Диана Ибрагимова
Гедонис. Этот счастливый токсичный мир
– А я тут причем?
– Ну… позвольте подумать. У вас двухэтажный дом, в котором полно свободных комнат, а поскольку вы семья, закон вполне позволяет вам приютить родственника, даже если его уровень гораздо ниже, чем ваш.
– Мы не семья, – отрезал я. – Он мне не семья. Он меня не признает, я его тоже. Мы взаимны только в этом.
– Ну, я же не предлагаю вам внести его в семейный реестр, чтобы его уровень приравняли к вашему, – мягко сказал Эванс. – Просто приютите его на время, пока он не соберет необходимые бумаги и не пройдет нужные инстанции, чтобы доказать эффективность и разумность своей теории…
– Слушай, это его проблемы, если он там где-то замерзнет! – взорвался я. – Мне плевать! Он бросил ба. Он отказался от мамы. Он со мной даже ни разу не увиделся! Ни одной открытки мне не отправил! А теперь я должен приютить его, чтобы он продвигал тут свою идиотскую теорию, из-за которой всех нас бросил?
Эванс ни в чем не провинился, и я вовсе не хотел понизить ему удовольствие, но не мог говорить спокойно.
– Конечно, вы правы, монсир, – мягко сказал он и, выждав минуту, пока я остыну, спросил: – Так мне дать ему ваш адрес?
Я тяжело вздохнул. Эванс знал меня даже слишком хорошо.
– Ладно, дай. Только не говори ему, что я его внук. Соври что-нибудь, ладно? Он же упрямый, как баран. Он ни за что не пойдет ко мне, если узнает, что я это я.
– Обожаю в вас это качество, монсир! – взбодрился Эванс. – Вы, конечно, тот еще сорвиголова, но в то же время семейный и ответственный человек. Я знал, что необходимо вам это сообщить!
– Это не потому, что я семейный и ответственный и не потому, что мне его хоть каплю жаль, – огрызнулся я и положил трубку.
Потом раздраженно потер переносицу и взглянул на ба.
– Это только ради тебя, ясно? Ты просила, я сделал. Только ради тебя.
Ал-рэй. Интермедия
На улице такая гроза, что мама велела выключить даже ночник, поэтому я лежу в кровати и черчу на потолке узоры лучом фонарика. Темнота часто мигает вспышками молний, и видно, как раздувается занавеска и как блестит намоченный дождем пол напротив распахнутой двери на балкон.
Мама недавно закрыла все окна в комнате. Боится, что в дом залетит шаровая молния и ужалит меня. Она как летающая медуза, только суперъяркая. И вообще-то я ее очень жду: хочу поймать в банку из-под жвачек, которые пока высыпал в ящик стола. Банка прозрачная, круглая, с широким горлышком – подходит идеально. Я держу ее на тумбе рядом с кроватью и свечу фонариком то на окно, то на потолок. Пусть шаровая молния подумает, что тут живет ее подружка, и прилетит к ней поиграть. А я р-раз! и схвачу ее. И у меня будет клевый светильник, а мама перестанет бояться хотя бы грозы. А то она всего подряд боится, муравьев даже, если они ползают по мне.
Зато я храбрый-прехрабрый и сижу в темноте спокойно. Но мама переживает, что мне страшно, поэтому все время приходит проверять, как я тут. Теперь уже, наверное, уснула: когда она заходила в последний раз, я притворился, что сплю. А потом открыл дверь на балкон, поставил рядом банку и вот лежу, приманиваю. Папа говорит: «На каждую рыбку есть своя наживка. Все на что-нибудь клюют». Так что и моя молния клюнет. Точно клюнет, мне бы только не уснуть.
Фонарик засыпает раньше меня: разрядились батарейки. Я со вздохом сползаю с кровати и плетусь к балконной двери. Трогаю босой пяткой лужу на полу. Интересно, к утру высохнет? Размазываю воду пальцами. Холодно, но приятно, потому что днем было жарко и душно, но мама запретила включать кондиционер: вдруг я простыну. Наконец-то комната проветривается. Сквозняки мама терпеть не может, а я их люблю. И ни разу я от них не болел. Папа говорит, что здоровьем я пошел в него и, когда вырасту, тоже буду великаном. Из-за папиного роста у нас дома двери выше, чем у соседей.
Зарядку для фонарика искать лень, да я и не помню, где она. В ящике, кроме высыпанных жвачек, столько всего, что нужное днем с огнем не найдешь… Я закрываю дверь на щеколду и возвращаюсь в постель. Фонари на улице почему-то не горят, и гром затих, теперь совсем темно. Эх, вот бы моя банка светилась. Жалко, что ничего не поймал.
Глаза уже слипаются, но сквозь опущенные веки я вижу яркий шар. Подскакиваю на кровати. Сердце колотится быстро-быстро, аж в ушах отдает. Там, за шторкой, сияет молния! Это молния прилетела! Я хватаю банку, сдвигаю щеколду, и меня чуть не сдувает порывом ветра.
– Ой! – говорит молния, оказавшаяся бабушкой в спортивном костюме и с фонариком на голове. – А вот это в мои планы не входило… По крайней мере, сегодня.
– В мои тоже, – говорю я, щурясь от света. – Я приманивал не тебя, но, наверное, твоему фонарику понравился мой фонарик, вот он тебя сюда и притянул, как наживка.
– Это ты моя наживка! – Бабушка подхватывает меня на руки и кружит по комнате. – Наконец-то я нашла тебя, сокровище Гвендалина!
– Я не сокровище Гвендалина, – говорю я. – Меня зовут Алик.
– Фу, какое дурацкое имя, – фыркает бабушка.
– Мне тоже не нравится. Это мама мне выбрала. Она сказала, что я смогу его поменять на какое-нибудь клевое только после десяти лет, когда мне сделают удольмер. А тебя как зовут?
– Полианна, – отвечает бабушка, закрывая дверь на балкон и задергивая шторку. – У тебя есть какая-нибудь кухонная контрабанда?
– А это что? – удивляюсь я.
– Ну, еда. – Бабушка оглядывается по сторонам. – Я ужасно голодная. Знаешь, сколько надо сил, чтобы забраться по стене на третий этаж? Но я женщина-нетопырь! Я и не такое умею.
Раз уж гроза утихла, я включаю ночник и указываю Полианне на стакан молока с печеньем, которое мама всегда оставляет мне на ночь. Бабушка хватает в одну руку стакан, в другую галету, макает ее в молоко и жадно хрумчит. Потом смотрит на меня и протягивает галету мне. Я тоже макаю ее в молоко и ем. Почему-то кажется ужасно вкусно.
– А зачем ты лезла по стене? – бубню я с набитым ртом. – У нас же есть дверь и лестницы.
– Затем, что так интереснее, – говорит Полианна. – Залезать по стене намного веселее, чем входить через дверь. Но ты так не делай, пока не будешь уверен, что тебя никто не заметит.
– А почему?
– Потому что сперва надо научиться заметать следы! Я вот обесточила фонарь, прежде чем к тебе залезть, а то меня бы увидели и отругали.
– А почему я твоя наживка?
– Потому что ты мой внук, и я очень хотела тебя увидеть!
Я так удивляюсь, что не доношу размякшее печенье до рта, и оно падает мне прямо на колени. Приходится собирать.
– Так ты моя бабушка?! Но ты не можешь быть моей бабушкой! Мама говорила, что обе мои бабушки – деревья! Только дедушка – человек. Но он с нами не общается.
– В каком это месте я похожа на бревно? – возмущается Полианна. – Просто я уезжала навстречу приключениям, но теперь вернулась, а тебя спрятали от меня, как Гвендалин свое сокровище в глубинах скалы высоко над морем деревьев-утопленников!
– Жу-уть! – У меня вся спина в мурашках. – Расскажи-расскажи! Это страшилка, да? Мама мне никогда не рассказывает страшилки. Она говорит, что это плохо влияет на психику.
– Твоя мама так осторожничает, что живет от силы наполовину, – отмахивается бабушка и допивает молоко. – Я поведаю тебе много ужасных историй, юный воин, но сперва давай проберемся на кухню и украдем контрабанду. А еще надо посушить мой невидимый плащ.
– Вот. – Я протягиваю Полианне тонкое летнее одеяло. – Надень, это пока будет твой плащ.
– Ты тоже надень, – говорит бабушка, накидывая на меня простынь. – Так мы будем незаметнее.
Мы повязываем «плащи» на груди и на цыпочках спускаемся на второй этаж. В коридоре прижимаемся к стене и так доходим до кухни.
– Лезь под стол, там будет наше убежище, – командует Полианна, проверяя буфет и холодильник.
Я поднимаю скатерть, забираюсь под нее и жду. Щеки скоро треснут от улыбки. Бабушка заползает следом, подсвечивая путь фонариком. В зубах у нее кухонный нож, а под мышкой зажат батон. Я отодвигаюсь, освобождая ей место.
– Я добыла нам пропитание в логове Сахарного чудища, которое лакомится маленькими мальчиками на десерт, – говорит Полианна, усаживаясь напротив меня. – Сначала оно откармливает их вкусностями, чтобы они стали сладенькими, а потом съедает. Я только что проредила его запасы сгущенки и шоколадной пасты, давай поедим.
– У нас есть открывалка, – говорю я, наблюдая, как бабушка пилит жестянку ножом.
– Это слишком легкий путь, – говорит она. – Еда становится вкуснее, когда добыта с трудом. Ты должен уметь охотиться и разделывать туши. На, попробуй сам.
Я беру банку, в которую воткнут нож, и у меня опять мурашки. Мама бы от такого в обморок упала! Крышка жесткая, и сил не хватает, но, когда Полианна предлагает помочь, я не отдаю. В итоге получается только дырка, но сгущенка из нее льется отлично.
Бабушка режет батон на толстые ломти и густо сдабривает их шоколадной пастой, а потом поливает сгущенкой. Я весь измазываюсь, пока ем первый кусок. Руки, лицо, даже волосы теперь липкие. Я капаю сгущенкой на плащ из простыни, ужасаюсь и восторгаюсь одновременно. В отличие от мамы Полианна не торопится меня умывать. Она зачерпывает пальцем шоколадную пасту и рисует мне под носом усы. Я хихикаю и тянусь к ней, чтобы тоже нарисовать.
– Молодец, – говорит бабушка. – Теперь, когда у нас есть маскировка, Сахарное чудище подумает, что мы суровые воины, и не тронет нас. Но мы все равно должны возвращаться наверх очень тихо. Оно может нас выследить по сладкому запаху.
– А почему мы не включим свет и не сядем за стол? – спрашиваю я, уминая второй кусок батона. – Мама рассердится, если увидит, что мы едим на полу.
– Но ведь тут интереснее, – говорит бабушка, подсвечивая нашу кухонную контрабанду. – И намного вкуснее, скажи? А еще можно мазать сгущенки, сколько хочешь, и никто не скажет тебе, что это вредно для зубов. Хотя оно, конечно, вредно, но у меня уже давно вставные челюсти, а у тебя зубы пока молочные. Они потом выпадут.
– А если мама все-таки узнает? – Я с тревогой разглядываю заляпанное одеяло.
– Не узнает, – уверяет меня Полианна. – Главное, не забывай заметать за собой следы, чтобы никто ничего не заподозрил.
И она смахивает крошки ладонью под кухонный уголок. Я ей помогаю.
Потом бабушка умывает меня возле раковины и застирывает наши плащи. Я еще некоторое время ползаю под столом, вытирая сладкие пятна, чтобы завтра, когда мы сядем есть, ни у кого не прилипли ноги. Закончив заметать следы, мы тихонько возвращаемся наверх, и все это время я не могу перестать улыбаться, хотя уже щеки болят. Полианна в сто раз лучше шаровой молнии! Нет, в сто тысяч раз! Как здорово, что я ее приманил!
– Ты прошел проверку на прочность, юный герой, – говорит она, садясь на кровать. – Теперь я могу доверить тебе очень важное задание.
Я так волнуюсь, что почти не дышу.
– Какое задание?
– Очень трудное! – шепчет бабушка. – Это тебе не стишок выучить. Даже не знаю, справишься ли ты…
– Точно справлюсь! – Я подскакиваю и прыгаю на кровати. – Справлюсь-справлюсь!
Я не боюсь, что родители проснутся. Мама крепко спит, потому что пьет на ночь лекарства, а папа так храпит, что я удивляюсь, почему мама до сих боится грома.
– Тогда хорошо, – улыбается Полианна. – Потому что это задание сможешь выполнить только ты один.
– А что я должен буду сделать?
– Подружиться с одним человеком, – говорит бабушка. – Очень хорошим, но очень одиноким и грустным человеком. Только настоящий герой, такой, как ты, сможет сделать его счастливым. Это важная миссия, понимаешь?
Я зачарованно киваю.
– А кто такой этот человек?
Полианна наклоняется ко мне и шепчет на ухо:
– Это твой дедушка.
Я разочарованно хмурюсь. Такое чувство, будто мне обещали торт, а дали противную, скользкую овсянку.
– Не хочу я с ним дружить. Он мне ни одной открытки не прислал. И ни разу не приходил на мой день рожденья. И даже не звонил…
– А ты знаешь, почему?
Я замечаю хитринку в бабушкиных глазах. Они у нее янтарные, прямо как у меня. У мамы голубые, у папы зеленые, а у меня ярко-желтые. Так вот откуда…
– Потому что он не хочет. Так мама говорит.
Я расстроенно вожу пальцем по звездочкам на одеяле.
– Глупость какая!
Полианна прижимает меня к себе, и мы раскачиваемся взад-вперед, как неваляшка. Я смеюсь в ее спортивную куртку с запахом пота и какао и вдруг понимаю, что всегда хотел иметь бабушку. С дедушкой, наверное, тоже здорово, но я не могу этого представить. Я его даже на фотографии не видел.
– Максий – самый замечательный человек на свете, – говорит Полианна. – Но твоя мама не разрешает ему тебя навещать.
– А почему? – удивляюсь я, вскидывая голову.
Из бабушкиного носа смешно торчат седые волоски, и мне становится весело, но Полианна выглядит серьезной.
– Это из-за меня, – вздыхает она, и моя голова поднимается и опускается вместе с ее грудью. Язычок молнии холодит ухо, которым я прижимаюсь к куртке, а второе слушает дождь. – Понимаешь, я очень люблю приключения и все время ухожу на их поиски, а твоей маме это не нравится. Она переживала, что я плохо на тебя повлияю, поэтому попросила твоего дедушку не дружить со мной, но он ее не послушал. Тогда они с твоей мамой поссорились, и она сказала, что не хочет видеть Максия в своем доме, раз он на моей стороне.
Смысл бабушкиных слов доходит до меня медленно, а когда доходит, внутри разливается что-то большое и теплое, даже ноги покалывает.
– Значит, дедушка все-таки хочет меня увидеть на самом деле?!
– Конечно, хочет! – кивает Полианна. – Но он не такой взбалмошный, как я, поэтому ни за что не полезет на третий этаж посреди ночи, чтобы встретиться с тобой. И он не придет к вам в гости, чтобы не расстроить твою маму. И даже открытку не пришлет, потому что не умеет заметать следы. Но это не значит, что он тебя не любит. Просто из-за меня вы пока не можете общаться. Но когда ты подрастешь, у тебя появится такая возможность. Через пару лет я отправлюсь в последнее долгое путешествие, а когда мы с тобой вновь увидимся, я уже буду маленьким деревцем, и твоя мама перестанет сердиться на меня.
Я вспоминаю, как мы с папой ходили в мемориальный парк прошлым летом и здоровались с его родителями. Они нам ничего не ответили. Просто шелестели листьями, как обычные гибискусы, поэтому я утыкаюсь в бабушку и реву:
– Зачем ты собралась перерождаться в дерево? Мы же только сегодня познакомились!
– Я не собираюсь перерождаться, – смеется Полианна, гладя меня по голове. – Но я очень люблю приключения, поэтому явно одеревенею раньше твоего деда. Ему будет очень одиноко, когда это произойдет, так что подружись с ним, ладно? Твоя мама к тому времени будет не против.
– Ладно, но не перерождайся подольше, – всхлипываю я. – Не хочу бабушку-дерево. Хочу бабушку-человека.
– Ты думаешь, я сплю и вижу, как бы поскорее пустить корни в землю? – Грудь Полианны содрогается от смеха, и я трясусь вместе с ней. – Да ни в жизни! Это же кошмар какой-то – стоять целый век на одном месте. Когда я почувствую, что пришло мое время, то совершу какое-нибудь мелкое преступление. Тогда меня посадят не в землю, а в горшок, и я все равно смогу путешествовать. Хотя бы с одного подоконника на другой.
– А почему тебя посадят в горшок?
Полианна пожимает плечами.
– Ну, это своего рода наказание для тех, кто преступил закон. Видишь ли, деревья в контейнерах живут не так долго, как в открытом грунте. Но зато их можно переносить с места на место. Меня это очень привлекает! И кстати, сохрани мой визит в секрете ото всех. Иначе я не смогу к тебе приходить. Ты слышишь?
– Слышу, – бормочу я, а у самого слипаются веки.
Мне снится, как мы бежим по пещере от Сахарного чудища, и Полианна стреляет в него из рогатки пустыми банками из-под шоколадной пасты.
Глава 4
Эйна. Королева тайн
Отделенный мир, Западный Гедон, г. Тизой,
11 кления 1025 г. эры гедонизма
Кто бы что ни говорил, а этим миром правят секреты.
Не гедонизм, не Раций с Витой и не Орланд наш, батюшка, Эвкали, а грязные секретики, которые люди тщательно скрывают. Если владеешь чужими тайнами – владеешь миром. Такова моя жизненная стратегия. Благодаря информации можно получить что угодно. И подчинить кого угодно.
Ладно, тут я погорячилась…
До Киана Камелии даже я не могу добраться.
Самое смешное, что живет он в Нулевке и, на первый взгляд, не имеет передо мной никаких преимуществ. У него нет ни высшего образования, ни таланика. А еще он младше меня на целый год – ему всего двадцать. Я до сих пор не могу понять, почему этот пещерный житель ни разу не поддавался моему гипнозу. Неужели из-за его мистических способностей?
Я не то чтобы прирожденная жертва шарлатанов. Просто для сбора информации не брезгую ничем и вполне готова использовать в своих целях даже то, чему не могу найти объяснение. И я такая не одна.
К Киану десятники вроде меня палеями стоят в очередях, поэтому надо записываться заранее. Мы договорились только на один сеанс в месяц, и я уже приходила к Кианчику в прошлую триону. Придется сильно постараться, чтобы не получить от ворот поворот. Вот почему прямо сейчас я пыхтела от усердия, таща в руках две тяжеленные коробки с вкусняшками, которыми собиралась умаслить пещерное божество.
Мощение в этом квартале было прямо как психика депрессивных людей – разрушенное и угрюмое, с грязными червоточинами между плиток. Гулять по здешним улочкам, где не ходят даже подвеснушки[11], – сомнительное удовольствие, особенно если ты на высоких каблуках. А я всегда на высоких каблуках. Когда росту в тебе всего полтора метра, трудновато смотреть на людей свысока, но я очень стараюсь.
С моим уровнем я могла бы заказать целый кортеж, не то что такси, но приходилось топать к Киану на своих двоих, чтобы не привлекать лишнего внимания, даже несмотря на то, что в Нулевке я давно свой человек.
Меня часто спрашивают, как я умудряюсь не терять удовольствие, торча в этой дыре. Я обычно говорю что-то вроде: «Благие цели перевешивают все минусы обстановки! Я ведь иду помогать людям!» На самом деле Нулевка не угнетает меня по двум причинам. Первая – мне ни капли не жаль неудачников. Это не мой мир и не мои проблемы, я до такого точно не докачусь. Да, я помогаю людям справляться с душевными травмами, но если буду примерять на себя шкуру каждого, то просто утону. Поэтому у меня, как у любого здравомыслящего психолога, отлично выстроена ментальная защита. Возможно, со временем она переросла в равнодушие, но так ведь удобнее, правда? Вторая причина – главные сокровища всегда зарыты в самых грязных пещерах. А я та еще охотница за кладами в людских головах. Так я и узнала о Камелии – закопавшись по горло в подсознание одного очень неприятного типка. И это, без сомнений, того стоило.
Всю дорогу я зевала в локоть, и даже розовые очки не придавали прелести этому утру. Ночью я вообще не спала, чтобы вытрясти из Халла информацию. Предпочла бы вместо этого вытрясти душу из Алика, а то он совсем обалдел. Но если среднюю блокировку мои девочки щелкали, как орешки, то Халла – совсем другой уровень. Тут мне пришлось заняться делом самой. Так что я мечтала о мягкой постельке, пока цокала каблуками по длинной улице, проходя мимо вывесок: «Общественная баня», «Бакалейная», «Рынок из рук в руки», в простонародье – барахолка, куда часто заезжал по работе наш Стрела.
Эви[12] мне как-то рассказывал, что слово «рынок» пришло к нам из тех древних времен, когда в мире еще водились деньги и ни еду, ни одежду не разрешали брать в магазинах просто так. Хотя тогда не существовало и уровней, можно было зайти в любое заведение, не прикладывая удольмер к сканеру. Прямо как тут, в Нулевке. Ниже нее падать просто некуда, поэтому тут сканеры не нужны.
Утро выдалось ясное и прохладное. Клены уже начали краснеть и понемногу сбрасывать листья. Недаром этот месяц назвали в их честь – клением. Здешним дворникам приходилось по старинке сметать их метлой и ссыпать ведрами в уличные мусороприемники. У нас, на десятом, работали специальные автономные машины, которые всасывали и тут же перерабатывали мусор внутри себя, а потом утилизировали спрессованные остатки. Поэтому, даже когда ударяли морозы и большая часть деревьев за ночь становилась голой, людям нечем было весело пошуршать с утра. Но зато там мне не приходилось сдирать листья со шпилек.
Среди вывесок, мимо которых я проходила, не было ни одной с надписью «Парикмахерская», хотя парикмахерская тут имелась. И это уже многое говорило о мизантропе, который в ней работал. Он всеми способами пытался укрыться от социума в своей полуподвальной пещере-квартире, объединенной с рабочей зоной. Будь его воля, он бы вообще ничего не делал, но по закону всех здоровых гедоничан обязывали трудиться на благо общества до сорока лет, то есть до пенсии. И хотя Киан в своем деле считался мастером, люди из моего района приходили к нему вовсе не за новой стрижкой, а за особой услугой, которую он предоставлял только посетителям с верхних уровней. Нулевики о ней, по-моему, вообще не знали.
Наконец я нашла его дом – типичную для этого квартала серую четырехэтажку с дождевыми подтеками на стенах. Спустилась по ступенькам и постучала в фанерную дверь. Никто не ответил. Я стала заглядывать в окна, но, конечно, ничего не увидела: Киан отлично умел баррикадироваться, это у нас с ним общее. На стекла были наклеены фиолетово-желтые узоры из полупрозрачной пленки. О настоящих витражах, как у меня дома, речи тут и близко не шло, но каждую деталь Киан вырезал и подогнал так аккуратно, что я готова была поверить.
Обычно владельцы полуподвальных квартир даже шторы не вешали, потому что недостаток света угнетал, но Камелии настроение испортить было невозможно в принципе. Его уровень всегда оставался на нуле.
– Киан! – завопила я, пнув дверь ногой. – Я знаю, что ты дома! Открывай! Рабочий день уже начался!
Этот пещерный житель не выносил громкие звуки и ненавидел лишнее внимание. Вот уж кто точно не пойдет в День единства на площадь[13]. И я этим нагло пользовалась, уже не в первый раз. Как правило, у людей, знавших Киана, не хватало на такое духу, но я привыкла получать что хочу.
Я как раз набирала в грудь вторую порцию воздуха для нового вопля, когда дверь открылась и на пороге возник сам Киан Камелия во плоти. Каждый раз при виде его мрачной физиономии меня одолевала зависть. Потому что мне ради симпатичного личика пришлось три пластических операции сделать. Уменьшить подбородок, подправить нос, увеличить губы, чтобы походить на куколку, как в детстве. Пластика – это, между прочим, привилегия только для десятого уровня. А у Киана от природы была такая точеная, симметричная и, как сказал бы Эви, «аристократическая» мордашка, что меня это раздражало. А еще прямо руки чесались растормошить его гладкие, как шелк, блестящие волосы до плеч, разделенные точно посередине идеальным пробором. Мои волосы были примерно такого же светлого оттенка, но никогда в жизни они так не блестели, даже после выпрямления природных волн в салоне.
– В этом палее лимит исчерпан, – сказал Киан и собрался уже закрыть дверь, но я умела влезать без мыла не только в людские души, но и в личное пространство пещерных мизантропов.
– Знаю! – Я быстро сунула ногу в щель между фанерным полотном и дверным косяком и решила зайти с козырей. – Я принесла тебе две коробки потрясающих эклеров из кондитерской «У Шале». Это ограниченная подарочная коллекция! Пришлось все утро стоять в очереди, чтобы успеть их взять! Сусальное золото, миндаль, натуральное какао, никакой синтетики, никаких заменителей, никакого добавленного сахара! Все, как ты любишь! И еще тепленькие!
Теоретически я не нарушала закон, предлагая человеку с нулевого уровня угощение из кондитерской с десятого. Нигде не было написано, что это запрещено. Потому что ну какой десятник будет дружить с нулевиком и приходить в его убогий квартал, чтобы угостить элитными эклерами? Это ж абсурд. Всем известно, что чем больше разрыв между тобой и твоим несчастным другом, тем быстрее он утянет тебя на дно. Нельзя дружить с неудачниками. Это токсичные отношения, в которых один постоянно жалуется, а второй служит жилеткой в убыток себе. Как говорится, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, из какого ты района. А еще адекватный ты или нет.
Поэтому я свободно приходила к Киану со съедобными подношениями. Иногда, правда, приходилось стоять в очередях, как сегодня, но сладости были самым легким способом «заплатить» за услуги Камелии, и мне пришлось за него побороться. Другие десятники приносили ему вещи, а это было уже гораздо муторнее, потому что на всех изделиях стояли метки уровня и пользоваться вещью с уровня выше, чем твой, можно было только в том случае, если найдешь ее на барахолке, уже поношенную. Таким изделиям, когда хозяева сдавали их в «Из рук в руки», ставили уровень пониже, в зависимости от того, насколько хорошо вещь сохранилась. И естественно, чтобы она дошла с десятого до нулевого, нужно было, чтобы она… многое повидала. А Киан Камелия, этот брезгливый параноик, принимал в дар только абсолютно новые предметы. Из-за него десятникам пришлось придумать особую схему, в которую они привлекли Заведующего распределением – нашего короля барахолок. Он занимался тем, что тайком ставил на новые вещи с десятого уровня печать нулевки и лично приносил их Киану.
Так что сейчас Камелия стоял передо мной в фиолетовом халате и свободных штанах из натурального шелка, расшитого золотыми нитями. Если поднапрячься, я даже вспомню, кто дизайнер этой модели. Если еще поднапрячься, пойму, что он лично приходил к Киану, снял с него мерки и создал этот шедевр персонально для пещерного божества. Словом, Камелия отлично устроился, несмотря на свой вечно низкий уровень. А все из-за его мистических способностей.
– Удели мне пять минуточек! – взмолилась я, открывая крышку коробки, чтобы на него повеяло ароматами кондитерской.
Киан хищно глянул на эклеры, сверкнув фиолетовыми глазами. Если честно, я до сих пор не знала, носит ли он так же, как и я, цветные линзы, или у него от природы такая радужка. Точнее, из-за мутации. Это объяснило бы тот факт, что Киан вырос в Доме надежды. Родители часто бросают поздних детей из страха перед мутациями. Но это, увы, только догадки.
Конечно, я копала под Камелию в свое время. Я всегда копаю под людей, которые мне нужны или интересны. Сперва пытаюсь познакомиться лично и использую гипноз, а в редких случаях, когда этого недостаточно, подключаю Орланда, своих девочек из архива или тайную полицию. Никто из них не может мне отказать, потому что я знаю их тайны, а еще им нужны мои способности. Но как бы я ни старалась узнать прошлое Киана, у меня ничего не вышло. Кто его родители – неизвестно. Жил в приюте почти с рождения и до пятнадцати лет. Никакими талантами не выделялся. Его многие хотели усыновить за красивое личико, один раз даже сам бывший Глава Совета Гедониса – Оскар Дубарро. Но Киан всем отказывал. Наверняка у него была серьезная душевная травма, но я могла только предполагать, какая именно. Когда он стал совершеннолетним, то прошел парикмахерские курсы и поселился в Нулевке, где прожил почти шесть лет. Вот и вся информация о нем.
Я одно время так помешалась на попытках расколоть этот орешек, что даже тайком проникла к нему домой и все там обшарила, насколько смогла. Обычно у одиночек есть тайные дневники или друзья по переписке. Но у Киана не было ничего. Я только узнала, что в свободное время он занимается вышиванием гобеленов, которыми украшены стены его спальни. Даже их анализ мне ничего не дал.
– Ваша очередь не сегодня, – напомнил Камелия, смерив меня холодным взглядом. – Я ожидаю другого посетителя с минуты на минуту.
– А он не придет! – быстро сказала я. – Я уговорила его поменяться со мной.
– Уговорила… – слегка нахмурился Киан.
Я улыбнулась ему своей самой очаровательной улыбкой.
«Всего капелька манипуляций и природное обаяние».
Увы, на Камелию не действовал ни один из этих пунктов. Поэтому я ненавидела его даже больше, чем пирожные, от которых толстела, но никак не могла отказаться, прямо как от этого парня.
Для меня люди были шкатулками с секретом, и я всегда их вскрывала, выбирая самое интересное, чтобы использовать в нужный момент. Но даже после стольких встреч я ничего не могла сказать о настоящей личности Киана Камелии. Почему он всегда на нулевом уровне? Какая трагедия у него случилась в прошлом? Почему он ни разу не согласился воспользоваться моими услугами, чтобы я исцелила его гипнозом? Откуда у него эти способности? Почему он сторонится людей? Почему выбрал полуподвал вместо нормальной квартиры? Почему старается выходить из дома только ночью? Почему он помешан на двух цветах – фиолетовом и золотом? У него даже хамелеоны в террариуме фиолетово-золотые. И зачем ему вообще хамелеоны?
– Ну пожалуйста! – взмолилась я, когда Киан попытался убрать мою ногу и закрыть дверь. Этот парень – единственный во всем мире, кто заставлял меня так унижаться. – Мне, правда, очень-очень надо! Если ты меня не впустишь, я буду громко петь у тебя под дверью! Я ужасно пою, ты знаешь!
Я все-таки убрала ногу, которую он грозил раздавить, но тут же толкнулась в дверь бедром. Киан решил сдаться и отойти очень не вовремя. Я влетела внутрь, не встретив сопротивления, споткнулась о высокий порожек и грохнулась бы спиной прямо на плиточный пол. Или, что хуже, врезалась бы в большое зеркало – первое, что видел посетитель, переступая порог парикмахерской. Но Киан успел меня поймать. На секунду я ощутила аромат его лавандового одеколона и услышала прямо над головой тихий голос:
– Будьте добры, не помните эклеры. Вы же знаете, я не ем то, что плохо выглядит.
– Они в порядке! – пискнула я, отстранившись так резко, что в этот раз чуть не клюнула носом порог. – Они все равно в ящиках. Что им будет?
Нет уж, булки маковые! Этот номер со мной не пройдет. Да, иногда, глядя на это мерцающее пещерное божество, я ловила себя на том, что он меня привлекает. Но только на секундочку. Мрачный, одинокий, разочарованный в людях красавчик с драматической тайной из прошлого, которого так и хочется приласкать и обогреть. Знакомо? Вот так и попадаются на удочку тиранов, социопатов и других деструктивных личностей. А потом сидят с разрушенной жизнью в Нулевке до конца своих дней. Нет уж, спасибо. Его педантизм и брезгливость уже попахивали нездорово. А уж про самовлюбленность и говорить не стоило. Так что случилось секундное помешательство – не больше. Я сунула коробки в руки Киана и, гордо вбивая каблуки в пол, прошествовала впереди него к месту наших встреч.
Справа от двери находился парикмахерский зал, а вход в квартиру – прямо за ширмой-зеркалом, в которую я чуть не вписалась. Он вел в небольшой коридорчик, расходившийся на четыре комнаты, – слишком роскошно для Нулевки, как и все в квартире Киана. Но просторная жилплощадь вряд ли досталась ему благодаря связям. Скорее всего, это было своего рода компенсацией. Ученые давно доказали, что нехватка солнечного света вредит настроению. Поэтому люди старались избегать таких полуподвалов.
