Денис Викторович Белоногов
Поезд
– Вот ты заметил? Они всегда отвечают с тем непроницаемым выражением лица, словно им плевать на то, что вокруг происходит? – спросила жена. Кажется она немного уязвлена.
– Думаю ты сгущаешь краски. Кажется ты была достаточно убедительна, чтоб он всерьез отнесся к твоей просьбе. Поверь, через пол часа его довольная физиономия отрапортует тебе, что он все узнал и может тебя заверить, что у машиниста все под контролем.
– Ага, да он уже и думать забыл. Мы увидим его не раньше очередного обхода, когда он, не моргнув и глазом, заявит мне, что выполнил мою просьбу и теперь с уверенность может мне сказать, что все в порядке.
– Ну ты так или иначе получишь свой ответ – улыбнулся я.
– Но дело же не в этом. Дело в безопасности. Сейчас он легкомысленно отнесется к свои обязанностям, затем машинист, а итог? Мы все в канаве.
– Или хуже того – торжественно отвечаю я – в пропасти.
– Не ёрничай. Ты же понимаешь о чем я – огрызнулась она. А затем надменно и слегка наигранно отвернулась к окну.
Я вынул большой палец из страниц, в том месте где заложил его и захлопнув книгу, слегка шлепнул по обложке ладонью. Жена возмущенно приподняла бровь, снова повернувшись ко мне, словно проверяя достаточно ли у меня оснований, чтоб так шуметь.
Я отложил книгу на диван, поодаль от себя, и молча, в упор, смотрю на жену. Она чувствует на себе мой взгляд и ее глаза бегают, словно сопротивляются естественному порыву взглянуть в ответ.
Наконец не выдержав, она смотрит мне в глаза и вскинув голову с вызовом спрашивает:
– Ну что?
– Ничего.
– Почему же ты на меня так нагло смотришь?
– Ну что ты, дорогая. Тебе показалось – язвительно парирую я.
Она снова резко вызывающе отворачивается. Она делает так очень часто. Наигранно начинает дуться и строить из себя недотрогу. В нашем возрасте это одна из немногих возможностей проявить чувства, отличные от обыденных – досады и усталости. А впрочем еще и нежности, и какой-то стерильной, неестественной радости. Мне это нравится. Так я каждый раз, словно вновь завоевываю ее.
***
– Думаешь он уже там? – спросил я, бессмысленно глядя в темноту за окном.
– Кто? Твой брат? – откликнулась она, оторвавшись от журнала и открыто глядя мне в глаза.
Ее лицо приобрело то, холодно-безразличное выражение, которое всегда проявляется, когда наши разговоры касаются семьи – словно ничего нового она не надеется услышать, ведь все это мы обсуждали множество раз.
– Да…
– Конечно уже там. Ты же сам знаешь.
– Знаю. И мне снова придется пройти через это.
– Несомненно.
– Вот хоть бы раз, его очень важные дела не позволили ему явиться раньше и не успеть подстроить ее настроение на этот, удобный ему, лад.
– Почему это так тебя раздражает? Это ведь значит, что только когда он держит все под контролем, ему комфортно. Это проявление слабости.
– Ты считаешь? Но почему они не видят этого? Почему потакают ему?
– Они и его родители. Боюсь они этого просто не замечают. А даже если и замечают, разве не должны они проявить терпение.
– О нет. И ты туда же. Я тоже их сын, но никогда не чувствовал ничего похожего по отношению к себе. Мои слабости не были поводом для снисхождения.
– Ты начинаешь себя жалеть и становишься жалким.
– Вовсе нет. Просто у меня это никак ну укладывается в голове. Кажется и ты теперь защищаешь его.
– О боже, не пори чушь. Я вижу это так же как и ты. Это тоже раздражает меня. Но просто выкинь это из головы. Если ты накрутишь себя и явишься к ним таким, ничего хорошего из этого не выйдет.
– Постоянно кручу это в голове, но все равно не могу к этому привыкнуть. Эти его снисходительные манеры, когда он появляется за спинами родителей с бокалом вина и невинно так наблюдает как мы приветствуем друг друга. А затем небрежно, мимоходом приветствует меня, словно мы отвлекли их от чего-то важного и нам всем нужно быстрее покончить с ритуалом, чтоб он мог продолжить очередной важный рассказ о своих успехах.
– Не обращай внимания, в конце концов ты же не хочешь испортить праздник матери?
– Да, ты права. Конечно не хочу. И снова буду чертовски скромен и любезен.
Тем временем поезд опять меняет направление, повинуясь холодной стали рельсов.
– Полезно иметь рядом человека, который может видеть тебя со стороны и вовремя вправить тебе мозги. Кажется я снова впал в мелочное сочувствие самому себе. Немыслимо как быстро человек опускается до своей дурной натуры.
– Это очень странный комплимент, но я приму его – ответила она с очаровательной улыбкой.
– Пожалуй я все таки проветрюсь – говорю я.
Она кивает и я открываю дверь купе.
***
Приглушенные лампы тускло освещают коридор. Такой разительный контраст между светлым уютным купе, со стенами покрытыми мягкой бархатной обивкой и прохладной полутьмой коридора. Я шагаю в коридор и закрываю за собой дверь. Мягкий лунный свет, вкупе со сделавшим передышку снегопадом, позволяют мне различить местность вокруг. Горы все ближе. Лес заметно редеет, повсюду лишь пожухлый кустарник, а ели забираются все выше, венчая вершины холмов. Все чаще встречается прорвавшаяся наружу скальная порода. Я чувствую легкий укол сожаления – когда поезд будет проезжать через горы, будет уже совсем темно, а лунный свет не достигает дна ущелий, и едва ли что-то получится разглядеть в кромешной темноте.
В памяти всплывают образы гор при свете дня – наш состав несется через сжимающиеся тиски каменных стен. Кажется до них можно дотянуться рукой. Внезапно одна стена обрывается и на смену ей приходит узкий уступ. Теперь поезд неторопливо проходит вдоль него, по самому краю. Ты прижимаешься к окну, но даже так не в состоянии различить дно пропасти. А в следующий миг, по эту сторону, снова вздымается отвесная стена. В такие моменты лучше держать дверь купе открытой. Ты выходишь в коридор и наблюдаешь пропасть по другую сторону. Если путь поезда пересекает другая расщелина, более глубокая, то через нее лишь один путь – узкий мост, на высоких, массивных, каменных колоннах, словно высеченных скульптором из цельного куска породы. Иногда такой мост огибает саму скалу, которая настолько вертикальна, что кажется невозможным вырубить в ней уступ достаточной ширины.
Поезд петляет в расщелинах между скал, вздымающихся отвесными стенами вертикально вверх, то ныряя в бесчисленные тоннели и арки, то вновь выскальзывая на свет в неожиданном месте, словно стальная змея застрявшая в лабиринте, из которого единственный выход – вверх. Но змеи не летают. И только две тонкие, блестящие полоски металла не дают заблудится, только они указывают путь. Есть что-то величественное и непостижимое в этом…
Тьма сгущается и уже почти ничего не видно. Чувствую как пол под ногами начинает ускользать вправо, вагон привычно скрипит, снова меняем направление и я покорно двигаюсь вслед за несущимся поездом.
Сбоку, в нескольких метрах от меня, с легким шуршанием открылась дверь. Поворачиваюсь на звук, чтобы посмотреть кто составил мне компанию. Бесшумно паря, кажется словно на цыпочках, к окну напротив купе выскальзывает юная особа. Небольшая легкомысленная шляпка немного оттеняет ей лицо, но все же можно различить слегка вздернутый носик. Кажется она даже не замечает мое присутствие. Ее глаза устремлены куда-то за окно, ввысь. А все ее тело тянется за взглядом, словно она вот-вот вспорхнет и найдя мизерную щель, вылетит наружу. Украдкой рассматриваю ее. Легкое платье, свободного кроя. Изящное, молодое, уже оформившееся тело, которое не в состоянии скрыть даже такое платье. Наконец она чувствует, что не одна. Немного неловко, пытаясь не растерять достоинства, она бросает на меня короткий взгляд. Два кристалла, способные даже в сумраке собрать весь окружающий свет и отразить его. Сердце сжимается до боли и замедляется, лишь для того, чтоб затем с удвоенной скоростью продолжить биение.
В сущности, ты с трудом понимаешь почему она произвела на тебя такое впечатление. Отвлекись ты, исключи чувство момента, разбери скрупулезно и придирчиво, и магия уходит. Золушка вновь становится «тыквой». И ты снова пытаешься воспроизвести в памяти тот взгляд, пытаешься понять, что зацепило тебя, было ли что-то вложено в него или это твое разыгравшееся воображение. И действительно, ты припоминаешь, что кажется заметил проскользнувшее в ее взгляде презрение, к твоему возрасту что ли, словно она почувствовала твой трепет. Может ли такое быть? Что интуитивно они чувствуют это. Трудно поверить, что эта юная особа может быть так проницательна. А впрочем, мужчин много и все они смотрят – инстинкт, заложенный в нас столетиями. Ловлю себя на мысли, что смотрю сквозь нее, наверно выгляжу нелепо. Строю некое подобие улыбки, но чувствую себя полным ослом. Отвожу взгляд, словно опять вернулся к своим мыслям, но думаю лишь о ней. Эта юность и неукротимая жизненная сила, когда все у тебя еще впереди. Слышу шорох открывающейся двери. Она снова бесшумно исчезает в купе. Кажется мы вышли наружу движимые общей потребностью в уединении, и невольно нарушили ее друг другу.
***
Снова ищу повода ускользнуть от мысли, подспудно не дающей мне покоя. Где-то в глубине я понимаю от чего бегу. Я ищу все новые причины ускользнуть от своего дела, начинания, которому я хотел посвятить все время в поезде. Возвращаться в купе не хочется, я знаю, что там я еще ближе к источнику своего беспокойства. Внутренне надеюсь, что супруга уже спит, а значит я получу желанный повод не укорять себя. Но осознание этого не дает мне покоя. Не хочу так просто сдаваться. Кажется если я сменю обстановку, найду уединенное место, то мысли сами устремятся в нужное русло.
Чувство голода напоминает о себе или это очередная возможность потянуть время? Неприятная тяжестью в животе. Кажется иного выхода нет, тем более в столь поздний час в вагоне-ресторане наверняка нет никого, только дежурный официант, да еще мирно спящий на кухне повар. Исключительное блюдо он не приготовит, но сандвичи вполне осилит. Хлопаю себя по карманам, бумажник остался в купе. Не хочу тревожить сон жены и надеюсь, что просто запишут на счет моего купе. Думаю билет в высшем классе вполне себе респектабельный повод доверять мне. Направляюсь в вагон-ресторан. Прохожу мимо каморки проводника. Его чуткое ухо заранее предупреждает о моем приближении и он весь подбирается, словно не спит, но возраст берет свое, выглядит он помято. На его изможденном, осунувшемся лице прекрасно видны остатки сна. Киваю ему, мол все в порядке. Он отвечает мне коротким кивком полным достоинства. Прохожу через следующий вагон. В коридоре тишина – если бы не стук колес, да тревожное гудение лампы. Даже странно, это тоже вагон высокого класса, обычно они более щепетильны в таких вопросах, ведь это может досаждать их гостям. Я думаю о лампе. Удивительно, как можно не замечать стук колес, но раздражаться от практически незаметного гудения лампы. Миную незамеченным еще два вагона.
Наконец захожу в вагон-ресторан. Свет там достаточно яркий, но с расчетом на сонного посетителя – щуришься поневоле, но в целом уютно. Из-за двери кухни появляется молодцеватый официант. Его бледность и красные глаза выдают, что он работает не первую ночь. Даже на почтительном расстоянии чувствуется, что он справляется с помощью кофе. Интересуюсь угостят ли меня в долг. Секундная нерешительность, заметная лишь опытному глазу. Он быстро оценивает меня и утвердительно кивает, расплываясь в улыбке. Я тоже доволен. Обуславливаемся, что завтра я занесу ему деньги с моей щедрой благодарностью. Он не возражает, говорит, что такому почтенному пассажиру они всегда рады угодить. Я заказываю бутерброды с ветчиной и сыром, и кофе, но самый лучший. Думаю он прекрасно меня понял и знает как все сделать в лучшем виде.
