Деннис Мюллер
Разум, религия, демократия

IV. Эволюция человеческой психологии

В этой книге я подчеркиваю значение эволюции когнитивных способностей человека для развития демократических институтов. Поэтому в целях дальнейшего изложения будет полезно проследить, как эволюционировали когнитивные способности. Этот процесс подробно описывает Мерлин Дональд (Donald, 1991). По его мнению, «современный ум» прошел четыре стадии развития: эпизодная культура, миметическая культура, мифическая культура и теоретическая культура.

А. ЭПИЗОДНАЯ КУЛЬТУРА

Все приматы, включая людей, живут в группах. Чтобы выжить, они должны научиться представлять, когда то или иное действие с большей вероятностью вызовет негативную реакцию других членов группы, а когда позитивную, какому шимпанзе понравится ухаживание, а какому нет, и как построена иерархия самцов. Мигрирующие группы должны приобрести знания о том, когда плодоносят те или иные деревья и когда пересыхают источники воды. Способность распознавать такие ситуационные знаки и предпринимать соответствующие действия Дональд (Donald, 1991, ch. 5) называет эпизодной культурой. Подобными способностями обладают птицы и млекопитающие; в наибольшей степени они развиты у человекообразных обезьян.

Характерный для эпизодной культуры процесс обучения хорошо описан бихевиоризмом. Животные реагируют на стимулы и усваивают, какие действия вознаграждаются, а какие наказываются. Важность такого рода знаний для выживания очевидна. Некоторые элементы поведения человека напоминают поведение высших приматов и могут быть отнесены к эпизодной культуре. Свойства, полезные для выживания, не исчезают в ходе эволюции вида; к ним добавляются другие полезные свойства.

В своем развитии люди вышли из стадии обезьян, поскольку приобрели более значительные когнитивные способности.

Б. МИМЕТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

Насколько можно судить, до изобретения языка люди общались друг с другом, выражая мысли действиями. Дональд называет это миметическим умением: «В основе миметического умения, или мимесиса, лежит способность производить сознательные, лично инициированные изобразительные действия, преследующие определенную цель, но не имеющие языкового выражения. Основная суть миметических актов определяется их репрезентационной функцией… От имитации и мимикрии мимесис принципиально отличается тем, что подразумевает создание целенаправленных репрезентаций. Если имеется аудитория, призванная интерпретировать эти действия, мимесис служит и задаче коммуникации. Но с его помощью человек может просто изобразить некое событие для себя, чтобы усовершенствовать и отточить это умение…» (Donald, 1991, pp. 168–169; курсив в оригинале).

Миметическая культура относится к периоду, когда жил homo erectus, т. е. возникла приблизительно 1,5 млн лет назад. Надо полагать, мимесис использовался для координации действий во время охоты и столкновений с другими группами. С его помощью учили добывать огонь, строить хижины, мастерить оружие и орудия труда, сражаться и охотиться, исполнять ритуальные пляски и участвовать в играх. Таким образом, в конце периода, когда жил homo erectus, людские сообщества, по всей видимости, уже обладали многими параметрами, которые, с нашей точки зрения, свойственны человеческому обществу, за исключением высокоразвитого языка. Фелипе Фернандес-Арместо (Fernández-Armesto, 2004) настаивает на том, что вид homo sapiens нельзя резко отделять от других приматов, в частности от шимпанзе и человекообразных обезьян, поскольку эти последние тоже пользуются орудиями (пусть и в ограниченных пределах), участвуют в совместных действиях и даже издают разнообразные звуки коммуникативного характера. Перечисленные факты несомненны. Однако когнитивные достижения homo sapiens и сложность созданных им социальных структур далеко превзошли все, чем довольствуются другие приматы. Поэтому можно с полным правом утверждать, что остальные ныне существующие приматы живут преимущественно в рамках эпизодной культуры.

В. МИФИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

Человек современного типа – представитель вида homo sapiens – появился в период между 200 и 100 тысяч лет назад. По сравнению с homo erectus он обладал рядом важных эволюционных преимуществ. Самыми существенными были мозг, в среднем на 20 % более крупный, и надгортанный речевой аппарат, состоявший из мягкого неба и очень гибкого языка. Этим голосовым аппаратом homo sapiens отличался как от homo erectus, так и от неандертальцев, которые существовали параллельно с homo sapiens, пока не исчезли приблизительно 35 тысяч лет назад. И homo erectus, и неандертальцы, несомненно, обладали некоторыми способностями устной коммуникации. Несомненно также, что на этих способностях строился процесс отбора, в результате которого появился homo sapiens. По размеру мозг неандертальца был примерно таким же, как у homo sapiens, и даже чуть больше; но форма и расположение гортани и других речевых органов заметно ограничивали способность неандертальцев к устному общению по сравнению с homo sapiens. Последнее обстоятельство, возможно, способствовало их исчезновению^[62]. Верный себе Фернандес-Арместо преуменьшает важность этого различия между неандертальцами и homo sapiens. Однако речь дала новому человеку огромное преимущество перед его предшественником, homo erectus. Последний с помощью мимесиса добился немалого во многих сферах координированной коллективной деятельности – охоте, собирательстве, изготовлении орудий. Но речь сделала «людей… лучше и быстрее во всем: в согласовании совместных усилий, изготовлении орудий, ведении планомерной войны, поиске и строительстве убежищ, собирательстве и охоте»^[63].

Изобретению речи сопутствовали многие другие когнитивные находки: «Одновременно с речью появился целый комплекс мыслительных умений, связанных с языком, и в общем и целом являющихся линейными, аналитическими, упорядоченными и сегментированными. Семиотические культуры также создали совершенно новые формы обработки и хранения информации: семантическую память, пропозициональную память, дискурсивное постижение, аналитическое мышление, индукцию, верификацию и другие» (Donald, 1991, p. 212).

Возрастание сложности общественной жизни и трудности выражения соответственно усложнившихся мыслей с помощью мимесиса должны были дать толчок изобретению языка. Каждое слово представляет собой символ, обозначающий вещь, действие или свойство; тем самым изобретение языка повлекло за собой изобретение многих символов. «Для изобретения символа необходима мыслительная способность», а существование символов расширяет границы рационального мышления^[64]. Таким образом, изобретение языка значительно повысило потенциал разума.

По замечанию Мокира (Mokyr, 2002, p. 16), «любознательность – отличительная черта человека; если не учитывать ее, то никакая историческая теория полезного знания не имеет смысла». В плане приобретения знания особенно важен интерес к причинно-следственным связям. В рамках эпизодной культуры понимание причинно-следственных связей сводилось в основном к распознаванию последовательности событий: за действием А следует вознаграждение В. Расширение познавательных способностей человека, связанное с изобретением языка, позволило принимать во внимание более сложные причинно-следственные связи.

Естественно предполагать, что у каждого явления есть причина. Огонь жарит мясо; вода гасит огонь. Если не наблюдаются непосредственно очевидные причины, нужно искать более отдаленные. Именно таким образом у ранних представителей вида homo sapiens, которые изобретали языки, впервые возникли мифы и суеверия. Дональд так объясняет роль мифов в жизни африканского племени кунг:

«Как и в большинстве ранних религий, мифы о богах тесно связаны у них с представлением о причинности: боги приносят боль и смерть, создают жизнь и небеса, вызывают дождь и гром. Антилопа канна, отождествленная с луной в мифе о творении, также играла важную роль в церемониальном праздновании первой менструации у девушек, поскольку люди кунг связывали продолжительность менструального цикла с лунным циклом.

В нашей терминологии их мифологическое мышление можно описать как единую, коллективно принятую систему объяснительных и регулятивных метафор. Активность разума вышла за пределы эпизодического восприятия событий, за пределы миметического реконструирования эпизодов и поднялась до всестороннего моделирования совокупности человеческого существования. Причинно-следственное объяснение, предсказание, контроль – три задачи, на решение которых претендует миф, и каждый аспект жизни пронизан мифом» (Donald, 1991, p. 214).

Такие мифы есть у всех известных сообществ охотников и собирателей, и у всех есть язык. Важная функция языка в первых обществах homo sapiens заключалась в том, что он позволял им «создавать понятийные модели человеческого мира». По утверждению Дональда (Donald, 1991, p. 215), в начальной стадии такое использование языка было более важно, чем его роль в создании новых общественных технологий и организационных структур. Роль мифа в культурах первых людей, обладавших языком, настолько значительна, что Дональд называет эту стадию человеческого развития мифической культурой.

Г. ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА

Хотя язык выработали все человеческие общественные группы, лишь сравнительно немногие из них смогли изобрести письменность. Первенство в изобретении письменности обычно отдают жителям Шумера, которые пользовались письменными символами, по-видимому, уже 10 тыс. лет назад^[65]. Самые первые символы служили для фиксирования хозяйственных операций – числа проданных овец, количества полученных пшеницы или ячменя и т. д. Постепенно люди научились письменно выражать слова и смыслы, разработали математические символы, геометрию и карты.

С появлением письменности способность человека накапливать информацию резко возросла. Хотя размер головного мозга при этом не увеличился, использование визуальных символов потребовало изменений в человеческом познании, – как минимум, сопоставимых с теми, которыми сопровождалось изобретение языка^[66]. Кроме того, письменность позволила людям удлинять цепочки умозаключений. Если суждения можно записать, то каждое можно рассмотреть по отдельности, исправить, заменить, дополнить или переставить на другое место. При отсутствии системы графического выражения смыслов подобные операции резко ограничены возможностями ума запоминать и воспроизводить эти смыслы. Таким образом, изобретение письменности и других средств графического выражения позволило людям развить способность логического мышления. Письменность способствовала созданию абстрактных моделей природных явлений и в конечном счете появлению того, что мы сейчас называем научным методом. Вот почему данная фаза человеческой эволюции получила у Дональда название теоретической культуры.

V. Приобретение знаний

Давид Юм подчеркивал принципиальную важность причинно-следственных связей для человеческого познания и посвятил этому вопросу значительное место в своих сочинениях «Исследование о человеческом познании» и «Трактат о человеческой природе». В «Трактате» мы находим следующее рассуждение: «Прежде всего я замечаю, что все объекты, рассматриваемые как причины или действия, смежны, и что ни один объект не может произвести действие в такое время и в таком месте, которые хоть несколько отдалены от времени и места его существования… Второе отношение, которое я отмечу как существенное для причин и следствий… это отношение предшествования во времени причины действию» (Hume, 1739, Book I, Part III, pp. 75–76)^[67].

Рассуждения Юма сфокусированы в перспективе здравого смысла, сквозь которую люди воспринимают причинно-следственные связи на фоне обыденных наблюдений. Вот, кролик перестает есть и убегает. Что заставило его убежать? Треск ветки, на которую вы наступили? Но если вы были километра за два-три, то не треск вашей ветки спугнул кролика. Тем более вы не могли спугнуть кролика, если наступили на ветку после того, как он убежал.

Специалисты в области культурной антропологии говорят об абдуктивном и дедуктивном каузальном умозаключении. С помощью абдуктивного каузального умозаключения люди получают знание, «выдвигая гипотетические предположения, которые, если они истинны, послужат объяснением наблюдаемых данных». Таким образом, в объяснительном плане абдукция напоминает научную индукцию. «Главная задача абдукции – добиться того, чтобы факты, вызывающие недоумение, не вызывали его; это достигается с помощью допущения, в рамках которого факты выглядят естественно»^[68]. Дедуктивное умозаключение подразумевает абстрактную формулировку гипотез о причинно-следственных связях, посредством которой гипотеза становится конечным продуктом логической цепочки суждений.

Опытный исследователь-эмпирик знает, что корреляция далеко не всегда выражает причинно-следственную связь. Определить, когда такая связь действительно имеет место, во многих случаях трудно, а порой невозможно. И если эта задача нелегка для современных ученых с дипломами ведущих университетов, она, надо думать, была крайне сложна для их далеких предков, живших 50 тыс. лет назад.

Представим, что нескольким членам племени встретился куст с ягодами, которых они раньше не видели. Один из них съел несколько ягод и ближайшей ночью умер. Оставшиеся в живых сочли, что причиной смерти стали ягоды. На ягоды было наложено табу, и ни один член племени больше их не ел. Если ягоды действительно были ядовиты и человек умер именно от них, тогда племя сделало правильный вывод. Если бы оно не смогло установить причинную связь и продолжало есть ядовитые ягоды, все его члены, скорее всего, умерли бы, и племя не стало бы частью наших предков. Этот пример объясняет, почему человеческая эволюция сопровождалась развитием способности строить правильные причинно-следственные умозаключения.

Однако вывод, к которому пришло племя, мог и не быть правильным. Возможно, ягоды были безвредными или даже весьма питательными, а человек умер от никем не замеченного укуса ядовитого паука. В таком случае племя, сделав неверный вывод, лишило себя пользы, приносимой этими ягодами.

Таким образом, мы вправе предположить, что наши далекие предки строили и корректные, и ложные причинные умозаключения, нередко принимая пространственную и временную близость явлений за причинно-следственную связь. Поэтому среди возникавших запретов и обычаев одни были функционально-продуктивными, т. е. основанными на корректном понимании причинной связи и, соответственно, полезными для сообщества, а другие, я бы сказал, – функционально-нейтральными, основанными на неверном выводе о причинной связи. В последнем случае племя поощряло или запрещало действия, не приносившие ему ни реальной пользы, ни реального вреда. Ошибки в понимании каузальных связей могли приводить и к негативно-функциональным последствиям, скажем к запрету есть ягоды, на самом деле полезные и питательные.

Приведенные соображения позволяют предположить, что основу нравов, привычек и общей культуры каждого отдельного сообщества составляют ряды каузальных умозаключений о результатах тех или иных действий. Одни из этих умозаключений правильны, и в таких случаях сообщество выигрывает от запрета или, напротив, стимулирования определенных действий. Другие умозаключения неправильны, но не наносят сообществу ущерба, если не считать таковым запрет делать нечто безвредное или требование делать нечто бесполезное. Наконец, могут устойчиво сохраняться привычки, обычаи и табу, определенно вредные для сообщества: людям позволено или от них требуется совершать то, что вредит их или чужому здоровью, либо им запрещено совершать то, что пошло бы на пользу лично им или всему сообществу.

Научный прогресс состоит в отказе от ложных гипотез и разработке других, корректных, а также в отсеивании ложных каузальных умозаключений и сохранении истинных. Использование дедуктивного каузального умозаключения значительно ускорило научный прогресс. Культурное развитие происходит в основном так же, как и научное. По мере того как сообщество приобретает знания, оно отбрасывает ложные выводы о причинах и следствиях и наращивает запас правильных. Накопление знания о корректных причинно-следственных связях способствует росту жизнестойкости и благосостояния сообщества. Культурная эволюция, как я понимаю ее в данном контексте, заключается именно в этом расширении совокупности знания, обнимающего собой корректные каузальные умозаключения об окружающем мире.

Условием научного и культурного прогресса является установление истинности каждой предполагаемой причинной связи. Допустим, племя, запретившее есть определенные ягоды, поддерживает отношения с другим племенем, которое ест эти ягоды с пользой и удовольствием. Хотя бы некоторые представители первого племени могут задуматься, действительно ли их соплеменник умер от этих самых ягод, и кто-нибудь решает попробовать их и проверить, правда ли они ядовиты. Он не умирает, и все больше членов племени начинают сомневаться в правильности табу на ягоды. С течением времени накапливается достаточно доказательств, и табу исчезает.

Однако есть каузальные умозаключения такого рода, которые не поддаются эмпирической проверке и, следовательно, не могут быть ни подтверждены, ни опровергнуты. Основанные на подобных умозаключениях обычаи и табу, несомненно, будут обладать гораздо большей устойчивостью к переменам.

VI. Выводы

Разрабатывать сложные гипотезы причинных связей без письменности настолько сложно, что все общества, не имевшие ее, остались на мифической стадии. Они попадают в категорию традиционных обществ. Трудность опровержения мифов и табу делает их более долговечными и вынуждает общество довольствоваться совокупностью случайных прошлых событий, на основе которых формировались признанные им мифы и запреты.

Таким образом, письменность можно рассматривать как необходимое условие развития прогрессивного общества современного типа. Без нее ни одно общество не в силах полностью реализовать способности человека к логическому мышлению и научным открытиям, а также применять эти способности для опровержения ложных представлений о причинности и разработки новых теорий, лучше объясняющих природные и общественные явления. Однако письменность, безусловно, не является достаточным условием модернизации. Простое записывание мифов и табу, хранение их в таком виде, безотчетное доверие и повиновение им – все это вряд ли освободит общество от ложных убеждений прошлого. В обществе должны найтись люди, готовые бросить вызов господствующим мифам и табу, исполненные решимости предложить и проверить различные гипотезы о природе и человеческом поведении, а само общество должно быть достаточно открытым для новых идей, чтобы понять, в какой момент его застарелые предрассудки окончательно опровергнуты и подлежат забвению. В главе 4 мы начнем обзор истории различных обществ, призванный показать, какие из них смогли совершить этот важный шаг. Но прежде чем перейти к этой теме, мы остановимся на тех специфических свойствах религии, которые способствуют институционализации и легитимизации мифов и табу и в силу этого являются главным препятствием на пути модернизации обществ.

Глава 3
Религия

Я решусь сделать еще одно замечание, а именно, что априорный аргумент^[69] редко кем признавался очень убедительным, разве только людьми с метафизическим складом ума, привыкшими к отвлеченным рассуждениям, людьми, знающими из математики, что ум часто ведет нас к истине через туманности и вопреки первой видимости, и перенесшими этот способ мышления на предметы, к которым он не должен был бы применяться. Другие люди, даже весьма здравомыслящие и наиболее склонные к религии, всегда чувствуют какой-то изъян в подобных аргументах, хотя и не могут отчетливо объяснить, в чем же он заключается. Это верное доказательство того, что люди всегда заимствовали и всегда будут заимствовать свою религию не из подобного рода рассуждений, а из других источников.

Давид Юм (Hume, [1779] 1939, p. 736)^[70]

А что касается людей, которые мало занимаются или совсем не занимаются исследованием естественных причин вещей, то обусловленный этим незнанием страх перед тем, что имеет силу причинить им много и зла, делает их склонными предполагать и воображать существование разного рода невидимых сил, благоговеть перед образами своего собственного воображения, призывая их помощь в моменты несчастий и вознося им благодарность при предвидении успеха, делая, таким образом, своими богами творения собственной фантазии. Так случилось, что из бесконечного разнообразия образов своей фантазии люди сотворили бесконечное количество богов. И этот страх невидимых вещей есть естественное семя того культа, который каждый называет религией, поскольку он сам его исповедует, и суеверием, поскольку другие иначе, чем он сам, почитают эту силу или боятся ее.

 

Томас Гоббс (Hobbes, [1651] 1946, p. 69)^[71]

Во все времена каждое сообщество имело какую-нибудь религию. В наши дни в большинстве стран существуют несколько вероисповеданий. Во многих странах религиозные организации получают особую поддержку – освобождение от налога их самих или налоговые льготы для тех, кто делает пожертвования в их пользу. В некоторых странах, например в Германии и Австрии, государство взимает с работающих граждан церковный налог. Статья 3 Конституции Греции гласит, что господствующей религией в стране является «религия восточно-православной Церкви Христовой». Подобный государственный статус религии существует во многих других странах. Широко распространенная поддержка религии со стороны частных лиц и государства наводит на мысль, что религия приносит сообществам пользу, чем и объясняются коллективные действия в поддержку религиозных институтов. Но я придерживаюсь противоположного мнения. Религия, возможно, помогает отдельным людям стать более достойными гражданами, но способна производить и обратный эффект. Кроме того, безусловно должна существовать возможность воспитывать хороших граждан средствами светского образования, без обращения к замысловатым и, как правило, неправдоподобным системам верований, характерным для большинства религий. Но прежде чем перейти к детальному изложению моих доводов, нужно составить представление о происхождении и главных свойствах религии.