваться бы от земли; разрезать с лёгкостью облака, миновать заборы, баррикады, ограждения. Пересечь границы. Скрыться в высоте, притаиться в кроне. Спрятаться за пушистой вуалью небес. Улететь бы – далеко-далеко, где тебя не увидеть, не достать, не поймать.
Улететь бы.
Птица, прощебетав, легко перескочила с ветки на низкий белый кованый заборчик. Расправила крыло, прочищая клювом искрящиеся на солнечном свету синие перья – словно сама судьба в лице этой свободной птицы насмехалась над мужчиной. Он ведь жил подневольно, как не хотелось бы то оспаривать или отрицать; и даже был куда более скован, нежели многие могли предположить.
Жнецы. Политический сыск великого правительства Трех. Беспристрастный. Безразличный к слезам детей и женщин. Стойкий к уговорам больных и стариков. Чуждый к состраданию. Выполняющий дело, на него возложенное – быстро, без сожалений, без сочувствия.
Жнецы. Люди, коим упрощено пересечение границ Государства. Которые могут въезжать и выезжать из Мукро. На счету которых достаточно средств, чтобы не отказывать себе во всех прелестях жизни. Жнецы, одно имя которых вводит в панику, заставляет покрыться кожу холодным потом. Жнецы, приходящие по душу и тело непокорных бунтовщиков.
Жнецы, которые живут именем Трех.
Но вдруг жнец усомнится?
Мужчина, точно нехотя, пригубил чашку с кофе. Затем посмотрел на экран ноутбука, где уже минут пятнадцать надоедливо крутился значок загрузки. Бариста, протерев кофемашину, исподтишка глянул на посетителя, сделавшего еще глоток кофе и вновь устремившего свой взгляд на улицу.
На птицу.
«С другой стороны, мне ничего не стоит застрелить ее, – холодно подумалось мужчине. – Нацелиться. Выстрелить. Бам. Тушка».
На секунду стало легче: птица уже не казалась такой свободной и неуловимой. В следующее после этого мгновение стало совсем гадко: значит и ему не укрыться, даже обернись мужчина птицей.
Да и виновата ли пернатая в его терзаниях и абсолютной человеческой глупости?
Экран ноутбука погас на секунду и вновь включился: вместо заставки загрузки поплыли тысячи заполненных строк. Жнец отвлекся от окна, склоняясь над клавиатурой. Щёлканье клавиш заглушало тихую фоновую музыку: девушка наигранно детским голосом пела о яркой жизни одинокой странницы. На ноутбуке тем временем открылась другая база данных, куда были внесены люди, находящиеся под пристальным (но не чрезмерно активным) наблюдением – скажем так, те, за кем требовалось подсматривать изредка, да и то одним глазком – правонарушители, пошатнувшиеся, но еще не оступившиеся. Мелкие жучки, недовольные режимом, позволившие себе высказать свое никчемное и ненужное никому мнение вслух.
Никчемное ли? Ненужное ли?
Мужчина пробегал глазами по номерам и датам выдаваемых документов и пропусков: нет ли ничего подозрительного. Люди сидели тихо на своих местах (обычно, после визита жнецов люди предпочитали сильно не светиться: редко оформляли документы, да и то при вынужденных переездах; те, кого водили «на экскурсию» в казематы, в большинстве своем выбирали почти не высовываться и не показываться; зарывались в своей норе, почти никогда ее не покидая), некоторые, конечно, находились в разъездах: кто-то по работе, у кого-то родственники жили в другом округе, крае или земле. Ничего критичного. В соответствии со всеми правилами и предписаниями.
Буквы. Цифры. Цветовые обозначения. Имена и даты.
Мужчина глянул на дисплей технологичных часов: три оповещения, один рабочий вызов под желтым обозначением – потерпит, не критично. Тугой кожаный ремешок двумя параллельными линии очертил запястье правой руки.
Колокольчики на двери возвестили о новом посетителе, пока имена и номера продолжали плыть по монитору. Ирвис. Корсаков. Хофер.
Внезапная красная рамка разрезала бесконечный список – подозрительная активность: оформление и получение документов на пересечение двадцати трех блокпостов начиная от Южной области Центра до перешеечной территории с Севером.
Мужчина нахмурился, навёл курсор, чтобы строка не уползала вверх. Фамилия казалась смутно знакомой…
Но не успел мужчина открыть информационное окно, как крышку его ноутбука захлопнули.
– Твою же…
– Брайан, да угомонись ты с этой чертовой работой!
Вторым утренним посетителем полупустой кофейни был еще один жнец и напарник Брайана – Антон Синнерс, который после столь бесцеремонного появления легко опустился на диванчик напротив коллеги. Первую минуту оба молчали, сверля друг друга взглядами.
Прошло девять месяцев с их последней встречи. Девять долгих месяцев.
– Как маленькая Чирроки? – житейски спросил Антон, махнув рукой бариста (тот, конечно, вспомнил завсегдатого некогда посетителя, и его неизменный заказ: эспрессо-тоник, обязательно с двумя дольками лимона и льдом до краев). Брайан же продолжал безмолвно сидеть, все еще держа приподнятой руку у захлопнутого ноутбука и не переводя ошарашенный взгляд от своего внезапного гостя.
Синнерс интересовался из вежливости, для начала разговора. Сказать откровенно, когда он ехал сюда, он и не думал первым начинать беседу. События годовой давности ощущались остро, живо, и резали по ране острыми лезвиями вдоль – кровоточило сильно. И дело заключалось далеко не в рабочих разногласиях, как думали их коллеги "по ремеслу"; напарниками Синннерс и Чирроки всегда были прекрасными, несмотря на двенадцать лет разницы в возрасте – ладили, понимали друг друга с полуслова, устремляли свои взгляды и рвения в одну сторону и сходились в душевных терзаниях, порой накатывающих. Дело то отчасти семейное.
У Антона была прелестнейшая сестрица-близняшка: голубоглазая, с румяными щеками, да фарфоровой кожей. Когда сестрица сменила светло-русый на пепельный блонд, то вовсе стала похожа на чудную куклу. В один вечер, лет с пять назад, Брайан пригласил своего приятеля-напарника на семейный ужин: маленькой Чирроки, дочери брайана, исполнялось четыре года. Там Антон познакомился с женой Брайана – Элизабет, а самому Брайану была представлена сестра Антона – Ева.
Девушка, сошедшая с Небес.
Сложно сказать, когда все закрутилось. В тот ли вечер, через неделю или пару месяцев – но Брайан и Ева стали встречаться все чаще, и встречи все меньше стали походить на приятельские. Сложно сказать, по чьей инициативе они впервые разделили постель – но вихрь чувств закрутил обоих в нескончаемый круговорот из лжи, притворств, игр и махинаций. Эта игра не была трудной: когда ты Жнец, ты так часто исполняешь театральные представления, что врать не достает труда. Когда ты Жнец, то к твоим исчезновениям из дома относятся как к чему-то, само собой разумеющемуся, не подразумевающему измен.
А Ева… Ева быстро вкусила преимущества своей ангельской внешности. И, казалось, сущность манипулятора жила у нее в крови.
Так или иначе, четыре года прошли как один миг, и, по ироничной случайности, обман раскрылся вновь на дне рождения маленькой Чирроки. Вернее сказать, раскрыл его сам Брайан: к тому моменту он окончательно разочаровался в себе, в своей работе, вновь впал в депрессивный период, ни то из-за службы, ни то из-за измен. С Евой отношения стали холоднее; она переехала из Мукро в Восточные земли, а Брайан сознался в изменах Элизе и Антону.
Одна Богиня-Матерь знает, как и почему Элизабет простила Брайана; на это потребовалось немало времени, и, наверное, в душе она не извинила. Антон же в собрате разочаровался. Не простил ни за использование сестры, ни за предательство жены и дочери. Примерно в то время ему предложили перевестись ближе к Северным Землям: обстановка там накалялась с каждым днем, Север подвергался ужасающему контролю (большему, чем все прочие земли), нестабильность росла. Авторитет у маркизуса Севера, Иванко Хорста, становился все значительнее, и жнецов уже неприкрыто перебрасывали "подавлять инакомыслие". Синнерс долго не размышлял. Подписал бумаги, оформил документы и переехал из Мукро.
На девять месяцев. А теперь сидел перед Брайаном и казался больше призраком, чем живым человеком. Мало кто сказал бы, что Антону только исполнилось двадцать семь. Он выглядел ровесником Брайану, а может даже и старше: русые волосы покрылись сверкающей сединой (теперь они с Евой вновь стали копией друг друга, но…), а голубые глаза померкли и потухли. Вместо задорной заинтересованности – усталость и подавленность. И, где-то глубоко-глубоко, за плетеным рисунком глазного яблока, за черной точкой зрачка – глубинный ужас и страх.
Страх.
– Алиса в порядке, – наконец тяжело ответил Брайан. Он и сам не заметил, как долго молчал: очнулся, когда бариста услужливо поставил высокий запотевший от холодного напитка стакан перед Антоном. – В порядке… Продолжает заниматься танцами, заняла первое место в сольных соревнованиях.
Чирроки хотел было открыть ноутбук, но внезапный гость придержал его руку.
– Антон, перестань. Работа.
– Она нескончаема. И потому можно повременить. Дело чрезвычайно важное и серьезное.
– Ты не понимаешь; опять эта неугомонная журналистка Шай…
– Это ты не понимаешь! – громко оборвал Брайана Антон. Затем опасливо оглянулся, будто бы в кофейне мог быть кто-то еще кроме них и бариста, научившегося становиться глухим к чужим разговорам. – Это ты не понимаешь, – повторил Синнерс, понизив голос, – враки о Севере – не враки. Ни слова лжи. Послушай, – мужчина выждал паузу, вглядываясь в глаза собрата, – эпидемия на Севере истинно существует. И она действительно возвращает мертвых к жизни. Брайан, – Антон схватил бывшего коллегу за руку, – с Севера грядет Апокалипсис.
***
Белые металлические балки моста напоминали ребра гигантской рыбы. Костяная клетка мелькала за окнами спортивной машины, едущей на всей скорости вперед. Брайан курил в окно, одной рукой выкручивая руль при обгоне. Вместе с Чирроки в машине был и Антон, наблюдающий за проплывающим мимо пейзажем.
Солнце лениво поднималось выше. Воды спокойной реки переливались рыбьей чешуей в лучах скрывающегося за высотками солнца. Прогулочная зона, полная людей, оставалась позади. Позади оставались и жилые районы, и белые башни Резиденции Трех, и высокая ограда утопающего в зелени светлого здания – незнающие не признали бы в этой изобилурующей маскаронами и пилястрами постройке следственного изолятора, казематы которого сгубили так много жизней, что ночами в шепоте ветра чудились стенания и мольбы о помощи; даже сами жнецы предпочитали убираться отсюда до наступления заката.
После разговора с Антоном Брайана все не отпускало чувство тревожного беспокойства. И, хотя рассказ Синнерса походил на бред сумасшедшего, болезненный припадок умалишенного, плохую шутку паршивого комедианта или подаваемую холодной месть в виде попытки напугать и выбить из колеи, Брайан знал точно: бывший напарник не соврал. Но почему? Зачем примчал к Брайану? Чтобы предупредить? Обезопасить? Зачем? Для чего? Неужто простил? Неужто вновь признал в Чирроки собрата, с которым спина к спине работал и пил холодное пиво по вечерам пятницы за игрой в бильярд?
И, хотя в среде жнецов давно уже многие были осведомлены об инфекции, захватывающей Север, никто не знал ничего конкретного: доходившие слухи были слишком сюрреалистичны, чтобы воспринимать их всерьез даже на сотую долю. Однако же, сомневаться в словах Синнерса Чирроки не мог.
– Так значит, что-то вроде нежити? – Брайан еще раз затянулся и отшвырнул окурок куда-то за пределы дорожной ограды. – Разгуливающие трупы? Ты ведь понимаешь, как это звучит со стороны?
Антон неоднозначно пожал плечами, мол "хочешь – верь, хочешь – нет".
– На Севере их называют кадаверами.
– Кадаверами?
– Ага, – удрученно подтвердил Синнерс. – По-правде говоря, я до сих пор не понимаю, почему повсеместно не бьют тревогу. Одно ведь дело подавлять мятежи и волнения, и совсем другое столкнуться с карой Небес. Знаешь, – продолжил Антон после небольшой паузы, – я почти уверен, что и сами Трое до конца не знали, для чего перебрасывали силы и с какой конкретно Северной заразой хотели бороться: Хорстом и его последователями или инфекцией. Впрочем, инакомыслие Севера и вправду подавлено. Кому бунтовать? За что уже бороться?
